Преступление отца Амаро

После первых порывов отчаяния, он стал обдумывать положение и решил, что все устраивается к лучшему. Эта любовь могла привести только к скандалу и к несчастью. С её замужеством он возвращался к своему делу, она – к правильной семейной жизни. Конечно, вполне счастливым он не мог быть без неё, и будущая жизнь представлялась ему скучной и однообразной.

Узнав о замужестве Амелии, он не выдержал и пошел на улицу Милосердия. Сеньора Женни едва сидела внизу в гостиной с каноником Диас.

– Ах, падре, наконец-то! – воскликнула она при виде его. – Я только чгго вспомнила о вас. Что это вы не показываетесь, когда у нас такая радость в доме?

– Да, как же, я слыхал, – смущенно пробормотал Амаро.

– Надеюсь, что Господь пошлет им счастье. Только бы было поменьше детей! Теперь все дорожает, – весело сказал каноник.

Амаро улыбнулся, прислушиваясь к звукам рояля. Амелия играла наверху вальс, а Жоан Эдуардо стоял рядом и перелистывал ноты.

– Кто пришел, Руса? – спросила девушка, услышав шаги прислуги на лестнице.

– Отец Амаро.

Лицо Амелии густо покраснело, и сердце её забилось так сильно, что пальцы остановились на клавишах.

– Никто не просил его являться, – проворчал Жоан Эдуардо сквозь зубы.

Амелия закусила губы. Жених стал сразу противен ей, и она решила сохранить любовь к Амаро во что бы то ни стало. Ей хотелось даже, чтобы жених догадался по её лицу, какие муки она переживает.

– Будьте добры, отодвиньтесь немного, – сказала она с раздражением. – Вы так навалились на меня, что я не могу играть.

Амаро дрожал всем телом, поднимаясь по лестнице. Когда он вошел в столовую, ярко освещенная фигура Амелии у рояля показалась ему такою красивою, как никогда. Он пожал руку и ей, и жениху, и сказал, не глядя на них:

– Поздравляю… поздравляю…

Каноник тяжело опустился в кресло, жалуясь на усталость и требуя поскорее чаю. Амаро подошел к нему. Его холодность глубоко оскорбляла Амелию; она была уверена, что он старается отдалиться от неё из трусости, и это так возмущало ее, что она. принялась нежно шептаться с женихом, посмеиваясь и делая вид, что у них секреты. Они попробовали даже играть в четыре руки; она ущипнула его, он вскрикнул. Сеньора Жоаннера сияла, каноник дремал к кресле, а отец Амаро перелистывал старый альбом, как Жоан Эдуардо в прежния времена.

Громкий звонок заставил их всех встрепенуться; через минуту явилась Руса и сказала, что пришел отец Натарио, но не желает подниматься в столовую, а просить сеньора каноника сойти к нему вниз.

– Нашел время являться! – проворчал каноник, с трудом поднимаясь с кресла.

Амелия закрыла рояль, а сеньора Жоаннера положила вязанье и пошла на цыпочках на площадку лестницы послушать, о чем говорят каноник с отцом Натарио. На улице завывал сильный ветер.

Снизу раздался голос Диаса:

– Эй, Амаро.

– Что, отец-наставник?

– Подите-ка сюда и скажите сеньоре Жоаннере, чтобы она тоже сошла к нам.

Та испугалась и поспешила вниз. Амаро решил, что отцу Натарио удалось узнать имя Либерала.

В маленькой гостиной, плохо освещенной крошечною лампою, было очень холодно. Диас сидел в углу дивана, нюхая табак; Натарио возбужденно ходил по комнате.

– Здравствуйте, сеньора, – крикнул он при виде её. – А вот и Амаро. Я принес много новостей. Мне не хотелось подниматься к вам из-за Жоана Эдуардо. Ему незачем знать это. Так вот: ко мне заходил отец Салданьа и сказал кое-что интересное.

Отец Салданьа был доверенным лицом настоятеля собора. Амаро испугался.

– Это касается нас? – спросил он взволнованным тоном.

Натарио торжественно поднял руку.

– Во-первых, отец Брито переводится в деревенский приход около Алкобасы, чорт знает в какую глушь…

– Неужели? – воскликнула сеньора Жоаннера.

– Это все дело рук Либерала. Наш почтенный настоятель очень долго обдумывал его статью в Областном Голосе, но зато и придумал кое-что хорошее. Бедный Брито вне себя от бешенства.

– И все это из-за сплетен про жену мэра… – пробормотала сеньора Жоаннера-.

