Полная версия
Спасибо одиночеству (сборник)
Происходило нечто невероятное – колдовские чары взяли власть над душой человека. Что-то подобное с ним приключилось однажды в тайге, в сердцевине страны Плотогонии.
13Осень тогда золотыми нарядами хвасталась по таёжной глухомани. Залюбовался Пташка – и заблудился. А между тем вечерело. Солнце, огромной красной каплей смолы сползая с неба, растекалось на камнях далёкого хребта. Туман теребился пухом и перьями диких гусей. Травы источали дивный аромат, круживший голову. А где-то вдалеке за чернолесьем, за погибельным болотом словно бы звучала торжественная музыка. Скрипалёв понимал, что это не концертный зал Чайковского – это, скорее всего, западня, устроенная то ли русалками, то ли какими-то лесными нимфами. Понимал, но ничего не мог поделать – шагал и шагал бездорожьем, обрывая одежду о сучья. И тогда он вспомнил: опытные люди говорили, что нужно делать в подобных случаях, чтобы избавиться от нечистого духа. Нужно снять свою обувь и стельки перевернуть – для того, чтобы найти обратную дорогу.
Опуская голову, Скрипалёв посмотрел на блестящие новые туфли и засмеялся. Потом спохватился:
– А чего мы стоим?
– Так я ж не знаю, куда нам ехать. А почему вы смеётесь? Расскажите, вместе посмеёмся.
– Да вспомнил кое-что… Скажите, Лизабэт, а вы случаем ни того – вы не русалка?
– Нет. Я воды боюсь. Хотя родилась на реке.
– А может быть, нимфа?
– Тоже нет. А вы это к чему?
– Больно красивая! – признался парень и головой встряхнул от восхищения.
Лизавета, польщенная, поправила чёлку, вороным крылом сбивавшуюся на глаза.
– Ну, так что? Куда мы едем? – Вокруг Земного Шара!
Машина какое-то время беспечно кружила по городу. Притормаживая то там, то здесь, Лизавета показывала здешние музеи, памятники. Рассказала о том, что до свержения царизма Якутск был местом политической ссылки – здесь побывали декабристы, народники. Пашка-Пташка всё это прекрасно знал и в другое время заскучал бы. Но теперь, когда смотрел на розовые губы – самые банальные слова и цифры воспринимались как откровение. Он согласно качал головой и поддакивал, приходя в восторг от одного только вида Якутской ГРЭС, судоремонтного завода, филиала Сибирского отделения Академии Наук. Даже якутская лошадь, повстречавшаяся на зелёных задворках, в неописуемую радость приводила – низкорослая, выносливая лошадь, способная заниматься тебенёвкой – добывать себе корм из-под снега.
Свернули к набережной, откуда отваливал белосахарный трёхпалубный теплоход. Посидели, помолчали, наблюдая, как сахарная глыба растворяется в тумане. И вдруг – почти одновременно – глубоко вздохнули. Оба отметили это и, посмотрев друг на друга, заулыбались.
После причала поехали осматривать околицу. – А вы отчаюга! – похвалил Скрипалёв.
– Почему?
– С незнакомцем за город! Не боязно? – С вами – нет.
– Вот как! Странно.
– А что такое?
– Так на мне ж три судимости. Два с половиной побега.
Она засмеялась, дразня зубами – ровными, белыми.
– Неправда.
– Вы уверены? А почему?
– Ну, человека сразу как-то видно. Он вдохнул полной грудью.
– Вот! А говорят ещё, в Якутске солнца нет. А вы? Разве не солнышко? В моем глухом окне.
Она засмеялась.
– Вы говорите как поэт. Стихов не пишите?
– Бог миловал. До последнего времени. А теперь вот, кажется, начну. Хватит быть прозаиком.
И девушка снова смеялась, ощущая в груди щемящее, жаркое чувство. «Какой хороший! – удивлялась. – Только в супермена зря играет. А вот когда серьёзно говорит, так просто прелесть. Только что-то в глазах у него… Обреченное что-то. Или мне показалось?»
Они остановились на берегу реки, на пригорке – далеко был виден стрежень, трепещущий стальным сверлом. Выйдя из машины, полюбовались пейзажами, дальше поехали. И настолько всё это было изумительно – Пташка не мог поверить счастью своему. Говорил ей что-то, говорил, а сам спугнуть боялся неосторожным словом. – Лизабэт! А вы музыку любите?
– Очень. – Вот здорово.
– Вы к чему это клоните? Он показал глазами вдаль.
– Может, заедем в общагу? Я гитару возьму.
– В какую общагу?
– А вон там, которая вчера горела. Я гитару спасал первым делом.
