Век испытаний

– Товарищ Енукидзе, у меня только одна будет просьба: найдите время выслушать нашу сотрудницу. Я не сомневаюсь, что вы поможете разобраться и восстановить справедливость, если это будет возможно.

Лиза выдвинула Полину на первый план, и Авель Сафронович, окинув её оценивающим взглядом с ног до головы, промолвил:

– Отчего же не выслушать, вам, Лизочка, я не могу отказать, вы же знаете. Как зовут нашу прелестную сотрудницу?

Полина ощутила, как её лицо налилось краской.

– Её зовут Полина. Полина Черепанова. Там дело личное, но, наверное, в вашей власти.

– Что ж, Полина, приходите завтра в это же время. Знаете, где находится ВЦИК?

У Полины отняло дар речи. Она в Москве дальше вокзала, Красной площади и тюрьмы никогда не ходила и всякого рода учреждения с красными табличками внушали ей трепет.

– Хотя нет, время будет уже позднее, можете не застать. Приезжайте ко мне домой. Наденька знает адрес. Наденька, прощайте! – Авель расцеловал её как родственницу и попрощался со всеми остальными.

– Боже, как домой! – Полина смогла говорить, когда публика разошлась. Она присела на мраморную лавочку под лестницей и стала тревожно перебирать руками передник. – У меня и надеть-то нечего…

– Пусть это тебя не тревожит, моя дорогая, мы подберём тебе что-нибудь из моего гардероба, фигурки-то у нас одинаковые! – Лиза крутанулась перед ней в своём парадном платье. – Идём, посмотрим в шкафу.

После примерки было подобрано скромное бирюзовое платье и фетровая шляпка, не предусматривающая никакого легкомыслия. Надежда Сергеевна записала на клочке бумаги адрес и способ туда добраться на трамвае.

– Это очень хорошо, что он согласился тебя выслушать, это очень положительно, я верю, что всё у нас получится! – щебетала Лиза возле Полины, когда та на следующий день собралась выходить. – Будь краткой и разговаривай фактами, не перебивай его, он человек дела. И очень широкой души. Всё, с Богом! – Лиза сама испугалась того, что сказала, и тут же прикрыла рот рукой.

Путь к месту назначения занял у Полины не более получаса. Дежурная при входе окатила её ледяным взглядом, когда она зашла через тяжёлые дубовые двери в подъезд. Ей по роду службы следовало быть бдительной, а тем более в десять часов вечера, когда жильцы в большинстве своём уже дома и готовятся ко сну.

– Вы к кому, девушка?

– К товарищу Енукидзе, мне назначено.

Дежурная с видом человека, от которого зависит всё, пролистала какой-то журнал и уже немного поприветливее сообщила:

– Да, меня предупредили. По лестнице на третий этаж и там направо. Квартира номер двенадцать.

Полина пошла в сторону ступеней, спиной чувствуя, как та сверлит её глазами.

Дверь открылась практически сразу, и она увидела перед собой совершенно другого человека – не вчерашнего чиновника, а по-домашнему одетого грузина. На нём была какая-то национальная жилетка и шерстяная серая шапочка с кисточкой.

– О родине напоминает, знаете ли… – сказал хозяин, обратив внимание на несколько удивлённый взгляд девушки. – Проходите, дорогуша, проходите.

К удивлению Полины, квартира оказалась не такой уж и большой, как она себе представляла, глядя на большие окна с улицы. Довольно скромно обставленная, без изысков, всё говорило о том, что здесь проживает холостяк.

– Позвольте, я поухаживаю. – Авель помог ей снять пальто и пригласил в комнату. Там уже стояла корзинка с фруктами и два бокала рядом с графином красного вина.

– Что же вы всё молчите? Не робейте, в этой квартире других женщин нет. Идите сюда, усаживайтесь, – Авель отодвинул стул. – Ну скажите же хоть слово! Полина, так вас зовут? Я не ошибся?

Полина кивнула и присела на краешек кресла.

– У меня феноменальная память. Если я увидел красивую девушку, то обязательно её запомню.

Тут Полина обратила внимание на то, что графин не полный, а один из бокалов уже использовался. «Боженьки, он ещё и пьяный…» – но отступать было уже некуда.

– Авель Сафронович, моё дело касается мужа.

– Ммм… так вы замужем? – Авель разлил вино в бокалы и подал один Полине.