– Пожалуйста, забудьте об этом, – строго остановил ее каноник. – Нечего повторять глупые сплетни. Продолжайте, отец Натарио.

– Во-вторых, настоятель твердо решил, как говорить Салданьа, «преобразовать нравы местного духовенства». Ему особенно не нравится постоянное общение священников с дамами, и он желает знать, кто именно соблазняет хорошеньких девушек. Одним словом, по точному выражению отца настоятеля, он решил «очистить Авгиевы конюшни». А в переводе на португальский язык это значить, что все будет перевернуто вверх дном.

Наступило тяжелое молчание. Каноник заговорил первый.

– Надо надеяться, однако, что все обойдется, в конце концов. А вы, сеньора, не печальтесь пожалуйста и прикажите лучше подать чай.

– Я сказал отцу Салданьа… – начал было Натарио, но каноник перебил его:

– Отец Салданьа глуп. Пойдемте-ка наверх пить чай. И, пожалуйста, молчание перед молодежью.

Чай прошел очень печально. Каноник сидел, нахмурившись и часто пыхтел. Хозяйка почти не говорила. Натарио ходил по столовой большими шагами.

– Ну, а когда же свадьба? – спросил он вдруг, останавливаясь перед Амелией и Жоаном Эдуардо, которые пили чай у рояля.

– Теперь скоро, – ответила девушка, улыбаясь.

Амаро встал и сказал, что ему пора уходить.

– Мне тоже пора, – сказал каноник. – Покойной ночи, господа. Идемте, Амаро.

Амаро молча пожал руку Амелии и спустился с каноником и Натарио. Диас зашел в гостиную за зонтиком, позвал к себе двух остальных и закрыл за ними дверь.

– Знаете, господа, – сказал он: – мне не хотелось пугать бедную сегьору Жоаннеру, но эти меры настоятеля и сплетни в городе – чертовски скверная штука!

– Надо быть осторожнее впредь, – посоветовал Натарио, понижая голос.

– Это очень и очень серьезно, – согласился Амаро угрюмым тоном.

– Мне-то лично все равно, – сказал каноник: – но надо поддерживать престиж нашего класса.

– А если появится еще статья, то, несомненно, нам всем придется очень плохо, – проворчал Натарио.

– Да, бедный. Брито уже отправлен в глушь, – добавил Амаро.

Сверху послышался веселый смех жениха.

– Ишь, как они веселятся там, – злобно проворчал Амаро.

Священники направились к выходу. Когда Натарио открывал дверь, порыв ветра ударил ему в лицо мелким дождем. Зонтик был только у каноника. Он открыл его и предложил спутникам итти рядом. Сверху, из освещенной столовой, слышались веселые звуки пения под аккомпанимент рояля. Каноник пыхтел, с трудом удерживая в руках зонтик под напором ветра. Натарио шел, плотно закутавшись в плащ и стиснув зубы в бешенстве, а Амаро бессильно отпустил голову, чувствуя себя глубоко подавленным. И мелкий, пронизывающий дождь безжалостно хлестал трех священников, сжавшихся под одним зонтиком и шлепавших по лужам в темную ночь.

XII

Через несколько дней постоянные посетители аптеки с изумлением увидели отца Натарио мирно беседующим на площади с адвокатом Годиньо. Податной инспектор, пользовавшийся большим авторитетом в вопросах иностранной политики, внимательно поглядел на них через стеклянную дверь аптеки и заявил глубокомысленным тоном, что «его менее удивило бы если бы Виктор-Эмануил пошел гулять под руку с папой Пием IX».

Но хирург возразил на это, что его ничуть не удивляет подобная дружба. По его мнению, из последней статьи в Областном Голом, написанной, судя по стилю и специальной эрудиции, адвокатом Годиньо, ясно вытекало, что группа оппозиции желает пойти навстречу духовенству. Заключительные слова статьи были особенно выразительны: «мы отнюдь не желаем мешать служителям церкви в исполнении их божественных обязанностей».

– Я не знаю, заключен ли мир, – заметил один полный господин, по фамилии Пимента: – но переговоры о нем несомненно уже начаты. Вчера рано утром я видел собственными глазами, как отец Натарио вышел из редакции Областного Голоса.

– Что вы говорите, сеньор Пимента? Верно ли вы видели?

