Неписанный закон

Эмелине было теперь девятнадцать лет. Её желания и стремления были совершенно непонятны для Карла и они причиняли ему ежедневно жестокие страдания. Требования всех остальных членов семьи были несравненно скромнее: совместная жизнь под одним кровом, беспрестанное общение друг с другом и встречи за общим столом, казались им верхом счастья.

Будущее пугало его, он боялся, что его семья обречена на полную нищету. Что станется с его семьею, если общество случайно узнает о том, чем он занимается в своей мастерской или если он умрет, не успев скопить денег? Неужели Катрине придется опять сызнова приниматься за мытье полов, стряпать и стирать на чужих? Куда денутся Эмелина и Текла? Для него они все еще были маленькими девочками. Ему и в голову не приходило, что обе в состоянии теперь зарабатывать деньги. У него было только одно желание: чтобы его дочери были счастливы. Других точек зрения по этому вопросу он не мог себе представить, да и не допускал возможности их существования.

Карл медленно плелся по улице, поглощенный своими грустными мыслями, не дававшими ему ни минуты отдыха. На сердце у него лежал тяжелый камень, настроение было мрачное. Вдруг он задел ногой какой-то твердый предмет. Он остановился, и увидел дамское портмоне, лежавшее на снегу. Он нагнулся и поднял его. Он повертел его в руке, с недоумением разглядывая свою находку. Кошелек был кожаный с серебряными угольниками и был, по-видимому, туго набит деньгами. Карл обвел глазами всю улицу. Вдали виднелись две удаляющиеся мужские фигуры. Вся остальная улица была совершенно безлюдна. Крепко зажав в руке портмоне, он бросился догонять удалявшихся мужчин. Его грузное тело было поразительно неуклюже. Он не бежал, а вернее как-то преуморительно прыгал, помогая себе в то же время локтями и плечами и не сводя глаз с удаляющихся мужчин. Он часто останавливался, окликал их и махал им рукою, в которой крепко держал портмоне. Но все его усилия были напрасны. Он не успел их еще нагнать, как оба мужчины завернули за угол. Когда Карл добежал до угла, незнакомцев и след простыл. Он остановился в полной нерешительности, что ему теперь предпринять, тщетно обводит глазами улицу, в надежде увидеть кого-нибудь, и грустно качал головою. Он вполне понимал, что должен теперь испытывать человек, потерявший свои деньги. Вертя кошелек в руке, он вдруг заметил, что на нем золотыми буквами вытеснено чье-то имя. Как только он сделал это открытие, он не долго думая отправился обратно домой. Надо заставить Эмелину или Теклу прочесть ему фамилию собственника кошелька, решил он про себя.

Эмелина и Текла вернулись домой из школы в три с половиною часа. Обе девушки сильно изменились за эти шесть лет. Роста они были одинакового (для своих лет Текла была замечательно рослая девушка). Лицо её было полное и цветущее, глаза темно-голубые и ясные. Рот, правда, как и прежде был все еще чрезмерно велик, но губы теперь налились и приняли красивые очертания и не поражали всех своим уродством. Её насмешливый, добрый рот с красиво изогнутыми губами был чрезвычайно привлекателен. Густые, вечно взлохмаченные волосы были золотисто-каштанового цвета и при солнечном освещении казались совершенно рыжими.

Эмелина была очень тоненькая, но прозвище «дранной кошки» совершенно не подходило к ней теперь. Она сделалась гораздо грациознее. Плечи и локти округлились и вся она утратила прежнюю свою угловатость. В очертаниях её красивого теда было что-то чувственное. У неё была нежная, мягкая кожа, довольно темного оттенка. Краска редко заливала её щеки, но стоило им только порозоветь и они поражали всех красотою своих линий. Волосы у неё были черные, почти такие же густые, как у Теклы. Она умело делала из них замысловатые прически и, всегда была аккуратно и отлично причесана. Узкие брови в виде дуги были красиво очерчены, длинные, тяжелые ресницы придавали глазам еще более темный и мрачный оттенок. Её наружность не могла не привлечь внимания человека, которого манит к себе все загадочное; она была бы очень красива, если бы не постоянное выражение недовольства, застывшее у неё на лице. Если бы не оно, если бы её душа проявила энергию и страсть, вместо вечных мрачных дум, она была бы прелестна. Как только его дочери вернулись домой, Карл тотчас показал им свою находку. Эмелина взяла портмоне в руки и осмотрела все его отделения.

