Стихотворения. 1911–1945

Программа

Здесь всё – только опалово,только аметистово,да полоска заката алого,да жемчужина неба чистого…А где-то на поле – цветы небывалые,и называется поле – нетово…Что мне зеленое, белое, алое?Я хочу, чтоб было ультрафиолетово…

Большевицкий сон

Ам…ии

Комната. Окна в какой-то сад.В комнате гости. А день так светел.Я улыбаюсь, гостям я рад…Странное в них не сразу заметил.  Что? Да как? Они без лиц!  Дримса-пумса-цуц и цыц.Сверху у этих – вот тебе раз! –Гладко и бледно что-то круглится.Нету на гладком ни ртов, ни глаз:Это, что хочешь, только не лица.  Ни единого лица,  Лапца-дрыпца гоп-ца-ца!Каждый телесным своим пятном,Розово-желтым, ворочал мило.Это казалось сперва смешно,Ну а потом – меня затошнило.  Хоть кусочек бы лица,  Дрости-крости гоп-ца-ца!Вдруг я увидел, что черный котТихо скользит меж толпой у двери,Щурит глаза, раскрывает рот…О, как я жадно бросился к зверю!  И целую во уста –  Есть лицо хоть у кота!

Красноглазое

Схватило, заперло, оставило  Многоголовое Оно.В холодной келье замуравило  Мое последнее окно.О, пусть бы яма одинокая,  И темь, и тишь, и холод плит…Но я не знал, что Красноокое  Меня и с Ним разъединит.Разъединило! Нету доступа  Ему ко мне и мне к Нему.Не уловлю я легкой поступи  И уст к одежде не прижму…И если в келью позабытую  Он постучит ко мне: открой!Как я открою дверь забитую  Моей слабеющей рукой?1919

А. Блоку («Впереди 12-ти не шел Христос…»)

…На танцульке в Кронштадте сильно выпивший матрос, обиженный отказом барышни, сорвал икону Божьей Матери и принялся с нею выплясывать. Через час он умер.

Легенда (или правда) наших днейВпереди 12-ти не шел Христос:Так сказали мне сами хамы.Зато в Кронштадте пьяный матросТанцевал польку с Прекрасной Дамой.Говорят, он умер… А если б и нет?Вам не жаль Вашей Дамы, бедный поэт?Апрель 1919СПБ

Двое

А. и Л.

Она его тогда узнала…И он любил ее тогда.Каким дождем их осверкалаЛюбви восходная звезда!И вот прошло, и стало былью.Не любит он, не любишь ты…И затянулись серой пыльюИх лиц ужасные черты.

Хобиас

Какая чья-то синяя гримаса,Как рана алая стыда,Позорный облик ХобиасаПреследует мои года.И перья крыл моей подруги,Моей сообщницы, – Любви,И меч, и сталь моей кольчуги,И вся душа моя – в крови.Мы побеждаем. Зори чисты.Но вот опять из милых глазБольшеголовый, студенистый,Мне засмеялся – Хобиас!

Не согласные рифмы

  В углу, под образомГорит моя медовая свеча.  Весной, как осенью,Горит твоя прозрачная душа.  Душа, сестра моя!Как я люблю свечи кудрявый круг  Молчу от радости,Но ангелы твои меня поймут.6 марта 1919

Петербург («В минуты вещих одиночеств…»)

…И не пожрет тебя победныйВсеочищающий огонь –Нет! Ты утонешь в тине черной,Проклятый город…1909. «Петербург»В минуты вещих одиночествЯ проклял берег твой, Нева.И вот, сбылись моих пророчествНеосторожные слова.Мой город строгий, город милый!Я ненавидел, – но тебя ль?Я ненавидел плен твой стылый,Твою покорную печаль.О, не тебя, но повседневностьИ рабий сон твой проклял я…Остра, как ненависть, как ревность,Любовь жестокая моя.И ты взметнулся Мартом снежным,Пургой весенней просверкал…Но тотчас, в плясе безудержном,Рванулся к пропасти – и пал.Свершилось! В гнили, в мутной пене,Полузадушенный, лежишь.На теле вспухшем сини тени,Закрыты очи, в сердце тишь…Какая мга над змием медным,Над медным вздыбленным конем!Ужель не вспыхнешь ты победнымВсеочищающим огнем?Чей нужен бич, чье злое слово,Каких морей последний вал,Чтоб Петербург, дитя Петрово,В победном пламени восстал?Апрель 1919С.-Петербург

Презренье

Казалось: больше никогдаМолчания души я не нарушу.Но вспыхнула в окне звезда, –И я опять мою жалею душу.Всё умерло в душе давно.Угасли ненависть и возмущенье.О бедная душа! ОдноОсталось в ней: брезгливое презренье.