Тот уже собирался обидеться, но податной инспектор поддержал его:

– Нет, господа, сеньор Пимента прав. Я сам видел на-днях, как этот негодяй Агостиньо согнулся в три погибели при встрече с отцом Натарио. Нет никакого сомнения, что Натарио затеял какую-то грязную историю. Он постоянно шныряет теперь по площади и подружился с отцом Сильверио. Они появляются очень часто вместе на улице… А у Сильверио исповедуется жена адвоката Годиньо. Наверно, Натарио завел какие-нибудь сношения с группой оппозиции…

Недавняя дружба двух священников – Сильверио и Натарио – возбуждала много толков в городе. Пять лет тому назад между ниими произошла ссора в ризнице собора, и Натарио бросился с зонтиком на противника, но каноник Сарненто удержал его за рясу. С тех пор они долго не разговаривали, к великому огорчению Сильверио, добродушного толстяка, являвшагося, по словам его прихожанок, «воплощением любви и снисходительности к людям». Но Натарио был желчен и злопамятен. Когда-же настоятелем собора был назначен Валладарес, он призвал их к себе, красноречиво объяснил, что «необходимо сохранять мир в церкви», и подтолкнул Натарио в объятия Сильверио. Тот прижал его к своей широкой груди и к жирному животу и растроганно пробормотал:

– Все мы – братья, все мы – братья.

Тем не менее Натарио не перестал злиться на противника и еле кланялся ему на улице. Каково-же было всеобщее изумление, когда Натарио зашел к Сильверио, вскоре после статьи в Областном Голосе, под предлогом, что «его застал на улице сильный дождь!» Толстый добряк был в восторге и высказал коллеге свое искреннее удовольствие по поводу того, что видит его у себя.

Примирение оказалось настолько полным, что можно было часто видеть теперь на улице маленькую, но сухую фигурку оживленно жестикулировавшего Натарио. рядом с тучною массою флегматичного Сильверио.

Однажды утром служащие полицейского участка, находившагося против собора, с удовольствием увидели, как священники оживленно разговаривают о чем-то, гуляя взад и вперед по прилегающей к собору террасе. Натарио был сильно возбужден и, по-видимому, старался убедить в чем-то Сильверио. Он останавливался перед ним, энергично жестикулируя, хватал за руку, тащил к краю террасы, снова останавливался и широко разводил руками, словно желая показать, что все кругом – они сами, собор, город, весь мир – обречены на погибель. Сильверио слушал внимательно, и глаза его были широко открыты от изумления. Они снова стали ходить по террасе. Но Натарио ежеминутно останавливался, тыкая длинным пальцем в толстый живот Сильверио и топая ногами в бешенстве. Вдруг он опустил руки в бессилии и замолчал. Сильверио сказал тогда несколько слов, прижав руку к груди. Натарио просиял, радостно крикнул что-то, трепля коллегу по плечу, и священники вошли в собор, весело смеясь.

– Экие негодяи! – сказал писарь Боржиш, ненавидевший духовенство.

– Это они толкуют по поводу газеты, – ответил ему другой служащий. – Натарио не успокоится, пока не узнает, кто написал статью против духовенства. А через Сильверио это легче всего устроить, потому что у него исповедуется всегда жена адвоката Годиньо.

– Канальи! – проворчал Боржиш презрительно и снова принялся за работу, согнувшись над бумагою. Он писал приказ о пересылке в другой город заключенного, который сидел между двумя солдатами, тут-же в комнате, с измученным, впалым лицом и с кандалами на руках.

* * *

Через несколько дней в соборе служили панихиду у гроба богатого помещика Мораиша, которому вдова устроила очень пышные похороны. После службы Амаро снимал облачение в ризнице, при свете одинокой свечки, как вдруг дверь скрипнула, и послышался возбужденный голос Натарио:

– Амаро, вы здесь?

– Что случилось?

Отец Натарио закрыл дверь и воскликнул, потрясая руками:

– Знаете новость? Это Жоан Эдуардо!

– Что?

– Либерал оказался Жоаном Эдуардо. Это он написал пасквиль про нас.

– Не может быть! – изумленно воскликнул Амаро.

– Я видел своими глазами написанный им черновик. Пять листов бумаги!

Амаро глядел на Натарио, выпучив глаза.

– Немалых трудов стоило мне узнать это! Подумайте, целых пять листов. И он собирается писать еще. Хорош сеньор, нечего сказать! Это наш-то приятель Жоан Эдуардо!

– Как-же вы узнали это, Натарио?

Тот склонил голову на-бок и пожал плечами.

– Знаете, коллега… в таких случаях надо молчать, – возразил он многозначительным тоном. – Вы понимаете меня, неправдами? Sigillus magnus.