14Дом, где жила она, стоял на окраине города, на берегу спокойного заливчика. Сонная вода под берегом туманилась и нежно розовела от вечерней зари. На ветках деревьев дробинами поблескивали капли недавно промелькнувшего дождика. Дробины те, подрагивая, вытягивались продолговатыми пулями – щёлкали по листьям в тишине, по траве, дырявили мокрый песок. Изредка рыба играла, воду кольцевала, выплёскиваясь на поверхность. В стороне от заливчика проступал силуэт небольшого округлого острова. Баржа виднелась. Лодка. Мачта теплохода, стоявшего за островом, будто бы воткнулась в облака – игольчатая, серебрецом покрашенная.
Затаив улыбку, Скрипалёв стоял возле окна, любовался пейзажем.
– Жить бы здесь, не тужить, – вслух подумал.
Лизавета к нему подошла.
– Так в чём же дело? Оставайся и живи. – Да? Вот так вот запросто?
– А что?
– Ты ж меня совсем не знаешь.
– Ну, почему? Три судимости, два с половиной побега.
Они рассмеялись. В обнимку подошли к столу.
– Мечты сбываются! – прошептал он. – За это стоит выпить.
– Кто бы спорил, а я так нет…
Легкое винцо вскружило голову, и Птаха стал дурачиться.
В спальне на стене висела грозная маска древнего якутского шамана, костюм, пошитый из оленьей шкуры, украшенный бубенцами и разноцветными лентами. Птаха снял костюм со стенки. Прикинул на себя – потом на Лизавету.
– А пошаманить? – весело спросил. – Слабо?
– Нет проблем. Только надо бы свет погасить.
– А как же я увижу?
– А мы свечки зажжем.
– Ну, давай, шаманка.
Пламя нескольких свечей наполнило комнату бликами, таинственными тенями. Дымок и аромат каких-то благовоний заклубился в воздухе. Лизавета, переодетая в костюм шамана, стала легкая на ногу, ловкая – изящно взялась приплясывать, потешно подпрыгивая и что-то напевая по-якутски. Распущенные волосы звенели серебром – монисто дождём разлеталось, то прикрывая, то обнажая упругую грудь. Скрипалёв, подливая масла в огонь, петухом ходил вокруг да около, вьюном вертелся возле «шаманки». Подхватил гитару и взялся напевать частушки-нескладушки – не похуже того Бубенчика, учителя музыки, умевшего импровизировать.
Лизавета шаманила так самозабвенно, так сильно потрясала гибким телом, что костюм вдруг сорвался – упал под ноги.
И Пашка-Пташка, обалдев, чуть не упал. Она стояла перед ним – в чём мама родила.
Потом лежали рядышком, взволнованно дыша и глядя словно бы сквозь потолок – в небеса, куда взлетели души их, подкинутые силой несказанной страсти и золотою силою любви. Лежали и молчали. Словно ждали, когда их души из поднебесья возвратятся в грешные тела, раскалённые общим огнём, постепенно гаснущим, но всё ещё нервно обжигающим сквозь тонкую, мятую простынь, отдающую запахом свежего снега и цветочной поляны.
Приходя в себя после «добровольного безумия», Пашка-Пташка маялся необъяснимым чувством – чувством благодарности и чувством какой-то смутной вины. Ему казалось, что он слишком грубо и нетерпеливо, как дикий зверь, овладел этим хрупким созданием. Но женщина время от времени так прижималась к нему, что вскоре чувство вины улетучилось. Птаха руки её поцеловал, – смутно пахли бензином.
Ему хотелось говорить о каких-то высоких материях, чтобы понравиться ещё больше. А заговорил он о вещах довольно прозаичных.
– Давно машину водишь?
– Давно. Да скоро брошу.
– Зачем? У тебя хорошо получается. Лизавета усмехнулась, глядя в потолок. – Сено косить надоело.
– А сено причём здесь?
– Такой у нас порядок. Здесь теперь люднэро сено косят – только шум стоит.
– Совсем ты меня запутала. – Скрипалёв потёр виски. – Что такое «люднэро»?
– Это значит люди – в большом количестве.
– Понял. Люди косят сено. А машины причём? Вы их сеном кормите?
– Ну, да. Наши власти, мудрецы, знаешь, что придумали?
Обхохочешься. Им нужно план выполнять по сенажу, так они состряпали приказ: каждый водитель частного транспорта должен сено сдать государству.
– Ничего себе! – Скрипалёв приподнялся на локте, чтобы лучше видеть милое лицо. – А если не сдашь?
– Не получишь бензин.
– Оригинально. – Птаха опустился на подушку. – Хотя всё правильно.
Теперь Лизавета привстала.
