Алтарь Отечества. Альманах. Том I

Поскольку некоторые бойцы ещё не достигли нужных результатов, он начал возмущаться, но ругал не тех, кто отстаёт, а меня, будто я плохо веду учёт. Вот так…

В конце ноября стали практиковать двухдневные и трёхдневные учебные походы. Мы увидели, что деревни в окрестностях Орловского большие, поэтому находятся одна от другой на значительном расстоянии. И все пустые. Лишь в декабре стали появляться беженцы из западных областей и заселять дома, но прибывало переселенцев немного.

Перед одним из таких походов нам выдали тесто для приготовления горячего блюда – клёцок. Быть моим компаньоном по приготовлению обеда изъявил желание политрук роты, человек лет тридцати-сорока, вроде бы добрый, но эта доброта почему-то не располагала к нему. Я и понятия не имел, как готовить эти клёцки. По-видимому, кулинарные познания и навыки моего компаньона были на том же уровне, так что это дело он полностью доверил мне, даже совета никакого не дал. Я нагрел в котелке воду, пустил туда тесто, весь кусок; довел содержимое до кипения и подержал некоторое время в этом состоянии. Приготовившись обедать, мы увидели, что тесто опустилось на дно и при высокой температуре подгорело. Нам с политруком пришлось есть какую-то баланду, от которой неприятно пахло горелым. Посмеялись, и всё. Про себя я подумал: политрук расположен ко мне.

Однако спустя года два работник штаба А. ЗЕЛЕНОВ, который раньше был в нашем батальоне и знал меня, сказал мне, что я длительное время был под наблюдением, и что наблюдение уже прекращено. Очевидно, когда-то я необдуманно что-то ляпнул и попал на заметку.

Около 20–25 декабря 1941 г. объявили, что нам предстоит длительный поход, в который мы должны забрать всё индивидуальное имущество… Через три дня мы пришли в город Энгельс, погрузились в телячьи вагоны и поехали… А куда – в таком случае не говорят: военная тайна.

Как оказалось, я покидал тогда Автономную республику немцев Поволжья навсегда. Позже мне иногда приходила в голову мысль побывать в тех местах, но случая такого не представилось.

Приехали мы в подмосковную Малаховку. Наш батальон разместился в здании школы, находящейся недалеко от станции. Здесь, кроме прочего, стали заниматься парашютным делом и прыжками с парашютом.

Первый прыжок

Ещё в Орловском мы учились правильно приземляться, прыгая с четырёхметровой вышки. В Малаховке ознакомились с устройством парашюта, учились правильно укладывать его, прыгали с парашютом с вышки, а затем и с самолёта.

То восторженно-уважительное отношение к парашютному спорту, которое было воспитано до войны, сменилось озабоченностью и некоторым страхом. Дело в том, что почти каждый раз в ходе тренировочных прыжков батальона (около 600 человек) один-два человека разбивалось, так как парашют «шёл колбасой», т. е. не раскрывался. Причины нам не объясняли, можно лишь предполагать, что допускались ошибки при укладке парашюта, незамеченные инструктором.

Первый прыжок запомнился больше остальных. Прыгали мы с самолёта «ТБ-7» через люк в его «брюхе».

…Нервы предельно напряжены. Но силы воли хватает, чтобы заставить себя делать то, что нужно. Вот подходит моя очередь, и я приближаюсь к люку. Он в это время закрывается, так как самолёт начинает разворачиваться. Я жду. Сам я ничего не замечаю, но боец ОГАРЁВ, который находился поодаль с противоположной стороны люка и смотрел на меня, потом рассказывал, что у меня из-под шапки стекали капельки пота. А в самолёте было холодно.

Наконец, люк раскрывается, я быстро зацепляю карабин шнура, который должен при моём падении выдернуть чеку, чтобы раскрылся чехол, в котором находится уложенный парашют, и проваливаюсь в люк. Всё происходит, как должно, и через секунду я чувствую рывок: парашют раскрылся и затормозил моё падение. Самочувствие: как будто я весь чем-то был стиснут, и вот то, что меня сдавливало, отпадает слоями, напряжённость отступает, её сменяет радостно-торжественное состояние. Приятно смотреть вниз на домики, на маленьких человечков, очень медленно движущихся по дороге, на лес, темнеющий вдали.

