Неписанный закон

Артур Генри

Неписанный закон

Глава I

Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием.

Дом, в котором жил Карл Фишер и его жена, был самый старый во всем квартале, и первый поселившийся в нем был никто иной. как сам Карл Фишер. Он был тогда еще совсем молодым человеком, только что приехавшим в Америку со своей женой, румяной, голубоглазой и маленькой балериной. По профессии он был гравер. Люди они были простые, безыскусственные. Они дожили до пятидесяти лет и все-таки еле говорили по-английски, да и вообще не отличались разговорчивостью. Их запас немецких слов был очень невелик и ограничивался лишь самыми необходимыми и общеупотребительными в их несложном обиходе.

Карл Фишер и Катрина целых тридцать лет прожили в маленьком четырехугольном домике на улице Ван Бюрен, прилежно и охотно работая и откладывая деньги про черный день. Детей у них сперва не было и хотя это их и огорчало в глубине души, но с другой стороны никто не мешал им усиленно работать и делать значительные сбережения. Катрина стирала и стряпала на соседей, чистила и мыла полы новым жильцам.

Четырнадцать лет проработали они, сколачивая деньги для детей, которых у них все еще не было. Наконец, у них родилась дочь Эмелина. Ребенок редко плакал и никогда не смеялся. Девочка относилась чрезвычайно серьезно ко всему. Она никогда не начинала играть, не осмотрев предварительно самым тщательным образом своих игрушек. Ребенок она была необыкновенно спокойный и сдержанный и ровно ничем не нарушала покоя того дома, в котором она родилась. У Карла сжималось сердце, когда он смотрел в темные глаза своей дочки. Четыре года спустя после рождения Эмелины у Фишеров родилась вторая дочь, Текла.

Благодаря усиленной работе и постепенному откладыванию денег, Карл и Катрина успели скопить за эти двадцать пять лет десять тысяч долларов. По мере того, как они накопляли деньги, они вносили их в Народный сберегательный банк.

К тому времени, когда у Фишеров уже лежал в банке небольшой капитал, Эмелине минуло тринадцать, а Текле девять лет. Эмелина была довольно высокая для своих лет, угловатая и неуклюжая девочка. Соседские дети прозвали ее «драной кошкой». У неё были густые, черные волосы и большие, темные, мрачные глаза, совершенно матовые и маловыразительные. Но иногда, когда мальчики особенно сердили ее своими приставаниями по дороге в школу или вечером в парке, в них вдруг с неожиданной силой вспыхивал зловещий огонек. У неё был прямой, тонкий нос, ровные, пухлые губы, овальное смуглое лицо с спокойным и серьезным выражением. Она была лучшей ученицей в классе, но самой непопулярной девочкой в школе. Собственно говоря, она тут была не при чем. Она редко кого удостаивала разговором, никогда ничего ни у кого не брала и не нарушала школьных правил. Девочки ее ненавидели, сами хорошенько не зная за что, мальчики же ее терпеть не могли за то, что она по их мнению была какой то недотрогой. Она и не думала дружить с ними и совершенно устранилась бы от всех, если бы этому не мешала её сестра Текла. Этот широкоплечий, стройный подросток привлекал к себе всех, как магнит ртуть. Стоило ей появиться где-нибудь, как тотчас ее окружали со всех сторон. Её желтые волосы всегда были спутаны и взлохмачены. Её живые, голубые глаза горели жаждой жизни. Полные щеки всегда горели, точно у неё был сильнейший жар. Широкий нос и большой рот были почти безобразны по ферме, но вместе с тем как то невольно вызывали в других чувство нежности и живейшего расположения к их юной обладательнице. От неё так и веяло жизнью и веселостью. Выражение лица было одновременно и насмешливым и привлекательным, на нее нельзя было не обратить внимания, которое так и оставалось прикованным к ней. Все свободное время дети проводили в Томккнис-сквере, – парк занимал большой участок земли, обнесенный низенькой оградой…

Глава II

Дома на улице Лафанета, рядом с парком, казавшиеся Фишерам роскошными дворцами, далеко не удовлетворяли требований их обитателей. Мистер и мистрисс Генри Сторрс считали занимаемый ими особняк лишь временным жилищем, переходвою ступенью к более роскошному помещенью.

