Глобальные, региональные и национальные тенденции развития экономики России в XXI веке. Избранные труды

24. Global Crisis and the Crisis of Global Leadership / ed. by S. Gill. Cambridge, 2012. 299 p.

25. Перкинс Дж. Тайная история американской империи. Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции. М.: Альпина бизнесбукс, 2008. 445 с.

26. Bonanno A., Constance D. Stories of Globalization: Transnational Corporations, Resistance and the State. Pennsylvania State University, 2008. 321 p.

27. Lewis S. Crisis in the Global Mediasphere: Desire, Displeasure and Cultural Transformation. Basingstoke, 2011. 244 p.

28. Te Economist. 30.01.2010.

29. Бляхман Л. Три цвета экономического времени. Свершения и проблемы российской экономики. СПб., 2011. 247 с.

30. Dougan K. New Capitalism: the Transformation of Work. United Kingdom; Cambridge, 2009. 234 p.

31. Halal W. Te new capitalism. New York, 1986. 486 p.

32. Doing Well and Good: the Human Face of the New Capitalism / ed by S. Friedman. Charlotte, 2009. 240 p.

33. Political Economy and the New Capitalism / ed by S. Toporowski. London, 2000. 204 p.

34. Кей Дж. Карта – не территория: о состоянии экономической науки // Вопросы экономики. 2012. № 5. С. 4–13.

35. Вудфорд М. Что не так с экономическими моделями // Вопросы экономики. 2012. № 5. С. 14–21.

36. Фоули Д. Математический формализм и политэкономическое содержание // Вопросы экономики. 2012. № 7. С. 82–90.

37. Эллман М. Что исследование переходных экономик дало мейнстриму экономической теории // Вопросы экономики. 2012. № 8. С. 98–121.

38. Маевский В. Корнаи, Шумпетер и экономическая теория // Вопросы экономики. 2012. № 8. С. 145–152.

39. Ashford N., Hall R. Technology, Globalization and Sustainable Development: Transforming the Industrial State. New Haven, 2012. 720 р.

40. Weldens P. Innovations in Macroeconomics. 3th ed. Berlin, 2011. 634 p.

41. Economic Growth and Structural Features of Transition / eds E. Marelli, H. Sighnoretti. Basingstoke, 2010. 314 p.

42. Macroeconomic Performance in a Globalizing Economy / eds R. Anderston, S. Kenny. Cambridge University Press, 2011. 280 p.

43. De Lange D. Cliques and Capitalism: a Modern Networked Teory of the Firm. New York, 2011. 356 p.

44. Enterprise Networking and Logistics for Agile Manufacturing / eds L. Wang, L. Rog. London, 2010. 408 p.

45. Cursolito B. Competition, Immigration and Financial Change: Equality vs. Variety. Washington: Te World Bank, 2009. URL: http://www.weforum.org (дата обращения: 29.04.2009).

46. Te Economist. 31.03.2012.

47. Ведомости. 07.02.2011.

48. Аузан А., Келимбетов К. Социокультурная формула экономической модернизации // Вопросы экономики. 2012. № 5. С. 37–44.

49. Яковец Ю. Закон поляризации и социально-политического партнерства в кризисных ситуациях// Экономические стратегии. 2012. № 5. С. 74–77.

50. Липсиц И. Трансформация культуры и изменения в моделях потребительского поведения // Вопросы экономики. 2012. № 8. С. 64–79.

51. De-industrialization: Social, Cultural and Political Aspects / eds B. Altena, M. Van der Linden. Cambridge University Press, 2002. 175 p.

52. Whitford S. Te New Old Economy: Networks, Institutions and the Organizational Transformation of American Manufacturing. Oxford University Press, 2005. 220 p.

53. Балякин А., Жулего В. Модернизация России и высокотехнологические кластеры в сфере нанотехнологий // Вопросы экономики. 2012. № 7. С. 66–81.

54. Круглик А. Настоящее и будущее легкой промышленности // Экономические стратегии. 2012. № 3. С. 24–31.

