Дочь Великого Петра

«Поскорей бы!» – все же мелькало в уме княгини, так как мысль о полном осуществлении ее мечты, как это всегда бывает, омрачалась все-таки всевозможными и даже невозможными сомнениями.

Не ожидала княгиня Васса Семеновна, что этот момент очень близок.

Князь Сергей Сергеевич и княжна Людмила прошли между тем цветник и повернули в одну из аллей парка. Они шли прямо к тому месту, где высилась заветная беседка, верхняя часть которой была красиво освещена красноватым отблеском солнечных лучей.

– Вот видите, князь, я была права, говоря, что легенда о беседке не сказка.

– Признаюсь вам, что я сам то же думал.

Княжна посмотрела на него вопросительно.

– Я почти был убежден, что найду в ней этих несчастных.

– Зачем же вы открыли ее? – удивилась княжна Людмила.

– Именно потому и открыл, что знал, что найду там…

– Я вас не понимаю.

– Меня понял, однако, отец Николай…

– Для того чтобы предать их земле…

– Да, это одна из причин, но не единственная, для отца Николая она оказалась достаточная.

– Значит, есть и другие?

– То есть другая…

– Какая же, это не секрет?

– Для вас – нет…

Они уже дошли до выхода на полянку, среди которой высилась беседка. Княжна вдруг остановилась.

– Мне страшно.

Князь Сергей Сергеевич подал ей руку.

– Чего вы боитесь?.. Посмотрите, как изменилось и самое место, и беседка…

– Это так, но все-таки…

Княжна взяла его под руку, и он повел ее. Он чувствовал, как дрожала ее рука. Они вошли в беседку. Внутренность ее уже не представляла ничего страшного. Князь усадил княжну на скамейку и сел рядом.

– Так вы хотите знать другую причину того, что хотя мы и не пьем чай сегодня в этой беседке, то все-таки сидим в ней?

Княжна Людмила отвечала не сразу. Ее волнение еще не улеглось, сердце усиленно билось, и, кроме того, она предчувствовала, что эта причина близко касается именно ее.

Князь молчал, ожидая ответа.

Наконец она совладала с собой.

– Какая же это причина, князь?

– А та, что в те дни, когда над этим домом, и над этим парком, и надо мной должна заняться заря нового счастья, я не хотел, чтобы здесь оставался памятник семейного несчастья моего предка, несчастья, которое он увековечил ужасным злодеянием…

Княжна Людмила не сразу поняла князя Сергея Сергеевича. Она некоторое время смотрела на него недоумевающе-вопросительно. Его взгляд, полный бесконечной любви и восторженного благоговения, казалось, пояснил ей его туманную фразу. Она вдруг покраснела и опустила глаза. На лице князя тоже заиграл румянец. Он взял за руку княжну Людмилу. Она не отнимала руки.

– Здесь, в этой недавней могиле заживо погребенных, могиле, которая является не как обыкновенный памятник победы смерти, а, скорее, памятник победы любви, именно здесь, княжна, я хочу заговорить с вами, заговорить впервые об этом чувстве… Я люблю вас, люблю безумно, беззаветно…

Князь опустился на колени перед княжной Людмилой. Она сидела, низко опустив голову, и молчала.

– Княжна… Людмила… – с мольбою начал князь.

Княжна Людмила Васильевна протянула ему руки, но вдруг вскочила со скамейки.

– Не здесь, не здесь!

Князь торопливо встал, но княжна уже успела выбежать из беседки и пошла по направлению одной из тенистых аллей парка. Князь догнал ее и пошел с ней рядом. Некоторое время они шли молча.

– Княжна, простите, я… я обидел вас своим признанием?.. – начал князь.

Княжна Людмила Васильевна обернула к князю свое лицо. На ее чудных глазах блестели слезы.

– Княжна, вы плачете, – сам со слезами в голосе начал князь, – простите, я не знал, что это может вас обидеть.

– Не то, князь, не то… – дрожащим голосом произнесла княжна и пошатнулась.

Если бы князь не поддержал ее, она бы упала. Он бережно довел ее до ближайшей скамейки и усадил.

– Что же с вами, княжна, скажите… О чем вы плачете?

Княжна вынула носовой платок и отерла глаза.

