Под гнетом страсти

Князь повторил еще раз.

– Ирена! Вы должны именно так называться – это имя изящно и нежно. Действительно, моя дочь мне не раз говорила об одной из своих пансионских подруг… Это и есть вы!.. Мы непременно должны были встретиться в один прекрасный день. Между нами как будто уже существует что-то общее. Я знаком с вашей матерью, моя дочь знает вас.

– Я люблю ее от всего сердца! – горячо сказала Ирена.

Они достигли опушки леса. Уже сквозь редеющую листву деревьев видна была дорога, ведущая на ферму Залесской, видна была даже сама ферма.

– Вот мы и пришли! – сказала Ирена. В голосе ее послышались ноты сожаления.

Князь остановился.

– Вы здесь живете?

– Да.

– И тут проводите все время ваших каникул?

– Да.

Она как будто колебалась.

– Зайдите, князь, я вас представлю моей няне, чтобы она могла поблагодарить вас.

– Право, не за что, mademoiselle… За мою маленькую услугу я получил лучшую награду, так как имел случай с вами познакомиться и удовольствие проводить зас.

– Прошу вас, – прибавил он вкрадчивым голосом, взяв ее за руку, – не рассказывайте о вашем приключении… Это может возбудить страх в вашей няне… и из желания вам добра, она может помешать вашим прогулкам… Я имею привычку каждое утро гулять в этой стороне леса. Странно, что я до сих пор не имел удовольствия вас, здесь встретить.

Ирена слушала его, опустив глаза.

– Когда вы будете писать вашей матери, также не упоминайте, ей обо мне. Это сюрприз, который я хочу ей сделать при приезде в Петербург. Видите, взамен моей маленькой услуги я прошу у вас оказать мне целых две… Я еще остаюсь вашим должником.

Он пожал ей руку и, не дожидаясь ответа, удалился.

Ирена несколько времени не двигалась с места, поняв, что с этой минуты между ними есть тайна, что он указал ей способ и возможность свидания. Она не обратила внимания на то, что он не пригласил ее посетить ее подругу – свою дочь; зато она была уверена, что ее сон осуществляется, так как князь Облонский был, казалось ей, именно тот, кого она видела в том сне и кого ее мать, по всей вероятности, назначила ей в супруги, не желая ей его назвать. Что касается князя, то он, удаляясь, говорил:

– Дочь Анжель… Да это просто мщение? Однако надо признаться – она очаровательная девочка! Я сегодня прогулялся не даром.

X. В Облонском

В то время, когда князь Сергей Сергеевич Облонский беседовал с Иреной, в обширной столовой княжеского деревенского дома был уже накрыт завтрак на пять персон, так как мы знаем, что в это лето у князя гостила его старшая дочь Надежда Сергеевна со своим мужем, графом Львом Николаевичем Ратицыным, и Виктор Аркадьевич Бобров, которого мы видели в театре «Аквариум» вместе с доктором Звездичем.

Дома, впрочем, была только одна Надежда Сергеевна, которая и поджидала остальных, сидя с французской книжкой в руках, в покойном chaise longue, на громадной террасе дома, выходящей в роскошный цветник и утопающей в зелени тропических деревьев.

Сам князь ушел делать свою обычную прогулку пешком, а ее муж и сестра Юлия с Виктором Аркадьевичем уехали кататься верхом.

Надежда Сергеевна Ратицына, как и ее младшая сестра, была брюнеткой, со смуглым цветом лица, но несколько резкими чертами.

Услыхав топот лошади в прилегающем к цветнику парке, она оставила книгу и сидела в выжидательной позе.

Вскоре на террасу вошел ее муж. Граф Лев Ратицын происходил из старинной русской фамилии, и имена его предков были не раз занесены на скрижали истории. Эта оговорка о знатности его происхождения была необходима, так как иначе он мог быть вовсе незаметен.

Довольно большого роста, худощавый, с желтовато-бесцветным лицом, с ухватками семинариста, он нельзя, впрочем, сказать, чтобы был некрасив. Его даже можно было назвать недурным собою, если бы прямые, довольно правильные черты его лица не были лишены выражения и жизни. Не носи он громкого титула и не принадлежи к знаменитому историческому роду, он бы навеки остался незаметной личностью, о которой ничего не говорят и ничего не думают.

– Мой зять не совсем ловок! – говорил про него сам князь Сергей Сергеевич с иронической улыбкой.