Он заходил большими шагами по ризнице, говоря резким, торжествующим тоном:

– Но все это – еще пустяки. Сеньор Жоан Эдуардо – закоренелый негодяй. Он – близкий друг Агостиньо и просиживает у него в редакции очень часто чуть не до утра. Там у них устраиваются попойки с бабами. Он не был у исповеди уже шесть лет и хвастается тем, что не верит в Бога. Нас всех он честил канальями и мерзавцами. И притом он – республиканец по убеждениям. Одним словом, это настоящее чудовище, дорогой мой.

– А что-же нам делать теперь? – спросил Амаро дрожащим голосом.

– Что делать? – воскликнул Натарио. – Стереть этого негодяя с лица земли.

Амаро провел носовым платком по сухим губам.

– Это безобразие, – пробормотал он. – И бедная девушка погибнет, выйдя за него замуж. Он отъявленный мерзавец.

Священники пристально поглядели друг на друга. Натарио вынул из кармана табакерку, взял щепотку и сказал с холодною улыбкою, не спуская глаз с собеседника:

– А не расстроить-ли нам эту свадьбу?

– Вы полагаете? – с жадностью спросил Амаро.

– Дорогой коллега, это вопрос совести. Я смотрю на это, как на священную обязанность. Мы не можем допустить, чтобы бедная девушка вышла замуж за негодяя, франкмасона, атеиста…

– Конечно, конечно, – пробормотал Амаро.

– Это удачно, неправда-ли? – спросил Натарио и с наслаждением понюхал табак.

Но в ризницу вошел прислужник. Пора было запирать собор.

– Погодите минуточку, сеньор Доминтос.

Прислужник ушел запирать двери, выходившие во двор. Священники склонились поближе друг к другу и заговорили шопотом.

– Вы должны взяться за сеньору Жоаннеру, – сказал Натарио. – Впрочем, нет, пусть лучше Диас поговорит с нею. Он вернее нас добьется цели. А вы поговорите только с девушкою и скажите ей, чтобы перестала принимать этого подлеца. Можете добавить, что он живет с продажной бабою.

– Послушайте, – возразил Амаро, отступая на шаг: – может быть, это и неправда.

– Все равно. Он способен на все. Кроме того, это поможет нам отвратить от него девченку.

Они вышли из ризницы и отправились вслед за прислужником, гремевшим связкою огромных ключей. Посреди собора стоял на возвышении гроб помещика Мораиша под большим бархатным покровом. У изголовья на крышке гроба лежал венок из иммортелей.

Отец Натарио остановился и взял Амаро за рукав.

– А ведь я приготовил нашему приятелю еще один сюрприз, – сказал он с радостью в голосе.

– Какой?

– Мы лишим его средств к существованию. Он должен получить место секретаря в губернском управлении, неправда-ли? Так мы расстроим это дело. А кроме того, Нуниш Феррад – знаете, нотариус, у которого он служит теперь, выгонит его из своей конторы. Пуст пишет тогда пасквили на нас.

Амаро не одобрил таких злостных намерений.

– Прости Господи, Натарио, но это значить ведь погубить человека.

– Я не могу успокоиться, пока не увижу, что он протягивает руку на улице, никак не могу, – возразил тот.

– О, Натарио, это ведь безжалостно, не по-христиански. Такие поступки неугодны Богу.

– Пожалуйста не беспокойтесь об этом, мой друг. Безбожники не заслуживают сострадания. Инквизиция карала их огнем, а мы караем их голодом. Кто служит святому делу, тому все разрешается. Пусть оставят нас в покое.

Они приближались к выходу. Натарио обернулся и, увидав гроб, указал на него зонтиком.

– Кто там лежит?

– Помещик Мрраиш, – ответил Амаро.

– Ах, такой толстый, прыщавый?

– Да.

– Знаю. Настоящее животное!

Они помолчали немного.

– Значит, панихида служилась по нем, – продолжал Натарио. – А я был так занять своим делом, что и не обратил на него внимания. Вдова осталась. с большими средствами. Говорят, что она очень щедра… Кажется, Сильверио исповедует ее всегда? У этого бегемота, исповедуются все богатые прихожанки Лерии.