За последние дни мистером Сторрсом овладело беспокойное, тревожное настроение. На него и прежде находило иногда такое же состояние. Он возвращался домой позже обыкновенного, торопил с обедом и почти ничего не ел. В сорок пять лет его волосы заметно поредели и поседели. На лбу залегли глубокие складки, на которые нельзя было без боли смотреть. Его глаза все время бегали по сторонам, иногда в них загорался всепожирающий огонь, но чаще всего они были мрачны и тусклы. Он был страшно бледен. Отцовский большой нос и тонкие губы придавали всему его лицу отпечаток твердости и утонченности.

Мистер Сторрс состоял блюстителем одной большой воскресной школы, в которой деятельное участие принимала и его жена. Супруги обычным путем добились занимаемого ни теперь положения. Много лет тому назад м-сс Сторрс, авторитетно преподававшая теперь всем окружающим нравственные правила, диктующая всему приходу правила светского этикета, была всего лишь дочерью священника епископальной церкви в Нью Гавене. Звали ее Кларой. Она вышла замуж за Генри Сторрса, только что незадолго перед тем окончившего Яльский университет. Благодаря связям отца, мелкого банкира в одном из небольших городков графства Коннектикут, молодому человеку удалось тотчас же получит место помощника кассира в Бруклинском народном сберегательном банке. Клара уже несколько лет как играла довольно видную роль в лучшем светском и духовном обществе своего родного города. Она была красивая, деятельная и честолюбивая девушка. Условности и идеалы, господствовавшие в том обществе, в котором ей приходилось вращаться, как нельзя лучше соответствовали её личным наклонностям и она охотно, без всякой критики, восприняла их. Чего могла она желать большего, раз все общество находило её поведение примерным и восхваляло её честолюбие.

Накануне своей свадьбы, Кларе, под влиянием личного счастья и грез о заманчивом будущем, вдруг взгрустнулось при мысли о своей младшей сестре Сусанне и она самоотверженно пожелала ей скорее выйти замуж за вполне хорошего молодого человека. Она давала себе слово, что, как только Генри получит место председателя, она настоит на том, чтобы он назначил будущего мужа Сусанны кассиром.

Во время свадебного путешествия она получила известие о состоявшейся помолвке Сусанны с Вилльямом Вандемером. Вилльям был единственный сын одной из богатейших и стариннейших семей Нью-Иорка. Неожиданная новость совершенно ошеломила Клару. Она приписывала свою нервность охватившему её беспокойству за счастье Сусанны. А вдруг Вандемер окажется распутным человеком? Уже раньше до неё доходили слухи о его кутежах в колледже. Может быть, он дурной, злой человек и испортит всю жизнь маленькой Сусанны! Все эти думы и опасения в конец испортили для м-сс Сторрс медовый месяц и супруги поспешили вернуться домой на два месяца раньше, чем раньше предполагали.

Свадьба Сусанны наделала много шуму в Нью Гавене, и скромная маленькая невеста с честью выдержала испытание. Клара долго не могла придти в себя после свадьбы сестры и в течение целого года она то впадала в мрачное настроение, то принималась нервничать и капризничать.

Вилльям Вандемер с женой поселился в своем старинном особняке, окна которого выходили на парк Грамерси. Зловещие предчувствия Клары не оправдались. Молодая м-сс Вандемер превратилась в скромную, беспритязательную светскую женщину. Каждое воскресенье, если только погода была хорошая, она отправлялась пешком с мужем в епископальную церковь. Она лично вела все хозяйство. Каждый год она давала по несколько вечеров и бывала везде, где ей, по её положению в свете, надо было показаться. Ехала ли она в оперу или на вечер, она всюду выделялась своими драгоценностями и платьями. Благодаря её влиянию, значительная часть доходов её мужа стала уходит на дела благотворительности. Сама она жертвовала массу денег на больницы и приюты и вскоре была назначена попечительницей убежища для несчастных женщин и брошенных девушек. Она всегда появлялась здесь в скромных, но изящных платьях и неизменно привозила с собою массу цветов и полный кошелек денег. Она примкнула к тем кружкам великосветского общества, все интересы которых сосредоточиваются исключительно на религии и в которые так трудно попасть постороннему человеку. Успех дочери бедного священника в тех кружках был полный и за нею сразу признали то положение в свете, которое спокон века принадлежало женам Вандемеров.

