Рабыня Малуша и другие истории

– Экий ты упрямец, племянник, – покачал головой Петр Кириллович.

– Ох, боюсь, – хлебнем мы горюшка с таким государем, – проворчал Федор Юрьевич. – Еще наплачемся…

– Вы всю жизнь прожили в темноте, а я на свет хочу, – махнул рукой государь и пошел в свои покои.

В переходе он нос к носу столкнулся с Евдокией.

– Петруша, ты бы зашел ко мне хоть ненадолго, – просящим голосом пропела она.

– Отстань от меня, постылая, – оттолкнул он жену. – И без тебя забот хватает.

Сидя на скамье в своих покоях, он долго обдумывал разговор с родичами, а потом резко встал и крикнул:

– Никита!

Дверь в покои отворилась и в притворе показалась помятая физиономия Никиты Зотова.

– Звал, Петруша? – спросил он.

– Найди Алексашку, – приказал он, уставившись на красный нос бывшего учителя. – Поедем в Немецкую слободу. Да живо у меня!

В «веселом доме» было привычно шумно. Войдя в залу, приятели сразу увидели за своим столом у окна Франца Лефорта, на коленях у него сидела их общая знакомая, подруга Анхен, Елена Федермех.

– А я уж думал, что вы сегодня не придете, – воскликнул Франц, ссаживая девушку и раскинув руки для объятий.

Заметив, что гостей обслуживает мать Анны, Петр спросил:

– Анхен где?

– Приболела она, – ответила Елена. – Квасу холодного на жаре выпила, вот и слегла. Сейчас лекарь у нее.

Петр направился в комнату любимой, следом за ним семенила ее мать, Модеста Ефимовна, и постоянно тараторила:

– Уснула она сейчас, государь, ты уж ее не буди. Всю ночь бедняжка металась в жару.

Войдя в комнату, Петр увидел свою Анхен, лежащую на постели. Подле нее сидел дряхлый старичок лекарь и, окуная тряпицу в какую-то жидкость в чашке, прикладывал ее ко лбу девушки.

– Анхен, милая, – только и прошептал Петр.

Осторожно взяв руку девушки, лежащую поверх одеяла, он осторожно поцеловал ее. Рука была настолько горячая, что он едва не обжег губы.

Постояв немного возле постели, Петр медленно вышел, осторожно прикрыв дверь.

– Я побуду здесь, – сказал он матери.

– А ты иди в мою спаленку, – сказала она, открывая дверь напротив. – Тебя здесь никто не обеспокоит.

Петр тяжело сел за стол, облокотившись на него и обхватив голову.

– Ты не расстраивайся, государь, – начала успокаивать его Модеста Ефимовна. – Девчонка молодая, справится. Полежит несколько дней и отойдет.

Помолчав немного, она спросила:

– Может, тебе принести чего? Поел бы ты…

– Принеси, – согласился он.

И, помолчав немного, добавил:

– Пусть Елена принесет. Она там с Лефортом.

Женщина кивнула головой и тихо вышла.

Прошло совсем немного времени, и в комнату вошла Елена с подносом в руках. Среди блюд со снедью стоял кувшин с вином.

– Вот это мне сейчас нужно, – встрепенулся Петр, налил в бокал вина и выпил.

– Еще чего нужно? – спросила девушка.

– Нужно, – он привлек к себе Елену и огладил ее по спине и ниже. – Какая ты сочная и красивая. Я как-то раньше не замечал.

– У тебя в глазах одна Анна, – усмехнулась та. – Вот и не видишь ничего вокруг.

– А без этой хламиды ты, наверное, еще лучше, – проговорил он, потеребив подол ее платья.

– Хочешь взглянуть? – лукаво улыбнулась она, глядя на долговязого молодого мужчину.

– Я помогу тебе, – Петр встал и принялся распутывать тесемки на ее груди…

Во все дни болезни Анны Петр ежедневно приходил к ней, но каждый раз этот приход заканчивался вызовом Елены в спальню хозяйки.