Только на земле я замечаю, что у меня нет одной рукавички (они с помощью шнурка пристёгивались к пуговицам на рукавах десантной куртки): видимо, в люке она зацепилась за что-то и оторвалась. Но в данный момент это меня не беспокоит, не снижает настроения. Вопреки моим ожиданиям и предположениям, последующие прыжки не были в смысле психологической нагрузки более легкими, чем первый.

Последний день в Сталинграде. В конце сентября 1942 года нашу 37-ю дивизию сняли с обороны на Дону и на автомашинах через Камышин доставили на левый берег Волги под Сталинград. Дивизия носила звание Гвардейской, в неё входили 109-й, 114-й и наш, 118-й Гвардейские полки и более мелкие подразделения. В ночь на 2 октября мы переправились на катерах и лодках (под обстрелом со стороны противника) в город и заняли оборону в районе тракторного завода. Наш полк провоевал здесь пять с половиной недель. 109-й и 114-й полки перестали существовать как боевые единицы ещё раньше. Командовал полком подполковник КОЛОБОВНИКОВ, который в конце октября был ранен (кто его сменил, – не знаю). Потери были так велики, что пополнение прибывало почти каждую ночь.

Последним сталинградским днём для 118-го полка стало 11 ноября. В этот день рано утром начался усиленный артиллерийский обстрел наших позиций.

Затем появились вражеские самолёты и начали бомбить, причём, входя в пике, включали сирены, издававшие отвратительный оглушающий визг. Наши самолёты в эти дни не осмеливались даже появляться в сталинградском небе. Хотя у нас были глубокие окопы, артобстрел и бомбёжка нанесли нам потери в живой силе. На оборону мобилизовали всех, кто мог держать оружие.

Потом немцы предприняли атаку. Мы ответили дружным огнём. Атаку отбили. Последовала новая атака. Отбивая её, применили не только оружие, но и гранаты, и враг снова сник. Командир батальона скомандовал: "В атаку!", но вражеский огонь был настолько плотен, что никто не отважился оставить окопы. Здесь придётся сделать отступление в изложении.

Солдаты отказывались подниматься в атаку ещё и потому, что понимали бессмысленность, и даже вред, таких атак: опрокинуть немцев сил у нас нет, то есть, наши позиции останутся прежними, а потери в людях мы понесём. К сожалению, тактика, предусматривающая такие атаки, сохранялась до середины 1943 года.

Как первый пример ведения войны по-новому, запомнились бои, в результате которых был взят Севск, в августе или начале сентября 1943 года. Дивизия, разумеется, не только она, подошла к городу и заняла оборону, старались укрепить позиции как можно надёжнее. И никаких атак с нашей стороны не было. А между тем чувствовалось, что сюда прибывают и прибывают силы… Немцы как-то пытались атаковать наши позиции – мы дали отпор, противник понёс существенные потери в людях. А к нам силы всё прибывали и прибывали… И вот в один прекрасный день, утром, вся поверхность земли окрест, кажется, стала извергать артиллерийские снаряды. Ничего подобного раньше видеть не приходилось. Артподготовка кончилась – всё небо усеяли наши самолёты, сбрасывая бомбы на вражеские позиции. Когда они отбомбились, пошла вперёд пехота. И Севск был взят с небольшими людскими потерями. Последовал мощный рывок вперёд.

Вернёмся в Сталинград… Около середины дня меня ранило осколком в правую ногу повыше колена. Увидев кровь, я на мгновение потерял сознание, но, напрягши волю, сумел выйти из обморочного состояния. После перевязки мы вдвоём с другом доползли с передышками до командного пункта полка в небольшом углублении недалеко от берега Волги. Здесь же, пониже, находилась санрота.

Из рассказов однополчан позже я узнал следующее. Вражеские атаки не прекращались. Смертельно был ранен комиссар полка. Его перенесли в блиндаж. Немцы продвигались вперёд. Подходы к блиндажу стали простреливаться врагом. Были три пытки вынести тело комиссара, но все они кончились трагически.

Бойцов становилось всё меньше, сдерживать врага было всё труднее и труднее, отходили к Волге и влево (если стоять спиной к Волге): нашим соседом слева была 13-я Гвардейская дивизия генерала А. И. РОДИМЦЕВА.

С наступлением темноты бой прекратился.