Клара сдалась последняя, ей больно было призвать превосходство сестры. Со временем, однако, она настолько поборола в себе чувство зависти к сестре, что откровенно признавалась себе в этом. Она всячески старалась доказать себе, что, как истая христианка, она прямо обязана примириться со своим положением, не роптать, а, напротив, стремиться улучшить его. Она звала, как безгранично её влияние на Генри и что, воздействуя на его честолюбие, она сможет добиться заветной своей цели. Она как-то умудрялась копит деньги и в то же время отлично одеваться. У неё была масса знакомых во всех концах Бруклина. Её званые вечера всегда очень удавались, недостаток средств с избытком искупался умом, тонким вкусом и оригинальностью хозяйки. По её настояниям Генри примкнул к Кристианской ассоциации молодых людей и сделался членом одного очень солидного клуба. Вскоре оба эти учреждения избрали его в свои директора. Через несколько лет во всем Бруклине не было человека, пользовавшегося большей популярностью, чем мистер Сторрс. Параллельно с успехом в обществе шло и его служебное повышение. Он своим именем привлекал банку сотни хороших клиентов и когда скрылся банковский кассир, мистера Сторрса тотчас же назначили на его место. Новое назначение было сопряжено для мистера Сторрса с увеличением получаемого жалованья и общественного престижа, теперь у него было на что спекулировать. С течением времени он сделался председателем банка, занимал дом на улице Лафайета, стоивший 25 тысяч долларов, состоял блюстителем воскресной школы на улице Марси, председателем нескольких коммерческих предприятий, доверенным нескольких очень замкнутых и разборчивых благотворительных обществ и, кроме того, вел дела многих крупных собственников.

М-сс Сторрс уже не искала больше другой, более комфортабельной квартиры в лучших частях Бруклина. Ей больше не хотелось переезжать до тех пор, пока они не смогут купить участка земли на Пятой улице. Она никогда не говорила об этом и не задумываясь отвергла бы такое обвинение. Выполнение этого последнего пункта вполне удовлетворило бы съедающее ее честолюбие; муж ее отлично понимал и напрягал все свои силы, чтобы осуществить её желание. Он очень много работал и всячески старался увеличить свои средства. Двадцать лет добросовестной работы и поддержки со стороны общества привели его к месту председателя банка. Жить ему оставалось уже немного и если он намеревался оставить семье миллионы, то нужно было обладать совсем иными качествами, чем проявленные им до сих пор честность, прилежание и бережливость. Желая скорее разбогатеть, он жадно пользовался всеми удобными случаями для игры на бирже, но счастье не всегда одинаково улыбалось ему. Игра вскоре сильно отразилась на его нервах и окончательно измотала его. У него не было достаточного хладнокровия для игры на бирже, которое так нужно профессиональному игроку.

М-сс Сторрс решительно ничего не подозревала. По мере того, как летело время, она стала все внимательнее присматриваться к мистеру Сторрсу, и ею овладело беспокойство. Её сердце ныло от тоски и предчувствия чего-то недоброго, когда он, бывало, возвращался домой с измученным, осунувшимся лицом. Она не понимала, что его беспокоит, но чувствовала, что дело касается и ее лично.

У них было тоже, как у Фишеров, две девочки – Эми и Лу, из которых последняя особенно беспокоила м-сс Сторрс своим странным характером. Эми, та во всем добросовестно копировала свою презентабельную маму.

Глава III

Если бы год тому назад кто-нибудь рассказал мистеру Сторрсу подробности его банкротства, он несомненно с негодованием выслушал бы собеседника. Ему привелось на своем веку видеть немалое число несостоятельных должников из среды бруклинских обывателей. Большинство из них было обязано занимаемыми постами тому доверию, которое они сумели внушить к себе в качестве набожных людей. Мистер Сторрс всячески искал их дружбы до тех пор, пока не разоблачались все их темные дела, а затем, когда с ними случалось несчастие, первый ополчался на вчерашних друзей.