– Простите, но я не переношу алкоголь…

– Знаете ли, это не алкоголь. Это дар моих родных виноградников. В этом вине тепло рук нескольких поколений виноградарей и всё солнце Мегрелии. Хотите обидеть грузина – назовите вино алкоголем. Я вас прощаю, конечно, но только взамен на то, что вы составите мне компанию.

Полина взяла бокал и пригубила вино, которое оказалось действительно очень достойным.

– Рассказывайте, милочка. – Авель Сафронович расположился напротив и изобразил полное внимание. – Только сначала – допейте до конца, это моё требование.

– Я много времени не займу, моя просьба совершенно конкретна – я уже больше двух лет не могу выяснить судьбу мужа. Знаю только, что его содержат на Лубянке, и всё. Ни обвинений не знаю, ни срока. Он был сотрудником ВЧК, теперь это, кажется, называется ГПУ.

– Если вы Полина Черепанова, то вашего мужа фамилия Черепанов. Что-то знакомое…

Енукидзе встал и налил ещё по бокалу вина.

– Да, совершенно верно, Павел Черепанов. Он был ординарцем товарища Сергеева…

– Да. Память у меня действительно феноменальная. Это единственный человек, который был арестован по делу о крушении аэровагона.

– Авель Сафронович, умоляю, расскажите! Он и пропал как раз после этого проклятого крушения. Его в чём-то обвиняют? – Полина сложила руки.

– Пейте, пейте… Там длинная история и в ней много непонятного…

– Но его в чём обвиняют? Насколько это серьёзно?

– Знаете, душечка, мне нужно восстановить в памяти подробности.

– Вы же говорили, что у вас память феноменальная? – Полина осмелела от выпитого вина.

– Всего не удержишь, память, она откладывает в свою кладовку самое яркое, самое нужное и красивое. Вот вы мне сразу запомнились. Сразу. – Авель встал и подошёл к девушке со спины.

– Выпейте этот благородный напиток, его букет достоин вашей красоты. – Рука коснулась шеи Полины, отчего её передёрнуло. – Вы не стесняйтесь, это вино не оставляет похмелья, утром голова болеть не будет.

Следующим движением он опустил ладонь в разрез ее платья и пробормотал ей сзади в ухо:

– Не бывает нерешаемых неприятностей, бывает недостаточно усилий. Приходится часто идти на некоторые компромиссы… – Он уже гладил её грудь и дышал в шею.

Какое-то помутнение нашло на Полину, и она вскочила настолько резко, что плечом ударила его снизу в подбородок. Тут же она отвесила товарищу Енукидзе такую пощёчину, что его валяная шапочка слетела с головы.

– Ах ты, паршивка! – Авель прикусил от удара язык и произнёс это шепеляво.

Поля не стала ждать продолжения любовных прелюдий и побежала к входной двери, прихватив с собой с вешалки пальто и забыв головной убор.

– Ты сейчас сделала самую большую ошибку в своей жизни! Теперь я точно найду твоего муженька! – услышала она вслед.

По лестнице она бежала на носочках, чтобы каблук не сломался, и ревущая, с пальто в руках, промчалась мимо дежурной.

«Что же я наделала, что же я наделала…» – только одна мысль сверлила ей голову, пока она бежала до трамвая.

«Странные какие-то нынче барышни пошли… Как будто не знала, зачем к Авелю ходят на ночь глядя…» – Дежурная ухмыльнулась и уткнулась в утреннюю газету.

Утром Авель Сафронович с больной головой прибыл в рабочий кабинет. Голова болела внутри от лишнего литра вчерашнего вина, снизу – оттого, что он получил удар плечом, и слева – от затрещины Полины.

– Соедините меня с ОГПУ. Мне нужен Ремизов. – Телефонная трубка утвердительно ответила и попросила подождать.

К вечеру, когда уже стемнело, Кузьма Ильич прибыл в приёмную секретаря ЦИК СССР, снял шинель, сдал шашку и ожидал вызова в кабинет. К тому времени Ремизов дослужился до помощника начальника Секретно-оперативного управления ГПУ и имел на левом рукаве мундира три ромба.