Действительно, несмотря на то что он безукоризненно одевался по последней моде у лучшего портного, в его манерах, движениях было что-то резкое, угловатое.

– Наконец, хоть ты! – сказала Надежда Сергеевна, идя навстречу своему мужу. – Я всегда боюсь, когда ты ездишь верхом… А где сестра и Виктор Аркадьевич?

– Не знаю! Я от них отстал, сам черт их не догонит. Они не скакали, а летели.

– Юлия немного неосторожна! – сказала она.

В эту минуту на террасу вбежали молодые люди.

– Ты, кажется, здесь стала первой наездницей! – сказала Надежда Сергеевна, подойдя к раскрасневшейся от быстрой езды сестре.

– Мне показалось, – заметила та, не отвечая на вопрос, – что Аврора, – так звали ее лошадь английской и частью арабской породы, – немного ушиблась…

– И ты не испугалась?

– Нет!.. К тому же я была не одна. Виктор Аркадьевич ехал рядом со мной…

– Это тебя успокоило?

– Юлия Сергеевна, – перебил Бобров, слегка смущенный, – слишком хорошо ездит, чтобы чего-нибудь бояться.

– Что это папа нынче так запоздал? – проговорила Надежда Сергеевна.

Все уселись на террасе в ожидании князя, удивляясь такой несвойственной ему неаккуратности. Через несколько времени появился и он.

– Ах, папа, – вскричала Юлия, – мы заждались тебя и уже терялись в догадках, что могло случиться.

– Ничего особенного, я просто зашел слишком далеко.

Он любезно предложил руку своей старшей дочери и повел ее в столовую.

Виктор Аркадьевич, сидевший около Юлии, предложил ей свою.

Граф один пошел за ними.

После завтрака, выпив свой кофе, Надежда Сергеевна с Юлией вышли снова на террасу, оставив за столом одних мужчин.

– Мне нужно с тобой переговорить! – сказала Ратицына своей сестре.

Как только дочери его удалились, Сергей Сергеевич сделал знак человеку с суровым, торжественным и необычайно серьезным видом, в ливрейном фраке и белом галстуке, стоявшему за стулом князя.

Это был камердинер, наперсник и поверенный тайн его сиятельства.

– Степан!

Лакей почтительно наклонился к князю.

– Ты придешь ко мне в кабинет сегодня, тотчас же после обеда. Мне нужно отдать тебе некоторые приказания, – почти шепотом произнес Облонский.

– Особые? – так же тихо спросил камердинер.

– Да, особые!

На гладко выбритом, бесстрастном лице Степана мелькнула чуть заметная самодовольная улыбка.

– Слушаю-с! – отвечал он с поклоном и снова принял величественную позу.

Все трое мужчин закурили сигары и принялись за кофе и ликеры.

Спустившись с террасы, обе сестры отправились по цветнику по направлению к одной из аллей парка.

Солнце, достигнув своего зенита, делало тенистые места не только приятными, но прямо необходимыми, так что аллея, густо усаженная серебристыми тополями, куда Надежда Сергеевна повела Юлию, была прелестным местом для прогулки в этот жаркий летний день.

Графиня Ратицына и ее сестра шли сначала молча, погруженные каждая в свои думы.

Первая была серьезна, вторая счастлива.

Однако молчаливая прогулка наскучила ранее Юлии, и она сказала, останавливаясь у одной из поставленных в аллее чугунных скамеек:

– Сейчас видно, что ты не проскакала сегодня верхом часа два.

– Отчего это?

– Потому что ты, кажется, собираешься совершить длинную прогулку, тогда как мне страшно хочется сесть!

– Сядем, если хочешь, к тому же так нам будет удобнее говорить.

– Ах, правда! – бросила Юлия на сестру беспокойный взгляд. – Тебе нужно со мной говорить?

Сестры уселись.

– Да, и очень серьезно! – заметила графиня.

– Ты меня пугаешь! – засмеялась молодая девушка.

– Тем хуже, так как мне нужно твое доверие.

– Мое доверие?

– Да, и совершенная откровенность, – прибавила Надежда Сергеевна, нежно пожимая ей руки.

– В таком случае, спрашивай меня.

Графиня на минуту задумалась.

