Рабыня Малуша и другие истории

– А как же Владимир Георгиевич и Капитон? – испуганно спросила Аглая.

– Не волнуйся, без командира поезд не уйдет, – ответила собеседница. – Не-бойсь, в штабном вагоне текущими делами занимаются.

И действительно, через какое-то время дверь купе открылась и вошли полковник и его денщик.

– Все в порядке? – спросила мужа Мария Игнатьевна.

– Да, кажется, ничего и никого не забыли, – ответил тот. – А не пообедать ли нам? Что-то я проголодался…

Аглая и Капитон тотчас начали развязывать узел с провизией и раскладывать ее на столе.

За окном вагона медленно проплывали неказистые домишки, крытые соломой, – последние одинокие жилища окраины оставляемого города…

А дальше за окном, вплоть до самого вечера, тянулась бесконечная степь, навевавшая только уныние и какую-то гнетущую безысходность…

На ночь полковник и Капитон устроились спать на верхних полках, оставив нижние женщинам. На недоуменный взгляд Марии Игнатьевны муж пожал плечами и просто сказал:

– Не спать же беременной наверху! Не приведи, Господи, еще случится неприятность, беды не обернешься…

Утром за завтраком Мария Игнатьевна ткнула вилкой в сторону окна и спросила мужа:

– Что там происходит?

На околице какой-то деревушки отряд вооруженных людей вел невысокого худого парнишку в красноармейской форме. Тут же стояли равнодушные ко всему селяне, с каким-то подавленным настроением лениво рассматривающие странную процессию.

– Куда его ведут? – тихо спросила Аглая Капитона.

– Знамо дело, куда, – отведут за гумно и шлепнут, – также шепотом ответил он.

– Совсем еще молоденький, – Аглая прижала уголок платка к глазам. – Жить бы еще да жить ему…

– Небойсь, бедолаге надоело воевать, он и пробирался домой к мамке, – продолжил Капитон. – А его посчитали за лазутчика. Ну, и по законам военного времени…

– А его мамка ждет, молится, чтобы вернулся, – покачала головой девушка.

– Бог-то нынча отвернулся от нас, – проворчал денщик. – У него, видать, голова кругом пошла от наших безобразиев.

На одном из полустанков поезд остановился, – требовалась погрузка дров в тендер и заправка паровоза водой.

Пользуясь случаем, солдаты и офицеры вывалили из вагонов, – всем хотелось размять уставшие от тряски и неподвижного сидения ноги. Возле вагонов тотчас возникло оживление, – кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то мочился на колеса вагонов.

– Мы тоже, пожалуй, выйдем, разомнем затекшие ноги, – начала было Мария Игнатьевна, но Владимир Георгиевич остановил ее:

– Подожди, я ознакомлюсь с обстановкой и дам необходимые распоряжения.

Он встал и направился к выходу из вагона. Поднявшемуся было и собравшемуся сопровождать его денщику он приказал:

– Оставайся с женщинами. Отвечаешь за них.

– Слушаюсь, – нехотя пробормотал тот.

Через непродолжительное время в купе заглянул поручик Афанасьев, которого за его молодость жена полковника звала просто Васечкой, отчего щеки офицера каждый раз наливались румянцем.

– Мария Игнатьевна, господин полковник разрешил вам выйти из вагона, но далеко не отходить, – отдал он для чего-то честь. – Мне с денщиком поручено сопровождать вас.

– Ну, с такой охраной мы, как за каменной стеной, – ласково улыбнулась ему женщина.

У вагонов наблюдалась толчея. Через два вагона от штабного, несколько солдат столпились вокруг офицеров и что-то говорили на повышенных тонах. Но смысла разговора было не разобрать.

– Что там происходит? – поинтересовалась Мария Игнатьевна, обращаясь к поручику.

– Среди солдат появились смутьяны, – пояснил он. – Как в стаде, всегда отыщется паршивая овца.

– Ну, зачем вы так, Васечка, – ласково упрекнула его Мария Игнатьевна. – Это же люди, а не скот.

– Простите, – извинился молодой человек.

В это время паровоз издал длинный гудок, и вдоль состава, переходя от вагона к вагону, понеслась команда: «По вагонам!»

Когда поезд наконец тронулся, в купе вернулся Владимир Георгиевич. Сняв фуражку, он присел на скамью и отер лоб платком.

– Что там было? – спросила его жена.

– Разброд начался в солдатской массе, – ответил он.

