Считалка для утопленниц

– А к нам как добирались? – удивился Турецкий, глядя на ее клюку.

– Сын подбросил на машине. У него работа рядом с вами. Потому он и знает о вашем агентстве, видел вывеску. Пока я у вас сидела, он у себя на работе был. Потом назад отвез. А что вы теперь собираетесь делать?

– Попытаемся выяснить, что с вашим старичком. Может, его и дома-то нет. Вы же говорили – внук у него есть. Не мог поехать ваш подопечный к внуку?

– Ну, это вряд ли. Внук к нему приезжал регулярно, это я знаю. Но чтобы Заботин к нему ездил… Нет, он мне об этом не говорил. Да вроде и внук живет на другом конце Москвы, а Заботину же девяносто два года.

Они уже зашли в подъезд, и Ольга Сидоровна вызвала лифт. Поднялись на четвертый этаж, подошли к двери. Старушка испуганно следила за действиями Турецкого и Агеева. В дверь звонили долго, но безрезультатно. Агеев увидел почтовую щель и приник лицом к двери. Конечно, он не рассчитывал на то, что увидит что-нибудь. Незаметно для старушки втянул носом воздух и почувствовал слабый запах, который был ему хорошо знаком. Он усилием воли подавил неприятную тяжесть в желудке и с ложным оптимизмом заявил:

– Ну, дальше мы уж сами. Вы возвращайтесь домой, Ольга Сидоровна. Больше ничем нам помочь вы не в силах.

– А что такое? – забеспокоилась старушка, и Агеев понял: она боится даже думать о том, что там за дверью.

– Ничего особенного. Возможно, придется вскрывать дверь. Дело это нудное, длительное, вы и так устали.

– Да я медсестрой была на фронте! Знаете, сколько я наших солдатиков на себе вынесла? – старушка решительно подошла к двери. – Не уйду! Я должна убедиться, что с Степаном Федоровичем все в порядке.

– Боюсь, с ним не все в порядке, – мягко сказал Турецкий. Пока Агеев пытался сбагрить бабулю, он уже и сам учуял отвратительный запах, которым потянуло из щели в двери. Желудок сжался, и Турецкий пожалел, что слопал едва ли не десяток пирожков.

Прошло еще не менее сорока минут, прежде чем Агеев, Турецкий, отважная Ольга Сидоровна, представитель ЖЭКа и районный милиционер зашли в квартиру Заботина. Отвратительный запах усилился, и мужик из ЖЭКа закашлялся. Милиционер тяжело вздохнул, предвкушая не очень приятную процедуру.

– Подождите здесь, – попросил Турецкий усатого толстого мужика и старушку. Они послушно остановились в коридоре, зажав носы пальцами. Мужик с любопытством и плохо скрываемым страхом заглядывал в комнату. Ольга Сидоровна испуганно вжалась в угол, в ее глазах стояли слезы. Она уже все поняла.

В проходной комнате царил кавардак. На стульях висела одежда, пол давно не подметали. У стены стоял старый продавленный диван, напротив него на допотопной тумбочке – небольшой телевизор. Пыль толстым слоем покрывала экран. Посреди комнаты большой круглый стол, на грязноватой клеенке – кипы старых газет, чашка с черным ободком внутри и темной жижей на дне. Похоже, хозяин дома уборкой занимался крайне редко, если чистота в доме его вообще интересовала. В тишине слышался какой-то странный жужжащий звук, и Турецкий не сразу понял его природу. Дверь во вторую комнату была плотно закрыта. Турецкий приоткрыл ее и инстинктивно отпрянул. Запах смерти шибанул в нос. Рой мух облепил кровать и то, что на ней находилось, но с порога не было видно. Они-то и жужжали, производя звук, похожий на работу небольшого моторчика. Турецкий пропустил Агеева и милиционера и сразу же закрыл за собой дверь, обеспокоенно подумав, каково сейчас старушке и дядьке из ЖЭКа.