Собралось нас внизу на берегу Волги человек двадцать, некоторые ранены. Что стало с тяжелоранеными, мне неизвестно. Из офицерского состава остался только старший лейтенант ЛАЗАРЕВ, работник штаба полка. Он и организовал сбор оставшихся, а потом повёл нас на переправу 62-й Армии. По какой-то причине мы остановились на командном пункте 13-й дивизии. Там пытались нас задержать и поставить на оборону, поскольку положение 13-й дивизии осложнилось: правый фланг оголился. Однако Лазарев отклонил предложение – возможно, он имел указания от вышестоящего командования – и повёл нас на указанную выше переправу, которая находилась в трёх-четырёх километрах вниз по Волге. Путь к ней мне был хорошо знаком: не раз по ночам приходилось ходить туда за боеприпасами – таскали их на горбу. И сейчас, как и в прошлые походы, на берегу видны следы дневных бомбардировок: разрушенные сооружения, какие-то горевшие предметы, неубранные убитые, тлевший труп человека.

На переправе нам какое-то время пришлось ждать катера. Одеты мы были по-летнему – в гимнастерках. А ночь выдалась холодная. Уже на берегу мы стали зябнуть. Подошёл катер, и мы расположились на металлической палубе. Пересечь Волгу – размышлял я – потребуются минуты, так что скоро мы окажемся в помещении и согреемся. Однако минут через двадцать я понял, что катер идёт куда-то вверх по Волге. Я уже дрожал от холода. А потом охватила тревога: я замёрзну здесь, на палубе. Давало о себе знать утомление и нервное напряжение. Дальше я то впадал в забытье, то сознание прояснялось.

Часа через полтора или два катер подошёл к какому-то берегу; кругом темно. Я закоченел и никак не могу подняться, раненая нога разболелась. Меня подняли двое солдат, перевели по зыбучему мостику и посадили на землю. Снова мрачная мысль: замёрзну. Потом опять те двое взяли меня под руки и провели в помещение, неярко освещенное. Я почувствовал тепло, а когда осмотрелся, то понял, что попал в землянку – огромную, тёплую, с нарами, застланными толстым слоем соломы. Стало ясно, что опасность миновала. Забрался на нары в солому и заснул как убитый.

Разбудили меня санитары часов в десять на другой день. От них я узнал, что катер вёз нас вверх по Волге до Ахтубы, да по ней прошёл ещё километров двадцать.

Был врачебный осмотр. Рана у меня оказалась не такой серьезной, как мне представлялось.

Остатки 37-й Гвардейской стрелковой дивизии находились на левом берегу Волги, около Красной слободы, до конца декабря 1942 года. Возможно, считались резервом на случай осложнения обстановки в Сталинграде. Лишь в конце декабря мы пошли на ближайшую станцию и по железной дороге отправились в г. Балашов Саратовской области на формирование. Для нас сталинградская эпопея закончилась. А потом ещё долго являлась во снах, в частых воспоминаниях.

С донесением в Бычки

В Балашове дивизию пополнили, мы отдохнули, получили новое обмундирование. В начале февраля 1943 г. по железной дороге поехали на фронт. Выгрузились в Ельце и сразу же своим ходом двинулись на Ливны. Боёв здесь не было, кто-то до нас освободил эти места. Когда Ливны остались позади, начались бои, причём противник не выдерживал нашего натиска и отступал, так что мы довольно быстро продвигались на запад. Освободили в Курской области Фатеж, Пальцево, Дерюгино, Бычки, прошли лес за Бычками и остановились надолго: иссякли силы.

Февраль выдался ветреным, снежным, дороги заносило, и хозяйственные службы отставали. Солдатам долго не меняли бельё, не было бани. У нас завелись вши и очень беспокоили, а средств борьбы с ними не было. Оставалось одно: мы углубляемся в лес, разводим костёр, снимаем бельё и прожариваем его над огнём. Но пламя колеблется, то ниспадает, то поднимается и не столько уничтожает зловредных насекомых, сколько прожигает ткань. Появились даже единичные случаи заболевания тифом: в подразделении от тифа умер боец СЕДЛЯР. Тогда все зашевелились: появились машины «вошебойки», в которых прожаривали одежду, для нас стали регулярно устраивать баню и менять бельё. И вшей победили.

Так вот, когда «вошебоек» и прочего ещё было, послали меня с пакетом к командиру полка подполковнику ПОЛЯКОВУ, уехавшему в Бычки в баню. Подполковнику Полякову было лет пятьдесят. В полку его очень любили за справедливость и природный ум. Он погиб в боях за Речицу осенью 1943 года – подорвался на мине.

