Pereat Rochus

– Нет, нет, – сказал дон Рокко. – Я ясно слышал, как кто-то произнес «Аминь», грубым, низким голосом, точно из под земли. Похоже было, что это не человеческий голос, а мычанье быка.

– Это был, наверно, епископ, – высказала женщина свое предположение. – Тут, ведь, похоронен епископ. О подобных случаях мне не раз приходилось слышать.

Дон Рокко ничего не сказал. По своей простоте душевной, по своему врожденному расположению к вере он был склонен охотно верить во все сверхъестественное, особенно, если оно соединялось с какою-нибудь религиозною идеею. И чем возвышеннее была эта идея, тем больше он хмурил лоб в знак благоговения и набожно упивался ею.

– Пойдемте теперь, – опять повторила девушка. – Ведь, уже поздно, а мне надо еще порядочно поработать.

– Прочитаем, по крайней мере, один Pater, Aue и Gloria Св. Луке, – сказал дон Рокко. – Это последний вечер, что я молюсь здесь. Надо оставить тут привет.

Он сказал: – один Pater, Aue и Gloria, но прочел целую дюжину их, найдя много причин приветствовать и других святых, особенно близко знакомых с ним. Один из них должен был доставить обоим верующим вечную благодать, другой – земное здравие, третий – силы, чтобы отогнать от себя искушение, четвертый – подходящее место, пятый – тихую смерть, шестой – благополучное путешествие. Последний Pater был прочитан доном Рокко с особенно горячею верою за обращение на путь истины одной грешной души. Если бы священник был менее углублен в свои Pater'bi, он может быть услышал бы после четвертого или пятого тихие набожные вздохи шутника-епископа со своим «Аминь». Но он слышал только, что Лючия отвечала ему с сокрушенным видом, и сердце его было тронуто этим.

Через несколько минут после этого он думал, лежа в темноте на своей убогой кровати в маленькой келье, о поведении Лючии, о ее возбуждении в первые дни, когда сильная борьба происходила, по-видимому, в ее душе и об очевидном благотворном влиянии на нее божественной благодати, которую она нашла в молитве. Он думал также о поступке Моро, о луче света, мелькнувшем в его темном сознании и предвещавшем еще более яркий и неугасимый свет. И он увидел в своем мистическом воображении нити Провидения, вознаграждавшего его за жертву, принесенную долгу. Каким блаженством представлялась ему возможность думать обо всем этом и знать, что он теряет немногие земные блага ради такой высокой награды! Он приносил также в жертву горе отца и сестры, свое собственное унижение и предстоящую нужду. Через окно против кровати виднелся вдалеке слабый свет на небе, на котором сосредоточивались все его надежды и цель жизни. Глаза его понемногу закрылись в приятном сознании мира и веры в Провидение, и он уснул глубоким сном.

VI

Он еще не вполне проснулся, когда часы на колокольне Св. Луки пробили половину восьмого. Сейчас же после этого прозвонили и колокола, потому что дон Рокко предупредил накануне мальчика, помогающего ему обыкновенно при богослужении, что он начнет служить обедню около восьми часов. Он соскочил с кровати и побежал за платьем, которое Лючия должна была положить за дверью. Но там ничего не было. Он позвал один, два, три раза. Никто не ответил ему. Он подошел в изумлении к окну и крикнул: – Лючия, Лючия! – Кругом царила полная тишина. Наконец, пришел маленький помощник. Он не видал Лючии. Он пришел за ключами от церкви и нашел ворота и дверь дома запертыми; ни в кухне, ни в гостиной не было никого. Не найдя ключей, он прошел в церковь по внутреннему ходу. Дон Рокко послал его за платьем в гостиную, где Лючия имела обыкновение работать по вечерам. Мальчик вернулся и принес ответ, что платья не было там. Как не было? Дон Рокко приказывает ему постоять на стороже у двери дома и сам спускается вниз в рубашке. На лестнице он останавливается и внимательно водит носом по воздуху. Что это за отвратительный запах табаку? дон Рокко продолжает свой путь, мрачно нахмурив лоб, направляется прямо в гостиную, ищет, перерывает все. Нигде ничего нет. Сердце его сильно бьется. Он возвращается в кухню; там стоит отвратительная вонь, а платья нет, как нет. Впрочем, под столом лежит кучка грязных лохмотьев – пиджак, брюки и деревенская шляпа. Дон Рокко поднимает их, раскладывает и рассматривает с еще более мрачным лицом. Ему кажется, что он видел где-то эти вещи. Ум его еще ничего не понимает, но сердце начинает понимать и бьется сильнее прежнего. Он хватается левою рукою за щеки и подбородок и жмет их, стараясь выжать сведения – где, как и когда он видел эти лохмотья. Но вот, наконец, его глаза, устремленные на стену, замечают что-то такое, чего не было накануне. Там написано углем справа: «Шлем приветы» а, а слева:

«Хорошее вино,Хорошая прислуга,Хорошее платьеИ хороший дон Рокко».

Он прочитал это, поднес руку к затылку, перечитал надпись; у него помутилось в глазах, и он почувствовал, что холод и бессилие распространяются от груди по всему его телу. Кто-то крикнул на дворе: – Где же этот дон Рокко? – Он с трудом поднялся в свою комнату и лег в постель, почти не сознавая, что он делает, не думая и почти не чувствуя ничего.

Внизу искали и звали его. Это был профессор Марин и несколько других человек, явившиеся к обедне. Никто не понимал, почему двери церкви до сих пор заперты. Профессор вошел в дом, позвал Лючию и дона Рокко, но ни одна живая душа не ответила ему. Он добрался, наконец, до комнаты священника и остановился на пороге, пораженный, что видит дона Рокко еще в постели.

– Ого! – сказал он. – Дон Рокко! Вы в постели? А обедня?

– Я не могу, – ответил дон Рокко шепотом, лежа неподвижно, как мумия.

– Но почему же? – возразил тот с искренним участием, подходя к постели. – Что с вами?

Это взволнованное лицо и ласковый тон тронули сердце бедного дона Рокко, окаменевшее от горя и удивления. Две настоящих слезы выкатились на этот раз из под его тяжелых век. Сжатые губы нервно дрожали, но не раскрывались. Видя, что он не отвечает, профессор побежал к лестнице и крикнул вниз, чтобы послали за доктором.

– Нет, нет, – произнес дон Рокко с усилием, по-прежнему не двигаясь.

Рыдания сдавливали ему горло, и один только профессор услышал его слова, вернувшись к кровати.

– Нет? – сказал он. – Но что же с вами? Скажите!

Тем временем в комнате появились три испуганных женщины и один старый нищий, пришедшие к обедне, и обступили кровать, в свою очередь расспрашивая его. Он молчал, как Иов, и старался овладеть собою. Может быть неприятное впечатление от всех этих наклонившихся над ним любопытных лиц, помогло ему.

– Ступайте, – сказал он наконец новым пришельцам. – Мне не нужно доктора, мне не нужно ничего. Ступайте!

Четыре лица удалились немного, но продолжали не спускать с него глаз с выражением еще большего участия.

– Ступайте, говорю вам! – возразил дон Рокко.

Они вышли тихонько и остановились за дверью подслушивать и подглядывать.

– Ну, в чем же дело? – спросил профессор. – Что у вас болит?

– Ничего.

– Так почему же вы не встаете?

Дон Рокко повернулся лицом к стене. Слезы снова навертывались на его глаза, и он не мог говорить.

– Но во имя неба, – настаивал профессор: – что же случилось?

– Ничего-ничего, пройдет, – зарыдал дон Рокко.

Профессор не знал, что думать и делать. Он спросил, не желает ли дон Рокко воды, и старый нищий сейчас же спустился вниз, принес стакан и подал его Марину. Дон Рокко не имел ни малейшего желания пить, но повторил два раза: «спасибо, спасибо, проходит» и почтительно выпил воду.

– Ну, что же? – спросил опять профессор.