Авель Сафронович общаться с Дзержинским лично не любил ввиду резкости и бескомпромиссности главного чекиста. Даже в бытность того народным комиссаром путей сообщения СССР колкий взгляд Дзержинского выводил Авеля из равновесия. Казалось бы, подчинённый, а всё равно колкий и ершистый. Енукидзе всегда его опасался, старался дистанцироваться, и Дзержинский это заметил. Теперь же, когда часто возникала необходимость решения межведомственных вопросов между ОГПУ и ВЦИК, стал вопрос, кто «гора», а кто «Магомет». Для снятия напряжения в вопросах самолюбия руководителей контактёром был определён Кузьма Ремизов. Авелю так было проще и удобней, а Дзержинский одобрил негласное назначение Кузьмы Ильича, справедливо рассудив, что Секретному отделу будет нелишним присутствие в этой высокой инстанции и личный доступ к Секретарю. Не всегда полезно писать письма и ждать ответной телеграммы. Бумага не передаст ни озабоченности, ни нервозности, ни дрожи в руках, а в их работе такие наблюдения первостепенны.

– Пройдите, пожалуйста, Авель Сафронович вас ждёт. – Секретарь встала и открыла первую дверь.

– Товарищ Ремизов! Рад вас приветствовать. – Авель как-то не по ранжиру начал первым и протянул руку. После ответного и сдержанного приветствия офицера Авель продолжил:

– Помните, Кузьма Ильич, дело о крушении аэровагона?

– Да, конечно. – Ремизов смотрел на Енукидзе прямо, не отводя взгляда.

– Я тогда долго не мог убедить комиссию, что первые результаты вашего расследования ошибочны и следователи сбились с пути.

Ремизов ещё не понимал, куда клонит Секретарь ЦИК.

– Я тогда приложил массу усилий, чтобы поддержать авторитет ваш и ваших товарищей. Факт исчезновения материалов дела вообще не предавался огласке.

– Так точно. Это осталось исключительно нашей проблемой. – Кузьма Ильич заставил свою память срочно восстановить хронологию всех событий и тонкости следствия.

– Попытаюсь опять помочь вам, – многозначительно заявил Енукидзе, наблюдая за реакцией собеседника.

Реакции не последовало, только вопросительный взгляд. «А что взамен?» – тон подтолкнул Ремизова к мысли, что интерес свой Енукидзе ещё не обозначил, а в том, что он есть, чекист уже не сомневался.

– Припоминаете человека по фамилии Черепанов? Павел Черепанов.

– Так точно, Авель Сафронович. Его причастность к крушению не доказана, отбывает срок во внутренней тюрьме, в ближайшее время должен освободиться.

– Его жена ищет справедливости. Она настроена решительно.

– И что? У нас не бывает невинно осуждённых.

– Я думаю, что Черепанову не нужно сейчас выходить. Я в этом уверен. И потом, документы исчезли, а потому и не доказано. Если она начнёт обращаться в разные инстанции, начнут просматривать протоколы заседаний комиссии, обратят внимание на всякие мелкие нестыковки, а мне бы не хотелось гласности. Я и так вам помог. Придётся объясняться. Считаю преждевременным его выпускать. Жена его со временем успокоится, забудет, найдёт себе кого-нибудь.

– У меня нет никаких оснований пересматривать дело спустя несколько лет.

– Так найдите. Создайте прецедент, так сказать. В конце концов, я никогда не обращался к вам с просьбами. Можете считать, что впервые я изменил своим принципам.

Ремизов взял паузу для обдумывания ответа.

– Авель Сафронович, я с трудом себе представляю, каким образом его жена может нам навредить, но я вас услышал. Игнорировать ваше обращение мы не можем, тем более что вы тогда пошли нам навстречу. Я подумаю, что можно сделать.

– Рассчитываю на вас, Кузьма Ильич. Искренне рассчитываю. – Авель встал в знак того, что разговор закончен, а Ремизов по-военному чётко отрапортовал:

– Вам будет доложено о решении вопроса в ближайшее время.

Коба

Это была одна из тех суббот, которая называлась «родительской». В этот день детский дом пустел – воспитанников разбирали родители, и тех, кто был сиротой, тоже забирали с собой. Томика нельзя было считать сиротой в полном смысле этого слова, но здесь делалось исключение, потому что в своё время Иосиф Сталин пообещал его отцу, что не бросит. Так и повелось – с тех пор Васька и Томик были неразлучны.

– Как же вы там с ними справляетесь? – с искренним удивлением спросил Иосиф свою жену после того, как оба пацанёнка громко закричали – то ли от восторга, то ли от испуга. Кто-то из них потянул скатерть со стола, и та накрыла их с головой.

Надя подбежала к этой верещащей куче ткани, извлекла оттуда обоих и пересадила на диван.

– Да так вот и справляемся, а теперь ещё представь, когда таких пятьдесят!