55. Productivity Measurement and Analysis / eds J. Dupont, T. Sollberger. Paris: OECD, 2008. 552 p.

56. Novalles A., Fernandez E., Ruiz J. Economic Growth: Teory and Numerical Solution Methods. Berlin: Springer, 2010. 528 р.

57. Divergences in Productivity between Europe and the US: Measuring and Exploiting Productivity Gaps between Developed Countries / eds G. Cette, MJ. Fouquin, H.-W. Sinn. United Kingtom; Cheltenham, 2007. 246 p.

58. Labor Productivity, Investment in Human Capital and Youth Employment: Competitive Development and Global Responses / eds R. Olamptin et al. Austin, 2010. 252 p.

59. Mattoo A. Can Global De-carbonization Inhibit Developing Country Industrialization? Washington: Te World Bank, 2009. 30 p.

60. Лессидренска Т. Интегрированный отчет – платформа для управления компанией // Экономические cтратегии. 2012. № 5. С. 8–9.

61. Бляхман Л., Чернова Е. Две модели финансирования новой индустриализации // Проблемы современной экономики. 2012. № 2. С. 7–12.

62. Бляхман Л. Институциональные основы модернизации российской экономики // Проблемы современной экономики. 2012. № 1. С. 3–14.

Часть 1

Теоретические основы экономического развития в XXI веке

Политико-экономическая сущность новой индустриализации[2]

Постиндустриальную экономику, сложившуюся в развитых странах к началу XXI века, нередко называют инновационной. Однако стихия глобального рынка и радикально-либеральная политика превратили индустриальный капитализм не в инновационный, а в рентно-долговой. Главным источником роста ВВП взамен увеличения численности рабочей силы, объема промышленного капитала и используемых природных ресурсов стало не развитие и эффективное использование общественных производительных сил экономики знаний, а извлечение ренты – добавочной стоимости, связанной с монополией на материальные, интеллектуальные и организационные ресурсы, развитие непроизводственных, прежде всего финансовых услуг. НТП по своей природе не является рыночным, поскольку его эффект не может быть надежно предсказан ни по характеру, ни по объему, ни по срокам получения. Финансовые спекуляции на производных ценных бумагах и валюте приносят неизмеримо большую прибыль, а торгово-посреднические услуги по своей рентабельности гораздо надежнее, чем инновации.

США получают три основных вида ренты – финансовую (эмиссия мировой резервной валюты и ценных бумаг, скупаемых иностранными инвесторами), технологическую (патентная монополия), миграционную (более половины ученых степеней по математике и естественным наукам получают выходцы из других стран). Россия выживает за счет природной ренты (себестоимость добычи одного барреля нефти составляет в среднем 10 долларов, а экспортная цена – на порядок выше), используя при этом административный и коррупционный механизм изъятия предпринимательского и личного дохода за счет монопольных цен и ограничения конкуренции. Развивающиеся страны используют социально-экологическую ренту, организуя массовое производство при минимальных расходах на социальное обеспечение и охрану окружающей среды.

Превращение индустриального капитализма в рентно-долговой в ряде стран сопровождалось деиндустриализацией, переводом производства в страны с низкой оплатой труда. Это привело к росту госдолга, дефицита бюджета и безработицы (в ЕС она превысила 11%, а среди молодежи ряда стран – 40%), увеличению социальной дифференциации, кризису культуры и системы базовых ценностей. По данным Бюро трудовой статистики, США потеряли 9 млн рабочих мест с оплатой 14–21 долл. в час (МК. 11.04.2013). В 2007–2013 гг. на 2 млн сократилось число относящихся к среднему классу бухгалтеров, кассиров, компьютерных операторов, секретарей и т. д. Из 5 млн новых рабочих мест 79% предлагают оплату ниже 14 долл. в час. Разрыв в доходах 10% самых богатых и самых бедных граждан по данным официальной статистики в США увеличился до 16, в России до 16,5, а в странах Северной Европы, не допустивших деиндустриализации, составляет всего 2–5 раз.

Новая индустриализация означает переход от машинного к роботизированному производству. Гибкий автоматизированный комплекс – четырехзвенное средство труда, включающее наряду с машиной компьютерные сканирующие и управляющие программные устройства. Это коренным образом изменяет содержание и условия труда, в несколько раз повышая его эффективность.