Однажды он посетовал Модесте Ефимовне на скудость подаваемых блюд, на что та ответила:

– Прости, государь. Но купцы так задрали цены на товары, что моих средств не хватает, чтобы покупать лучшее. Говорят, на дорогах лютуют лихие люди, приходится обозам усиливать охрану. А это расходы…

– Ладно, не горюй, – ответил он. – Сладим с этой напастью.

На следующий день Петр отдал распоряжение выплачивать вдове ежегодный пансион в 708 рублей и отписать к ней Дудинскую волость в Козельском уезде с деревнями в 295 дворов, чтобы она могла получать от них продукты для своей ресторации.

Через неделю девушка совершенно поправилась, и Петр с удовольствием увидел в ней прежнюю нежную, умную и веселую Анхен. В один из дней, лежа с ней в постели, он прошептал ей:

– Одевайся, пойдем со мной, – я покажу тебе кое-что…

– Что? – прильнула она к нему. – Ну скажи, что?

– Э, нет, пока это секрет, – улыбнулся он, целуя свою возлюбленную. – Всему свое время.

Выйдя на улицу, он взял ее за руку и повел куда-то в сторону от «веселого дома».

– Куда ты ведешь меня? – смеялась она.

– Сейчас все увидишь, – ответил Петр.

Возле кирхи они остановились.

– Ты что, решил стать католиком? – усмехнулась Анна.

– Не туда смотришь, – покачал он головой. – Видишь дом возле кирхи?

– Вижу, красивый и новый. Кто его построил?

– Этот дом отныне твой. Дарю, – с гордостью произнес Петр. – Тебе выстроил за твою любовь ко мне.

– Ты шутишь? – искренне удивилась Анна.

– Какие шутки? – пожал он плечами. – Пойдем внутрь, посмотришь…

– Майн готт, какая красота! – восхитилась девушка, осматривая дворец изнутри. – Какая лепнина красивая и мебель – просто прелесть!

– Специально умельцев из Германии выписал, чтобы они сделали все в лучшем немецком духе, – с гордостью сказал Петр, укладывая ее на диван.

А потом, отдышавшись от приятного, но утомительного занятия, добавил:

– Погоди, я тебя еще и царицей сделаю!

– Но у тебя есть жена…

– В монастырь отправлю, – коротко бросил он. – Надоела хуже горькой редьки.

– Так и я могу надоесть, – прильнула к нему Анна.

– Ты не надоешь никогда.

– Ага, а пока я болела, кувыркался с моей подругой.

– Ты же была больна, а я мужик здоровый, мне постоянно женщина нужна.

– Я – католичка, значит, твоей женой быть не могу.

– Перейдешь в православие. Бог-то у нас един, так что ему все равно, кто как молится.

В один из дней Петр с Алексашкой Меньшиковым в кабинете царя обсуждали корабельные дела.

– Мы строим суда по своему образу и подобию, как привыкли. Но все эти суда предназначены главным образом для плавания по рекам и прибрежным водам. А нам нужны большие морские суда, чтобы плавать в другие страны. Такие, как строят голландцы, – они доки в этом деле, – рассуждал Петр.

– У нас мастеров таких нет, – ответил Меньшиков. – Вон в Шлиссельбурге начали строить яхту для морских плаваний, да получилось не очень ладно. Сейчас ее переделывают.

– В начале лета съездим туда, посмотрим, что да как. На месте и разберемся, – решил Петр.

В это время в кабинет вошла Евдокия.

– Чего тебе? – грубо спросил ее муж.

– Не зайдешь ли ко мне, когда покончишь с делами, – жалостным голосом проговорила она.

– Там видно будет, – недовольным голосом пробурчал он. – А сейчас не мешай нам.

Когда та вышла, Петр проворчал:

– До чего же она надоела мне. И зудит, и зудит…

– Ты – государь, твоя воля – закон, – поддел его верный друг.