Дело было к вечеру. Я дошёл до деревни и разыскал дом, где остановился командир полка. Передал пакет. Лейтенант АНТОНОВ, адъютант командира полка, наверное, меня пожалел, так как мне предстоял обратный семикилометровый ночной путь лесом, и оставил ночевать. Положили меня на лавку, какие были в старинных крестьянских домах. На эту же лавку лег и лейтенант Антонов. Мы оказались голова к голове с промежутком с полметра.

Утром я встал, оделся и вышел на крыльцо. Там стоял адъютант, держа в левой руке свою гимнастёрку, и пальцами правой руки что-то снимал с неё. Я попросил у него разрешения идти и, получив, попрощался и отправился в расположение своей части. И только дорогой, обдумывая всё происшедшее, я сообразил: ведь лейтенант, вероятно, снимал со своей гимнастерки вшей, которые перебежали с меня. Со стыда я был готов провалиться сквозь землю: разве место мне было на лавке неподалеку от лейтенанта!

В валенках по грязи

Когда в Балашове готовили нас к отправке на фронт, интенданты, по-видимому, решили облегчить свою жизнь и выдали нам не только валенки, но и летнюю обувь – ботинки, которую мы положили в вещмешок.

Как уже говорилось, из-за снегопадов и метелей дороги испортились, поэтому тылы отставали, нередко возникали перебои в обеспечении бойцов питанием. А пословица гласит: "Голодный рыщет, хлеба ищет". Настоящего хлеба тогда в деревнях мы не видели, но что-то чёрное, отдалённо напоминающее хлеб хотя бы формой у деревенских жителей было. А деревни на пути попадались часто, в некоторых приходилось останавливаться на ночь. Смотришь – едят хлеб. У тебя ещё сильнее разгорается аппетит. Но даром никто не даст. Вот если обменять… Отдаёшь, скажем, рубашку, если есть лишняя, а чаще всего – ботинки, которые пока не нужны.

Пришла весна, стал таять снег, побежали ручейки, появилась грязь… А ботинок у солдат нет. И часто можно было наблюдать такую картину: деревня Бычки, апрель, теплый солнечный день. Снег уже сошёл. Мы идём по грязи в валенках, жители смотрят и смеются… Так на фронте трагическое шло рядом с комическим.

Вскоре солдат всё же обули в ботинки, а валенки забрали у них. Вероятно, нелегко было сделать это: ведь по учётным данным ботинки у солдат есть, а фактически их нет. Наверное, кому-то и ответить пришлось. Зато урок пошёл впрок: после этого уже никогда не обременяли вещмешок солдата второй обувью.

Бомбёжка

Осенью 1943 года, кажется, в сентябре было ещё тепло, наши части форсировали реку Сож и закрепились на её правом берегу. Враг никак не мог смириться с поражением и предпринимал отчаянные попытки сбить нас с плацдарма, нещадно бомбил с чисто немецкой настойчивостью. Взрывы, взрывы, взрывы…

Был у нас боец ШУМКОВ, светловолосый, невзрачный парнишка, в прошлых боях уже получивший контузию. В один из налётов вражеских самолетов мы бросились в окоп. Шумков оказался рядом со мной. Он страшно волновался, поднимался, метался по окопу. Я тоже, конечно, не был спокоен, но держал себя в руках. Его волнение как-то передалось и мне. Тогда я схватил Шумкова за руку, повалил его в окоп и прижал своим телом, чтобы он не рыпался. Так мы и пролежали благополучно, пока вражеские самолёты не отбомбились.

Мы втроём – МЕЩЕРЯКОВ, Шумков и я – укрылись в блиндаже. Одна из бомб упала слишком близко, перекрытие частично рухнуло. Мещеряков остался жив-невредим, мне царапнуло ягодицу, а Шумкову раздавило грудь, и он умер. Видно, не судьба была ему жить.

Отступление

Осеннее наступление 1943 года продолжалось. Была освобождена Речица, в связи с этим 37-я Гвардейская стрелковая дивизия стала называться Речицкой. Мы успешно продвигались на северо-запад. Уже шли разговоры, что мы вот-вот войдём в Паричи, и нас предупреждали, чтобы мы были осторожны, так как продукты в Паричах могут быть отравленными. Однако до Парич мы не дошли, видимо, не хватило силёнок, и остановились, заняв оборону, километрах в восемнадцати от них. Сначала обстановка здесь была спокойная. Но как-то в декабре совершили налёт вражеские самолёты, сбросили много бомб. Особого вреда, правда, не причинили, разговоров о людских жертвах я не слышал.