Механическая обработка формы предмета труда заменяется физико-химическими и биологическими технологиями, изменяющими его состав и структуру.

Радикальное преобразование малого и среднего бизнеса вытеснит гигантские иерархические корпорации. В себестоимости продукции снизится доля издержек на перевозку громадных массивов сырья и вырастет доля затрат на информацию, энергию, оплату труда преимущественно не наемных, а независимых сотрудников по гражданско-правовым договорам. Малые и средние города потеснят перенаселенные мегаполисы. Объектом новой индустриализации становятся не только высокотехнологичные производства, но и традиционные отрасли промышленности, сферы услуг, АПК, осваивающие новые технологии.

Новая индустриализация означает переход от индустриальной и рентно-долговой к инновационной экономике. Это означает изменение структуры факторов и качества экономического роста, преимущественной формы капитала (от частных средств и предметов труда в индустриальной экономике и нерегулируемых финансов в современных условиях к развитию инновационного, человеческого, социального и организационного капитала), преобладающего типа фирм (от автономных корпораций и глобальных финансовых групп, контролирующих ТНК, к межрегиональным цепям поставок и создания стоимости, кластерам и т. д.), форм конкуренции (от всеобщего состязания за снижение издержек и увеличение масштабов индустриального производства, от ограничения справедливой конкуренции со стороны глобальных финансовых структур и местных мафиозных кланов к совместным инновационно-инвестиционным проектам и стратегическим альянсам конкурирующих компаний при гибкой системе контрактов и ценообразования). Инфраструктура становится ключевым и ограниченно рыночным сектором экономики на базе общественно-частного партнерства. Производство услуг не замещает выпуск материальных товаров, а интегрируется с ним: промышленные фирмы выполняют системно-интеграционные, инжиниринговые, консультационные, информационно-образовательные и другие высокотехнологичные услуги.

Новая индустриализация принципиально отличается от первичной по своему содержанию (замена машинного труда роботизированным), источникам (инновации, а не вовлечение свободных трудовых и природных ресурсов), критериям эффективности (рост производительности труда и качества жизни, а не стоимостной оценки ВВП), методам осуществления (массовое предпринимательство, а не исполнение государственных команд).

Для России особое значение имеют новая промышленная политика, отказ государства от большинства разрешительно-надзорных функций, развитие стратегического целеполагания федеральной и местной власти на основе общественно-частного партнерства, замена массового импорта неквалифицированной рабочей силы системным обновлением организации и технологии производства.

Институциональные основы модернизации российской экономики[3]

Россия стоит на пороге качественных преобразований экономики, социальных отношений и политической системы. Вступление России в ВТО и превращение социальных сетей в качественно новую форму горизонтальных социальных связей (в этом убедились не только арабские страны, но и США, и Россия, где в 2012 г. 50 млн домохозяйств имеют доступ к широкополосному интернету) обостряют проблему. Стратегический план преобразований до сих пор не стал основой консолидации общества.

В нашей работе [19] рассмотрены существенные черты новой экономической формации, которая придет на смену нынешней форме капитализма. Данная публикация посвящена среднесрочной стратегии посткризисного развития российской экономики. Стратегия представляет собой согласованные действия властей, частного бизнеса и общественных организаций, имеющие долгосрочные последствия на всех уровнях экономики и способные перевести ее в новое состояние.

Методологические основы регулирования инновационной экономики и новой индустриализации

Модернизация российской экономики включает ее инновационное развитие и новую индустриализацию. Инновационная экономика – хозяйственная система, в которой устойчивый экономический рост достигается за счет нововведений, накопления и эффективного использования социального капитала. В странах ОЭСР уже с 1970-х гг. за этот счет достигается до 70% прироста ВВП (в России – 10%). К началу 2000-х гг. инвестиции в развитие человеческого капитала составляли более половины (в Японии, США, Германии – 55–58%) общей суммы инвестиций, т. е. больше вложений в основной капитал (Te Economist. Oct. 16. 1999, p. 8). Расходы на здравоохранение составляют в США 16%, во Франции и Германии – 10–11%, Японии, Италии, Англии – 8–10%, а в России – лишь 3% ВВП. В России до 90% прироста ВВП достигается за счет добычи и экспорта природных ресурсов, а также использования основных фондов, преимущественно уже устаревших.