– Тут двадцать долларов кредитными билетами и сорок центов серебром, – сказала она. – Наконец-то и нам повезло. Ты можешь купить мне теперь порядочную зимнюю кофточку.

Она положила портмоне на стол, сняла с себя кофточку, которая служила ей вот уже третью зиму, и небрежно бросила ее на стул.

Карл быстро ухватился за портмоне и, показав ей вытесненное имя, с мольбою в глазах попросил ее:

– Тут есть имя. Можно узнать, кому принадлежит портмоне.

Эмелина равнодушно взглянула на вытесненное имя.

– М-сс Клара Э. Сторрс, – прочла она вслух. – Ну, и что же ты намерен теперь делать? Адреса тут никакого нет. Не станешь же ты разыскивать ее по всему городу? Да и не к чему. Все равно не отыщешь.

– Разве тут не сказано, где она живет?

– Нет.

Карл покачал головою. Он был очень огорчен.

– Я должен ее разыскать, – пробормотал он по-немецки.

– Дай-ка мне посмотреть, – сказала Текла, подойдя к столу.

Он протянул ей портмоне, не выпуская его из руки. Она обняла отца за шею, он раскрыл портмоне, а Текла принялась шарить по всем отделениям. В одном из боковых отделений она нашла маленький конвертик, сложенный вдвое. Он был адресован на имя Клары Э. Сторрс – Вашингтонский сквер, Нью-Йорк, H. I.

– А вот тебе и адрес, – сказала она, похлопывая его по плечу и с улыбкою заглядывая ему в глаза. – Я знаю теперь, где она живет.

– Ну и очень рада, надеюсь, ты теперь успокоишься, – воскликнула Эмелина. – Кажется, у всех есть деньги, кроме нас одних. Я не могу больше переносить такую жизнь. Я брошу школу и поступлю на какую-нибудь фабрику. По крайней мере, у меня тогда будет приличное платье, как-нибудь да заработаю себе деньги.

Фамилия Сторрс не вызвала никаких воспоминаний у Эмелины и Теклы, они даже не вспомнили, что когда-то учились вместе с Эми и Лу и очень удивились бы, если бы им кто-нибудь напомнил об этом обстоятельстве.

Эмелине казалось, что фортуна опять жестоко посмеялась над ними, послав им кошелек, набитый деньгами. Карл думал только о том горе, которое должен был испытывать теперь собственник портмоне. Текла и не задумывалась ни на минуту над этими вопросами, она была слишком беззаботна. Она чувствовала, что отец ее взволнован и беспокоится, и радовалась, что ему удастся вернуть кошелек по принадлежности и исполнить свое намерение.

Хотя ему было еще рано ехать за покупками в Нью-Йорк, он тем не менее твердо решил завтра же утром отправиться в город. Он отдаст портмоне и за одно уже сделает все нужные покупки. Так как ему на следующий день предстояло ехать в город, то он тотчас отправился к себе наверх в мастерскую и спустился вниз только вечером. На следующее утро он встал очень рано, заперся в мастерской и проработал три часа, вплоть до утреннего чая.

В девять часов он пошел на кухню и вернулся оттуда с четырьмя большими корзинами. Вооружившись каждый двумя корзинами, отец и дочь пешком отправились в Нью-Йорк. Перевоз на Двадцать третьей улице, конечно, очень сократил бы им путь, но они не воспользовались им. За перевоз пришлось бы уплатить шесть центов, а Карлу такие деньги казались весьма солидною суммою. Они с удовольствием прошлись до моста, перешли через него и направились дальше по Бродвею. Оба чувствовали себя вполне счастливыми в обществе друг друга. Добрых три часа добирались они до Вашингтонского сквера.