– Ты знаешь нашего отца, – начала она. – Он прекрасный человек, очень умный, любит нас всем сердцем, но вместе с тем, он человек светский, еще очень молодой душой, относящийся с большим доверием, что, впрочем, вполне основательно, к правилам чести и гордости, традиционным в нашей семье, и также к строгому воспитанию, полученному нами при нашей доброй матери… – При последних словах голос Надежды Сергеевны дрогнул. – Он занимается нами не более, как с его характером может заниматься светский человек молодыми девушками, такими, как ты, и какой я была два года тому назад.

– Конечно, – перебила Юлия, немного удивленная этим предисловием. – Папа всегда так хорошо относится к нам, что я считаю для себя праздниками быть с ним.

– Я это понимаю, и он этого вполне заслуживает. Только видишь ли, когда наша мать три года тому назад умирала, то, несмотря на мою молодость, знаешь, что она мне сказала? Знаешь ли, какие были ее последние слова? «Наблюдай за своей сестрой; меня не будет, а мужчине трудно знать и предвидеть многое, я знаю, что ты благоразумна не по летам, Надя. Я отдаю счастье Юлии в твои руки».

– Значит, – вскричала Юлия, бросаясь на шею своей сестре, – ты должна быть довольна, потому что я счастлива!

XI. Две сестры

Надежда Сергеевна в свою очередь поцеловала сестру и продолжала:

– Таким образом, моя дорогая, для твоего же добра я должна обратить твое внимание на одну черту в характере нашего отца, а то ты можешь попасть впросак… Если ты будешь предупреждена, то тебе легче будет избежать столкновения с этой чертою…

– Ты говоришь сегодня загадками. Говори яснее, если хочешь, чтобы я тебя понимала.

– Я буду ясна. Наш отец гордится своим именем; в обыденной жизни он не высказывает этой гордости, но она руководила, руководит и будет руководить им во всех важных случаях его жизни.

На минуту водворилось молчание.

Юлия стала взглядывать на сестру с видимым беспокойством.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросила она.

– Потому что, живя вдали от отца, ты можешь не знать или. не придавать этому должного значения. Ты немного легкомысленна… Это свойственно твоему возрасту… Я тебя в этом не упрекаю… Видя, например, с какой приветливостью и утонченной любезностью наш отец принимает г-на Боброва, сына сельского дьячка, достигшего хорошего положения своим трудом и личными достоинствами, ты можешь подумать, что в глазах князя Облонского не существует никакой разницы между Виктором Аркадьевичем и другими знакомыми – из аристократического круга Москвы и Петербурга, которых он принимает в своем доме.

– Действительно, – с нескрываемой иронией отвечала Юлия, покраснев до ушей. – Было бы несправедливым не установить какую-нибудь разницу между ним и ими. Виктор Аркадьевич рисковал своей жизнью, спасая жизнь моему шурину, а твоему мужу. Мы все ему обязаны, и мы были бы неблагодарными, особенно ты, милая Надя, если бы не относились к нему с исключительным расположением.

– Ты совершенно права, – возразила графиня, все тем же спокойным тоном. – Я лично отношусь к нему с признательностью, которую ничто не уменьшит… С того дня, когда он спас жизнь моему мужу, он сделался… как бы моим братом, и мое расположение не изменится к нему… что бы ни случилось.

– Вот видишь…

– Но наш отец…

Юлия быстро перебила ее:

– То отличие, с каким он принимает его, хотя он и не принадлежит к аристократической семье, служит очевидным доказательством, что он ему не менее благодарен, чем мы.

– Наш отец, – продолжала Надежда Сергеевна, – относится к нему с глубокой признательностью и исключительным уважением. Если бы пришлось рисковать жизнью, чтобы спасти его, он бы это сделал без малейшего колебания. Если бы нужно было помочь деньгами, влиянием, поверить ему самые важные тайны, оказать ему серьезную услугу, он также бы исполнил все это, не колеблясь. Но…

– Но?

– Он бы не отдал за него свою дочь!

Юлия быстрым, невольным движением отшатнулась от сестры.

– Я не знаю, к чему ты все это мне говоришь? – холодно сказала она.

Голос ее дрожал. Графиня Ратицына взяла ее за обе руки, притянула к себе и пристально посмотрела ей в глаза.

– Жюли, – медленно спросила она, – можешь ли ты мне поклясться, что действительно не знаешь?

– Уверяю тебя…

– Смотри! Я не замечала тебя до сих пор во лжи…

– Что же ты, наконец, думаешь? – тоном, в котором звучали досада и плохо скрытое смущение, вскричала Юлия.