Инновационная экономика – этап формирования постиндустриальной информационной экономики, которая будет базироваться на шестом технологическом укладе, т. е. на автоматизированном и роботизированном воздействии на предметы труда на атомно-молекулярном и генно-клеточном уровне, а не на механической обработке природного сырья. Основную производительную силу составят высококвалифицированные работники, способные самостоятельно находить, перерабатывать, создавать и использовать информацию из глобальной системы. Нельзя согласиться с представлениями о том, что эта экономика уже существует и сводится к производству услуг, преимущественно виртуальных. Опыт последних лет доказал, что попытки создать такую экономику приводят к массовой безработице, недопустимой социальной дифференциации и системному кризису.

В России лишь несколько регионов сохранили научно-техническую базу, позволяющую начать переход к инновационной экономике. Поэтому необходима новая индустриализация – модель экономического роста, при которой его основой становится не сырьевой комплекс, а высокотехнологичное производство как в новых, так и в традиционных отраслях, включая АПК, добывающую промышленность и строительство. Новая индустриализация отличается от первичной эпохи советских пятилеток своими целями, средствами их достижения и экономическим механизмом.

Ее целью является создание 25 млн рабочих мест квалифицированного труда и массового спроса на нововведения во всех регионах и секторах экономики, а не подготовка к неизбежно грядущей войне. Средствами достижения этой цели выступает не резкое увеличение объема добычи природных ресурсов и численности рабочей силы за счет сельского населения и контингента ГУЛАГа, а освоение новых технологий, методов организации производства, труда и управления. В отличие от других развитых стран России не нужно беспокоиться об окупаемости действующих основных фондов, они давно устарели и подлежат ликвидации.

Экономическим механизмом новой индустриализации должно стать государственно-частное партнерство (ГЧП) – новая форма экономических отношений, основанная на гражданско-правовом, равноправном и взаимовыгодном сотрудничестве частного бизнеса с институтами развития, представляющими федеральную, региональную и муниципальную власть. Для новой индустриализации уже в 2012–2014 гг. необходимо около 43 трлн руб. инвестиций. Увеличивать долю госсектора (40%) в условиях жестких бюджетных ограничений невозможно, рынок глобального капитала в условиях всеобщей неопределенности сжимается.

Частные инвестиции фирм и домохозяйств можно привлечь лишь при коренном изменении делового климата. ГЧП в России, в отличие от стран ОЭСР, реально пока не работает, так как институты развития в регионах не созданы, а органы власти вступают с бизнесом лишь в административные отношения и не несут ответственности в случае пересмотра бюджета. В 2009–2011 гг. финансирование целевых программ было сокращено на 900 млрд рублей, связанные с этим убытки бизнеса, рискнувшего участвовать в ГЧП, не были ни компенсированы, ни застрахованы.

Антикризисная экономическая политика США, многих стран ЕС и России базировалась на положениях классической рыночной теории с кейнсианскими дополнениями [1, 2]. Федеральная резервная система США, не информируя Конгресс, выдала международным банкам до 2 трлн долларов беспроцентных займов, которые банки использовали не для создания новых рабочих мест, а на расширение высокорискованных спекулятивных операций с деривативами, усугубив тем самым глобальный дисбаланс. Экономика стала глобальной, а ее регулирование, даже в Еврозоне, осталось национальным.