Старик Заботин лежал на кровати, вытянувшись на одеяле. Несвежая простыня свисала до самого пола. На лице застыла гримаса страдания. Одной рукой он сжал край одеяла, второй вцепился в ворот рубашки, словно хотел разорвать его. Потревоженные мухи взметнулись и теперь жужжали над головой старика.

– Вот блин, – ругнулся мент и поспешно вытащил из кармана телефон. Агеев пулей выскочил из комнаты и помчался в туалет. Минут через пять он вышел со смущенным видом и сказал:

– Зря я так на пирожки налегал…

Старушка и мужик в шоке смотрели на Агеева. Его фраза показалась им чудовищной.

– Я думаю, теперь вы уже можете идти домой, если не хотите оставаться понятыми, – сказала им Турецкий. – К сожалению, вы были правы, Ольга Сидоровна, когда беспокоились о вашем ветеране.

Старушка и мужик с облегчением покинули квартиру. Хлопнула дверь.

Спустя полтора часа, когда тело Заботина увезли, а милиционеры, не скрывая радости, передали расследование в руки сыскарей, Турецкий сообщил Голованову, что они с Агеевым приступили к работе. Филипп уже снимает «пальчики» на всех поверхностях, так что Турецкий сейчас подключится к нему. Но уже есть улика, которую вместе с отпечатками Агеев отвезет на экспертизу. А сам Турецкий продолжит изучение места преступления. Таков план на ближайшее время.

– А что – есть подозрение, что это убийство? – спросил Голованов.

– Если бы не заглянули в мусорное ведро, то подумали бы, что умер от сердечного приступа. Старикану девяносто два года, возраст давно уже критический.

– А что в ведре?

– Две упаковки из-под нитроглицерина.

– Так это же от сердца… Старик, небось, принимал, дело обычное.

– Упаковки лежат вместе. Если бы он их принимал дозированно, как предписывают врачи, между упаковками был бы другой мусор. А они сверху. Он бабахнул все таблетки разом. Или кто-то накормил его обманом.

– А на суицид не похоже?

– По словам Ольги Сидоровны, старик был хоть куда. Энергичный, жизнелюб, ни от кого не зависел, сам себя обслуживал. У него не было причин покончить с собой. На кухне я обнаружил на конфорке полкастрюли гречневой каши. Вряд ли он стал бы себе готовить, замыслив уйти из жизни. К тому же как человек экономный поставил бы остатки в холодильник. В общем, есть подозрение, что в каше найдем нитроглицерин. Я тут еще поищу деньги. Ольга Сидоровна говорила, что он человек небедный. Но денег мы пока не обнаружили вообще. Я теперь сомневаюсь – насколько он был богат. Обстановка в доме бедноватая, одежда изношенная. На обувь вообще без слез не взглянешь.

– Ой, Саша, старики такие прижимистые. Все копят, копят, на себя не тратят. Воспитание у них такое – экономить и себя не баловать. Как говорится, всегда жили плохо, нечего привыкать к хорошему.

– Скорее всего, ты прав… Ладно, будем искать следы внука. Знать бы его фамилию, черт бы его побрал. Но должны же в доме остаться хоть какие-то его детские фотографии, открытки, хоть что-то. Агеев после эксперта пойдет в паспортный стол узнавать, кто был прописан в квартире Заботина с тех пор, как он сюда вселился. А у меня в планах посетить соседей. Вряд ли внук деда не попадался им на глаза.

Шестнадцатиэтажный дом в Митине, где проживала Заботина Зинаида Михайловна, выглядел так нарядно, что Николай Щербак даже остановился, чтобы полюбоваться на него. Дом построили совсем недавно. Стены строители выкрасили в нежно-розовый цвет, и одноэтажные домики на соседней улице, серые и унылые, по сравнению с новостройкой не выдерживали никакой критики. Интересно, каково жителям этого поселка каждый день просыпаться и видеть возвышающийся над ними розовый корабль, антенны которого, казалось, упирались в небо? Наверняка невольное сравнение не вызывало у старожилов добрых чувств. А уж его жители и подавно.