– Я буду думать то, что ты мне скажешь.

– Ты просто невыносима!

– Нет, я только люблю тебя. Я поклялась наблюдать за тобою… на меня напал страх, и я имею подозрения, я тебя предупреждаю – вот и все. Я говорю тебе: не иди навстречу несчастью.

– Какому несчастью?

– Несчастье любить и быть любимой безнадежно.

– Прежде всего, если он меня любит, то это не моя вина! – воскликнула молодая девушка.

– Нет, немножко и твоя. Любят только тогда, когда есть поощрение…

– Значит, ты поощряла графа Льва?

– Это мой секрет, – отвечала Надежда Сергеевна, улыбаясь.

– А если я тебе отвечу так же.

– Это будет признанием.

– Понимай, как знаешь.

– Значит, он тебя любит?

– Что же тут удивительного?

– Конечно, ничего. А ты любишь его?

– Право, не знаю.

– Но ты не уверена, что не любишь его?

– Господи! Что же ты хочешь, чтобы я ответила тебе, что я его ненавижу?

– Нет, я хочу, чтобы ты ответила мне только правду.

– Хорошо!.. Ну, я не люблю его…

– Этого довольно… теперь я спокойна… Но так как я к нему очень расположена и не хочу, чтобы он из-за тебя страдал – я должна предупредить его.

– Предупредить, в чем?

– В том, что ты не любишь его… чтобы он оставил всякую надежду на взаимность и уехал бы отсюда… для своей же пользы.

Графиня поднялась с места.

– Не делай этого! – ухватила ее за руку Юлия. Она вдруг побледнела. Улыбка исчезла с ее лица.

Глаза наполнились слезами.

Надежда Сергеевна посмотрела на нее с нескрываемым беспокойством и снова села на скамейку, усадив и сестру.

Несколько секунд длилось молчание.

– Ах, – сказала она, – вот чего я боялась. Ты его любишь!

– Да, да… – сквозь слезы почти простонала молодая девушка.

– И ты ему это сказала?

– Нет!.. Но…

– Он это знает?

– Я так думаю.

– Бедная моя! Это большое несчастье.

– Разве он не стоит, чтобы его любили? Разве ты можешь сказать что-нибудь против него? Разве сама ты не расположена к нему?

– Совершенно верно… Но отец никогда не согласится…

– Уж и никогда!.. Если все хорошенько попросят… Ты, он тебя всегда слушает… Твой муж… Я, наконец…

Надежда Сергеевна задумалась.

– Я не хотела бы приводить тебя в отчаяние, но также не хочу поддерживать в тебе заблуждение, очнуться от которого было бы ужасно. Но я не думаю, чтобы что-нибудь могло заставить князя Облонского согласиться на то, что он называет «неравным браком» – une mésalliance.

В это время шум раздавшихся вблизи шагов прервал разговор двух сестер.

Это были мужчины, кончившие курить и вышедшие прогуляться.

XII. Наперсник

Старинный барский дом в Облонском был поистине великолепен. Это не только было прекрасное здание, могущее служить достоянием всякого богатого человека, – это был величественный, грандиозный памятник седой старины, красноречиво повествовавший всею внешностью о том, сколько жило в нем славных, доблестных русских вельмож…

Построенный на возвышенности, он господствовал над местностью, и из его окон открывался вид на долину, лес и реку.

Его архитектура, выдержанная в строго готическом стиле, была несколько однообразна и угрюма, но огромные асфальтовые террасы и резные балконы модного стиля, пристроенные уже впоследствии и украшенные цветами и редкими растениями, придавали ему оживление, не нанося, впрочем, ущерба его достоинствам как исторического памятника.

Весь наружный фасад был, кроме того, украшен статуями и барельефами, вышедшими из рук заезжих иностранных художников прошедших времен, забывших подписать свои имена на оставленных бессмертных произведениях.

Такие же статуи из мрамора были в цветнике, разбитом на отлогом спуске от дома к реке, и огромном парке с живописными тенистыми аллеями, зеленеющими лужайками, гротами и мостиками, перекинутыми через искусственные же пруды и каналы.

В старинной части дома сохранились нетронутыми комнаты с обстановкой, древность которой считалась веками, и обширная галерея, где по стенам были развешены портреты во весь рост разных поколений доблестных князей Облонских, ведших свой род от Рюрика. Все остальные княжеские апартаменты были меблированы с поразительной роскошью, могущей удовлетворить самый требовательный современный вкус.