Твоя любовь

Из тяжкой тишины событий,Из горькой глубины скорбей,Взываю я к Твоей защите.Хочу я помощи Твоей.Ты рабьих не услышишь стонов,И жалости не надо мне.Не применения законов –А мужества хочу в огне.Доверчиво к Тебе иду я.Мой дух смятенный обнови.Об Имени Своем ревнуя,Себя во мне восстанови.О, пусть душа страдает смело,Надеждой сердце бьется вновь…Хочу, чтобы меня одела,Как ризою, – Твоя любовь.17 октября 1919

Сад двух

Есть сад… Никто не знаетО нем – лишь я да ты.Там ныне расцветаютВолшебные цветы.Они разнообразны,Красивы – и смешны,Но все, хотя и разны,Таинственно-нежны.И все они мне милы,Все милы мне, как ты.Сама любовь взрастилаВолшебные цветы.Октябрь 1919

Рай

(в альбом ***, в СПб-ге)

«…почтительнейше билет возвращаю…»

(Ив. Карамазов)Не только молока иль шеколада,Не только воблы, соли и конфет –Мне даже и огня не очень надо:Три пары досок обещал комбед.Меня ничем не запугать: знакомаМне конская багровая нога,И хлебная иглистая солома,И мерзлая картофельная мга.Запахнет, замутится суп, – а лук-то?А сор, что вместо чаю можно пить?Но есть продукт… Без этого продуктаВ раю земном я не могу прожить.Искал его по всем нарводпродвучам,Искал вблизи, смотрел издалека,Бесстрашно лазил по окопным кручам,Заглядывал и в самую чека.Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка:В раю не любят неуместных слов.Я только спрашивал… и вся ревтройкаНеугомонный подымала рев.……………И я ходил, ходил в петрокомпроды,Хвостился днями у крыльца в райком…Но и восьмушки не нашел – свободыИз райских учреждений ни в одном?Не выжить мне, я чувствую, я знаю,Без пищи человеческой в раю:Все карточки от Рая открепляю,И в нарпродком с почтеньем отдаю.

«Никогда не читайте…»

Никогда не читайте  Стихов вслух.А читаете – знайте:  Отлетит дух.Лежат, как скелеты,  Белы, сухи…Кто скажет, что это  Были стихи?Безмолвие любит  Музыка слов.Шум голоса губит  Душу стихов.

«Сказаны все слова…»

…Сказаны все слова.Теплится жизнь едва…Чаша была полна.Выпита ли до дна?Есть ли у чаши дно?Кровь ли в ней, иль вино?Будет последний глоток:Смерть мне бросит платок!1920

Надежда моя

(Амалии)

Speranza mial Non piange…

Неаполитанская песенкаНадежда моя, не плачь:С тобой не расстанемся мы.Сегодня ночью палачМеня уведет из тюрьмы.Не видит слепой палач –Рассветна зеленая твердь.Надежда моя! Не плачь:Тебя пронесу я сквозь смерть.

Ничего («То, что меж нами, – непонятно…»)

То, что меж нами, – непонятно,Одето в скуку, в полутьму,Тепло, безвидно и невнятно,Неприменимо ни к чему.Оно и густо, как молчанье,Но и текуче, как вода.В нем чье-то лживое признаньеИ неизвестная беда.Колеблется в одежде зыбкой,То вдруг распухнет и замрет.Косой коричневой улыбкойИ взором белым обольет…Вам нет нужды, и не по силамПытаться – изменить его.И я чертам его постылымПредпочитаю – Ничего.1921Висбаден