Карапузы, издавая постоянно булькающие, рычащие и просто громкие звуки, завязали опять свою возню и вдвоём свалились на пол.

– Эх, борцы! Кто ж так борется? – Коба подобрал их с пола и посадил к себе на колени. – Вот так нужно! – и стал показывать, как следует проводить захват. – Настоящие циркачи так делают, я видел!

Детвора подумала, что он учит их правильно обниматься, отчего Иосиф пришёл в восторг:

– Смотри, Надюша! Они не хотят бороться, у них уже опять дружба!

– Ты попробуй их разлучить – крика будет на весь дом. Ты знаешь, Иосиф, они вместе делают всё. Дерутся, спят, едят, мастерят, сидят вместе на занятиях – настоящие товарищи. Куда один, туда и другой… Ну-ка, сорванцы, ужинать!

Надя усадила их на маленькие стульчики (таковые в доме уже имелись) за маленький детский стол, надела на каждого передничек и вручила ложки. Тёплая молочная каша для них была блюдом универсальным – малыши могли её есть в любое время суток.

– Ты говоришь, дерутся? – Отец Василия нахмурил брови, глядя на сына, но Надежда тут же вступилась:

– Дерутся друг за друга. Бывает, конечно, и между собой ссорятся, но если кого-то из них обидят – так второй тут же сразу в драку лезет. Вера Фёдоровна отметила их необычайное чувство взаимопомощи и ставит в пример. Она считает, что тому есть даже какое-то научное пояснение и собирается исследовать это в дальнейшем.

– Наши Васька и Томик станут предметом для диссертации? – с усмешкой спросил Иосиф.

– Она считает, что с самого раннего возраста проявляются те или иные черты характера, которые в будущем позволят определённо сказать, кем станет человек. И ещё она считает, что при коллективном воспитании можно гораздо быстрее развить положительные стороны, а значит – повлиять на скорейшее положительное формирование личности. Вот так. – Надя вернула скатерть на место и уже подала ужин.

– Я бы хотел, чтобы они и дальше вот так, вдвоём были. Шли по жизни вместе, помогали друг другу. Нам, их отцам, это не удалось.

– Судьба, видишь, какая оказалась злодейка…

– Что там Елизавета? Всё никого себе не нашла? – Сталин присел к столу.

– Ты же знаешь, Иосиф, как больно это по ней ударило. Она Фёдора всё любит. Считает, что лучшего найти невозможно, а на худшего она не согласна. Они с Полиной одного поля ягоды.

– Кто такая Полина? Ты не рассказывала.

– Жена ординарца Фёдора. Такая же история почти, за исключением того, что он вроде жив, но в тюрьме.

– Я помню, мне рассказывали. Его, кажется, Павел зовут, да? Всё время рядом с Томом крутился, точно.

– Да, Павел. Кстати, я пожаловаться тебе хотела. Крёстный повёл себя совсем не как мужчина.

– Авель?

– Вот эта Полина обратилась к нему за помощью, а он так по-хамски себя повёл… Заманил к себе, домогаться стал. Она прибежала вся в слезах, шляпку Лизы у него оставила, впопыхах забыла, так бежала. То, что рассказала, – так это просто недопустимо! Стал руки распускать, требовать интима.

Коба даже не стал отвлекаться от ужина:

– Послушай, Надежда! Авель не из тех людей, которые вот так будут себя вести. Значит, повод дала, значит, он подумал, что она не против. Девушки с приличными намерениями в такое время в дом к одинокому грузину не приходят!

– Так ты знаешь?

– Не делай из меня идиота! Ты только что сказала – он заманил её к себе!

– Но я же не сказала, что именно домой…

– Сомневаться в порядочности Авеля Енукидзе не приходится! Она сама виновата, и мы это больше не обсуждаем! Шляпку вашу он вернёт.

Последнее было сказано тоном, не терпящим возражений, и Надя поняла, что субботний вечер – один из немногих вместе, безнадёжно испорчен.

Рывок

Ключ провернул обильно смазанный замок камеры почти неслышно, и в створе двери показались фигуры вертухая и ещё двух дежурных.

– Черепанов, Щепнин, на выход с вещами!

– Ух ты, какой резвый! Жди пока соберу, у меня пожитков как у куркуля, а сидор-то[8] маловат!

Севан стал не спеша собирать пожитки:

– А я новую хату, кстати, не заказывал! Куда это ты собрался нас вести?