И Карл и Текла отлично знали эту часть города. На солнечной стороне сквера находился магазин двоюродного брата Карла, Вильгельма Ретинга, портного. Каждый раз, когда они попадали в город, они непременно заходили навестить родственника. Дом, который они теперь отыскивали, стоял на теневой стороне сквера. Это был старинный, трехэтажный дом из коричневого камня, с подвальным помещением.

Едва только они поравнялись с подъездом, как перед ними распахнулась входная дверь и на пороге появилась Лу в сопровождении молодого адвоката, нанимавшего комнату у её матери.

Лу и Текла посмотрели друг на друга и приветливо улыбнулись. Ни та, ни другая не признала свою прежнюю школьную подругу.

– Вам надо кого-нибудь видеть у нас? – спросила Лу, видя, что Текла и её отец сторонятся, давая ей и её спутнику дорогу.

– Здесь живет м-сс Сторрс? – спросила Текла.

– Да, я её дочь. Войдите, она как раз теперь дома.

Какое-то внутреннее чувство подсказывало Лу, что и ей надо вернуться домой на минутку.

– Может быть, она хочет поступить к нам на место, – подумала она. – Мне бы очень хотелось, чтобы мама наняла ее.

– Не потеряла ли она кошелек? – просила Текла.

– Как, вы его нашли? – воскликнула Лу. – Где именно?

– На Лафайет авеню в Бруклине.

– Отлично, – сказала Лу, направляясь обратно к входным дверям, – войдите. Мама будет очень рада получит обратно свой кошелек. Она ездила в Бруклин с визитами и заметила потерю, только вернувшись домой.

Они все вместе вошли в прихожую и Лу тотчас же послала горничную за м-сс Сторрс. Через несколько минут в комнату вошла м-сс Сторрс. Она все еще носила глубокий траур. Она сильно располнела за эти шесть лет и очень постарела. Лицо её носило теперь всегда отпечаток тихой грусти и полной покорности судьбе.

– Очень вам благодарна, – милостиво улыбаясь, сказала она Карлу, беря у него из рук портмоне. Старик неловко поклонился ей.

– О, да, – проговорил он, – мой долг…

– Вчера было слишком поздно идти к вам, а то он непременно отнес бы его вам сейчас же, как только нашел, – сказала Текла. – Он ужасно боялся, что вы будете волноваться, не находя портмоне.

– Да, я действительно очень волновалась, – милостиво призналась м-сс Сторрс. – Для меня это была бы большая потеря. Двадцать долларов для меня теперь очень крупная сумма. Мне ни разу не пришлось вынимать дорогою кошелек и я заметила, что потеряла, его только вернувшись уже домой. Мне так жалко, что мои обстоятельства не дают мне возможности дать вам половину вашей находки, – продолжала она с грустной, жалостливой улыбкой, обращаясь к Карлу. – Если бы не моя бедность, я бы с радостью отдала ее вам. Сколько мне следует ему дать, мистер Адамс?

– Он ни за что не согласится взять у вас хотя бы один цент, – вмешалась в разговор Текла. – Ведь, ты не возьмешь, правда, папа?

Видя, что он не вполне ее понимает, она торопливо заговорила с ним по-немецки.

– Они хотят заплатит тебе за находку кошелька.

– Нет, нет, – ответил он ей по-немецки.

– Мне не надо денег. Очень рад, что нашел ей её кошелек. – Он посмотрел на м-сс Сторрс, отрицательно замотал головою и стал пятиться к дверям. – Ну теперь все хорошо, – сказал он.

– В таком случае позвольте вам предложить четвертую часть находки, – сказала м-сс Сторрс, видимо обрадованная его отказом.

Но Текла отказалась и от этого предложения. Оба чувствовали себя в достаточной степени вознагражденными любезным обращением м-сс Сторрс и теми выражениями благодарности, которыми она проводила их до подъезда. Они ушли счастливые и довольные от м-сс Сторсс.