– Расстрелять зачинщиков, – не сдержался стоящий в створе двери поручик.

Полковник посмотрел на него долгим взглядом и тихо произнес:

– Вы свободны, голубчик. Отправляйтесь к себе.

Когда тот вышел, закрыв дверь, Владимир Георгиевич устало проговорил:

– Мальчишка… Радикалист… Не думает, что каждого солдата дома ждут родные – родители, жены, дети. А их увозят все дальше от родного дома, в полную неизвестность. Этак всех порасстреляем, а с кем воевать будем?

– Они же присягу давали, – робко произнесла Мария Игнатьевна.

– Присягу? – раздраженно проговорил полковник. – Кому? Императору? – Он отрекся от трона. Временному правительству? – Где оно? Сейчас в каждом заштатном городишке, в каждой деревне непременно сидит какой-нибудь штафирка, объявивший себя временным правителем, местечковым Наполеоном.

– Что же будет? – тихо спросила его жена, положив руку на плечо мужа.

– А ничего хорошего, – махнул тот рукой и, устало прислонившись к стенке вагона, прикрыл глаза.

В Бахчисарае, где остановился полк, ожидая пополнения, квартирмейстеры определили для полковника и его жены старинный дом из дикого камня, оштукатуренного и побеленного с внешней стороны. Дом имел два этажа и был похож, скорее, на саклю и принадлежал, видимо, зажиточному крымскому татарину.

В комнате, служившей, видимо, спальней, на полу лежали не совсем новые, но чистые ковры, вдоль стен расставлены низкие диванчики с мягкими валиками и подушечками. Перед каждым диваном стоял низкий полированный столик с вазами и фруктами в них.

– Это что, гарем местного купчика? – с иронией спросила Мария Георгиевна мужа.

– Да кто их знает, этих крымчан с их обычаями, – махнул рукой тот.

– А хозяева где? – не отставала жена. – Выгнали?

– Как ты могла подумать, дорогая? – слегка обиделся на жену полковник. – Им платят неплохие деньги из полковой казны. Ради этого они готовы жить хоть в пещерах Чуфут-Кале.

– Кстати, Володя, могу я посетить ханский дворец и побывать в крепости? – посмотрела она на мужа.

– На Чуфут-Кале можно организовать экскурсию, – ответил он. – Завтра я распоряжусь, чтобы тебя сопроводил офицер и пара рядовых. А вот в отношении ханского дворца, право, не знаю. Возле него лагерем встал батальон крымских татар. Экие янычары – никого не подпускают к ханской резиденции.

– Но я хотела бы увидеть «фонтан слез», так красочно описанный Пушкиным.

– Да его смотреть – только разочаровываться. Так, из трубочки в стене капает по капле водичка в раковину. И все…

– Почему капля по капле? – удивилась жена. – Если фонтан, то он должен фонтанировать!

– Здесь очень плохо с водой. Вот хан и экономил, – усмехнулся полковник.

– Но, судя по Пушкину, он должен напоминать девичьи слезы…

– Это уж Пушкин нафантазировал, использовал поэтический прием, местную легенду, не более того.

– Тебя ожесточила армия, – не видишь никакой романтики.

– Какая тут романтика, когда вся страна кровью умывается, а брат брату, сын отцу юшку пускает, не раздумывая…

– Господи, за что нам все это? – почти простонала женщина.

– Повторяется судьба римской империи. Сначала к руководству огромной империи приходят бездарные политики, которых сменит ожесточенная диктатура. Потом диктатора убьют, и начнется драка за власть. В конце концов верх возьмут алчные и циничные люди, обеспокоенные исключительно жаждой личного обогащения, что приведет к распаду империи. Она рухнет, как карточный домик…

– А как же народ?

– А народ будет занят личным выживанием, произойдет распад коллективного сознания. Каждый будет думать только о себе, стараясь сохранить собственное эго.

– Но это же возврат к рабству! Совсем недавно император Александр II освободил народ от крепости…

– История движется по кругу, повторяя одни и те же этапы развития, каждый раз во все более извращенном виде. А прогресс ускоряет все процессы, в том числе исторические. Мне представляется, что грядущее рабство будет выглядеть, если можно так выразиться, более «цивилизованно» и станет называться «демократией». Формально человек будет свободен, но в то же время все результаты его труда станут нагло и бесцеремонно отбираться новыми бесжалостными нуворишами, оставляя работникам только минимум для поддержания жизни.