– То есть, как это – правильно? Почему?
Он погладил её волосы, тёмной шалью свисающие на подушку.
– А сколько у тебя в хозяйстве лошадей? Под капотом.
– Ну, там… Сто десять, кажется.
– Вот. Их же надо кормить. Хорошо, хоть план по сенажу. А если бы сказали заготавливать овёс? Представляешь, какая морока была бы этим вашим… люднэро.
– Ой, правда. – Она зазвонисто расхохоталась, запрокинув голову. – Вот спасибо, успокоил сердце амазонки!
Опять они – беспамятно и нежно, молча – лежали, распластавшись в голубой вечерней тишине.
Пхата осторожно руку опустил ей на грудь.
– Никакая ты не амазонка. Знаешь, почему? Настоящие амазонки отрезали себе одну грудь, чтобы сподручнее стрелять из лука.
– Фу, какая мерзость. – Лизавета поморщилась. – Правда, что ли?
Улыбаясь, он пожал плечами.
– Так гласят легенды и предания. – А ты откуда знаешь?
– А я на днях букварь законспектировал.
Опять они смеялись, глядя друг на друга. Хорошо было, просто чудесно. И только странная какая-то тревога, тихо защемившая сердце плотогона, не давала покоя – на подсознательном уровне. Опять ему припомнилась тайга, тёмная глушь, которой заблудился и неожиданно услышал изумительную музыку, и чуть не пропал на болотах, куда завела, заманила нечистая сила – он в этом был уверен.
«Может, стельки поменять да уходить? – Скрипалёв усмехнулся. – Неужели правду говорят, что если стельки сменять – задом наперёд перевернуть, то найдёшь обратную дорогу, спрятанную нечистой силой? Сказки? Или нет?»
Улыбаясь этим странным мыслям, Птаха посмотрел за окно – почудился звук летящего лайнера. И невольно вспомнилось о родительском доме, о сыне. Да, надо лететь. Что он делает здесь? Ведь ничего же не выйдёт из этого якутского романа. Разве такой нужен муж Лизавете? Он же отравлен дорогами и уже не сможет остановиться, чтобы спокойно жить в каком-нибудь одном, даже самом распрекрасном доме. Так зачем же пудрить ей мозги?
Надо бы уйти, а силы нет. Ни силы, ни желания. Как тогда – в тайге, где он надышался болотным дурманом. Да ведь как уйдешь-то, если счастлив без ума, без памяти? Он, может быть, всю жизнь мечтал об этой встрече, о такой вот обжигающей любви, сметающей рассудок, отвергающей всякие железные доводы: так можно, а так нельзя.
Они молчали. Только свечи в тишине «разговаривали», да то шепотком фитилей, словно боясь нарушить очарование редких, волшебных минут, которые, увы, не бесконечны.
Рассудок потихоньку начинал довлеть над чувствами. – Лиза, а чей это дом?
Отвечала она неохотно. – Родителей моих.
– А где они?
– В отпуск уехали. – А кто они у тебя?
– Простые советские труженики. Звёзды с небес не хватают. Он сел, скрестивши ноги под простыней.
– А ты? Чем занимаешься?
– Шаманю понемногу. – Лизавета улыбнулась. – Учусь в Ленинграде, в институте народов Севера.
– А что там изучают?
– Много чего. Языки, например. Финский, хантыйский, саамский. Изучают уровень алкоголизации коренных народов.
– Ну, и каков этот уровень?
– Такой, что наводит на мысль о вымирании.
Он что-то ещё хотел спросить, но только шевельнул губами улыбчиво, блаженно вздохнул, закрывая глаза – ни говорить, ни думать не хотелось. Он расслабился душой и телом.
Зато Лизавета была не расслаблена. Посмотрела на шаманский наряд, так и оставшийся лежать на полу с той минуты, как сорвался с гибкого тела. Лизавета встала, чтобы поднять наряд и возвратить на место. По комнате прошлась – в чём мама родила. Походочка неслышная, будто «пушистая». А фигурка-то, фигурка, ё-моё!.. Пашка-Пташка зубами скрипнул и, точно от сильного света, прищурился – даже слёзы на ресницы навернулись. Господи! Вот красота, так красота! Аж сердце ломит – кажется, вот-то заклинит в рёбрах.
– Знаешь, – сказал он, подстраивая гитару, – есть такая песня… Народная, что ли? «Сыпал снег буланому под ноги». Не слышала? Я почему её вспомнил? Там про меня поётся. Ехал-ехал парень, спешил домой, да так и не доехал.
– Почему?
– Влюбился. – И что дальше?
– Ну и остался у неё на хуторке.
– Да? Я бы с удовольствием послушала.