– Ни о чем… Мне там показалось вдруг так страшно…

– Так это не потому, что я позволил себе… – начал князь, обрадованный и ободренный.

– Нет, нет… Что же тут обидного, если я сама…

– Княжна, Людмила, дорогая! – схватил ее руки князь и стал покрывать их горячими поцелуями.

Княжна не отнимала рук. Она сидела, низко опустив голову, так что когда он поднял свою, чтобы посмотреть на нее, то лица их оказались так близко друг от друга, что невольно их губы встретились и слились в жарком поцелуе.

В этот самый момент где-то в глубине парка раздался резкий, неприятный смех. Князь и княжна отскочили друг от друга и стали оба испуганно озираться.

– Это там… – чуть не в одно слово сказали они.

Им обоим показалось, что смех раздался в стороне старой беседки.

– Это сова… – после некоторой паузы, показавшейся им обоим целою вечностью, сказал князь Сергей Сергеевич.

– Сова! – упавшим голосом повторила княжна. – Боже мой, как все это странно.

– Мы просто с вами нервно настроены… Вот и вся причина… Успокойтесь, дорогая моя!

Он взял ее руку и поднес ее к своим губам.

– Успокойтесь, я около вас и всегда буду на страже.

Он вспомнил свое ночное видение и вздрогнул, но тотчас же вернул себе самообладание.

– Что с тобой? – вырвалось у княжны Людмилы.

При этом первом сказанном невзначай сердечном «ты» князь Сергей Сергеевич забыл все видения, откинул все опасения о будущем, подвинулся к княжне Людмиле и, взяв ее за талию, привлек к себе.

– Дорогая, милая, хорошая…

Она доверчиво лежала своей головой на его плече, точно позабыв на минуту щемившее ее сердце томительное предчувствие, недавний страх и этот вдруг раздавшийся адский хохот.

Он и она были счастливы настоящим.

Для них не существовало ни прошедшего, ни будущего.

Княжна Людмила Васильевна очнулась первая от охватившего их обоих очарования.

– Что скажет мамаша… Мы так долго, – прошептала она.

– Завтра я буду в Зиновьеве, чтобы просить у княгини твоей руки… – сказал князь.

– Милый…

Он подал ей руку, и они так дошли до конца аллеи, примыкающей к цветнику. При входе в цветник княжна Людмила высвободила свою руку, и они пошли рядом.

– Что вы так долго? – деланно строгим тоном спросила княгиня, пытливо смотря на дочь.

От зоркого глаза матери не ускользнуло пережитое молодой девушкой волнение.

– Мы обошли весь парк… – сказал князь, причем голос его дрогнул.

– А-а… – протянула княгиня. – Однако пора и восвояси. Прикажите подавать лошадей.

Князь позвонил и отдал явившемуся слуге соответствующее приказание.

Лошади были тотчас поданы.

Князь проводил княгиню и княжну до кареты.

– До свидания… – сказала княгиня.

– До скорого… – с ударением ответил князь Сергей Сергеевич.

С княжной они простились взглядами, которые были красноречивее всяких слов.

XIV. После признания

– Не скажешь ли чего мне, Люда? – пытливо спросила дочь княгиня Васса Семеновна, когда карета выехала из ворот княжеского дома и покатила по дороге в Зиновьево.

– Он приедет завтра, мама, – чуть слышно отвечала княжна Людмила Васильевна, не поднимая на мать глаз.

– Вот как, может быть, ты мне скажешь и зачем он приедет?

– Он будет просить моей руки.

– А сегодня просил у тебя? Это по-модному, по-петербургски, – с раздражением в голосе заметила княгиня.

– Мама, ты сердишься? – подняла голову княжна Людмила и посмотрела на мать.

– А ты думаешь, шучу. У нас это не так водится, не для того я его с тобой иногда одну оставляла, чтобы он перед тобой амуры распускал. Надо было честь честью сперва ко мне бы обратиться, я бы попросила время подумать и переговорить с тобой. Протянула бы денька два-три, а потом уже и дала бы согласие. А они на, поди… Столковались без матери. Завтра приедет просить твоей руки. А я вот возьму да завтра не приму.

– Мама! – воскликнула княжна Людмила.

В голосе ее слышались ноты искренней мольбы.

– Что мама… Уж семнадцать лет я тебе мама.