– Ты нарисовал страшную перспективу…

– Э, матушка, да ты сама видишь эту перспективу!..

На третий день пребывания семейства в Бахчисарае произошло важное событие, сыгравшее немалую роль в их судьбе. Ближе к обеду из Джанкоя прискакал их сын Александр, отпросившийся у командования на свидание с родными.

Радости родителей, казалось, не было предела. Мать постоянно стремилась прижаться к сыну, погладить его и не могла насмотреться.

Семейство расположилось в диванной комнате. Аглая в летней кухне во дворике готовила обед, Капитон чистил, кормил и поил коня сына полковника.

– Как они тут живут? – усмехнулся Александр, присаживаясь на низенький диван. – Ноги некуда деть…

– Так они же вкушают полулежа, – заметил отец. – Ну, давай без лирики. Расскажи, что деется на фронте в восточном Крыму?

– Ситуация крайне тяжелая, – начал рассказывать тот. – Мы срочным порядком направляемся в сторону Сиваша. Там банды Махно переправились вброд через пролив…

– Прости, как это – вброд? Это же не деревенский ручеек, – удивился отец.

– Отгонный ветер отжал воду и обмелил пролив. Вот они и перешли, как Моисей с иудеями через море.

– Где же были наши части?

– Прозевали, не ждали, что такое возможно.

– Вот она, российская расхлябанность! Из-за дурных командиров гибнут люди и летят к чертям собачьим все тщательно спланированные в штабах операции!

– Володя! – укоризненно покачала головой Мария Игнатьевна.

– Ах. Полно, какие уж тут церемонии, – отмахнулся тот.

– Самое плохое, что в частях началось брожение среди солдат, участились случаи дезертирства, – продолжил сын.

– Ловят? – спросил отец.

– Да куда там. Не имеет смысла распылять силы, да и где их искать, в этих диких горах? Грабят русские села, татарские не трогают, – те организовали отряды самообороны и вышибают нападавших без всякой жалости.

– Здесь примерно то же самое, – отозвался полковник. – Красные подходят к Перекопу. Громадная нехватка боеприпасов, оружия, пушек, пулеметов…

Помолчав некоторое время, мать обратилась к сыну:

– Володечка, мы с отцом посоветовались и решили: чтобы не затеряться в этой запутанной ситуации, мы дадим тебе адрес княгини Антонины Власьевны Трухиной. Она живет постоянно во Франции, в Каннах. Вот тут на бумажке записан ее адрес: Rue dAntibes, 8. Это рядом с галереей Гантуа. Да ты должен помнить, мы же дважды гостили у нее.

– А она приезжала к нам в Петербург, – добавил сын. – Конечно же, прекрасно помню тетушку Антонину. И ее девочек Софи и Клари. Наверное, уже взрослыми стали…

– Кстати, о девушках, – перебил его излияния отец. – Как нам быть с Аглаей?

Сын покраснел и, помолчав некоторое время, настороженно спросил:

– А что Аглая?

– Она, брат, беременна от тебя.

– Как? – растерялся Александр.

– Ну, как беременеют, ты уже должен знать, – усмехнулся отец. – Я полагаю, ты не намерен жениться на ней?

– Как можно, папа? – покраснел сын.

– Естественно, – вмешалась мать, – кому нужен ребенок-бастард?

– Ну, бастард ли, не бастард, а это его кровь и плоть, живой ребенок, – муж кивнул в сторону сына.

– Куда мы потащим ее, беременную, с собой, когда сами не знаем, где будем, и как, и что с нами будет? – скривилась в усмешке мать.

– Естественно, ей лучше остаться на родине. Больше шансов устроить свою жизнь, – рассудил глава семьи. – Надо будет обеспечить ее деньгами хотя бы на первое время. Как ты полагаешь? – обратился он к сыну.

– У меня есть с собой пара тысяч, я готов ей отдать эти деньги, – Александр полез было в карман френча, но отец остановил его:

– Оставь их себе, тебе они тоже понадобятся.

На следующее утро Александр уехал в свою часть.

Оставшись только с Аглаей, Мария Игнатьевна занялась, как ей наказывал муж, неспешным сбором вещей в дорогу. Но одновременно она смогла договориться с хозяином дома об организации экскурсии в Чуфут-Кале в сопровождении неплохо говорящего по-русски его старшего сына.

Вместе с Аглаей они осмотрели знаменитый пещерный город, стены древней крепости, мавзолей Джаныке-ханум, дочери хана Тохтамыша, полюбовались пещерным средневековым Успенским монастырем.