Рыдательное

Кипела в речке темная вода,похожая на желтое чернило.Рыдал закатный свет, как никогда,и всё кругом рыдательное было.Там, в зарослях, над речкой, на горбе,где только ветер пролетает, плача, –преступница, любовь моя, тебея горькое свидание назначил.Кустарник кучился и сыро прел,дорога липла, грязная, у склона,и столбик покосившийся сереп.а в столбике – забытая икона…Прождать тебя напрасно не боюсь:ты не посмеешь не услышать зова…Но я твоей одежды не коснусь,я не взгляну, не вымолвлю ни слова –пока ты с плачем ветра не сольешьи своего рыдательного стона,пока в траву лицом не упадешьне предо мной – пред бедною иконой…Не сердце хочет слез твоих… Оно,тобою полное, – тебя не судит.Родная, грешная! Так быть должно,и если ты еще жива – так будет!Рыдает черно-желтая вода,закатный отсвет плачет на иконе.Я ждал тебя и буду ждать всегдавот здесь, у серого столба, на склоне…

Бродячая собака

Не угнаться и драматургуза тем, что выдумает жизнь сама.Бродила Собака по Петербургу,и сошла Собака с ума.Долго выла в своем подвале,ей противно, что пол нечист.Прежних невинных нету в зале,завсегдатаем стал че-кист.Ей бы теплых помоев корыто, –(чекистских красных она не ест).И, обезумев, стала открытоона стремиться из этих мест.Беженства всем известна картина,было опасностей без числа.Впрочем, Собака до Берлинаблагополучно добрела.«Здесь оснуюсь, – решила псица, –будет вдоволь мягких помой;народ знакомый, родные лица,вот Есенин, а вот Толстой».Увы, и родные не те уже ныне!Нет невинных, грязен подвал,и тот же дьявол-чекист в Берлинеправит тот же красный бал.Пришлось Собаке в Берлине круто.Бредет, качаясь, на худых ногах –куда? не найдет ли она приютау нас на Сенских берегах?Что ж? Здесь каждый – бродяга-собакаи поглупел, скажу не в укор.Конечно, позорна Собака, однакоэто еще невинный позор.Июнь 1922(на случай)Париж

Голубой конверт

В длинном синем конвертеОна мне письмо прислала.Я думал тогда о смерти…В письме было очень мало,Две строчки всего: «Поверьте,Люблю я, и мир так светел…»Я думал тогда о смертиИ ей на письмо не ответил.На сердце было пустынно…Я сердцу не прекословил.Разорванный, праздный, длинныйКонверт на ковре васильковел.

Цифры

  22, 25… целых 8!Далеко стонет бледная Лебедь,Этот март невесенен, как осень…  25… 26 – будет 91  Будет 9… Иль 100? 90?Под землей бы землею прикрыться…Узел туг, а развяжется просто:  900, 27, но не 30.  900, да 17, да 10…Хочет Март Октябрем посмеяться,Хочет бледную Лебедь повесить,  Обратить все 17 – в 13.

«Господи, дай увидеть!..»

Господи, дай увидеть!Молюсь я в часы ночные.Дай мне еще увидетьРодную мою Россию.Как Симеону увидетьДал Ты, Господь, Мессию,Дай мне, дай увидетьРодную мою Россию.

Извержение Этны

«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…»

Из газетМеж двумя горами, Черной и Красной,мы, безумные, метались тщетно.Катится меж Черной и Краснойогненная стена из Этны.Запрягли индюшек – рвемся налево,запрягли свиней – бежать направо,но нет спасенья ни направо, ни налево,и ближе дышит, катится лава.Катится с металлическим скрипом,с тяжелым подземным лаем.Опаленные, оглушенные скрипом,мы корчимся, шипим – и пропадаем.

Гурдон

A Miss May Norris

Суровый замок на скале-иголке.  Над пепельностью резких круч  Лет голубей, свистящий шелком,И сырь сквозистая заночевавших туч.Бойниц замшенных удивленный камень,  И шателенка, с белым псом,  В одежде шитой серебром,С весенним именем – с осенними глазами,Здесь все воспоминания невнятны:  Слились века и времена,  Как недосмотренного сна  Едва мерцающие пятна.Здесь – в облачном объятии дремать,  В объятии сыром и тесном,  Но жить – нельзя… А вспоминать –  Зачем? О чем?        О неизвестном?