– Вы были правы, – ответил дон Рокко.

– Относительно чего?

– Относительно этой женщины.

– Лючии? Отлично, но кстати, где же она? ее нет? Она удрала?

Дон Рокко утвердительно кивнул головою. Марин удивленно глядел на него, повторяя: «Удрала? Удрала?» Остальные четверо вернулись в комнату и стали подтягивать профессору: «Удрала, удрала?»

– Но послушайте же, – сказал профессор. – Вы из-за этого лежите в постели? К чему же вы так унижаетесь? Вставайте, одевайтесь.

Дон Рокко взглянул на него, покраснел до корня волос, и в его влажных маленьких глазах засветилась улыбка, означавшая: – теперь вы посмеетесь!

– У меня нет платья, – сказал он.

– Что?

Профессор сделал рукою жест, который означал: «Она унесла его?» Дон Рокко ответил также немым кивком головы и, видя, что тот с трудом сдерживает взрыв смеха, постарался тоже улыбнуться.

– Бедный дон Рокко! – сказал профессор и добавил, несмотря на душивший его смех, несколько участливых слов утешения и сострадания, расспрашивая обо всех подробностях происшедшего. – Ах, если бы вы послушали меня! – заключил он. – Если бы вы прогнали ее!

– Да, – сказал дон Рокко, кротко выслушивая и это. – Вы были правы. А что скажет теперь синьора?

Профессор вздохнул.

– Что же она может сказать? Ничего не скажет. А случилось то, что ваш преемник написал вчера о том, что окончательно освободился от своих теперешних обязанностей и ставит себя в распоряжение графини.

Дон Рокко молчал, глубоко опечаленный.

– В половине десятого, – сказал он после минутного молчания: – мне подадут лошадь. Надо бы, чтобы капеллан или кто-нибудь другой одолжили мне платье.

– Нет, я, я, – воскликнул профессор с полным усердием. – Я схожу домой и сейчас же пришлю вам платье. Вы вернете его мне, когда вам будет удобно.

Чувство признательности залило краскою лицо дона Рокко и засветилось в его глазах.

– Спасибо! – сказал он, смиренно глядя на свой нос. – Большое спасибо!

– Однако! – добавил он про себя в то время, как профессор спускался по лестнице. – Он на целую четверть выше меня. Это теперь только пришло мне в голову!

Но ему, конечно, не пришло в голову позвать профессора обратно.

VII

В половине десятого дон Рокко появился на пороге дома, чтобы окончательно уехать. Платье профессора хлопало ему по пяткам; руки исчезали в рукавах до самых кончиков пальцев, а огромная высокая шляпа доходила до ушей.

Профессор шел сзади него, бесшумно смеясь. На дворе стояло и смеялось несколько человек, прибежавших сюда, узнав о случившемся. Один только старый нищий, большой оригинал и полу-философ, не смеялся над ним. – Ах, дон Рокко, на что вы похожи! – говорили женщины. И каждая рассказывала ему что-нибудь про Лючию, одна одно, другая другое, – всякие прелести, о которых он и не подозревал раньше. – Довольно, довольно, – говорил он. Эти сплетни мучили его совесть. – Что сделано, то сделано.

Он пошел в сопровождении всех, бросил последний взгляд на смоковницу близ колокольни и, проходя между кипарисами перед церковью, повернулся к дверям церкви, набожно снял шляпу и преклонил одно колено.

Тележка ждала его на главной дороге. Увидя его в таком одеянии, кучер рассмеялся не хуже других.

Тогда дон Рокко попрощался со всеми, снова поблагодарил профессора, послал поклон графине и велел замолчать всем тем, что продолжали сплетничать про Лючию. Когда он уселся, нищий подошел к нему и положил правую руку на его туфлю.

– Это ваша туфля? – сказал он.

– Да, да, туфли мои, – ответил священник с чувством некоторого удовлетворения в то время, как лошадь трогалась.

Нищий поднес ко лбу руку, дотронувшуюся до туфли дона Рокко и произнес торжественным тоном:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.