Они вышли из собора. На площади Натарио опять остановился – Значит, мы условились: Диас поговорит с сеньорою Жоаннерою, а вы с девушкою. Я же беру на себя хлопоты о губернском управлении и о Нунише Феррале. Это значит, сразу убить двух зайцев:! разбить его сердце и оставить без гроша. Но до-свиданья, девочки ждут меня к ужину. У бедняжки Розы – насморк. Она слаба здоровьем, и это очень беспокоит меня. Я даже спать не могу, когда ей нездоровится. Что поделать! Сердце – не камень. До-свиданья, Амаро.

– До-свиданья, Натарио.

И священники расстались. Часы на соборной колокольне пробили девять.

Амаро вернулся доимой в возбужденном, но радостном состоянии. Перед ним расстилалась приятная перспектива. Он зашагал взад и вперед по комнате, стараясь проникнуться сознанием священного долга.

В качестве христианина, священника и друга дома он был обязан пойти к Амелии и объяснить ей спокойно и беспристрастно, что за личность этот Жоан Эдуардо, за которого она собиралась замуж. Этот человек оклеветал друзей дома – ученых священников, занимающих видное положение, – опозорил ее, невинную девушку, безобразно проводил ночи в обществе негодяя Агостиньо, хвастался своим неверием, не был уже шесть лет у исповеди. Не могла же она выйти замуж за такого человека. Он не позволил бы ей ни молиться, ни поститься, ни исповедаться, заставил бы её душу погрязнуть во грехе. Нет, Амелия не должна была ни в каком случае выходить замуж за него.

Сердце Амаро сильно билось от радостного чувства надежды. Он мог взяться теперь за девушку, снова завладеть её душою… Статья в Областном Голосе была забыта, настоятель успокоился. Амаро мог беспрепятственно ходить на улицу Милосердия, по-прежнему проводить там вечера, видеть девушку, наставлять ее на путь истины…

И видит Бог, он делал это не из злого чувства и не для того, чтобы разбить брак девушки. Случайно, правда, его интересы совпадали с долгом священника, но если-бы Амелия была безобразна, глупа и косоглаза, он все-таки отправился бы на улицу Милосердия и сорвал бы маску притворства с клеветника и атеиста Жоана Эдуардо.

Эти рассуждения успокоили Амаро, и он лег спать с чистой душой.

* * *

В следующий вечер, подходя к дому сеньоры Жоаннеры, Жоан Эдуардо был очень удивлен при виде священника со Св. Дарами, показавшагося на углу улицы, со стороны собора.

Процессия направлялась к дому его невесты. Под балдахином блестело золотое облачение отца Амаро; впереди шел мальчик с колокольчиком. В темной ночи разливался непрерывный звон большего колокола.

Жоан Эдуардо побежал в испуге к дому невесты и узнал, что священник идет соборовать перед смертью разбитую параличом тетку Амелии.

На лестнице дома стояла на стуле керосиновая лампа. Священник вошел в дом, а балдахин остался у двери. Жоан Эдуардо последовал за Амаро в сильном возбуждении; его пугала мысль, что из-за смерти тетки и из-за траура придется отложить свадьбу на неопределенное время. Присутствие Амаро и его видная роль в данный момент были тоже неприятны молодому человеку, и он спросил с досадою и волнением у попавшейся ему в гостиной Русы:

– Как-же это случилось?

– После обеда ей стало совсем плохо. Доктор пришел и сказал, что она кончается. Тогда барыня, послала за священником.

Жоан Эдуардо счел своим долгом присутствовать «на церемонии». Комната старухи находилась рядом с кухнею и выглядела зловеще-мрачною в этот момент. Голова больной безжизненно покоилась на подушке, и её бледное, восковое лицо почти не отличалось от белой наволочки. Глаза были сильно расширены и бессмысленно глядели вперед, одна рука медленно и непрерывно натягивала кверху одеяло.

Сеньора Жоаннера и Амелия молились, стоя на коленях у кровати. Дона Мария, зашедшая к ним случайно на обратном пути из имения, в испуге остановилась, бормоча молитвы. Жоан Эдуардо бесшумно опустился на колени рядом с нею.

Отец Амаро наклонился к самому уху умирающей, прося ее исповедаться во грехах. Но видя, что она не понимает его слов, он быстро прочитал Misereatur и, бормоча обычные формулы, помазал ей св. елеем глаза, грудь, губы и руки. Затем он опустился на колени и застыл неподвижно, склонив глаза над молитвенником.

Жоан Эдуардо вышел на цыпочках в столовую и сел около рояля. Теперь, очевидно, Амелия долго не будет играть… Ему стало очень грустно. Неожиданная смерть старухи нарушила его планы и приятные мечты.