Он не понимал, как могут люди стараться разобраться в причинах этих трагедий, всякие же попытки свалить часть ответственности за преступление на общество и его строй он считал прямо возмутительной, неслыханной дерзостью. Попытка умалит вину содеянного являлась в его глазах непростительным попустительством и потворством для других, Одним словом, он, как и многие другие, нуждался в авторитетных указаниях полиции для определения нравственности и безнравственности своих знакомых.

Высоконравственные качества мистера Сторрса не играли почти никакой роли при созидании его богатства, но, Боже мой, как он любил говорить на высокие темы. В погоне за богатством он все же никогда не переступал границ, дозволенных законом. Вся его деятельность была чиста и безупречна. Он, уже более года, всеми силами старался заполучить в свои цепкие руки всю нефтяную промышленность. Только занимаемое им место председателя сберегательного банка мешало ему открыто стать во главе нефтяного акционерного общества, деятельным членом которого он негласно состоял. Все это происходило лет двадцать тому назад, когда финансовые предприятия были у нас еще в зачаточном состоянии.

Мистеру Сторрсу не повезло. У общества было несколько сильных конкурентов, преследовавших ту же цель, и бороться с которыми было трудно. Было очевидно, что он сделал крупную ошибку, примкнув не туда, куда следовало. К концу года он вложил в дело все свои деньги до последнего доллара и сделал крупный заем, истощивший вполне его кредитоспособность. А нефтяные промыслы, несмотря на все усилия воспрепятствовать, продолжали расти, как грибы. В погоне за нефтью удалось напасть на новую громадную площадь нефтяных источников. То тут, то там начинали бить новые фонтаны, и акционерами овладел страх. Перед ними стоял грозный призрак разорения. Если дело пойдет также и дальше, то им придется ликвидировать дело и уступить поле сражения своим соперникам. Акционерному обществу грозила опасность самому попасть в ту ловушку, которую оно приготовило для своих противников. Кто были эти соперничающие с ним предприятия? Кто из капиталистов скрывался под их фирмой? Как велики их средства? Должен же, наконец, быть предел производительности земли, не бесконечно же число её нефтеносных участков? Если бы удалось во время достичь этого предела и если бы не щедрость природы в наделении людей своими благами, мистер Сторрс так бы и сошел в могилу с репутацией честного человека. Он вел бы идеально честно дела Народного сберегательного банка и свои собственные, управлял бы делами церкви на улице Марси, а также и воскресной школы, к вящему прославлению их членов и Бога, что по их мнению было одно и тоже.

В тот момент, когда мистер Сторрс истощил все свои средства и перед ним стояла дилемма – или победить сейчас, или же стать нищим, в эту критическую минуту он случайно заметил, что банковский кассир, Гарри Кинг, сделал растрату в две тысячи долларов. Он был убежден, что в счета вкралась ошибка и все скоро выяснится к общему удовольствию. Просматривая, несколько позднее, состояние счетов, он заметил еще большую убыль денег из кассы. Он ничего не сказал, но твердо решил, что завтра же кассир будет арестован. Приехав на следующий день в банк, он застал там мистера Саундерса, председателя нефтяного общества, который ожидал его. Они заперлись в кабинете и проговорили наедине более двух часов. По окончании беседы, мистер Сторрс не велел никого принимать и долго просидел у себя в кабинете, запершись на ключ.

Нефтяному обществу нужны тотчас же двести тысяч долларов, самый последний срок завтра. Из этого затруднительного положения было только три возможных выхода для восьми акционеров: во-первых, каждый из них вносит по двадцати пяти тысяч из своих последних ресурсов; во-вторых, можно выпустить новую серию акций и продать их Народному сберегательному Банку, который, конечно, охотно согласится на такую комбинацию, и в-третьих, у мистера Саундерса имеется на руках несколько векселей, получить уплату по которым нет надежды, их можно будет продать банку и все вырученные деньги вложить в нефтяное предприятие. Мистеру Сторрсу надо было серьезно обсудит все три проекта. Ему не откуда раздобыть нужные двадцати пяти тысяч долларов, остается одно: воспользоваться для этого облигациями банка. Он не решался, скупить векселя на счет банка, боясь что если предприятие лопнет, его мошенничество раскроется тотчас. Если же банк скупит эти ничего не стоящие векселя через посредство третьего лица, он всегда может сослаться на свое яко бы полное неведение их реальной стоимости, и хотя его и будут обвинять в недостаточной осмотрительности, но за то его честь ничем не будет запятнана. Можно, конечно, взять несколько штук облигаций из числа тех, которые хранятся целыми связками в банковском подвале и заменить их простыми бланками. Облигации надо будет продать и таким образом удастся внести свою част в погибающее предприятие. Но с другой стороны его неизбежно привлекут к ответственности, если раскроют мошенничество раньше, нежели он успеет вновь водворить на прежнее место взятые им облигации. По правилам он один имеет к ним доступ. Но разве это мыслимо будет доказать! Ведь облигации часто бывали в руках у кассира, хотя он и не имел собственно права их трогать.