Падающее

Падающая, падающая линия…Видишь ли, как всё иноеСтановится день ото дня?Чашка разбилась синяя.Чашка-то дело пустое,А не скучно ли тебе без меня?Падает падающая линия…Не боюсь, что стало иное,Не жалею о прошедшем дне,Никакого не чувствую уныния.Ты не видишься почти со мною,Но ты вечно скучаешь обо мне,Ибо чашка-то не разбилась синяя.1923

Сбудется

Что мне – коварное и злое данное:я лишь о должном говорю,я лишь на милое, мне желанное,на него одно смотрю.Радость помнится, не забудется,надежно сердце ее хранит.И не минуется, скоро сбудетсято, чем душа моя горит.Не отвержено, не погубленоВсё, любимое Тобой.И я увижу глаза возлюбленной,увижу здесь, на земле, живой.Ты отдаешь утрясенной мерою.Господи! Знаю, что воля – Твоя,но не боюсь, ибо радостно верую:Ты хочешь того, чего и я.Париж, весна

Верность

И. И. Ф-му

Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,Коверкая людей, любовь круша.И лишь одна осталась неизменнойТвоя беззлобная душа.Как медленно в пространстве безвоздушномНедель и дней влечется череда!Но сердцем бедным, горько-равнодушным,Тебя – люблю, мой верный, навсегда.

Пламя

Посмотри в жаркие окна,в небесный фарфор.Чей это желтый локонвьется из-за гор?Ширится, крутится круче…Что это? Не гроза ль?Но почему под тучейзабагровела даль?Вся в искрах странная хмара…Нет, не гроза, не гроза!Это лесного пожараогненные глаза.Ало мглы загорелись…Дымы – как фимиам…Маковое ожерельевспыхнуло по холмам.А с неба кто-то струямильет сверкающий зной:белое горнее пламя –в красный огонь земной.Любовь уходит незаметно,Она бездейственно не ждет.Скользит, скользит… И было б тщетноЕе задерживать отход.Не бойся этого скольженья.Ты так легко ослепнешь вновь,Что позабудешь и прозреньяИ слово самое любовь.

Слово?

Проходили они, уходили снова,Не могли меня обмануть…Есть какое-то одно слово,В котором вся суть.Другие – сухой ковыль.Другие все – муть,Серая пыль.Шла девочка через улицу,Закричал ей слово автомобиль…И вот, толпа над ней сутулится,Но девочки нет – есть пыль.Не правда ли, какие странныеУши и глаза у людей?Не правда ли, какие туманныеЛинии и звуки здесь?А мир весьЗдесь.Для нас он – потери…Но слово знают звери,Молчаливые звери:Собачка китайская,Голубая, с кожей грубой,В дверях какого-то клубаДрожит вечером майским,Смотрит сторожко, –Молчит тринадцать лет,Как молчит и кошкаВ булочной на Muette.Звери сказать не умеют,Люди не знают,И мир, как пыль, сереет,Пропадом пропадает…

Лик

О моря тишь в вечерний час осенний!О неба жемчуг, – белая вода!И ты, как золотой укол, звезда,И вы, бесшелестных платанов тени, –  Я не любил вас никогда.Душа строга и хочет правды строгой.Ее поймет, ее услышит Бог.В моей душе любви так было много,Но ни чудес земли, ни даже Бога  Любить – я никогда не мог.Зарниц отверзтые блистаньем вежды,Родных берез апрельские одежды,На лунном море ангелов стезя –И вас любить? Без страха и надежды,  Без жалости – любить нельзя.А вы, и Бог, – всегда одни, от векаВы неподвижный пламень бытия.Вы – часть меня, сама душа моя.Любить же я могу лишь человека,  Страдающую тварь, как я.Не человека даже – шире, шире!Пусть гор лиловых светит красотаИ звезды пышно плавают в эфире,Любовь неумолима и проста:Моя любовь – к живому Лику в мире,  От глаз звериных – до Христа.

Две сестры

Ты Жизни всё простил: игру,Обиду, боль и даже скучность.А темноокую ее Сестру?А странную их неразлучность?..

Негласные рифмы

Хочешь знать, почему я весел?Я опять среди милых чисел.Как спокойно меж цифр и мер.Строг и строен их вечный мир.Всё причинно и тайно-понятно,Не случайно и не минутно.И оттуда, где всё – кошмары,Убегаю я в чудо меры.Как в раю, успокоен и весел,Я пою – божественность чисел.