– И решу, – твердо произнес Петр, стукнув кулаком по столу.

В марте, когда стал подтаивать скопившийся за зиму снег, Евдокию отправили в суздальский Покровский монастырь.

Патриарх Адриан, несмотря на все уговоры Петра, не давал согласия на пострижение Евдокии в монахини. Тогда ее отправили насильно и «по-плохому» – без содержания.

И пусть ни архимандрит, ни священники не решались на обряд пострижения, с ними царь не церемонился: было назначено новое монастырское начальство, а оно уже не вдавалось в рассуждения, – как было велено, так и исполнили.

Место возле царя оказалось свободным.

Когда снег полностью сошел и дороги просохли, Петр с Алексашкой и Лефортом выехали в Шлиссельбург инспектировать ремонт царской яхты и строительство нового российского флота.

Увидев царя, рабочие побросали работу, чтобы взглянуть на самодержца. Петр, удовлетворенный ходом работ и качеством строительства и польщенный таким вниманием строителей, помахал людям рукой и приказал выдать каждому по чарке вина.

Вечером по этому случаю был организован пир, на котором вино лилось рекой. Совершенно охмелев, по призыву Петра все пошли еще раз взглянуть на новые корабли да заодно искупаться, чтобы сбросить хмель.

Всем было весело, люди плескались, шутейно сталкивая друг друга в воду до тех пор, пока царь не остановил их:

– Все, довольно! Вино киснет, его надо срочно допить. Пошли всем гуртом…

За столами полупьяные гости случайно обратили внимание, что стул саксонского посланника Кенигсека пуст.

– Где он? – загремел Петр. – Не положено прятаться от честной компании. Отыскать и привести сюда!

Слуги тотчас бросились исполнять приказание.

Веселье продолжалось и Петр, казалось, уже забыл об исчезнувшем посланнике. Но какой-то неясный шум за дверью привлек его внимание.

– Алексашка, поди узнай, что там случилось, – приказал он Меньшикову.

Тот встал и на нетвердых ногах пошел узнавать причину шума. А через некоторое время он вернулся – лицо его было бледным и ноги уже не подкашивались.

– Ну? – рыкнул на него государь.

– Боюсь говорить, мин херц, – проблеял тот.

– Говори! – царь стукнул по столу кулаком так, что на нем запрыгала и опрокинулась посуда.

– Кенигсек утонул, – почти простонал Меньшиков. – Вытащили, а он уже не дышит.

– Что? – взревел, вскочив со своего места Петр. – Кто не уследил? Ты?

– Я же с тобою рядом был все время, боялся, как бы с тобой чего не случилось, – дрожащим голосом проговорил ближний друг.

– Разве не ты должен был следить за иноземцами? – Петр выхватил шпагу и замахнулся на Меньшикова, но тот успел нырнуть под стол.

Лефорт попытался удержать Петра, схватив его сзади за локти, но царь так махнул рукой, что разбил Францу нос, из которого ручьем потекла кровь.

И только вид этой крови да еще ласковые увещевания Никиты Зотова слегка утихомирили его. Налитыми кровью глазами он оглядел сидящих за столом.

– Это же скандал. Как теперь оправдаться перед саксонским королем? – ревел он. – Сказать, по пьяному делу утонул? Кто нам поверит? Все равно там будут говорить, что специально его утопили. Уходите все, чтоб мои глаза вас не видели…

Наутро Петр созвал своих ближних друзей, которым безоговорочно доверял – Меньшикова, Лефорта и Зотова.

– Вот что я решаю, – объявил он. – Сегодня же выезжаем в Москву. За иноземцами организовать самое тщательное наблюдение, чтобы они не выслали гонцов с донесением о гибели Кенигсека. Да так, чтобы мышь через границу не проскочила! Ясно вам? Ты, Алексашка, отвечаешь. А ты, Лефорт, – немчин. Если узнаю, что за моей спиной начнешь что-то предпринимать, голову оторву, – ты меня знаешь.