Следующее событие, нарушившее спокойствие, произошло недели через три, утром, когда наши полевые кухни весело дымились, и мы предвкушали завтрак: над нами на небольшой высоте со свистом стали пролетать немецкие снаряды. Кухни быстро потушили, запрягли в них лошадей. Не знаю, по чьей-то команде или без всякой команды мы стали спешно отходить в направлении Озаричей. Чувствовали себя неважно: хотя мы пока под вражеский огонь не попали, если не считать трех-четырёх снарядов, разорвавшихся поблизости от моста через речку, по которому мы проходили, но обстановка была такова, что можно ждать, чего угодно. Кроме того, казалось, что выстрелы и разрывы снарядов слышны слева и справа уже впереди нас, т. е. создавалось впечатление, что нас обходят, окружают. Возможно, так было, поэтому, наверное, мы и отступали, не оказывая особого сопротивления.

Остановились мы поздно вечером. Узнали, что один из батальонов нашего полка попал в плен. Судьба этого батальона интересна, необычна: в ходе летнего наступления 1944.г. он был нами освобождён и влился в наш, то есть, в свой же полк. Это почти небывалое дело. Ночью немцы активность не проявляли. Воспользовавшись этим, наши командиры сумели быстро перегруппировать силы. Утром уже враг был остановлен. Но высокому командованию, видимо, стало совершенно ясно, что наше наступление выдохлось. Мы заняли оборону и находились в таком состоянии – в разных местах в районе Озаричей – около семи месяцев, до летнего наступления 1944 года.

Гибель Стеценко и Ботякова

В июне 1944 года началось наступление наших войск в Белоруссии. Быстро взяли Осиповичи, захватив в качестве трофеев много продовольствия, так что солдатам было чем полакомиться. Наше продвижение вперёд было столь стремительно, что немцы иногда не успевали убежать и оказывались в окружении.

…Мы пешком, как положено пехоте, движемся в сторону Несвижа. Неприятель где-то впереди, изо всех сил старается оторваться от нас, как мы когда-то стремились оторваться от него. Настроение у нас бодрое, победное, хотя чертовски устали, да и в баню бы сходить не мешало.

Однако через некоторое время начинаем чувствовать какую-то ненормальность обстановки, хотя никто ничего не говорил. Вот свернули с дороги в поле, прошли километра два, потом взяли влево к кустарнику в низине… Остановились… Каким-то чутьём улавливаем, что эта остановка неслучайная. Все в напряжении, но вопросов никто не задаёт… Вот повернули к лесу, подошли к нему и двинулись по широкой лесной дороге… Вдруг свернули на узкую дорогу. В глухом месте остановились. Тут поужинали и остались на ночь.

Утром выбрались на широкую дорогу, вышли из леса, направились к той дороге, по которой вчера шли в западном направлении, и продолжили путь по ней. Часа в три дня сделали привал. И тут узнали о трагедии. Накануне с утра помощник командира полка по тылу майор СТЕЦЕНКО и начальник какой-то хозяйственной службы капитан БОТЯКОВ, а так же старшина СИГАЕВ поехали на машине в расположение тыла дивизии и не вернулись. На другой день в штабе полка стало известно об их могиле. Вероятно, их похоронила какая-то трофейная команда – в задачи этой команды входили и похороны убитых. По взятым у них документам трофейная команда установила имена погибших и номер части и сообщила в полк. Послали машину, людей, они раскопали могилу, и тела погибших привезли в полк. Стеценко, Ботяков, Сигаев были зверски избиты: глаза выколоты, на теле ножевые раны, у майора перебиты кости ног.

Оказалось, что по пути в расположение тылов дивизии они встретились с вражеским подразделением, которое пробивалось из окружения. Возможно, с тем же, избежать случайной встречи с которым сумели мы, уйдя в лес.

Хоронил Ботякова и Стеценко весь полк со всеми воинскими почестями. К сожалению, названия населенного пункта, где это происходило, я не запомнил.