Память

Недолгий след оставлю яВ безвольной памяти людской.Но этот призрак бытия,Неясный, лживый и пустой, –На что мне он?Живу – в себе,А если нет… не всё ль равно,Что кто-то помнит о тебе,Иль всеми ты забыт давно?Пройдут одною чередойИ долгий век, и краткий день…Нет жизни в памяти чужой.И память, как забвенье, – тень.А на земле, пока мояЕще живет и дышит плоть,Лишь об одном забочусь я:Чтоб не забыл меня Господь.1913–1925СПБ – Cannet

Подожди

(«…революция выкормила его, как волчица Ромула…»)

Д. М.Пришла и смотрит тихо.В глазах – тупой огонь.Я твой щенок, волчиха!Но ты меня не тронь.  Щетинишься ли, лая,  Скулишь ли – что за толк!  Я все ухватки знаю,  Недаром тоже волк.Какую ни затеешьИграть со мной игру –Ты больше не сумеешьЗагнать меня в нору.  Ни шагу с косогора!  Гляди издалека  И жди… Узнаешь скоро  Ты волчьего щенка!Обходные дороги,Нежданные путиК тебе, к твоей берлоге,Сумею я найти.  Во мху, в душистой прели,  Разнюхаю твой след…  Среди родимых елей  Двоим нам – места нет.Ты мне заплатишь шкурой…Дай отрастить клыки!По ветру шерсти буройЯ размечу клоки!

Месяц

  Вернулась – как голубой щит:  Даже небо вокруг голубит.Скажи, откуда ты, где была?  Нигде; я только, закрывшись, спала.А почему ты такая другая?  Осень; осенью я голубая.  Ночь холоднее – и я синей.  Разве не помнишь лазурных огней?  Алмазы мои над снегами?  Острого холода пламя?  Ты морозные ночи любил…Любил? Не помню, я всё забыл,Не надо о них, не надо! Постой,Скажи мне еще: где тот, золотой,Что недавно на небе лежал, – пологий,Веселый, юный, двурогий?  Он? Это я, луна.  Я и он, – я и она.  Я не вечно бываю та же:  Круглая, зеленая, синяя,  Иль золотая, тонкая линия –  Это всё он же, и всё я же.  Мы – свет одного Огня.  Не оттого ль ты и любишь меня?

Ответ Дон-Жуана

Дон-Жуан, конечно, вас не судит,Он смеется, честью удивлен:Я – учитель? Шелковистый пудель.Вот, синьор, ваш истинный патрон.Это он умеет с «первой встречной»Ввысь взлетать, потом идти ко дну.Мне – иначе открывалась вечность:Дон-Жуан любил всегда одну.Кармелитка, донна Анна… ЖдалоСердце в них найти одну – Ее.Только с Нею – здешних молний мало,Только с Нею – узко бытие…И когда, невинен и беспечен,Отошел я в новую страну, –На пороге Вечности я встреченТой, которую любил – одну…

«Дана мне грозная отрада…»

Дана мне грозная отрада,Моя необщая стезя.Но говорить о ней не надо,Но рассказать о ней нельзя.И я ли в нем один! Не все ли?Мое молчанье – не мое:Слова земные отупели,И ржа покрыла лезвее.Во всех ладах и сочетаньяхОни давно повторены,Как надоевшие мечтанья,Как утомительные сны.И дни текут. И чувства новы.Простора ищет жадный дух.Но где несказанное слово,Которое пронзает слух?О, родился я слишком поздно,А бедный дух мой слишком нов…И вот с моею тайной грознойМолчу – среди истлевших слов.

«Улица. Фонарь. И я…»

Улица. Фонарь. И я.Под фонарем круг.В круге, со мною, друг.А друг – это сам я.Светит фонарь.Часы бегут.Простор. Уют.Я. Круг. И фонарь.

«Ночую за полтиницей…»

Ночую за полтиницей.А то в котлах.Пальцы в заусеницах,Голова в паршах.Да девчонкам не доглядывать,Бери, не хочу.Любая рада порадовать,Как с удачей примчу.А удача моя – сноровочка:Проюркиваю под локтем,Продергиваюсь веревочкой,Проскальзываю ужом.Нате-ка, заденьте-ка!Гладко место – а утек.Такая у меня политика,Дипломатия рук и ног.Однако, и с дипломатиейСлучается провал:В лапы к чертовой материДва раза попадал.Эх, одно бы меня упрочило:Руки бы подлинней,А ноги да покороче бы,Чтоб казаться – на четверне!