В России антикризисные вливания, составившие в 2009 г. 5,4%, а в 2010 г. – 4% ВВП (1,8 трлн рублей), также были направлены не на структурные реформы, а на спасение зарегистрированных в офшорах семейно-клановых конгломератов, компаний с госучастием и на социальные нужды. Благоприятная конъюнктура на мировом сырьевом рынке позволила выполнить социальные обязательства бюджета, снизить инфляцию и опередить ЕС по темпам прироста ВВП в 2011 г. (соответственно 4,3 и 1%). Однако зависимость экономики от мировых цен на топливно-энергетические ресурсы (73% экспорта в 2011 г.) не уменьшилась, а возросла, Россия по-прежнему вывозит нефть, газ, лес, зерно, рыбу, научные идеи, а ввозит дорогостоящие нефте-, мясо-, молоко-, рыбопродукты, мебель, бумагу и новые технологии. Кризис не оздоровил российскую экономику.

В посткризисной экономике выделяется ряд новых тенденций. Снижаются темпы экономического роста – в развитых странах с 3–4% до 1–2%, в развивающихся – с 10–11% до 5–7%, в России с 6–7% до 3–4%. Усиливаются колебания цен активов независимо от рентабельности бизнеса – Сбербанк в 2011 г. удвоил прибыль до 10 млрд долл, Газпром выплачивает рекордные дивиденды – 200 млрд руб, но курс их акций и капитализация за год сократились на 25 и 10% соответственно. Снижается эффективность финансового регулирования экономики, так как ссудный процент в США, Японии и ЕС уже близок к нулю. Капитал уходит из рискованных сфер приложения, в том числе из всех стран БРИК – в 2011 г. из России вывезено 85 млрд долл.

Анализ статистических рядов, проведенный шведским аналитиком Х. Свердрупом (Газета.Ru. 28.12.2011), указывает на начало заката либеральной рыночной цивилизации. Сокращается число работающих и увеличивается число людей, живущих на пособия, в том числе иммигрантов, противостоящих местной культуре, углубляются социальные различия, в 99 странах большая часть населения не доверяет правительству.

Ряд экономистов Гарварда настаивают на долговой природе нынешнего кризиса, большом сжатии (Great contraction) и перегруженности глобальной экономики долгами в качестве его основной причины [3]. Выйти из кризиса предлагается путём контролируемого перераспределения доходов от кредиторов к должникам с помощью дефолта или увеличения инфляции (с нынешних 2 до 4–6% в год). С этой концепцией трудно согласиться. Насильственное списание долгов лишь временно оздоровит экономику.

Представители «новой политической экономии» отрицают «миф о рациональности рынка» применительно к постиндустриальной инновационной экономике [4]. Сторонники «новой теории регуляции» (М. Альетта, К. Дуглас и др.) полагают, что конкуренция и антимонопольное регулирование, действовавшие в индустриальной экономике, исчерпали себя и не соответствуют новым условиям развития общества и технологическому укладу, основанному на новых информационных, нано- и биотехнологиях.

Предлагается перейти от частного кредитования со стороны коммерческих банков к беспроцентному кредитованию новых производств со стороны Центробанка, выплате дивидендов за счёт использования общественного достояния всем членам общества, а также компенсаций фирмам, снижающим ресурсоёмкость и отпускные цены. Финансировать фундаментальные исследования и высокие технологии должны публичные фонды. Новая экономическая модель становится институциональной, базируется на культуре региональной мезоэкономической системы, критерий оценки её развития – не только прибыль, но и стоимость ограниченных экологических ресурсов, социальный эффект производства. Либеральная концепция базируется на микроэкономике, дирижистская – на макроэкономике, а новая теория регуляции – на балансе экономической свободы и общественного регулирования, рыночного равновесия и планирования в мезоэкономических кластерах.

Аналитический доклад Societe Generale (2011 г.) «Новый мировой порядок: когда спрос превышает предложение» связывает острую фазу кризиса с понижательной фазой Кондратьевского цикла, которая закончится лишь к 2030-м гг. Созданные в конце ХХ века технологии достигли предела своих возможностей и не соответствуют потребностям развитых стран, где по мере старения поколения «беби-бумеров», родившихся в 1940–1960-х гг., увеличивается потребление престарелых. Высокий риск вложений в прорывные технологии, некоторые из которых уже изобретены, но не доведены до промышленного использования, ограничивает инвестиции в технологическое развитие, заставляет ориентироваться в основном на утвердившиеся технологии.