В столовую вошли дона Мария и Амелия с заплаканными глазами.

– Ах, хорошо, что вы еще здесь, сеньор Жоан Эдуардо, – сказала старуха взволнованным тоном. – Окажите мне услугу, проводите меня домой. Я вся дрожу от испуга и волнения. Это вышло так неожиданно… Господь простить мне, но я не могу видеть умирающих… Бедняжка умирает, как птичка… Грехов у неё нет… Ты уж извини меня, голубушка, но я не могу оставаться. Ох, какие страсти! Знаете, для меня даже лучше, что она умирает… Ах, Господи, как мне нехорошо!

Амелии пришлось увести старуху вниз, в спальню сеньоры Жоаннеры, и даже налить ей рюмочку старого вина для подкрепления.

– Амелия, голубушка, – сказал Жоан Эдуардо: – если я нужен здесь для чего-нибудь, пожалуйста…

– Нет, спасибо. Бедняжка доживает последние минуты.

– Не забудь поставить ей две свечки у изтоловья, милая, – сказала дона Мария, уходя. – Это очень помогает в агонии. До свиданья. Ох, батюшки, как тяжело!

– У дверей стоял балдахин и около него люди с зажженными свечами. При виде их старуха схватила Жоана Эдуардо под руку и прижалась к нему в испуге, а может быть, и в порыве нежности, после рюмочки старого вина.

* * *

Амаро обещал вернуться поздно вечером, чтобы не оставлять дам одних «в тяжелую минуту». Каноник явился, когда процессия со Св. Дарами возвратилась в собор, и, узнав о любезном внимании отца Амаро, заявил, что он воспользуется этим и пойдет домой отдыхать.

– Подобные волнения подрывают мне здоровье, сеньора, – сказал он. – А вы ведь наверно не желаете, чтобы я разболелся?

– Боже упаси, – сеньор каноник! – воскликнула она, хныча.

– Ну, так прощайте. И не огорчайтесь пожалуйста. Так лучше для всех. До свидания; что-то нездоровится мне сегодня…

Сеньора Жоаннара тоже чувствовала себя неважно. После первого потрясения у неё началась мигрень, и, когда Амаро вернулся около одиннадцати часов вечера, Амелия открыла ему дверь и сказала, поднимаясь в столовую:

– Вы уж извините, падре, но у мамы началась мигрень, и она легла отдохнуть… Кажется, она даже заснула…

– Пусть спит, не беспокойте ее.

Они вошли в комнату умирающей. Голова её была повернута к стене, из полуоткрытых губ вырывался слабый, почти непрерывный стон. Толстая свечка тускло освещала комнату. У кровати сидела с запуганным видом Руса и читала молитвы по приказанию сеньоры Жоаннеры.

– Доктор сказал, что она сама не почувствует, как умрет, – прошептала Амелия. – Она будет стонать, стонать и вдруг замолкнет.

– Да будет воля Господня! – пробормотал Амаро.

Они вернулись в столовую. В доме стояла полнейшая тишина. На улице завывал ветер. Амаро в смущении подошел к окну, Амелия прислонилась к буфету. Они давно уже не оставались наедине.

– Дождь, – видно, не прекратится всю ночь, – сказал священник.

– Да, и как холодно! – ответила она, закутываясь в платок. – Сколько страху натерпелись мы сегодня!

– Вы никогда не видали умирающих?

– Никогда.

Они замолчали. Он продолжал неподвижно стоять у окна, она – у буфета, – с опущенными глазами.

– В кухне топится плита. Не лучше-ли пойти туда, в тепло? – спросила Амелия.

– Конечно, пойдемте.

Амелия взяла с собою керосиновую лампу; они перешли в кухню и сели на низких стульях у плиты. Амелия видела, как Амаро молча пожирает ее глазами. Он собирался, очевидно, говорить. Руки её задрожали; она не решалась пошевелиться или поднять взор, но жаждала его слов, какие-бы они ни были – нежные или неприятные.

Он заговорил, наконец, и очень серьезным тоном:

– Амелия, я не ожидал, что мы останемся сегодня наедине. Это вышло случайно. Но, видно, такова воля Божия. Ваше отношение ко мне сильно изменилось за последнее время.

Она быстро подняла голову, покраснела, и губы её задрожали.

– Вы прекрасно знаете, почему я изменилась, – сказала она, чуть не плача.

– Знаю. Если бы не эта подлая клевета в газете, ничего бы не случилось, и наши отношения остались бы прежними. Я желаю поговорить с вами именно об этом.