Никогда ещё Птаха так задушевно не пел – столько нежности было, столько горячего чувства.
Сыпал снег буланому под ноги,В спину дул попутный ветерок,Ехал долгожданною дорогой,Заглянул погреться в хуторок.Встретила хозяйка молодая,Как встречает родного семья,В горницу любезно приглашая,Ласково смотрела на меня…Струна неожиданно лопнула. Птаха замер, глядя на стальную паутинку, свернувшуюся кольцами.
– Видать, не судьба. – Он поднялся, оставляя гитару покое. – А где мой «Северный орёл»? Ты принесла? – Там, на кухне.
Он зашуршал бумагами, разворачивая картину.
– Слушай, Лиза, Лизабэт! Давай, я подарю тебе этого орла.
На память. Ну, что я с ним буду таскаться? – Зачем же тогда покупал?
Скрипалёв не ответил. Поставил репродукцию на табурет, прислонённый к стене.
– Видишь, красавец какой. – Ох, ты! На тебя похож!
– Ну, не знаю, не знаю. Вам из-за печки видней.
– Похож, похож! – развеселившись, настаивала Лизавета. – Если надеть на тебя полушубок, дать в руки топор – будет настоящий северный орёл!
Порывшись по карманам новенького пиджака, Птаха достал свой билет на самолёт.
– А спички в этом доме есть?
– Найдутся. А зачем тебе? – Билет хочу спалить!
Губы Лизаветы дрогнули. – Ты что? Сдурел? Зачем?
– Сжигаю мосты за собой! – высокопарно провозгласил он.
– Какие мосты?
– Здесь хочу остаться. – Он развёл руками. – Дождусь твоих родителей, скажу, берите меня в примаки, буду сено косить для машин.
Глаза её медленно, странно померкли.
Задумавшись, Лизавета уставилась куда-то в дальний угол. – Ты что? – заметил он. – Не рада?
– Рада. Почему?
– Глядя на тебя, не скажешь этого. В чём дело?
Она помедлила.
– Дело в том, что ты меня… ты меня тоже совсем не знаешь.
Голос её прозвучал отчуждённо, казённо.
– Что ты хочешь сказать? – Скрипалёв настороженно посмотрел на неё. – Мне кажется, ты чего-то не договариваешь.
– Дай мне водки, Паша.
– Кого? – Он вскинул брови. – Я не понял. Но у нас только вино.
– Там, в холодильнике.
– Так ты же… Ты сказала, что пьёшь только лёгкое…
– В тяжелую минуту можно и тяжелого хлебнуть. – А что случилось? Что за минута?
– Не минута, пожалуй. Момент. – Лизавета обняла сама себя. – Момент истины.
Он медленно поднялся. Рубаху застегнул на груди. – Странно говоришь.
Тревога в душе нарастала. «Что-то здесь не то! Не то!»
Взволнованно бродя по комнатам, он стал приглядываться, как в тайге приглядывался, когда был с карабином на охоте. И вскоре не мог не заметить, что квартира эта мало прибрана, мало ухожена – редко посещали. На кухне размеренно постукивали настенные часы – пыльная гирька почти дотянулась до пола. Заглянувши в холодильник, Пашка хмыкнул: примерно так живут холостяки – бутылка водки да хвост селедки. Холодильник почти пустой, если не считать огрызок малосольной нельмы, две-три мёрзлых оленьих печёнки и недопитую бутылку водки. Задержавшись у раскрытой дверцы, Скрипалёв почувствовал недобрый холодок, проникающий не тело – в душу.
Лизавета крикнула: – Ты где пропал?
– Иду…
Он покружил по кухне. За шторку заглянул – увидел сигареты. Под лавку посмотрел – запчасти для машины. В ящиках кухонного стола валялись пыжи, пустые металлические гильзы. Раздавленная брусника на полу показалась каплями засохшей крови – здесь давно не прибирали.
Птаха вернулся с бутылкой, тихо спросил: – А кто твой отец? Охотник?
Она вдруг затряслась от мелкого, нервного смеха.
– Да, он большой охотник. До вина, до водки. До молодки…
Скрипалёв, нахмурившись, глядел в упор. – Что это значит?
Она спохватилась.
– Извини, я шучу. Ты чего такой, Птаха?
– Какой?
– Напрягся весь. Как Ленин на субботнике.
Лизавета, поначалу говорившая культурно, вежливо, как хорошо воспитанная барышня, понемногу стала забываться, и в речь её все больше, больше вплетались то пошлости, то вульгаризмы.
Задумчиво глядя мимо неё, Птаха отметил: – Да и ты чего-то напряглась.
Молчание, совсем ещё недавно такое непринуждённое, становилось тягостным.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.