Карл и Текла шли по Вашингтонскому скверу между двумя громадными стенами снега. Деревья, покрытые белою пеленою, так и сверкали на солнце. Снег весело хрустел у них под ногами. Свежий утренний воздух пощипывал Текле щеки и вызвал на них яркий румянец. Глаза её возбужденно сверкали, точно они сами были полны снега и солнечных лучей. Оба ни словом не обмолвились о дивной прелести зимнего утра. Все время, пока они шли по блестевшему, белому городу, они упорно молчали, чувствуя себя и без слов совершенно счастливыми. Дойдя до средины Бруклинского моста они остановились, чтобы посмотреть на реку, на гавань и на целую сеть строений покрытых пеленою, которые расстилались у их ног. Вся решетка моста была покрыта мелким белым снегом, ялики беспрестанно мелькали то здесь, то там, бороздя реку в различных направлениях, на них также местами лежал снежный покров; у берегов толпились суда и высоко к солнцу вздымали свои мачты и паруса.

Они пересекали теперь сквер и Текла, сама того не замечая, беззаботно напевала какую то грустную мелодию. Услышав позвякивание бубенчиков, она оглянулась, чтобы посмотреть, как проедет переполненный публикою омнибус, и от всей души расхохоталась, когда полисмену сшибли с головы снежным комом его каску. Карл отчасти разделял её радостное настроение, хотя грустные мысли ни на минуту не оставляли его в покое. Иногда его глаза прояснялись, но тотчас же опять омрачались. Заслышав веселые крики, он бодро поднимал голову, но тотчас же опускал ее под наплывом мрачных опасений.

Карл до сих пор ни разу не обмолвился своему двоюродному брату о понесенной им денежной потере. Но сегодня он твердо решил все подробно ему рассказать. Он хотел высказать ему все своя опасения о будущности семьи и разузнать, нельзя-ли их так или иначе обеспечить.

У Вилльяма были твердо установившиеся взгляды на все вопросы жизни. После обеда Карл повел его в в гостиную и рассказал ему свою грустную повесть. Вилльям выслушал его с снисходительным и покровительственным видом, не лишенным доли симпатии. Разговаривали они по-немецки.

– Да, это тяжелый удар для тебя, – сказал Вилльям. – Надо было взять свой вклад до краха банка. Что же ты теперь поделываешь?

Карл на минуту задумался. Ему очень хотелось бы рассказать своему собеседнику, чем он теперь занимается. Работа обеспечивала ему существование, но он положительно не знал, каким образом заполучить обратно свои десять тысяч долларов. Был может, Вилльям ему поможет, но долгия размышления заставляли его хранить в секрете свою тайну из страха и осторожности.

– Люди иногда, ведь, страхуют свою жизнь? – спросил он после долгого молчания.

– Конечно: если я умру, моя жена получит пять тысяч долларов.

– Вот это-то мне и нужно, – обрадовался Карл. – Я хочу вернуть Катрине и девочкам те деньги, которые я потерял. Можно-ли мне застраховать себя в десять тысяч долларов и как это сделать?

– Тебе уже перевалило за пятьдесят пят лет, – сказал Вилльям, – и эта операция станет тебе очень дорого.

– Сколько же?

Вилльям не знал, сколько это могло стоить, но ему не хотелось признаваться в этом.

– Приблизительно долларов пятьсот в год, я так думаю.

– А куда мне надо пойти, чтобы оборудовать это дело?

– Приходи ко мне, когда решишь застраховаться, и я тебя сведу в мое общество. Да есть-ли у тебя деньги на первое хоть время?

– Я шесть лет откладывал ежемесячно по пятнадцати долларов. У меня есть 1.500 долларов.

– Этого почти что хватит на три года, – сказал Вилльям. Несколько минут он что-то вычислял про себя и прибавил: – Если бы ты мог еще три года откладывать по двести пятьдесят долларов, то твое дело было бы в шляпе. Постарайся как-нибудь скопить эти деньги. А через пять лет можешь и умереть.