Николай вытащил из кармана распечатку адреса. Умница Макс в мгновение ока пробил всех Заботиных и выделил именно Зинаиду Михайловну, восьмидесяти двух лет от роду. Она была прописана одна в квартире номер девяносто шесть одна. Среди остальных немногочисленных Заботиных в базе данных никто не подходил на роль внука старика Заботина. Значит, фамилия у него была другая.

Щербак позвонил в домофон. Как и ожидалось, никто не ответил. Тогда он набрал номер соседней квартиры. Женский голос ответил сразу, а когда Николай представился следователем и сообщил, что разыскивает Заботину, дверь открылась тотчас же.

Еще находясь в лифте, он почувствовал запах гари, который усиливался по мере того, как лифт поднимался вверх. Щербак уже готовился к худшему и не ошибся. Дверь квартиры под номером девяносто шесть имела довольно жалкий вид. Видно было, что ее взламывали, притом делалось это с нескольких попыток.

Дверь напротив была приоткрыта, Николая поджидала соседка Заботиной. Она представилась Майей, без отчества, хотя на вид ей было лет сорок пять. Веселенький халатик открывал ее полные коленки, и Николай смущенно отвел взгляд. Уж очень аппетитный у них был вид.

– Что здесь произошло? – спросил он после того, как поздоровался и представился вторично.

– Да вы зайдите, – пригласила его женщина и распахнула дверь своей квартиры пошире.

Щербак зашел, нерешительно потоптался, раздумывая, нужно ли снимать обувь. Пол был свежевымыт, вроде полагается разуться. Но вот беда – он не помнил, сменил ли вчера носки со здоровенной дырищей на большом пальце.

Майя пришла ему на помощь.

– Можно в обуви проходить, только ноги хорошенько вытрите.

Пока он вытирал ноги о соломенный коврик, она мелькала по комнате, как метеор, снимая со стульев одежду и пряча в шкаф.

Николай дал ей возможность убраться и не спеша зашел в комнату.

Майя усадила его на добротный диван, сама плюхнулась рядом.

– Так вы из милиции?

– Не совсем, – признался Щербак. – Я из частного агентства.

– Как интересно! – у Майи загорелись глаза. – Не думала, что пожаром заинтересуются частные агенты.

– Я о пожаре ничего не знал. Расскажите, пожалуйста, что случилось? – попросил Щербак и вытащил диктофон.

Женщина уставилась на диктофон и смущенно хихикнула.

– Это что ж, я интервью буду давать?

– Не обращайте внимания. Это вместо того, чтобы записывать ручкой. Так быстрее.

– Тогда ладно. В общем, два дня назад к Зинаиде Михайловне приехали гости. Я слышала, как они под ее дверью разговаривали. Голос ее внука слышала – Митьки.

– Вы их не видели?

– Нет. Теперь жалею, надо было посмотреть в глазок. А у меня тут запарка была, уборка полным ходом. Ко мне сегодня сваты должны приехать из Одессы. Ну я и устроила генеральную уборку. Несколько дней все чищу и скребу. Как раз два дня назад убирала в ванной и прихожей, вот и слышала голоса.

– Они не скандалили? Не ругались?

– Да нет, говорили спокойно. Правда, – она поморщилась, – с матерком. Но у Митьки и его друзей это дело обычное. Потом еще раз слышала – выходили покурить. Даже не знаю, сколько их было. Трое или четверо… – задумалась Майя.

– Какая же вы нелюбопытная, – огорченно отметил Щербак.

– Ну уж извините, – развела руками Майя. – Нелюбопытная. Зато у меня реакция быстрая. Когда ночью в коридоре потянуло запахом дыма, я вызвала пожарников. И как раз вовремя. Они успели потушить огонь, пока он не разгорелся. А то бы здесь все соседи и угорели, и сгорели.

– А в котором часу потянуло дымом?

– После одиннадцати. Я уже спать собиралась, чую – запах, словно горит что-то. Ну я выглянула в глазок, а из-под двери Заботиной дым клубится. Сразу и позвонила пожарным. Они быстро приехали. Пришлось им дверь Заботиной взломать. Слава богу, огонь не успел разгореться. Окна у нее были все закрыты. А без притока кислорода огонь разгорается медленно. Вы это знаете?