Иностранцы, приезжающие в Москву, считают своей обязанностью посетить и осмотреть дом Облонских, как выдающийся памятник русской истории.

К вечеру дня нашего рассказа в Облонском ожидалось много гостей из Москвы, так как назначен был ежегодно даваемый князем летний бал.

Тотчас же после обеденной прогулки князь Сергей Сергеевич прошел в свой кабинет.

Эта большая и своеобразная комната помещалась в старинной части дома, имела круглую форму и освещалась тремя окнами, выходившими на восток, север и запад.

Три совершенно разные картины открывались перед взором из этих окон, прорезанных в толстых стенах и образующих как бы еще три маленьких комнатки, каждая глубиною в два аршина. С одной стороны темный лес тянулся, теряясь на краю горизонта, целое море зелени, колеблемое порывами ветра; с другой – поля, луга и длинная серебристая полоса реки; наконец, посредине, на довольно значительном расстоянии, мелькали церковь и избы села Покровского.

Стены этого обширного кабинета были заставлены частью книжными шкафами, а частью широкими турецкими диванами, утопавшими в мягких восточных коврах, покрывавших и паркет. Богатые красивые бархатные драпировки обрамляли окна и единственную дверь. У среднего окна, выходящего на север, стоял дорогой старинный письменный стол, заваленный журналами, газетами, визитными карточками и письмами. Все это лежало в изящном беспорядке.

В кабинете было, впрочем, несколько этажерок, уставленных всевозможными безделушками, objets d'arts[3], которые скорее можно встретить в будуаре хорошенькой женщины, чем в кабинете мужчины, особенно в возрасте князя Облонского.

Не успел князь войти в кабинет и небрежно опуститься в большое вольтеровское кресло, как в комнату неслышною походкою вошел его камердинер Степан.

Он имел тот же важный и серьезный вид, как и за обедом.

– Степан, – сказал ему князь, уже привыкший к подобной точности своего наперсника, – я сегодня утром гулял так долго недаром…

– Я понял это, ваше сиятельство. Что же, ваше сиятельство довольны встречей?

– Лакомый кусочек! Молодая девушка, почти ребенок… прелестная, очаровательная… волоса, как лен… чудные глаза.

Князь остановился.

– Ваше сиятельство изволили с ней говорить?

– Я провел с ней около часу.

– В таком случае, ваше сиятельство успели ей понравиться.

– Я так думаю.

– Когда же ваше сиятельство ее снова увидит?

– Если захочу, завтра утром.

– И вы пожелаете?

– Нет, не так скоро.

Степан, не изменив серьезного выражения своего лица, молча наклонил голову в знак одобрения.

– Не мешает заставить себя ждать, – продолжал князь.

Со стороны камердинера снова последовало молчаливое согласие.

– Заставить о себе думать… беспокоиться и потом показаться неожиданно. С женщинами только этим и возьмешь. Занимать их ум, возбуждать воображение – в этом все дело.

– Совершенно верно! – почтительно заметил Степан.

– Кроме того, у меня есть еще причина. Я хочу иметь более подробные сведения об этой молодой девушке, прежде чем что-либо предпринять. Я считаю ее вполне невинной, чрезвычайно целомудренной… но я могу ошибаться.

– Я весь к услугам вашего сиятельства. Вашему сиятельству стоит только сказать, о ком идет речь, чтобы я знал, как взяться за дело. Смею думать, что это не крестьянка?

Цивилизованный лакей произнес слово «крестьянка» тоном невыразимого презрения.

– Нет, ничуть не бывало! – отвечал князь со смехом. – Она дочь одной моей знакомой…

Степан весь проникся уважением.

– Знакомой! Но ты должен ее знать, Степан.

– По крайней мере, по фамилии я должен непременно ее знать, так как я не думаю, чтобы хоть одна фамилия знакомых вашего сиятельства не сохранилась навсегда в моей памяти.

– Эту ты ближе и лучше знаешь.

– Не благоугодно ли будет вашему сиятельству ее назвать?

– Это… Анжелы…

– Анжелика Сигизмундовна Вацлавская! – сказал Степан, выражая удивление настолько, насколько позволяла ему его обычная сдержанность.

– Она самая.

XIII. Особое поручение

На минуту водворилось молчание. Выражение удивления на невозмутимом лице Степана быстро исчезло и заменилось скромной полуулыбкой.