«Милая, выйди со мной на балкон…»

Милая, выйди со мной на балкон.Вечер так строг, это вечер молчанья.Слышишь? Отвсюду, со всех сторон,Наплыванья благоуханья.Видишь? Вверху зажглись цветы,Внизу под пеплом город рдеет.Я молчу – молчи и ты.Ожиданье молчать умеет.Целую молча улыбку твою,В свете медном звездных гроздей.Я сегодня ночью себя убью:Милая, милая, насмотрись же на звезды!

О тундре

Писать роман – какое бремя!Писать и думать: не поймут…Здесь, на чужбине, в наше время,Еще тяжеле этот труд.А кончил – «не противься злому»:Идешь на то, чтобы попастьАнтону Крайнему любому –В его безжалостную пасть.Не жди от критиков ответа,Скорее жди его от нас:Ведь всем известно, что поэтыПроникновенней во сто раз.И по заслугам оценив, мыДавно б воспели твой роман.Но только… нет на «Тундру» рифмы.И в этом весь ее изъян.1926Paris

«Люблю огни неугасимые…»

Люблю огни неугасимые,Любви заветные огни.Для взора чуждого незримые,Для нас божественны они.Пускай печали неутешные,Пусть мы лишь знаем, – я и ты, –Что расцветут для нас нездешниеЛюбви бессмертные цветы.И то, что здесь улыбкой встречено,Как будто было не дано,Глубоко там уже отмеченоИ в тайный круг заключено.

Октябрь

Чуть затянуто голубоеОблачными нитками.Луг, с пестрой козою,Блестит маргаритками.Ветки, по-летнему знойно,Сивая слива развесила,Как в июле – всё беспокойно,Ярко, ясно и весело.Но длинны паутинные волокнаМеж высокими цветами синими.Но закрыты милые окнаНа даче с райским именем.И напрасно себя занять яСтараюсь этими строчками:Не мелькнет белое платьеС лиловыми цветочками…1926Le Carnet

Отраженность

Опять ты зреешь золотистой дынейНа заревом небесном огороде,И с каждым новым вечером – пустыннейВокруг тебя, среди твоих угодий.И с каждым вечером на желтой кожеСильней и ярче выступают пятна:Узор, как будто на лицо похожий,Узор тупой, привычно-непонятный.Всё это мне давным-давно знакомо!Светлей, круглись и золотей бессонно.Я равнодушен к золоту чужому,Ко всем на свете светам – отраженным.

Две

Она войдет, земная и прелестная,Но моего ее огонь не встретит.Ему одна моя любовь небесная,Моя прозрачная любовь ответит.Я обовью ее святой влюбленностью,Ее, душистую, как цвет черешни.Заворожу неуловимой сонностью,Отдам, земную, радости нездешней.А пламень тела, жадный и таинственный,Тебе, другой, тебе, незримой в страсти.И ты придешь ко мне в свой час единственный,Покроешь темными крылами счастья.О, первые твои прикосновения!Двойной ожог невидимого тела.И путь двойной – томления и дленияДо молнии, до здешнего предела.1915–1927

Стихотворный вечер в «Зеленой лампе»

Перестарки и старцы и юныеВпали в те же грехи:Берберовы, Злобины, БуниныСтали читать стихи.Умных и средних и глупых,Ходасевичей и ОцуповПостигла та же беда.Какой мерою печаль измерить?О, дай мне, о, дай мне верить,Что это не навсегда!В «Зеленую Лампу» чиннуюВсе они, как один, –Георгий Иванов с Ириною;Юрочка и Цетлин,И Гиппиус, ветхая днями,Кинулись со стихами,Бедою Зеленых Ламп.Какой мерою поэтов мерить?О, дай им, о, дай им веритьНе только в хорей и ямб.И вот оно, вот, надвигается:Властно встает Оцуп.Мережковский с Ладинским сливаетсяВ единый неясный клуб,Словно отрок древнееврейский,Заплакал стихом библейскимИ плачет и плачет Кнут…Какой мерою испуг измерить?О, дай мне, о, дай мне верить,Что в зале не все заснут.31 марта 1927

Тройное

Тройною бездонностью мир богат.Тройная бездонность дана поэтам.Но разве поэты не говорятТолько об этом?    Только об этом?Тройная правда – и тройной порог.Поэты, этому верному верьте.Только об этом думает БогО Человеке.    Любви.      И Смерти.