– Знаю, – ответил Николай. – Вы, наверное, учительница? – скорее подтвердил, чем спросил Щербак.

– Как вы догадались? – удивилась Майя.

– А я про учителей всегда догадываюсь. У меня на них чутье, – усмехнулся Щербак.

– А-а, потому что у нас тон назидательный, знаю! – улыбнулась Майя. – И отделаться от него невозможно. Издержки профессии.

– И что было дальше? – вернул в нужное русло рассказ соседки Щербак.

– А дальше совсем плохо. То есть хорошо, что потушили вовремя. Комната не успела выгореть, мы не пострадали. А плохо то, что Зинаида Михайловна умерла.

Майя тяжело вздохнула.

– Задохнулась от дыма? – спросил Николай.

– Да нет, ее убили, – округлив глаза, выдохнула Майя.

– Кто?

– Внук или дружки, или все вместе.

– Откуда вы знаете?

– Милиционеры предположили. Меня в понятые пригласили, так что совершенно неожиданно для себя я оказалась в курсе событий. Когда ее выносили в черном мешке, мне чуть плохо не стало. Потом полночи не спала, давление поднялось. Вчера на работу не пошла, плохо себя чувствовала. Вот и уборка затянулась…

Вид у Майи был настолько здоровый, что Щербак невольно подумал: если она больная такая свеженькая, то как же она выглядит, когда здоровая?

– А вы знаете фамилию этого Митьки, внука Заботиной?

– Нет, как-то не приходилось слышать. Я с ним-то почти не знакома. Когда мы все переехали в этот дом и потихоньку перезнакомились, Зинаида Михайловна мне его однажды представила: «Вот мой внучок, Митенька». Потом я иногда его видела, когда он приезжал к ней. Но вы знаете, он мне сразу не понравился. От таких предпочитаю держаться подальше.

– А чем же он вам не понравился?

– Вид у него человека лживого… Глаза бегают, разговаривает – в лицо не смотрит, голову опускает. Чистый уголовник. Кстати, возможно, он действительно сидел. У него на руках наколки. Я еще удивлялась – чему она так радовалась, когда он приезжал? Может, из-за одиночества. Мне бы, честно говоря, и в дом его впускать было бы страшно.

– А с друзьями он часто приходил?

– Иногда с ним двое-трое было. Но шум они никогда не производили, не беспокоили. Так что у меня к ним претензий не было.

– А в тот раз, перед пожаром, вы ничего не слышали?

– Музыку громче включили, но тоже в пределах допустимого. Конечно, мне было слышно, когда я в прихожую выходила. Но это не тот случай, когда нужно приструнить людей. Себе дороже. Квартира Заботиной напротив, так что не особенно мешали. Когда я дверь в комнате закрываю, не слышно.

– И когда они ушли, вы тоже не слышали?

– Нет, – с виноватым видом ответила Майя.

– И еще вопрос. В каких отношениях вы были с соседкой? Она вам рассказывала что-нибудь о личной жизни? Почему она в старости надумала развестись с мужем?

– Ну, отношения у нас сначала были просто соседские. В смысле – здоровались. Однажды на Пасху она меня пригласила, чай попить с куличом. Вот только тогда и разговорились. После того случая мы с ней иногда чай пили – то у меня, то у нее. И постепенно она мне рассказала о своей жизни. Что прожили с дедом пятьдесят девять лет, но в последние годы он ее ужасно раздражал. Все сутяжничал с властями, чего-то добивался. И если бы для семьи – то ладно, а он то помойку требовал перенести в соседний двор, то магазин убрать под окнами, то обустройством детской площадки занимался, то дворовым сквером.

– А ей хотелось, чтобы он дома сидел? Старик приносил пользу людям, заботился о чужих детях, соседях.