Вдруг его озарила мысль. Его руки сильно затряслись и он принужден был крепко ухватиться за ручки кресла, чтобы не упасть.

Он сказал сегодня мистеру Саундерсу, что завтра же все его векселя будут куплены. С этой минуты у мистера Сторрса как-то совершенно вылетело из головы одно весьма важное обстоятельство: странный недочет в денежных отчетах кассира. Он стал еще добрее к Гарри, свалил на него большую часть своей работы и предоставил ему полную свободу действий.

– Надо подождать, – думал он, – и постараться воздействовать на него путем доверия и любви. Если только он раскается, я спасу его непременно. Со временем он вернет банку все, что растратил.

И мистер Сторрс несомненно так бы и поступил, если бы не банкротство его акционерного общества.

Через две недели потребовался новый взнос. В воспаленном воображении этих борющихся людей все еще была надежда на успех. Походило на то, что соперник сражен. Многие мелкие фирмы были объявлены несостоятельными должниками. Еще немного денег, ну хоть по двадцати тысяч с человека, и победа будет окончательно за ними. Получив новое требование денег, мистер Сторрс не стал более колебаться. Он уже заранее решил, что делать. Необходимо раздобыть, во что бы то ни стало, еще двадцать тысяч или потерять все до последнего доллара, сделаться виновником банковского краха, так как сумма, уплаченная им за векселя мистера Саундерса, во много раз превышала наличность денежных средств банка. Он вынул в подвале облигации из различных пачек, заменив их простою бумагою. Он старался уверить себя, что берет облигации всего на несколько недель. Он беззастенчиво старался убедить себя в этом, совершенно забывая, как он презирал прежде других за такой сознательный самообман. Можно ли ожидать чего-нибудь хорошего от человека, который понимает, что он совершает беззаконие, пользуясь, для своих личных целей, банковскими облигациями, и который надеется получить барыши, не стесняясь разорением других?

Но иногда мистера Сторрса начинала мучить совесть, или вернее он так думал. В действительности, им овладевал простой страх. Если он обанкротится, имя его будет покрыто несмываемым позором. Все остальное ничего не значило рядом с этим. Его неожиданное и полное банкротство, переход от богатства к нищете, вызовет только удивление в том свете, который он сам поставил судью над собой. Он мог даже рассчитывать на некоторую долю сочувствия с его стороны. Никто не может, ведь, доказать, что он знал, что купленные на банковский счет векселя ничего не стоят. Но если бланки, которыми он заменил облигации, попадут в руки правосудия, тогда его виновность станет очевидна для всех. Пока никто ничего не подозревал и не знал о хищении облигаций, он находил еще себе оправдание. Но иногда, сквозь самообман, начинало проскальзывать раскаяние и ему мерещилось, что правосудие высоко держит в воздухе, на виду у всех, эти ужасные и беспощадные улики его преступления. В такие минуты он вспоминал кассира и эта мысль придавала ему мужество.

В среду, после полудня, на другой день после чтения Евангелия от Матфея, к мистеру Сторрсу зашел мистер Саундерс с просьбой дать ему еще денег.

– Сторрс, – сказал он, как только они остались вдвоем в комнате, – дело дрянь. Если мы не раздобудем еще сто тысяч, то можем хот сегодня же закрыть свою лавочку.