– Да уж знаю, – с обидой проговорил тот, дотрагиваясь до вспухшего носа.

К Москве кавалькада всадников во главе с царем прибыла рано утром. Не доезжая версты до столицы, Петр остановился, глядя на Кремль и раздумывая, куда сначала поехать – в Кремль к матери или сразу к дому Анны?

Угадав ход его мыслей, Меньшиков сказал:

– Мин херц, сначала надо решить вопрос с иноземцами.

Петр ничего не ответил, но решительно повернул коня в сторону Кремля.

– Поезжай в дом Кенигсека, собери там все бумаги, чтобы ничего не пропало, – приказал он Меньшикову. – А то еще обвинят нас, что все было подстроено.

На заседании сената Петр объяснил неприятную ситуацию.

– Вот до чего доводят пьянки-гулянки, – проворчал Петр Кириллович.

– Полно, сейчас речь не об этом, – остановил его Ромодановский. – Я полагаю, что след говорить о праздновании в Шлиссельбурге, на котором случилось несчастье. Тут речь идет еще о другом – многие бояре недовольны тем, что за спиной Петра правит Наталья Кирилловна, которой, дескать, нашептываем мы.

– Кто говорит? – спросил Петр.

– Долгорукие, Матвеевы и еще некоторые из родовитых бояр.

– Чего они хотят? – не отставал Петр.

– Ясное дело, чего хотят, – пожал плечами Петр Кириллович. – Дескать Нарышкины власть нечестным путем захватили, да и ты, Петр, вроде как незаконно на трон сел.

– Мало им, что столько стрельцов казнили? – вступил в разговор Тихон Стрешнев.

– Недовольны тем, что ты новые порядки заводишь, бороды стрижешь, кафтаны укорачиваешь, новые налоги вводишь, – добавил Ромодановский.

– Перебьются, – отмахнулся царь.

По окончании заседания усталый Петр прошел в свой кабинет. Там уже сидел Меньшиков, на столе перед ним лежали какие-то письма.

– Надоело все, – Петр откинулся на кресле. – Что это у тебя?

– Посмотри сам, – Алексашка придвинул к нему бумаги, – письма от Анхен.

– Мои? – спросил государь.

– Если бы, – усмехнулся тот.

Петр взял одно из писем и развернул его.

– Тут на немецком языке, а я его плохо знаю, – протянул Петр. – Почерк ее. У тебя есть толмач?

– Мне перевели.

– Ну, так растолкуй.

– Петр Алексеевич, давай я лучше толмача позову, – я привел его с собой.

– А что сам? Боишься?

– Откровенно говоря, да. Боюсь, что прибьешь меня.

– Ты о чем?

– Это любовные письма твоей Анхен к Кенигсеку.

– Что? – вытаращил глаза Петр. – Что ты сказал?

– Она признается ему в любви, а тебя хулит непотребно. Называет сумасбродом, жалуется на твое непредсказуемое поведение…

– Не врешь? Смотри, – с огнем играешь! – взревел, поднимаясь, Петр.

– Мне жизнь дорога, чтобы врать тебе, – ответил Меньшиков, отходя на всякий случай подальше от стола. – Если хочешь, я позову толмача – он переведет все в точности.

– Не надо. Не хватало еще чужих людей в это вмешивать. Да передай ему, чтобы молчал, не то язык вырву.

– Уже упредил, – успокоил его друг.

– Ну, змея! – Петр широкими шагами мерил кабинет от угла до угла. – Сучка… Что же, выходит, что она жила со мной за подарки?

– Выходит, что так. Не поздно? Чай, спит уже, – засомневался Данилыч.

– Поедем, – решительно сказал Петр, выходя из кабинета.

В нескольких окнах дома, подаренного Анне государем, виднелся свет.