– И совсем не заботился о своей семье. У него пенсия была хорошая, так он выделял для семьи крохи, едва на питание хватало. А остальное копил. Она говорила, что он деньги прятал где-то дома. Ну, она обижалась, что он прячет от нее деньги. Она ж ему не чужая, столько лет вместе прожили. За пенсией он на почту ходил, так что она не знала, сколько он получает. Только догадывалась, что как бывший участник войны и как полковник в отставке – немало. А когда просила на какие-то семейные нужды, всегда говорил – денег нет. Тебе сколько ни дай – ты все потратишь. Характер к тому же у него был очень тяжелый. И Зинаиде Михайловне надоело, что он скандалил частенько, да и жили фактически на ее пенсию. Лет пять назад развелась с ним.

– А как она получила эту квартиру? Дом новый, вряд ли у нее были деньги на покупку жилья.

– А она – тоже участница Отечественной войны. Когда построили этот дом, выделили квоту для участников, вот она и получила бесплатное жилье. Правда, до этого три года маялась в комнате в коммуналке. Опять же, когда она с мужем развелась, через Совет ветеранов ей выделили жилье в бывшем общежитии.

– А что ж они не продали свою квартиру?

– Дед не хотел приватизировать. А без этого не продашь. Вообще, думаю, характер у него был не просто очень тяжелым, а несносным. Он из тех, для кого общественные интересы выше личных, а родные пускай пропадают. Ему нравилось, что все соседи его знали, уважали, даже в районной газете о нем писали, как о борце за правду. А на жену ему было наплевать.

– А дети у Заботиных были? Неужели не принимали никакого участия в жизни стариков?

– Их дочь умерла уже давно, даже не знаю, когда. А с семьей сына старик рассорился много лет назад. Фактически выжил их и даже вынудил выписаться. Они не общались десятилетия.

– Ну ладно, старик вредный. А Зинаида Михайловна как же? Она тоже не общалась с семьей сына?

– Когда дед выгнал сына, она была бессловесной, запуганной, боялась мужу слово поперек сказать. И сын обиделся на нее, а упрямством, наверное, в своего отца пошел. Потом она пыталась наладить с ним контакт, но он ни разу не приехал.

– Так чей сын Митя, то есть Дмитрий? Ему, ведь, наверное, уже за тридцать?

– Он сын дочери Заботиных. После ее смерти муж спился от тоски и вскоре тоже умер, зимой замерз на улице. Его даже не сразу хватились, только через неделю Митя опознал его в морге. Вообще, я вам скажу, до чего несчастная семья… Все у них наперекосяк. Никаких человеческих отношений. Вот этот Митя – ведь приходил иногда к бабушке, так тоже не из родственных чувств. Приводил компанию, она на всех готовила, радовалась, что ее не забывают… И вот благодарность за все.

– А как вы думаете, у Зинаиды Михайловны было что украсть? Ну, ценности какие-нибудь, деньги.

– Ценности? – в голосе Майи прозвучала нотка сомнения. – Однажды она мне показывала шкатулку с золотыми колечками и сережками. Все такое дешевенькое, хотя изделия из золота. Камешки искусственные, золото невысокой пробы. Ей в разное время дарили сын и дочь, вот она и показала мне, чтобы я увидела – семья у них была хорошая, дети ее любили. Ну, понимаете, она так много рассказывала о своей не особенно счастливой семейной жизни… Наверное, хотелось самой себе доказать, что не все было так плохо.

– А в доме дорогие вещи были?

– А вы разве не можете сами посмотреть? Наверное, как следователь вы имеете право.

– Мне нужно получить разрешение на обыск. Я же приехал только выяснить, общалась ли с Заботиным его бывшая жена и что она может сказать об их общем внуке. А тут такие печальные новости.

– У Зинаиды Михайловны недавно появился дорогой телевизор. Я даже удивилась. Но спрашивать ничего не стала. Думала, захочет – сама расскажет. Но она не успела.

Майя стала поглядывать на часы, и Николай вспомнил, что она ждет гостей, а он ее отвлекает своими расспросами.

– Вы нам очень помогли. Спасибо вам, – он пожал ей на прощанье руку. И решил пойти в местное отделение милиции, ознакомиться с материалами осмотра места происшествия. Или, точнее сказать, – места преступления. Надо бы еще и в морг съездить, узнать, произвели ли медэксперты вскрытие тела Заботиной.