– Таким образом, ваше сиятельство встретили знакомых, – спокойно сказал он. – Так как ваше сиятельство, как всем известно, находитесь в наилучших отношениях с Анжеликой Сигизмундовной.

Легкая тень пробежала при этих словах по лицу князя, и его губы сложились в чуть заметную ироническую улыбку.

– Действительно, я хорошо знаю даму, о которой ты говоришь, – заметил он, усмехаясь, – но дело идет не о матери, а о дочери.

– Ввиду положения молодой особы, я, осмелюсь заметить, не понимаю затруднения вашего сиятельства, – отвечал Степан тоном, как будто говорившим: «Я не понимаю, какую услугу могу оказать я, когда стоит только нагнуться, чтобы взять».

Князь понял заднюю мысль своего слуги.

– Тут-то ты и ошибаешься! Вопрос вовсе не так прост, как ты думаешь, по многим причинам.

Он посмотрел очень пристально на своего камердинера.

– Знал ли ты, что у Анжель есть дочь? – прибавил он.

– Не имел об этом ни малейшего понятия, ваше сиятельство.

– И никто об этом не знает?

– О, за это я ручаюсь, – самодовольно произнес Степан, – иначе бы я знал это первый.

– Это доказывает, что у нее есть особые виды на эту девочку.

– Которые не трудно отгадать, ваше сиятельство! Для женщины в положении г-жи Вацлавской, так искусно сумевшей составить себе состояние, хорошенькая молодая дочь может принести большую пользу, удвоив и даже утроив ее капитал.

– Да, – продолжал князь, – чем менее она известна, чем лучше воспитана, тем более ее появление в полусвете произведет впечатление, – прибавил он с насмешливой улыбкой.

Степан позволил себе тоже слегка улыбнуться.

– Вот этой-то мыслью я прежде всего и задался, и по поводу этого-то вопроса мне и нужны твои услуги.

– Я вас слушаю, ваше сиятельство!

– Еще раз повторяю, эта молодая девушка показалась мне совсем невинной и не имеющей ни малейшего подозрения, кто ее мать. Она упоминала ее имя с обожанием и самым глубоким уважением. Я хотел бы знать, действительно ли она такова и правда ли, что она не знает, от кого происходит, и, следовательно, не подозревает, какая будущность ее ожидает.

– Вашему сиятельству будут доставлены необходимые сведения.

– Мне показалось, – продолжал князь, – что она более или менее меня знала и ожидала нашей встречи… Ее мать приезжала сюда всего на два дня и уехала вчера.

– А! – произнес Степан, насторожив уши.

– Может быть, Анжель, зная о моем здесь пребывании, хочет мне навязать роль, которую я, если и возьму на себя, то, во всяком случае, сыграю по-своему и при условиях, какие я найду для себя удобными.

– Ваше сиятельство – охотник, – заметил Степан, – и желаете охотиться за дичью, а не стрелять домашних птиц, расставленных на вашем пути.

– Именно, Степан! – улыбнулся князь. – Мне нужны самые подробные и самые верные сведения. В случае же, если она, действительно, то, чем мне она показалась… то есть… если она ангел во плоти, то интересно было бы знать, кто те люди, у которых она живет, и на что можно надеяться, и чего бояться со стороны ее няньки, имеющей ферму на опушке леса, близ Покровского.

– Я знаю эту ферму, я видел ее мимоходом, – отвечал камердинер.

– А ее обитателей?

– Мне о них не приходилось справляться.

– В какой срок ты можешь исполнить мое поручение?

– Я думаю, что в течение нескольких дней.

– Хорошо.

– Не будет ли от вашего сиятельства еще каких-либо приказаний?

– Нет. Впрочем, я должен тебя предупредить – действуй осторожно и умно. Чтобы мое имя не было упомянуто. Чтобы не могли догадаться, что ты действуешь по моему поручению.

– Ваше сиятельство может на меня положиться.

– Я особенно этого требую. Эта девочка воспитывается в одном пансионе с моей дочерью. Они знают друг друга. Не нужно, чтобы княжна Юлия что-нибудь узнала. Если Ирена вернется после каникул в пансион, я возьму оттуда мою дочь. Не следует ей иметь подобных подруг, и я удивляюсь, как этот пансион, пользующийся такой прекрасной репутацией, допускает, чтобы благородные девицы находились в таком смешанном обществе.