Павел уже сложил свой мешок – там был свитер, носки и две рубахи – и напряжённо вслушивался в диалог Севана и конвоира. До выхода на волю ему оставалось немногим более двух месяцев. Уже всё плохое, что могло, случилось, и уже не должны бы его трогать, обычно сидельцы в его положении спокойно досиживают свой срок – и всё, привет, я никому ничего не должен!

– По этапу пойдёте.

– Какой этап, начальник? – Севан от злости выпучил глаза и бросил в конвоира свой мешок. Тот ударил его по коленям, и оттуда с грохотом выкатилась миска.

– Ну, теперь не обижайся! – Конвоир кивнул двум стоявшим позади него красноармейцам, которые выволокли Севана в коридор.

– А мы там, что, тоже очкуем? – этот окрик был в сторону Черепанова. – На выход, я сказал! Лицом к стене!

Пока Павел подпирал в тюремном коридоре лбом стену, позади него раздавались гулкие удары. Это конвойная смена воспитывала Севана, но Пашка судорожно перебирал варианты: какой этап, куда, зачем и как его теперь найдёт Полина? И будет ли вообще искать?

– Встать, скотина! – Севан, принявший в воспитательных целях порцию побоев, поднял свой мешок и встал на ноги.

В тюремном дворе собралось с десяток таких же потенциальных путешественников, некоторые из них имели довольно помятый после допросов вид. Апрельский воздух был настолько свежим и тёплым, что у Пашки от него закружилась голова. Это был запах распускающейся зелени, города и весны.

– По одному, в карету, ваши высочества! – Конвоиры заржали и стали прикладами подгонять последних.

Когда конка набилась заключёнными, дверь закрылась и стало темно, только небольшая ленточка света проникала внутрь через маленькое зарешеченное окошко под потолком. Севан и Пашка оказались рядом.

– Череп, я не догоняю… Ты чё-нибудь понимаешь? – просипел Щепнин почти на ухо Пашке.

– Не… Не понимаю. Не должно быть такого.

– Чё делать будем? Мне вышак-то светит. Пугают уж полгода, что впаяют, если не расколюсь. Хорошо, если спровадить[9] хотят.

– Так ты ж своё тянешь, не чужое. Чё тебе бояться?

– Так а я ж не скамьёвщик[10] какой… Медведя[11] взять на лапу – это талант нужон! А они ж ищут таланты, мне вон чужой подвиг навешивают.

– Ну так если навешивают, так уж точно не на расстрел везут. И что бы они с тобой цацкались? Там бы в подвале и клацнули из револьвера, даже гильзы подбирать не надо – только тёплый трупик.

– Типун тебе! Хорошо если из одного мешка[12] в другой тянут, а если гнилое задумали? Не… пора менять судьбу[13]…

Севану особо терять нечего, подумал Павел. О том, что его огэпэушники «колят» ещё на один сейф, Севан как-то хвалился. Это было не очень по-воровски, но тогда Павел отнёс эту браваду на хитрость характера медвежатника. Скорее всего, поразмыслил Пашка, это говорится для того, чтобы наседка[14] услышала. А вот куда его самого этапируют – и зачем?

Конвой прибыл на вокзал – это было понятно по звукам паровозных гудков и шипению пара.

– О-па, о-па, далёкая дорога… – шёпотом запел Севан, вслушиваясь в звуки железной дороги.

Засов снаружи грюкнул, и дверь открылась, ослепив арестантов светом вокзального прожектора.

– Вытрухайся по одному!

Арестантов выстроили в ряд вдоль вагона и под лай собак старший конвоя начал перекличку.

– Бадоян! Ванинский! Дятлов! Иволга! Ох и фамилия у тебя… Мартынов! Песх! Да что за набор у нас сегодня… Перетятько! Сытник! Скоморохов! Черепанов! Щепнин! Яблоневич…

Севан пнул Пашку ногой и прошипел:

– Сидор роняй!

– Зачем? – Не успел Пашка сообразить, что от него хочет медвежатник, как тот схватил его за шинель и потянул в падении вниз. Они закатились под вагон, и Севан, перекатываясь через Пашку, вытянул его на другую сторону пути.

– Стоять! Стой, стрелять буду! – орал начальник караула с той стороны вагона, вглядываясь сквозь колёсные пары в темноту.

– Бросай! Бросай сидора! Не уйдём! – уже орал Севан во весь голос, а с той стороны на этот звук начали палить.

Севан толкал впереди себя Пашку, отчаянно крича:

– Давай, давай!