Авторы доклада делают вывод об окончании эры виртуальной экономики и финансовых спекуляций, фьючерсов, опционов и деривативов. Возврат к реальной экономике, интенсивному земледелию в условиях роста социальной и межнациональной напряжённости требует повышения стратегической роли государства, переориентации образования на подготовку квалифицированных рабочих, инженеров, агрономов, отказа от использования недвижимости, нефти, зерна и т. д. в качестве объекта спекуляций, создания новой системы международного финансового регулирования.

Профессор Гарварда признаёт, что ориентация экономики на развитие виртуальных услуг, а не промышленности, ведёт к резкому социальному расслоению [5]. Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц обосновал необходимость смены самой парадигмы экономики (FT. 02.08.2010 и др.), отказа от господствовавших в индустриальной экономике мифов о том, что рынок способен к саморегулированию, рыночные цены отражают всю информацию, необходимую для обеспечения равновесия спроса и предложения, длительная хроническая безработица невозможна, все рыночные субъекты идентичны и действуют рационально, поскольку информация доступна им в равной степени. Кризис доказал слабую предсказующую силу классических рыночных моделей, их неспособность отразить сложные взаимосвязи разноплановых экономических агентов – монополий, малых и средних фирм, домохозяйств и стать основой предупреждения избыточных рисков.

Дж. Стиглиц полагает, что «невидимая рука рынка» никогда не была регулятором экономики. В российской литературе продолжаются бесконечные и бессмысленные споры о сравнительных преимуществах рыночного и государственного регулирования. На деле они имеют разную сферу действия. По данным статистики ФРГ, в этой высокоразвитой стране в 2011 г. действовало 40 тыс. вещевых рынков, где торговало 2 млн чел. Для этой микроэкономической структуры вполне достаточно «невидимой руки», а для регулирования макро- и мезоэкономики, включая инфраструктуру, необходимы согласованные действия двух рук, причём государственная рука должна быть ясно видимой, информационно открытой и находиться под общественным контролем. В России чиновники заняты преимущественно выдачей разрешений и надзором за микроэкономической деятельностью, поскольку это приносит теневые доходы, но не стратегическим макро- и мезоэкономическим регулированием.

В работах российских экономистов убедительно показано, что постиндустриальная экономика – синергетическая система, связанная с развитием большого Кондратьевского цикла, которая не может регулироваться стихией рынка [6]. Исследованы взаимосвязи либеральных концепций и развития экономики [7], показано отсутствие прямой связи экономической свободы и инновационного роста. Поддерживается скандинавская модель либерализма, сочетающая твёрдые социальные гарантии с гибким рынком труда, рост бюджетных инвестиций в развитие инфраструктуры с конкуренцией и открытостью в международной торговле [8]. В то же время неолиберализм, на практике определявший экономическую политику России, признаётся тормозом модернизации [9].

Можно сформулировать основные различия между индустриальной и постиндустриальной экономикой, определяющие необходимость перехода к новой экономической системе.

1. Новая природа товарных рынков: здесь преобладают товары и услуги, информация о качестве которых может быть получена не при их покупке (как это было с текстилем, углём и т. д.), а лишь по результатам их использования (сложная техника и т. д.). Производители располагают гораздо более полной и достоверной информацией, чем покупатели, которым приходится полагаться на бренд производителя и оценку его деловой репутации (гудвилл).

2. Изменение природы фирм, структуры их капитала, роли в экономике, правил поведения. В экономике знаний главную роль играют не материальные средства производства, а нематериальные активы, в том числе такие, которые не могут быть оценены и проданы отдельно от фирмы [10]. Современные крупные компании состоят из сотен и тысяч юридических лиц, финансовые отношения между которыми достоверно известны лишь топ-менеджерам, но не внешним инвесторам и акционерам. Это увеличивает неопределённость поведения фирм, усложняет соотношение альтруизма и эгоизма, конкуренции и кооперации [11]. Как отметил Д. Расков (Вопр. экономики. 2011. № 8), происходит встраивание институциональной проблематики в стандартный микроэкономический анализ, институционализм выступает уже не как особая дисциплина, а как универсальный метод анализа поведения фирм.