Княгиня серьезно рассердилась на такое нарушение со стороны князя освященных обычаев старины, но радость, что все-таки так или иначе цель достигнута, возобладала, и княгине очень хотелось расспросить дочь подробно.

– Но ведь это случилось так нечаянно, – точно угадывая мысли матери, жалобно продолжала княжна.

Княгиня Васса Семеновна окончательно смягчилась.

– Ну его, Бог его простит, шалый он, петербургский.

– Дорогая мамаша!

Княжна схватила руку матери и горячо ее поцеловала.

– Ну, расскажи, плутовка, как это так нечаянно случилось? – погладила княгиня Васса Семеновна дочь по опущенной голове.

Княжна Людмила Васильевна начала свой рассказ. Она подробно рассказала, как они пришли и сели в эту вновь открытую беседку.

– И ты не боялась?

– Потом, мама, мне сделалось вдруг страшно.

Она передала матери форму, в которой князь начал ей признанье в любви в беседке.

– Ну, не права ли я, что он шалый, нашел место! – воскликнула княгиня Васса Семеновна.

– Но, мамочка, ведь я и ушла. А потом случилась страшная вещь.

Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем матери. Это был не страх перед родительским гневом. Нет, это было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.

– Что же случилось? – нетерпеливо спросила княгиня.

Княжна рассказала, что когда князь окончил признанье, то вдруг раздался резкий хохот.

– Хохот? – испуганно переспросила княгиня Васса Семеновна и даже побледнела.

– Да, хохот, мама, и такой неприятный. Нам обоим показалось, что он был слышен со стороны… этой… беседки… – с дрожью в голосе подтвердила княжна Людмила Васильевна.

– И вы действительно оба его слышали? Впрочем, что же я спрашиваю. Какой-то странный звук слышала и я, он раздался именно с той стороны парка.

– Князь сказал, что это сова.

– Сова?

– Да.

– А знаешь ли, он, может быть, и прав. Мне самой показалось, что это был крик совы.

Собственно говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в любви жениха, мог навести на размышление суеверных – а княгиня была суеверна, – но все-таки он лучше хохота, ни с того ни с сего раздавшегося из роковой беседки. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.

– Но почему же, мама, сова крикнула всего один раз? – озабоченно спросила княжна Людмила.

– Да потому, матушка, что ей, вероятно, хотелось крикнуть только один раз, – с раздражением в голосе отвечала княгиня.

Этот вопрос дочери нарушил душевное равновесие княгини Вассы Семеновны, которое она умела восстанавливать внутри себя путем самоубеждения. Остановившись на крике совы, княгиня несколько успокоилась, а тут вдруг совершенно неуместный, но вместе с тем и довольно основательный вопрос дочери. Княгиня начала снова задумываться и раздражаться. К счастью, карета въехала на двор княжеской усадьбы и остановилась. Княгиня и княжна молча разошлись по своим комнатам.

Таню, пришедшую в комнату княжны Людмилы, последняя встретила радостным восклицанием.

– Таня, милая Таня, он меня любит!

– Сказал?

– Да, Таня, и как было страшно.

– Страшно? – удивленно взглянула на нее Татьяна Берестова.

– Страшно, Таня, страшно.

– Что же тут страшного?

Княжна Людмила подробно рассказала своей служанке-подруге прогулку свою с князем Сергеем Сергеевичем по парку, начало объяснения в беседке и крик совы после окончания объяснения на скамейке аллеи.

– Ха-ха-ха! – захохотала Таня.

Княжна вздрогнула. В этом хохоте ей вдруг послышалось сходство с хохотом, раздавшимся несколько часов тому назад в княжеском парке. Впрочем, это было на минуту. Княжне самой показалась смешной мелькнувшая в ее голове мысль.

– Чему ты смеешься?

Таня продолжала хохотать, но сдержаннее.

– Я не понимаю.

– Как же, барышня, не смеяться, совы испугались, точно маленькие дети.

– Если бы ты слышала!

– Сколько раз слыхала. Да и вместе с вами.

– Действительно, я тоже слыхала, но, значит, это вследствие другой обстановки.

– Расчувствовались… да разнежились.

Княжна густо покраснела. Она вспомнила о подаренном ею князю поцелуе, который скрыла не только от матери, но и от подруги детства.