Первые несколько метров Пашка проделал быстро, инстинктивно спасаясь от прицельного огня, но потом остановился и заорал в ответ:

– Иди сам! Я не собирался! – И тут же ногу ошпарило так, словно шило прошло насквозь. Боли почти не было. Был удар выше колена, и нога уже не слушалась мозга. Пашка упал, прикрыв лицо рукой на случай, если конвоиры спустят собак. Ещё три выстрела, и позади себя он услышал громкий возглас:

– Всё! Всё! Не прошёл рывок! Я закончил выступление! – Севана уже волокли двое конвоиров, прикармливая его по пути следования увесистыми пинками.

14 лет

– О! А вас-то мы и не ждали! – пробормотал Терентий Иваныч, завидевши чёрную машину Енукидзе, затормозившую возле калитки детского дома.

После того как Полина месяц назад примчалась в слезах и со сломанным каблуком, пошли нехорошие слухи о том, что была она именно у него по делу, а обернулось всё очень некрасиво.

– Здрасьте… – негромко прошипел вслед Авелю Сафроновичу дворник, а тот никак не отреагировал.

Визит этот был без предупреждения, потому Надежда Сергеевна, столкнувшись с ним лицом к лицу возле лестницы, была премного удивлена:

– Авель Сафронович, что ж вы не сообщили? Могли меня и не застать.

– Я не к вам, Наденька. Где эта ваша, как её? Черепанова. Пригласите её в кабинет. И меня уж заодно. И попрошу присутствовать во избежание кривотолков!

«Замечательно! Значит, Иосиф с ним таки поговорил. Не обещал, но меня понял. Спасибо, Иосиф!» – промелькнуло в голове Надежды Сергеевны, пока она давала распоряжение найти Полину.

– Пройдёмте, прошу вас. Чаю хотите?

– Совершенно нет времени, уже не первую неделю собираюсь к вам заехать, но всё как-то не складывалось.

Полина прибежала в кабинет содиректоров, потому что ей передали, что «нужно очень срочно», и тут же, прямо у порога, резко остановилась, завидев знакомую фигуру и кучерявые волосы Енукидзе.

Тот обернулся и всё так же похотливо, как тогда, окинул её взглядом снизу доверху.

– Ну что же вы, Полина, проходите, не бойтесь, я не кусаюсь, не правда ли? Простите, Наденька, что командую в вашем заведении…

Полина сделала два шага вперёд и один в сторону, расположившись под стеной возле входной двери. На большее она была не способна и заставить себя не могла. После произошедшего она вычеркнула этот вечер из памяти, и больше к этому вопросу возвращаться не собиралась, а уж тем более искать с ним опять встречи, и тут – на тебе!

– Во-первых, позвольте вам вернуть вашу потерю, которую вы в спешке оставили. Во-вторых – Енукидзе никто не может обвинить в вероломстве. Это я вам, Полина, говорю!

Полина стояла только благодаря стене, на которую она опёрлась уже влажными от волнения ладонями. В висках стучало как тогда, кровь била изнутри как тогда – сильными и чёткими ударами сердца, всё было как тогда, и этот же ужасный его голос тоже.

– Так вот, милочка! – Енукидзе явно наслаждался своим превосходством – Надя это отметила сразу. Она знала, как крёстный разговаривает, когда его распирает от собственного самолюбия. – Я навёл справки и могу сообщить о судьбе вашего мужа следующее. Павел Черепанов совершил попытку побега. Это был групповой побег по сговору, что существенно отягощает ситуацию. Поговаривают, что был ранен конвоир. Это тоже отягчающее обстоятельство. Далеко они не ушли, но это исключительно благодаря решительности конвоя. Вот такая печальная история заключённого Черепанова. Вы не увидитесь ещё четырнадцать лет. И я здесь никак не помогу. Не имею права давить на Советское правосудие.

Полина смотрела в ту сторону, откуда исходил этот такой раздражающий её звук, и считала удары сердца в голову. «Четырнадцать лет… Четырнадцать лет…»

– Я вынужден откланяться, мне сказать больше нечего. Ваша просьба выполнена. А вот это – ваша шляпка. – Енукидзе положил на стол бумажный свёрток и быстрым шагом удалился.

– До свидания, Наденька, провожать не нужно, я тороплюсь, не утруждайтесь.

Полина как стояла, так и сползла по стенке без чувств.

– Поля! Поля, не надо, Поля! – Надежда Сергеевна подбежала к ней и брызнула водой в лицо.

О вреде курения