– Гости у ней, что ли? – недоуменно произнес Меньшиков.

– А вот мы сейчас и узнаем, – Петр стремительно вошел внутрь дома, грубо оттолкнув впустившего их слугу.

На втором этаже в гостиной в креслах расположились Анна и прусский посланник Георг Иоганн фон Кайзерлинг – пожилой уже человек, ревновать к которому было смешно и несерьезно.

Увидев разъяренного Петра, посланник вежливо поклонился и попросил позволения уйти.

– Иди, – резко сказал ему Петр.

Тот вышел, сопровождаемый Данилычем.

Петр вынул из кармана камзола письма Анхен и бросил их ей в лицо.

Та, к великому изумлению Петра, спокойно сложила бумаги в стопку, положила их возле себя и спокойно посмотрела на любовника.

– Ты что, совсем не любила меня, если позволяла себе спать с другим человеком? – спросил государь.

– А как понимать твою любовь, если ты, помимо меня, кувыркался с моей подругой, да и со многими другими женщинами?

– Я же хотел тебя сделать русской царицей!

– А зачем мне это? – подняла брови Анна. – Чтобы сидеть в тереме, словно узница? А потом, когда я надоем, меня отправят в монастырь, как ты это сделал с сестрой Софьей и женой Евдокией? Нет уж, спасибо! Я – свободная женщина и всегда хочу оставаться ей.

– Я люблю тебя и никогда не поступил бы с тобой так, как с ними, – начал оправдываться Петр.

– Нет уж, ваше величество! Как у вас говорят, береженого Бог бережет.

– Ты не спеши с решением, подумай. Одно дело – быть дочерью хозяйки трактира, с другой стороны – царицей! Я еще поговорю с твоей маменькой, чтобы она вразумила тебя.

– А мама на моей стороне, – усмехнулась Анна.

– Вот как! – искренне удивился Петр.

– Представь себе.

– Значит, вы с ней заодно, – нахмурился государь. – Я прикажу лишить ее ежегодной денежной выплаты и отбираю у нее все деревни в Козельском уезде, что я подарил. В конце концов, это государственное имущество. А ты поживи под домашним арестом, пока обдумываешь мое предложение.

Анна засмеялась:

– Не мытьем, так катаньем?

– Нет, просто даю тебе время для серьезного обдумывания моего предложения. Оно слишком серьезно, чтобы принимать решение с кондачка.

– Ты позволишь, чтобы со мной была младшая сестра Матрена? Мне будет с кем ходить в кирху.

– Матрену разрешаю взять, но и ей будет запрещено выходить из дома. А в кирху также не дозволяю ходить, – зло бросил Петр.

– Сестру за что арестуешь?

– Чтобы записок от тебя к любовнику не носила.

С этими словами государь вышел, громко хлопнув дверью. Оказавшемуся тут же Данилычу приказал:

– Займись Преображенским приказом, выведай – не занималась ли она противоправными делами.

В тот же день он приказал Федору Юрьевичу Ромодановскому быть неотлучно в доме Анны с тем, чтобы проследить за отданным им распоряжением в отношении ее и пресекать все ее контакты с внешним миром.

А через пару дней Данилыч доложил государю о результатах своего расследования в Преображенском приказе. Там было арестовано до тридцати человек, которые свидетельствовали, что «Монсиха» злоупотребляла доверием царя и брала со своими родственниками мзду за оказанные ею услуги по торговой части.

– Совсем обнаглели, – прибавил Данилыч, подавая Петру бумаги из Приказа. – Грабят страну, не зная никаких пределов.

– У нас своих жуликов хватает, – Петр строго глянул на друга, отчего тот смутился и поспешил откланяться…

Боярин Федор Юрьевич Ромодановский сидел в одиночестве в доме «Монсихи» и тяжело ворочал в голове грустные мысли: «Дожил на старости лет – сделали сторожевым псом при блудной сучке». Видя плохое настроение боярина, прислуга жалась по углам, не решаясь спросить – не надо ли чего ему?