Ей в Thorenc

В желтом закате ты – как свеча.Опять я стою пред тобой бессловно.Падают светлые складки плащаК ногам любимой так нежно и ровно.Детская радость твоя кротка.Ты и без слов, сама угадаешь,Что приношу я вместо цветка…И ты угадала, ты принимаешь.

Белград

Он до сих пор тревожит мои сны…Он символ детства, тайного мечтанья,И сказочной, далекой старины,И – близкого еще воспоминанья.О, эта память о недавних днях!Какая в ней печальная отрада!Дым золотой за Савой, на холмах,И нежный облик милого Белграда.А виноградник, свежий дух земли,Такой живительный и полный ласки…На карточке – улыбка Эмили, –Пленительной царевны в русской сказке.Над белой скатертью веселый свет,И речь веселая, и неизменно –Во всех словах, во всех глазах – привет,Для бедных странников нежданно ценный.И много, много было – но всегоВ экспромте этом рассказать нет силы…Те дни прошли, погасли… Ничего!Они прошли, но сердце не забыло.1928

На Croisette

Зверенок на веревочке, с круглыми ушами,С предлинным и претонким тельцем шерстяным,Откуда и зачем ты явился между нами,И как ты на веревочку попал – к чужим?Не то чтоб обезьяна он; нисколько не кошка:Ухватки не кошачьи, и лапочки не те.Свистит протяжно-робко, сидит, поджавши ножки.На собственном, смешном, на узеньком хвосте.За что тебя обидели чужие напрасно?Заставили покинуть родину твою?Ты всё это расскажешь мне, свистом ясным,Когда мы повстречаемся с тобой – в Раю.

Смотрю

Я сужен на единой Мысли,Одно я вижу острие…Ну что ж! Смотри, гадай и мысли,Не отступай, – смотри в нее.Я на единой Мысли сужен.Смотрю в блистательную тьму…И мне давно никто не нужен,Как я не нужен никому.

В старом замке

Птичий всклик зеленой ночью  отрывисто-строгий,лунный сверк зеленой ночью  креста при дороге…  Древнее молчанье  башен тяжелых.  Тень и молчанье  в бойницах полых.И только сердцене ищет покоя.Слышу, как бьется сердце,еще живое…

Хорошая погода

Травы, травы, тростники  На сухой вершине…Почему бы тростники?Ни ручья здесь, ни реки,  Вся вода в долине.Небо каждый Божий день  Ровноголубое.Почему бы каждый день?И куда девалась тень?  Что это такое?Для того, чтоб обмануть,  Свод небес так ясен.Соблазнить и обмануть,Убедить кого-нибудь,  Что наш мир прекрасен.Не поддамся этой лжи,  Знаю, не забуду:Мир кругом лежит во лжи…Ворожи, не ворожи –  Не поверю чуду.

Жить

Как будто есть – как будто нет…Умру наверно, а воскресну ли?То будто тень – то будто свет…Чего искать и ждать – известно ли?Вот и живем, и будем жить,Сомненьем жалким вечно жалимы.А может быть, а может быть,Так жить и надо, что не знали мы?

В новой

Отблеск зеленый в дверном стекле,поют внизу автомобили.Не думаю о моей земле:что тут думать? Ее убили.Вы, конечно, за это меня –за недуманье – упрекнете?Я лишь жду, чтоб прошло три дня:она воскреснет – в новой плоти.

Стены

Амалии на Rue Chemovitz

Ни на кого не променяюТебя, – ни прелести твоей.Я ничего не забываю,Живу сияньем прежних дней.И если в сердце нет измены,Оно открыто чудесам.Печальна ты… А в окнах – стеныРастут всё выше к небесам.Но пусть растут они огромней,Пусть холоднее милый взор,Я только близость нашу помню,И солнце в окна, и простор!18 декабря 1932Париж