– Да, – сказал Карл. Ему очень хотелось выяснить себе еще один вопрос, но он не знал, как к нему приступить. Он долго ломал голову над этим и затем спросил, не отрывая глаз от пола:

– Получат-ли они деньги, если меня раздавят или если я брошусь из окна на улицу и разобьюсь на смерть?

– Тут род смерти не играет никакой роли. Они все-равно получать деньги.

– Меня это давно уже беспокоит, – сказал Карл. – Очень тебе благодарен за указания. Я приду к тебе в понедельник и ты меня сведешь, куда следует.

Он пошел звать Теклу, которая помогала Алисе убирать посуду.

– Отчего ты не пристроишь Эмелину и Теклу к какому-нибудь делу? – спросил Вилльям.

– О, да, – ответил Карл, – придет время, пристрою их куда-нибудь.

– Но ты должен теперь же позаботиться об этом, – авторитетным тоном настаивал на своем Вилльям. – Не хорошо приучать их к праздности. Смотри, как бы худо не было.

– Разве? – сказал Карл, очень встревоженный словами двоюродного брата.

– Да, конечно. Посмотри на мою семью. Все мои дети давно уже работают, а у меня побольше денег, чем у тебя.

– Но, ведь, Эмелина и Текла еще учатся?

– Пора бы им покончить, наконец, с учением. На что оно им? Они и так достаточно знают. Я давно уже взял из школы Герберта и Анну и пристроил их к хорошему делу. Оба отлично теперь зарабатывают. Они не лодырничают, не скандалят, сами за себя постоят, в обиду не дадутся. Пристрой своих детей к делу, пока ты еще жив. Если ты оставишь им наследство, они только растратят его. Они станут всюду рыскать и непременно впутаются в какую-нибудь некрасивую историю.

Карл беспомощно посмотрел на своего двоюродного брата, все его лицо дергалось от волнения.

– Что же мне делать? – спросил он с тревогою в голосе. – Не можешь-ли ты мне помочь, Вилльям?

– Пожалуй, можно попробовать, – сказал Вилльям польщенный тем, что Карл обращается к нему за содействием. – Тут рядом помещается заведение Исаака Росенталя. У него работает много девушек. Можно было бы пристроить твоих туда. Тебе бы надо переехать жить в наши края.

Мысль о переезде казалась прямо-таки ужасной для Карла. Ему был очень дорог маленький желтый дом в Бруклине. Неужели ему придется расстаться с своим двориком и с садиком, на устройство которого он положил там много сил и труда. Но Вилльям настойчиво стоял на своем, доказывая всю целесообразность предложенного их проекта. Разговор длился целый час и когда Карл, наконец, собрался идти домой он вполне примирился с предложением своего двоюродного брата и согласился на переезд. Он уже не мог спокойно проводить день за днем в своем маленьком домике, неизвестная будущность, страх перед ним, тревога о детях навсегда сделали невозможным прежнее мирное, безмятежное существование. Самоуверенный тон Вилльяма сильно подействовал на Карла и он ухватился за его предложение, как утопающий за брошенный ему крепкий, надежный канат. Карл находился в состоянии полного отчаяния и ему необходима была поддержка сильного человека в этот мучительно-тяжелый для него момент. Закупив в городе все необходимое, он торопливо направился домой с Теклой. Он не шел, а бежал домой, видимо, стремясь поскорее уйти от грозящей ему в городе опасности.

Расставанье с желтеньким домиком и переезд на городскую квартиру тяжело отразились на Карле. Катрина гораздо спокойнее отнеслась ко всем этим переменам, чем её муж. Ей было совершенно безразлично, где бы ни жить, лишь бы только не разлучаться с Карлом, без которого жизнь потеряла бы в её глазах всю свою прелесть. При виде фургонов, наполненных вещами из желтенького дома, у Карла сжалось сердце. Он почувствовал, что почва уходит у него из под ног. Расставшись с насиженным гнездом, он впервые заметил, как Катрина и он успели сильно состариться за все эти годы и понял, как они оба стали беспомощны теперь. Сердце его болезненно ныло, предчувствуя что то недоброе.