Размышления боярина прервал громкий стук во входную дверь «Какого рожна надо?» – сердито подумал он, но, услышав громогласный голос государя, неторопливо встал со скамьи.

– Здрав будь, боярин! – приветствовал его Петр.

– И тебе не хворать, государь, – отозвался он.

– Не выпускал? – спросил Петр.

– Как можно!

– А к ней кто приходил? – из-за спины друга высунулся Меньшиков. Покосившись на него, боярин нехотя ответил:

– Только прусский посланник Георг Кайзерлинг.

– Пошто пускал? – грозно спросил царь.

– Дак она же прусская подданная. Нельзя было не пускать, – вышел бы скандал: дескать, заарестовали иностранку. Тебе, государь, это нужно? Да и чего было опасаться этого дряхлого сморчка?

– Знаешь, о чем беседовали?

– Племяш у меня бойко болтает по-немецки. Пристроил его возле себя. Вот он и подслушивал их…

– Ну и? Не тяни, – поторопил старика государь.

– Стыдно сказать, – склонял ее к сожительству, предлагал выходить за него замуж… – За этого сморчка? – не удержался Алексашка.

– А она? – продолжал допытываться Петр.

– Вроде как склоняется к нему, – махнул рукой Ромодановский.

Меньшиков хотел было что-то сказать, но, встретив строгий осуждающий взгляд господина, сдержался.

– Он сейчас у нее? – спросил Петр.

– Нет, но он вечером приходит почти каждый день, – ответил боярин. – Иногда остается на ночь.

Петр решительно поднялся на второй этаж и открыл дверь в гостиную Анны. Та сидела, откинувшись в кресле, а младшая сестра сидела подле нее на низеньком пуфике и читала вслух книгу. Увидев государя, она мигом выскочила за дверь, оставив сестру наедине с гостем.

Сев напротив девушки, Петр спросил:

– Ну, что надумала?

– Ничего нового для тебя, государь. Я не хочу быть царицей в диком царстве с дикарем правителем, – ответила та.

– Не забывайся, с кем говоришь. О какой дикости ты упоминаешь?

– Разве не дикость, когда правитель страны самолично рубит головы подданным на главной площади столицы? А твои подданные? Вон что натворили после взятия Нарвы, – твои солдаты изнасиловали почти всех тамошних женщин. Народ, да и ты сам, беспрепятственно пьянствует, ходит грязный, бородатый, в каких-то немыслимых одеждах…

– В отношении грязи ты врешь – нигде в ваших странах нет бань, как у нас, где люди моются каждую неделю. И не воняют, как ваши. Но мы не об этом толкуем. Я спрашиваю в последний раз: ты согласна выйти за меня замуж?

– Как можно жить с человеком, который устраивает дикие попойки, впрягает в сани свиней и козлов, ездит по гостям, где спаивает и насилует женщин в доме. Нет, государь, еще раз нет, – жестко ответила Анна. – Лучше не быть царицей, но жить спокойно и свободно.

Лицо Петра побледнело, левая щека задергалась, как это бывало с ним в минуты сильнейшего возбуждения. Кое-как справившись с собой, он с расстановкой произнес:

– Если ты приняла окончательное решение, то и я принимаю свое. Завтра же съезжаешь из этого дома. Не достойна ты жить в нем.

В ответ Анна равнодушно пожала плечами.

– Деревни, что я подарил в Козельском уезде, также переходят к казне, – продолжил он.

– Не напугал, – махнула рукой Анна. – Проживем и без твоих подачек.

– Проживете, – кивнул головой государь. – Думаю, немало накопили взяток, когда ты действовала от моего имени. И верни мне парсуну, что я подарил тебе – она тебе боле не нужна.

Анна молча встала, подошла к секретеру, достала шкатулку с драгоценностями и высыпала содержимое на стол.

– Забирай все, – коротко сказала она.