Уставшие, они спустились с горы и, отдохнув и слегка перекусив в харчевне у какого-то местного торговца, нашли-таки в себе силы заинтересоваться ханским дворцом.

Сопровождавший их молодой татарин за умеренную плату договорился с соотечественниками, допустившими женщин внутрь дворцового комплекса.

Мария Игнатьевна, откровенно говоря, была несколько разочарована тем, что увидела. По ее представлениям, ханский дворец должен выглядеть, во-первых, огромным, во-вторых, покрытым золотом с изящными арабскими орнаментами и надписями вязью.

К ее великому разочарованию, внутренние помещения дворца оказались системой совсем небольших комнат, а в гаремном корпусе могло разместиться не более десятка наложниц. Да и тем здесь было бы тесновато.

– Я почему-то представляла, что здесь все отделано золотом, – обратилась она к смотрителю.

– У нас очень яркое солнце, мадам, – пояснил тот. – Было бы очень неуютно в его бликах. А ценные породы дерева с инкрустацией глушат свет и создают интимную обстановку.

– Пожалуй, вы правы, – согласилась та. – Золото только бы раздражало. А дерево в сочетании с серебряным орнаментом смотрятся превосходно.

Усталые женщины вернулись в арендованный дом, где хозяйка попросила Аглаю ограничить обед только чаем с печеньем.

За чаепитием Мария Игнатьевна начала тяжелый для себя разговор, касающийся судьбы девушки:

– Скажи, Аглая, у тебя есть планы на будущее?

После небольшой паузы девушка ответила:

– Спасибо вам с Владимиром Георгиевичем, что вы приютили меня. Я, правда, очень благодарна вам за все. Я даже не знаю, что было бы со мной, если бы не вы. Бог воздаст вам за вашу доброту к сироте.

– Ну, что ты! Ты ведь была почти членом нашей семьи. А дальше-то как? Ты же должна понимать, что нам придется уехать почти в никуда и неизвестно еще, что с нами будет.

– Я понимаю, – опустив голову, тихо проговорила Аглая. – Вон Капитоша зовет меня к себе. Вдовый он, хочет податься в свою деревню. Там у него малолетний сынишка и старики родители.

Наступила недолгая пауза, которую наконец прервала Мария Игнатьевна:

– Капитон – единственный сын у родителей?

– Да, кажется. И сестер у него нет.

– Единственная опора у родителей и сына. Что ж, пожалуй, вы с ним решили правильно. И ему уезжать за границу нет никакого резона. А так вы пригляделись друг к другу, делить вам нечего…

Помолчав немного, хозяйка продолжила:

– Ты на Сашу сердца не держи…

– Да я не обижаюсь, сама виновата.

– Понимаешь, девочка, как бы мы ни хотели, все равно мы будем помнить, что где-то в России есть наш внук или внучка. И, как знать, – Мария Игнатьевна осеклась, понимая неестественность продолжения разговора в том же духе. – Мы тут посоветовались с Владимиром Георгиевичем и решили обеспечить тебя деньгами хотя бы на первое время. Сумма, конечно, не так велика, как хотелось бы, но…

– Ну, что вы, зачем, – запротестовала было Аглая, но хозяйка остановила ее:

– Не возражай, это вопрос решенный. На что жить-то будете, подумала?

– Спасибо, – поблагодарила девушка. – Я никогда не забуду вашу доброту ко мне. Буду молиться за вас…

– И вот еще, – Мария Игнатьевна сняла с пальца перстенек с изумрудиком. – Возьми на память.

– Ой, что вы! – зарделась девушка. – Зачем мне такое? Я же ничего подобного не носила. Нет, нет…

– Да подожди ты, – засмеялась Мария Игнатьевна, – если родится девочка, подаришь ей на свадьбу в качестве свадебного подарка от нас.

– А если мальчик?

– Тогда его невесте.

– Я привяжу его на цепку и буду носить на груди…

– Нет. Лучше зашей куда-нибудь в одежду. Времена-то вон какие преступные, увидят – отнимут непременно.

– Ваша правда. Я зашью его в нижнюю рубашку.

– Вот и правильно

– Марья Игнатьевна, можно вас попросить?

– О чем?

– Можно мне посмотреть на карточку Александра Владимировича? Мы, чай, боле не увидимся.