Но это ещё не всё! Старшина Сигаев каким-то образом остался жив – вероятно, сумел убежать. Спустя некоторое время он прислал в наш полк письмо с одного из Украинских фронтов, номер его не помню. Содержание письма осталось неизвестным мне.

Дай душе волю – захочется поболе или За малым погнался – большое потерял

В книге «В круге первом» (гл.8) Александр Исаевич СОЛЖЕНИЦЫН пишет, что он воевал, в частности, «на плацдарме северней Пултуска», а также в Грауденце. По этим же военным дорогам шёл и 118-й полк. Грауденц был окружён нашими войсками, однако бои в нём были длительными и очень тяжёлыми, немцы отчаянно сопротивлялись. Читая указанное место в романе А. И. Солженицына, я вспомнил о судьбе одного однополчанина.

Была в нашем полку батарея 76-мм пушек, и служил в ней лейтенант СУМБАДЗЕ, общительный, весёлый человек среднего роста, из-под офицерской фуражки падал на лоб чёрный чуб. Красивым его едва ли можно было назвать, но его лицо всегда оживляла привлекательная улыбка. В Грауденце он повадился ходить на передовую, а иногда и немного подальше. Это не было выполнением служебного долга: в батарее он отвечал за обеспечение пушек боепитанием и, может быть, за их техническое состояние. Дело в том, что город этот был богатый. И привлекали в нем лейтенанта-артиллериста трофеи. Вероятно, он рассчитывал выжить на войне и заботился уже об устройстве своей послевоенной жизни. Так вот, он и повадился ходить туда… Ходил, ходил, да и перестал. Потому что однажды не вернулся. А что с ним случилось, точно неизвестно. Одни говорили, что погиб во время нашего артобстрела, другие – что его схватили немецкие солдаты вместе с трофеями…

Одержал победу

Сотрудники и студенты Ярославского пединститута собрались в актовом зале на торжественное заседание, посвященное Дню Победы. С докладом выступает доцент З. И. РОГИНСКИЙ. В качестве иллюстративного материала он широко использует и личный боевой опыт, показывая, как мудро и мужественно он сражался.

Вел заседание директор института Николай Григорьевич Чванкин, человек умный, находчивый, острослов. Когда Рогинский закончил своё выступление, Николай Григорьевич подвёл итоги сказал:

– Товарищи, мы выслушали интересный доклад Зиновия Иосифовича о том, как он с помощью Советской Армии одержал победу над немецко-фашистскими захватчиками.

Зал ответил дружным смехом и дружными аплодисментами. Осталось только неясным, кому они предназначались.

2007

Иван Петрович Никонов

Иван Никонов. 26 апреля 1940 год. Перед окончанием Военно-морского авиационно-технического училища им. В. М. Молотова.

26 июля 1940 год. г. Ейск.

Иван Петрович вспоминает

Я родился 10 апреля 1919 года в селе Топки Лев-Толстовского района Липецкой области. (Недалеко от моего родного села на станции Астапово в 1910 году умер Лев Николаевич Толстой – отсюда название местности). Мой отец, Никонов Пётр Иванович, не пил и не курил. Получал он 70 рублей в месяц.

В 1935 году я вступил в комсомол. В 1937 году окончил Гагаринскую среднюю школу.

С 1 сентября 1937 года по 31 августа 1938 года работал учителем 3 класса Гагаринской начальной школы. Первые классы таким молодым учителям не доверяют.

16 сентября 1938 года сдал экзамены в Военное морское авиационно-техническое училище имени В. М. Молотова в городе Пермь.

Зарплата моя в то время составляла 193 рубля в месяц при стоимости 1 килограмма сахара 90 копеек; 1 кг колбасы 2 рубля; пол-литра водки «Столичная» – 2 рубля 97 копеек.

10 марта 1941 г. г. Ейск. Дыхание войны уже ощущалось…

В мае 1940 года нарком Военно-Морского Флота присвоил мне звание звание воентехника II ранга. В должности техника-инструктора я был направлен в Военно-морское авиационное училище имени И. В. Сталина в город Ейск Краснодарского края. В этом, единственном в стране готовящем лётчиков для морской авиации, лётчик-инструктор лейтенант ПРОНЧЕНКО В. П. учил 12 человек курсантов летать. Я учил их готовить самолёт к полёту, знакомил с устройством самолёта, двигателя. Учил курсантов – будущих лётчиков – летать на исправном самолёте.