Петр выбрал из общей кучи свой портрет, посмотрел на него, положил в карман и чуть слышно сказал:

– Остальные побрякушки можешь оставить себе. Вот уж поистине: чтобы любить царя, надо иметь царя в голове.

После этого он встал и, старчески согнувшись, вышел.

Боль от разлуки не проходила. И на дипломатическом рауте, увидев Кайзерлинга, он не сдержался и, отведя его в сторонку к лестнице, с гневом и укоризной сказал:

– Как вы могли обманным путем обольстить женщину, которую я люблю и относительно которой у меня были самые серьезные намерения?

Стоявший рядом Меньшиков не удержался и с ехидцей спросил:

– И чего она, молодая и красивая, нашла в тебе, старом козле, который уже и позабыл, как надо управляться с женщиной?

– Позвольте, как вы смеете… – начал было посол, но Данилыч, видя, что Петр отошел, толкнул посла в грудь, прошипел при этом:

– Пошел в задницу, пес смердящий!

Кайзерлинг оступился и покатился по лестнице.

Офицеры Меньшикова, стоявшие на лестнице, видя, как поступил с послом их начальник, пнули Кайзерлинга, добавив ему скорости.

Услышав шум и крик несчастного, к Данилычу подошел Петр. С высоты своего огромного роста краем глаза он заметил обращение офицеров с послом и спокойно спросил:

– Что здесь произошло?

Данилыч, увидев, что государь в хорошем расположении духа, картинно хлопнул себя руками по бедрам и проговорил:

– Эка беда какая! Пол каменный, натерт до блеска, а у посла башмаки кожаные. Старый, неуклюжий, поскользнулся и так неудачно упал.

По лицу Петра проскользнула улыбка в уголках рта. Покачав головой, он спокойно сказал:

– Надо же такому случиться. Неудобно получилось. Надо отписать Августу…

– Польский король и курфюрст Саксонский Август II Сильный – мужик правильный и к тебе дружен, – ответил Меньшиков. – Он в курсе всех наших дел и поймет, как надо.

– Скажи, чтобы Кайзерлингу помогли добраться до дома, – бросил Петр и отвернулся.

– Все сделаем в лучшем виде, мин херц, – ответил Данилыч и направился к своим офицерам.

Дипломатических последствий за случившееся не последовало. Правда, русский посол в Гааге Матвеев доносил, что там циркулируют слухи о том, что Петр, призвав секретаря посла на тайную аудиенцию, устроил ему приличную взбучку.

Узнав об этом, Петр рассмеялся. Но эффект, на который он рассчитывал, – отзыв посла, не последовал.

Неожиданно для всех после выздоровления Кайзерлинг попросил аудиенции у Меньшикова. Посоветовавшись с государем, Данилыч согласился.

Встретив посла с должным уважением, приличествующем его статусу, Александр Данилыч предельно вежливо спросил о цели визита.

– Позвольте, Ваша светлость, принести свои извинения за происшедшее, – проговорил посол.

Меньшиков от удивления даже разинул рот.

– И это все? – недоуменно спросил он.

– Еще прошу у вас и государя позволения остаться мне с Анной.

– Ну, это уж не мне решать, – Данилычу явно польстило, что посол упомянул его раньше государя. – Я непременно доложу Петру Алексеевичу.

При первой же встрече Меньшиков передал Петру письменную просьбу Кайзерлинга, прибавив при этом:

– Поменяла царя на хромого козла.

Но Петр так глянул на него, что тот осекся и больше молчал, что было несвойственно ему.

Подумав, Петр приказал:

– Отпиши своей рукой резолюцию, что, мол, государь не возражает послу взять в жены девицу Анну Моне.

К удивлению москвичей, свадьба посла и Анны состоялась 18 июня 1711 года, когда жених фактически был на смертном одре. И в том же году, отправляясь в Берлин, Кайзерлинг скончался, не доехав до своей столицы.