Глава XII

Прошло целых пять месяцев с того дня, когда Эмелина и Текла впервые явились на работу в заведение Исаака Росенталя. Они целыми днями сидели, не разгибая спины, и прилежно завивали перья вместе со своими товарками. К шести часам, когда кончалась работа, они были уже совершенно измучены и разбиты, в пальцах делалась судорога, а спина нестерпимо ныла. Вскоре Эмелина стала замечать, что руки её грубеют и становятся красными. Она пришла в ужас и принимала все доступные ей меры, чтобы сберечь свои руки, мыла их теплой водой, смазывала вазелином, но, увы, ничего решительно не помогало. Эмелина внутренне негодовала на те условия при которых ей приходилось работать, но по прежнему молчала и никому не высказывала своего неудовольствия.

– Как бы я хотела больше никогда не возвращаться в эту отвратительную, грязную дыру, – сказала она как то Текле, на возвратном пути из мастерской.

– Как я была бы рада за тебя, – сочувственно ответила ей Текла. – Отчего ты не попробуешь обратиться к Альтману и не попросишь его взят тебя с себе на службу? Алиса теперь получила у него место кассирши. Может быть, она согласится похлопотать за тебя.

– Ну, нет, спасибо. У Альтмана немногим лучше, чем у нас, не стоит и проситься к нему, – мрачно ответила Эмелина. – Не понимаю, отчего это я должна всю свою жизнь работать не разгибая спины, без всяких надежд на лучшее будущее. Нет, довольно с меня, все сделаю, чтобы выбиться в люди.

Текла всю свою жизнь преклонялась перед честолюбивыми стремлениями сестры. Услышав последние слова Эмелины, она посмотрела на нее с выражением восторженного удивления на своем беззаботном личике.

– Что же ты хочешь сделать? – спросила она.

– Поступлю в школу Джудсона и научусь, как следует, шитью и кройке. Они научат меня там всему, что надо, и сделают из меня человека.

Вдали раздавались веселые детские крики, и Текла невольно обернулась в их сторону. Она не могла равнодушно слышать людской говор, видеть свободно разгуливающих и видимо счастливых людей, ее так и тянуло присоединиться к них. Но вспомнив, что мать не управится без неё по хозяйству и ждет её возвращения с минуты на минуту, она рассталась на углу с Эмелиною и торопливо направилась домой.

До ужина оставалось еще много времени. Эмелина обошла кругом весь сквер, изредка поглядывая на обрамлявшие его старинные, красивые, чопорные дома, и дойдя до арки пристально уставилась на расстилавшуюся перед нею Пятую улицу, которая так и влекла ее к себе своим богатством и роскошью. Затем она медленно пошла назад и остановилась перед зданием школы Джудсона и невольно задумалась, соображая, чему ее смогут обучить здесь.

Текла прошла на Томкинс-стрит и и вскоре завернула в подъезд, третий от угла. Карл нанимал квартиру из пяти комнат в двухэтажном деревянном доме. Под квартирою Фишера помещался башмачный магазин. Одна комната выходила на улицу и из окон видна была церковь. На подоконниках стояли герани.

Войдя в комнату, Текла тотчас же вытащила из кармана четыре кредитки и отдала их отцу. Карл с грустью взял их у нее. Он жестоко страдал за дочерей, ему невыразимо больно было видеть, как много они принуждены работать. Вилльям неоднократно пробовал настоять на том, чтобы он отбирал у дочерей весь их заработок.

– Нельзя оставлять им на руки деньги, – говорил он, – помяни мое слово, сейчас же начнут транжирить. Отбирай у них все до последнего цента, сам потом сне спасибо скажешь.