– Он говорил с княгиней? – спросила последняя.

– Он приедет завтра делать предложение.

– Что же, поздравляю.

Княжне опять показалось, что ее служанка-подруга высказала это поздравление слишком холодно, но она снова осудила через минуту себя за подозрительность.

«Чего ей не радоваться… Если мы поедем в Петербург, я возьму ее с собою, – мелькнуло в голове княжны Людмилы Васильевны, – ей там будет веселее в большом городе».

Она сейчас же высказала эту мысль Тане.

– Ваша барская воля, – отвечала Татьяна Берестова.

– Опять, Таня… Что с тобой?

– Ничего… Я говорю, ваша воля.

– А самой разве тебе не хочется?

– Мне все равно…

– Все равно? – повторила княжна.

– Конечно… Где ни служить, в деревне ли, в городе…

– Но там же веселей.

– Господам.

– Всем.

– Какое веселье холопкам? Одна жизнь… – с горечью заметила Татьяна.

– Опять ты за старое… Холопка… Какая ты холопка, ты мой лучший друг.

– В деревне…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да очень просто… В городе у вас найдутся друзья богатые и знатные, вам ровня… Что я…

– Ты нынче опять не в духе…

– С чего же мне быть не в духе?

– Не знаю…

– Я говорю, что думаю… Вы заняты другим… Вы не думаете о жизни… А я думаю…

– Довольно, Таня… Я не хочу сегодня ни говорить, ни думать ни о чем печальном.

– Слушаю-с…

Княжна переоделась и пошла к ужину.

Таня вернулась к себе в комнатку. Когда она осталась наедине сама с собой, лицо ее преобразилось. Злобный огонь засверкал в ее глазах. На лбу появились складки, рот конвульсивно скривился в сардоническую улыбку.

– Вот как, ваше сиятельство, вы желаете получить меня в приданое. Вы делаете мне честь, будущая княгиня Луговая, избирая себе в горничные… Красивая девушка, хотя и видна холопская кровь… Для Петербурга это нужно… Посмотрим только, удастся ли вам это… – злобным шепотом говорила сама с собой Татьяна Берестова.

– Надо нынче повидать отца… – сквозь зубы продолжала она, – поведать ему радость семейства княжеского… Пусть позаботится обо мне, своей дочке…

Слово «отец» и «дочка» она произнесла со злобным ударением.

Княгиня и княжна между тем, обе успокоившиеся от охватившего их волнения, первая все же не ожидала такого скорого исполнения ее заветной мысли, а вторая первого признания любимого человека, мирно беседовали о завтрашнем визите князя и об открывающемся будущем для княжны.

– Увезет тебя молодой муж в Петербург…

– А ты, мама, разве не поедешь с нами?

– Куда мне на старости лет трясти себе такую даль кости…

– Мама… – умоляюще начала дочь.

– Может, когда устроитесь совсем, поднимусь да и приеду навестить, но чтобы совсем переселяться в этот Вавилон… Этого я не смогу… Я привыкла к своему дому, к своему месту…

– Мама, я возьму Таню…

– Таню… Зачем?

– Мне же будет нужна горничная… Я ей уже говорила.

– Что же она?

– Говорит, ваша барская воля.

– И только?

– Да, мне даже показалось, что она этому не рада.

– Мм… – произнесла княгиня.

– Вообще, она за последнее время стала какая-то странная…

– Замуж ее надо тоже выдать.

– Таню, замуж?.. За кого же?..

– За кого?.. За такого же дворового, как и она! – с невольной резкостью в тоне сказала княгиня. – Не графа же выбирать. Мало ли у меня холостых на дворне на нее заглядывается.

– Князь говорил, что она далеко не похожа так на меня… Он сказал, что это только кажущееся сходство… – вдруг заметила княжна.

– Конечно же… Для свежего человека это виднее… Мы так уже пригляделись к этой случайности…

– Он говорил, – продолжала княжна Людмила, – что все-таки в ней видна холопская кровь.

– Конечно, конечно… – подтвердила княгиня.