– Отчего же нельзя, – улыбнулась та. – Я и сама с удовольствием посмотрю на нашего молодца.

Обратив внимание на одну из фотографий, где среди однополчан сидел Александр Владимирович, Аглая робко попросила:

– Вы не могли бы подарить мне хоть бы вот эту карточку? Если вам не очень жалко…

Мария Игнатьевна взялась было за фотографию, чтобы освободить ее из уголков, но вдруг остановилась.

– Знаешь что, девочка? Не стоит тебе брать фотографию Саши. Прежде всего, здесь изображены враги новой власти. Увидят – начнутся расспросы-допросы: кто здесь, почему хранишь? Беды не оберешься. И потом, Капитону будет не очень приятно, что ты хранишь память об Александре. Пойми меня правильно, деточка…

– Я понимаю. Вы правы…

– Кстати, у Капитона есть фотографическая карточка, где он заснят в форме?

– Ой, он показывал мне. Сидит, руки сложил, в папахе – такой смешной…

– Скажи ему, чтобы он ее уничтожил, а лучше отдал нам. Мы сохраним и будем время от времени вспоминать о вас.

– Хорошо, я обязательно скажу…

Через четыре дня в дом, где жила Мария Игнатьевна с Аглаей, прискакал поручик Афанасьев с денщиком полковника.

– Васечка, что случилось? – встревожилась женщина.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – начал ее успокаивать он. – Владимир Георгиевич жив и здоров и велел вам кланяться.

– Ну, слава Богу! Как там дела на Перекопе?

– Откровенно говоря, хорошего мало. Испытываем недостаток в патронах, снарядах, но пока держимся. Правда, уже подготовлен приказ об отходе в Севастополь. – Да что же это такое! Неужели на этих красных нет никакой управы?

В ответ поручик только пожал плечами.

– А ты здесь по делам или как? – продолжала допытываться Мария Игнатьевна. – Я послан господином полковником специально, чтобы помочь вам перебраться в Севастополь. Квартирьеры туда уже посланы.

– Опять бежать! – вздохнула Мария Игнатьевна. – Когда это только кончится?

– Судя по всему, уже скоро, – вздохнул Васечка.

– Вам-то, молодым, все это – приключения своего рода, – заворчала Мария Игнатьевна. – А нам-то каково в нашем возрасте? Мотаться по всей стране, не имея своего угла, где можно преклонить голову и жить в покое…

– Что делать? Ситуация!..

– Ситуация! Проворонили, профукали страну, а теперь плечиками пожимаем. Ситуация, дескать! Раньше-то куда глядели, служивые? Клятву-то надо было давать империи, а не душке Николеньке с его полоумным Распутиным.

И уже успокоившись, она взяла под локоть молодого человека:

– Извините, Васечка, нервы уже не выдерживают.

– Да я все понимаю, – пробормотал он, опустив голову. В таком состоянии он еще не видел обычно сдержанную и спокойную жену полковника.

– Простите, мой друг, – еще раз извинилась женщина, окончательно успокоившись. – Когда мы идем в очередной отступ?

– Да как соберетесь, так и двинемся…

– Что там собираться? Мы почти ничего и не распаковывали. Привычка уже выработалась – постоянно нестись куда глаза глядят. Завтра будем готовы.

– А я пока поищу бричку или телегу какую-нибудь…

– Спасибо тебе, голубчик, за заботу о нас.

– Ну, что вы, мадам, – зарделся Васечка. – Не стоит благодарности…

На другой день, погрузив чемоданы и узлы на татарскую арбу и разместившись в бричке, небольшая экспедиция отправилась на юг, в последний путь по родной земле.

– Казаки генерала Антона Ивановича Деникина дерутся с небывалым ожесточением, – рассказывал поручик Марии Игнатьевне. – Если бы не они, совсем бы плохо было. Но и гибнет их немало…

Положив руку на кисть молодого офицера, женщина прервала его излияния:

– Ты сам-то как думаешь устроиться за границей? Где думаешь остановиться?

– Откровенно говоря, ничего в голову не приходит. Думаю об этом все время, но все напрасно. Батюшку и матушку – мне сообщили – красные расстреляли. За границей никого из родственников или знакомых нет. Здесь оставаться нельзя, – дворяне, значит, враги народа. А то, что эти дворяне не богаче лавочника средней руки и жили своим трудом, никого не волнует.

– Так что, у тебя никого не осталось?