Странно, но это сообщение менее встревожило мистера Сторрса, нежели прежние красноречивые уверения в полном успехе, которыми мистер Саундерс неизменно до сих пор сопровождал каждую просьбу о деньгах. Он спокойно посмотрел на своего посетителя, улыбнулся даже и спросил:

– А если удастся раздобыть эту сумму, дальше что?

– Я отказываюсь вести это дело, – ответил тот мрачно. – Вряд ли нам удастся что-нибудь сделать. Крупные промышленники производят теперь разведки в двух новых графствах. Один фонтан уже бьет у них и дает до пяти тысяч ведер в сутки. Чтобы его черт побрал! Туда понаехало масса народу и все торопятся заарендовать землю. У них, вероятно, громадные средства. Хотел бы я знать, кто им дает деньги.

Улыбка исчезла с лица мистера Сторрса. Он смотрел на Саундерса, но, казалось, не видел его и еле слышал то, что тот ему говорит. Ему казалось, что он давно знает все это, чуть ли не наизусть. Итак, настал конец. Он понял теперь, что давно уже ждет его, может быть, несколько месяцев. Он сам поражен теми безумными надеждами, которыми он позволял убаюкивать себя. Он был бы еще более поражен, если бы эти надежды сбылись в действительности.

– Что же получит каждый из нас, если прекратить теперь дело? – резко спросил он, направляясь к своей конторке.

– Что мы получим? – воскликнул Саундерс: – да мы все полетим к черту! Мы потеряем почти все наши фонтаны, мы не в состоянии использовать их и согласно условию они должны быть отобраны от нас. Нефтяные промысла – слишком дорого стоящая роскошь, по нынешним временам. Их оценят как раз в половину наших долговых обязательств. Мы можем продержаться еще день, другой, в надежде, что наши конкуренты купят наше дело.

– Отчего бы вам не предложить им такую сделку?

– Рискованно и предлагать то, – ответил тот. – Они, конечно, сперва посмеются над нашим предложением, затем сбавят цену, и мы принуждены будем согласиться на все их условия.

– Итак, мы ничего не получим?

– Я же вам только что сказал это.

– Если вы ничего более не имеете сообщить мне, мистер Саундерс, то попрошу извинить меня, я очень занят. Мне надо серьезно заняться приведением в порядок моих личных дел.

– Итак, все кончено, – с горечью произнес Саундерс. – Но, поймите же, ради Бога, Сторрс, ведь я совсем разорен!

– Будьте так любезны уйти и оставить меня одного, мистер Саундерс Вы, кажется, забыли, что жалуетесь на свою судьбу человеку, который доверил вам все, что он имел и который, благодаря вам, все потерял. Прощайте.

Оставшись один, мистер Сторрс выдвинул верхний ящик своей конторки, вынул из него револьвер, который всегда лежал там, на всякий случай, и отложил его в сторону. Затем он вынул из ящика все письма и документы, быстро перелистал их, сжигая те, которые он не хотел сделать достоянием гласности. Все остальные он положил обратно в ящик и взял в руки револьвер, намереваясь водворить его на прежнее место. Блеск никеля обратил на себя его внимание, и он, задумавшись, смотрел несколько минут на револьвер. Затем он выронил его из рук, револьвер упал на бумаги и он медленно задвинул ящик. Он стоял перед конторкой, засунув руки в карманы, ни на что не глядя. Губы его двигались еле заметно, тихо произнося одно лишь слово: «разорен». Секретарь принес ему бумаги для подписи. Он машинально взял их, прочел, не вникая с смысл, и стоя подписал. – Я нищий, – твердил он про себя, почти вслух. Он испуганно оглянулся, боясь, что действительно говорит вслух и что кто-нибудь мог его подслушать. Мысли его прояснились, он впервые отдал себе отчет в положении вещей, понял, что он ответственен перед другими. Он знал, что банк должен лопнуть. Если ему дадут немного времени, он вернет все взятые им облигации. – Не взяты, а украдены, – поправил его внутренний голос. – Я ничего не крал, – резко ответил он, поворачивая голову и свирепо глядя на своего мнимого обвинителя. – Нет, ты украл, – настаивал на своем голос. – Все будет улажено, если только я успею вернут их на прежнее место. – А как же быт с векселями Саундерса?