Из груди ее вырвался облегченный вздох. Надо заметить, что всегда, когда разговор между ею и дочерью касался Татьяны Берестовой, а это случалось почти каждый день, княгиня Васса Семеновна непрестанно боялась, что ее дочь задаст ей вопрос о причине такого необычайного сходства между ней, княжной, и ее дворовой девушкой. Хотя у княгини было приготовлено объяснение, но она все же думала иногда, что этот ответ не удовлетворит Люду и ее мысль начнет работать в этом направлении, а старые княжеские слуги, не ровен час, и сболтнут что лишнее. Особенно беспокоил княгиню этот вопрос со времени возвращения в Зиновьево «беглого Никиты».

Теперь она могла успокоиться. Мысль о сходстве действительно пришла в голову дочери, но она высказала ее не ей, матери, а князю Луговому; последний же в форме комплимента, разумеется, отрицал это сходство дворовой девушки с понравившейся ему княжной. Понятно, что княжна Людмила, увлекшаяся князем, поверила ему на слово, и вопрос для нее был решен окончательно – она к нему более не возвратится. Надо лишь не допустить ей взять Татьяну в Петербург. В светских столичных и придворных кругах не только сейчас обратят внимание на это поразительное сходство княгини и служанки, но даже начнут непременно делать выводы, близкие к истине.

– Если ты хочешь, мама, выдать ее замуж, то, значит, она должна будет остаться здесь?

– Конечно же, душечка.

– Я очень люблю ее.

– Если это так, то ты должна желать ей счастья. Неужели ты пожелаешь, чтобы она для тебя на весь свой век осталась в девках?

– Конечно же нет, но…

– Какое же но… Ты можешь выбрать себе девушку, даже двух или трех, из других… Мне же позволь позаботиться о судьбе Тани. Я ведь с детства воспитала ее как родную дочь… Ужели у меня нет тоже сердца… Хотя сходство ее с тобой и небольшое, но все же она будет несколько напоминать мне тебя… Я устрою ее счастье, будь покойна… Я ведь тоже люблю ее…

Деланная искренность княгини ускользнула от княжны Людмилы.

– Какая ты добрая, мама! – воскликнула она и стала покрывать руки княгини Вассы Семеновны горячими поцелуями.

XV. Предложение

Когда после ужина княжна Людмила Васильевна прошла к себе и, конечно, встретила ожидавшую ее Таню, она не преминула сообщить ей содержание своего разговора с матерью.

– Мне казалось, Таня, что за последнее время ты стала сомневаться в любви к тебе, как моей, так и мамы.

– Что вы, когда я сомневалась, – ответила та.

– Может быть, это мне только показалось, но все же я очень рада, что могу доказать тебе сегодня, что не только я – это ты видишь сама, – но и мама тебя очень любит.

– Я верю, верю…

– Нет, все-таки послушай, – и княжна Людмила передала почти дословно беседу со своей матерью за ужином.

– Я очень благодарю княгиню за это, – покорно и даже, как показалось княжне, с чувством ответила Таня.

– Вот видишь ли, видишь… Мне очень жаль расстаться с тобой, но я понимаю маму… Ей со мной и тобой сразу тяжело расстаться, и к тому же я не хочу мешать твоей судьбе, пусть мы будем счастливы обе.

– Благодарю вас, ваше сиятельство…

– Опять «сиятельство», ты неисправима, Таня.

– Виновата, я забыла.

– Скажи мне, Таня, откровенно, так же как я говорю обо всем с тобою. Тебе кто-нибудь нравится?

– Кто нравится? – с испугом спросила молодая девушка.

– Ну, кто-нибудь из наших мужчин?

– Каких мужчин, барышня?

– Ну, вот, например, Михайла, Сергей… Они холостые.

Михайла был дворецким, Сергей – выездным лакеем.

– А-а… Вы об этих…

В тоне Тани Берестовой прозвучало нескрываемое презрение.

– Скажи.

– Нет, никто не нравится.

– Я к тому это спрашиваю, что, если бы кто-нибудь тебе нравился, я бы сейчас сказала маме и ты тоже была бы невестой, как и я.

Таня улыбнулась.

– Зачем вам это?

– Когда чувствуешь себя счастливой, так приятно видеть и вокруг себя счастливых людей.

– Это правда… А когда несчастна, то счастливых людей видеть очень неприятно. Только усугубляет несчастье.

– Ты несчастна?

– С чего это вы взяли, – спохватилась Таня, – я просто к слову.

– А… Но как все-таки жаль, что тебе никто не нравится из наших.