Но такие крутые меры были не по душе Карлу. Он не последовал совету своего двоюродного брата и брал у дочерей только то, что они сами находили возможным уделять ему из своего заработка. Карл ни цента не тратил из этих денег и копил их про черный день для Эмелины и Теклы.

– Я заработала целых четыре доллара шестьдесят центов за эту неделю, – радостно сообщила родителям Текла, очень довольная тем, что может дать отцу так много денег, – а Эмелина получила что то около шести долларов. – Она отлично сознавала превосходство сестры и очень ею гордилась. Она принялась гладить вместо матери, затем, покончив с этим делом, отодвинула в сторонку подставку с утюгом, поставила на место гладильную доску, выдвинула стол на середину комнаты и накрыла его скатертью. М-сс Фишер всецело ушла в заботы об обеде и варила своим девочкам овощи.

Как только Эмелина вернулась домой, мать опрометью бросилась подавать ей обедать. – Все готово, Эмми, – приговаривала она, накрывая ей на стол. Эмелина сняла шляпу и положила ее на письменный стол, посмотрелась внимательно в зеркало, поправила прическу и только тогда подошла к обеденному стелу. М-сс Фишер стояла рядом с нею и очень волновалась, пока дочь не уселась за стол и не попробовала поданное ей кушанье. Но на этот раз все обошлось благополучно, Эмелина ни на что не ворчала и её старушка мать, устало и облегченно вздохнув, опустилась на стул у стола.

Тотчас после обеда Эмелина ушла из дому и направилась в школу Джудсона. Она великолепно шила и потому ее тотчас же приняли в один из старших классов. Целый час просидела она в классе, внимательно выслушивая объяснения учительницы. С тех самых пор, как она узнала о существовании громадного социального различия в положении, занимаемом различными людьми, узнала, что она стоит в самом хвосте этой иерархической лестницы, Эмелина была глубоко несчастна и только теперь, сидя в классе за шитьем, почувствовала себя удовлетворенной. Это был первый шаг к намеченной цели, и в душе она стремилась дальше, как можно скорее.

Глава VIII

Все пансионеры, жившие в доме мистрисс Сторрс, были в высшей степени честные, порядочные люди. Мак Кларены, мистрисс Уинтроп, мистер Трюсдэль, сестры Уаделль – были скучные, добродетельные люди. Взгляды их были довольно узкие, судили они всех чрезвычайно строго и не находили возможным прощать даже малейший проступок. Сами же руководились в жизни прописной моралью, составлявшей весь их немудреный, нравственный багаж.

Лу чувствовала себя совершенно чужой и одинокой в доме матери. Она задыхалась в окружавшем ее обществе и всеми силами души рвалась навстречу иной жизни, полной деятельности. Ей хотелось иметь настоящих друзей, с которыми она могла бы говорит вполне откровенно. Мистрисс Сторрс неоднократно предостерегала своих дочерей от дружбы с мужчинами и много положила труда на то, чтобы они были сдержанными, корректными, воспитанными девушками, умеющими держат мужчин на почтительном расстоянии от себя. Неприступной, знающей себе цену, девушке легче выйти замуж, наставляла своих дочерей мистрисс Сторрс. Эми чувствовала себя дома отлично и вполне удовлетворялась окружавшим ее обществом. Лу же положительно задыхалась в нем. Девятнадцатилетняя девушка смело смотрела жизни в глаза и, сама того не подозревая, успела познакомиться со многими отрицательными её сторонами. Она совмещала тонкий, наблюдательный, пытливый ум с нежным сердцем и чуткой, чистой душою. Отличительной чертой её характера была необыкновенная любознательность. Решительно все на свете способно было заинтересовать ее: она с увлечением изучала звезды; доискивалась причины радостной улыбки первого встречного на улице, старалась проникнуть в его мысли и часто мечтала о тех неведомых странах, которые начинались для неё за поворотом улицы. Она, ни на минуту не задумываясь, убежала бы из дому с Алладином и была бы способна увлечься первым встречным, хоть несколько отличающимся от окружавших ее шаблонных людей.