– Есть дядя по батюшке в Тверской губернии. А может быть, и был… Никаких сведений о нем…

– Беда…

– Это всеобщая наша беда. Сколько народу положили и еще положат…

– Да уж…

Говорить было тягостно, да и не о чем…

Всю оставшуюся дорогу они практически не разговаривали, с тоской посматривая по сторонам, словно хотели запомнить их на всю непредсказуемую жизнь.

В Севастополь въехали уже под вечер. Для семейства полковника выделили две приличные по размерам комнаты в кирпичном двухэтажном доме неподалеку от часовни, возведенной в честь героического воинства Крымской войны. На удивление, она сохранилась в прекрасном состоянии.

Сразу после завтрака поручик пришел к Марии Игнатьевне и, оглядевшись, спросил:

– А где денщик? Сбежал, сукин сын?

– Василек, упрекнула она его. – Enfant terrible![96]

– Pardon, madam[97], – смутился он. – Где же он?

– Я дала ему денег и послала купить себе цивильную одежду. Заодно и сбрить усы, чтобы он не был похож на казака.

– Он не собирается эвакуироваться вместе со всеми?

– У него в России остались родители и малолетний сын. Жена умерла. Не может он их бросить.

– Ну, что же, это, пожалуй, верное решение. А что будет с Аглаей?

– Она остается с ним.

Почувствовав напряженность в голосе Марии Игнатьевны, поручик прекратил расспросы.

В наступившей паузе со стороны Балаклавской долины изредка доносился едва слышный неясный гул.

– Что это? – встревожилась женщина.

– Пушечная канонада, – спокойно объяснил поручик.

– Так близко? – ужаснулась Мария Игнатьевна.

– К сожалению. Нам почти нечем обороняться.

В это время Мария Игнатьевна выглянула в окно и увидела приближающегося денщика мужа, державшего какой-то тощий узел.

– Капитон, зайдите сюда, – крикнула она ему.

Когда тот зашел в комнату, хозяйка спросила:

– Купил, что надо?

– Да, как и положено, благодарствую.

– А это что за бумажки? – Мария Игнатьевна указала на торчащий из кармана солдата тощий сверток.

– По дороге подобрал. Интересно, полюбопытствуйте, барыня, – подал он бумаги.

Это были агитационные листки, распространяемые командованием белой армии.

– Мне кажется, очень доходчиво, – заметила Мария Игнатьевна, рассматривая агитки.

– Это мелочь по сравнению с тем, как действуют большевики, – возразил Василий. – У них всюду работают специальные агитбригады, добираясь до самых темных людей.

– Ты что такой бледный? – хозяйка посмотрела на стоявшего рядом солдата.

Помолчав и переминаясь с ноги на ногу, тот дрожащим голосом ответил:

– Я видел, как людей вешали, – через силу проговорил он.

– Как это? Где? – испуганно спросила Мария Игнатьевна.

– На площади. Говорят, что красных агитаторов поймали, ну и…

– Господи, какая жестокость! – испуганно перекрестилась она.

– Что делать, – вздохнул поручик. – Идет война не на жизнь, а на смерть. И здесь уж кто кого…

– Но ведь можно было наказать провинившихся как-то иначе. Посадить в тюрьму, сослать на каторгу, публично выпороть, наконец…

– Полноте, Мария Игнатьевна! – усмехнулся поручик. – Какая тюрьма, какая каторга в наших условиях? Да и большевики далеко не ангелы. Помнится, мы освободили от них какой-то городишко на херсонщине, а там на центральной площади целая гирлянда повешенных. Так что методы у нас совершенно идентичны. Другого наказания в Гражданской войне, как лишение жизни, пока не придумано.

– Ужас, ужас, ужас! – не могла успокоиться Мария Игнатьевна. Немного остыв, она обратилась к денщику.

– Ты, Капитон, пойди переоденься. Тебе надо привыкнуть к чужой одежде, а то сразу будет видно, что ты в чужом платье ходишь.

Через некоторое время Капитон вернулся, уже переодетый в гражданскую одежду. Глядя на него, поручик не выдержал и засмеялся:

– Ты только на улицу не выходи в таком наряде, а то вздернут за милую душу, как красного агитатора!

На мужике была надета красная в белый горошек рубаха, ниспадающая едва не до колен и подпоясанная тонким кушаком. Одежду дополняли темно-синие в едва заметную полоску штаны, на ногах разношенные ботинки. Наряд дополнял темный пиджак, наброшенный на одно плечо и кургузый картуз.