– Странная вы, барышня, но если бы даже нравился, ведь и его спросить надо, нравлюсь ли я.

– Это само собою разумеется. Каждый из них будет счастлив, если бы имел надежду сделаться твоим мужем.

– Вы думаете?

– Конечно, ведь ты красивее наших дворовых девушек.

– Не по хорошу мил, а по милу хорош…

– Жаль, жаль… – повторила княжна, уже ложась в постель.

Таня вышла из ее комнаты и через девичью, не заходя в свою каморку, вышла на заднее крыльцо, спустилась с него и, быстро пробежав двор, очутилась в поле. Она вздохнула полною грудью.

– Ишь ты, ее сиятельство забота обо мне одолела, – со злобным смехом заговорила она сама с собою, пробираясь по задворкам деревни за околицу, – люблю ее, дочь мне будет напоминать… Судьбу ее устрою… Не хочешь ли замуж за дворового… Эх, ваше сиятельство, я и за князя вашего замуж выйти не захочу. Вот что!

Быстро пробежала она небольшую деревню и очутилась у Соломонидиной избушки. В окне светился тусклый огонек.

– Дома… – радостно прошептала Таня и уже без всякого страха, видимо по привычке, быстро вбежала по трем подгнившим и покосившимся ступенькам крыльца и отворила дверь.

Никита сидел на лавке перед лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Татьяны Берестовой, спокойно поднял голову при шуме отворенной двери, окинул ее проницательным взглядом.

– Здравствуй, Никита Спиридонович, – так было отчество «беглого Никиты», – сказала она.

– Здравствуй, красная девица… Что так запыхалась?

– Бегом бежала.

– Ишь, али очень я понадобился… Садись.

Таня села и несколько времени молча тяжело дышала.

– Сказывай…

– Князь завтра свататься приедет наконец! – каким-то надтреснутым голосом произнесла молодая девушка.

– Завтра… Ты откуда знаешь?

– Княжна сказала.

– Ей, значит, открылся…

– Сегодня.

Таня подробно рассказала Никите, со слов княжны Людмилы, обстановку первого признания и смех, их испугавший, который они приняли за крик совы.

– Совы!.. Как бы не так… – угрюмо сказал Никита. – Да разве совы при солнце кричат… Это «он» над ними потешается.

– Кто «он»? – спросила Таня.

– Известно кто, не к ночи будь помянут.

– А-а… – догадалась Таня.

– Да, по всему видно, что им судьбы своей не миновать…

– Не миновать… Какое уж не миновать… свадьбу, чай, быстро устроят, да и уедут в Питер… Поминай как звали…

– Ну, сейчас видно, что девка ты дура… Коли я сказал не миновать, так Никита Берестов, должна ты это знать, слова даром не вымолвит…

– Уж ты прости меня… Томит меня очень… Раздумье мучит, – заметила Татьяна Берестова.

– А ты плюнь и не думай, положись на меня…

Никита Берестов встал, тихо прошел несколько раз по избе и наконец сел на лавку рядом с Таней.

– Ты вот послушай лучше, что я тебе скажу.

– Для того и пришла… Сердце все выболело от злости.

Он придвинулся к ней еще ближе и стал говорить ей что-то пониженным шепотом. По мере того как он говорил, лицо Татьяны Берестовой прояснилось, на губах радостно-злобная улыбка сменялась улыбкой торжества.

– Эх, кабы все это так и сделалось! – воскликнула она.

– Сделается как по писаному, – ответил вслух Никита и снова стал шепотом говорить Татьяне.

Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в прекрасном расположении духа.

Второй туалет княжны, после утреннего чая, занял в этот день больше времени, чем обыкновенно. Княжна Людмила считала себя невестой и старалась тщательнее обыкновенного одеться для своего жениха. Одно совещание о выборе платья занимало более получаса времени. Таня проявила весь свой вкус, отнять которого у нее было нельзя, и княжна Людмила осталась совершенно ею довольна. У нее даже снова мелькнула мысль, нельзя ли как-нибудь уговорить маму отпустить Таню в Петербург. Она там может выйти замуж за одного из лакеев князя Лугового, лакеи эти, как петербургские, конечно, франтоватее и лучше деревенских и кто-нибудь из них может приглянуться разборчивой дворовой девушке.