Выйдя на улицу, Щербак набрал номер телефона Голованова.

– Сева, в Митине труп. Заботину убили, пытались скрыть следы преступления и устроили пожар.

– Есть подозреваемые?

– К ней в этот вечер заезжал внук с компанией. Думаю, это их рук дело. Короче, квартира опечатана. Сейчас иду в отделение милиции, потом в морг. И надо еще выяснить, как фамилия внука. Скорее всего, он был судим. Да, нужно заняться поисками сына Заботиных. Он с женой выписался из квартиры старика много лет назад. Надо посмотреть по архивам, куда он переехал.

– Кстати, старикан Заботин тоже, похоже, умер не своей смертью. Его отвезли на вскрытие. Ребята сейчас на месте преступления, ищут улики. Да… – хихикнул Сева, – жалуются, что объелись пирожками. Говорят, они им на пользу не пошли. Мутит их теперь.

– Что ты говоришь? – удивился привередливости товарищей Николай. – А мне пирожки понравились!

3

Поиски хоть каких-то документальных подтверждений того, что внук проживал в квартире деда, успехом не увенчались. Даже записной книжечки с телефонами и адресами найти не удалось. Пока Турецкий старательно изучал многочисленные бумаги деда – в основном состоящие из вырезок из коммунистических газет и заявлений в различные городские инстанции, нескольких грамот с мест работы, от ЖЭКа, Агеев провернул кучу дел. Он вернулся, когда Турецкий сидел на диване и пытался разобраться с семейным фотоальбомом, где в жутчайшем беспорядке без всякой хронологии были свалены фотографии. Пожелтевшие снимки стриженных наголо солдат, среди которых угадывался дед Заботин в призывном возрасте. Он же в любительском оркестре с балалайкой в руках среди таких же чубатых парней – то ли студент, то ли молодой рабочий, не понять. На другой стороне фотографии только указан год – 1939. Множество фотографий молодых женщин с прическами первых послевоенных лет – причудливые валики, составляющие трехэтажные башни.

– А старик, видать, в молодости был ходок, – Агеев заглянул в альбом и ткнул пальцем в очередную круглолицую красотку с валиками на голове. – Эта ничего, хорошенькая.

Он перевернул фотографию и прочитал: «На долгую память Степушке от Веры».

– Ну, что выяснил? – с явным облегчением оторвался от фотографий Турецкий.

– Отпечатки пальчиков и кашу отвез экспертам. В паспортном столе узнал, что в этой квартире были прописаны Степан Федорович Заботин, его жена Зинаида Михайловна, их сын Сергей Степанович и жена сына Антонина Юрьевна. Но они выписались двадцать три года назад.

– А дети у них были?

– Если и были, то здесь не прописаны.

– Значит, внук Митя не от сына Заботина?

– Черт его знает. Может, родить-то родили, а прописали в другом месте.

– Зачем? Странно как-то.

– Почему странно? Допустим, у жены Сергея Степановича было жилье. Они хотели сохранить его для своего сына Мити, вот и прописали там.

– И сыну дали фамилию матери? Маловероятно, но логично. И пока это только версия. А жена старика Заботина когда выписалась?

– Пять лет назад.

– Жили, жили, а на старости лет развелись. Глупо как-то. Правда, чего в жизни не бывает? Может, осточертели друг другу… Ладно, возвращаемся к фотографиям.

И опять перед ними замелькали застывшие картинки чужой жизни. Мальчишка-подросток на велосипеде, год 1962. Агеев радостно воскликнул:

– Сын деда, Сергей. Смотри, нос такой же хищный, глазки в кучке, только побольше.

На фотографии действительно была надпись – «Сережа, 15 лет».

– Так, с сыном разобрались. Я его теперь узнаю на любой фотографии. А где же этот паразит Митька?

– Сам черт ногу сломит, – проворчал Турецкий, перебирая фотографии.

– На старые довоенные даже не смотри. Нам нужны последние. Может, внук в детсад ходил, там любят снимать утренники. Или его в пионеры принимали. Или со стройотрядом ездил, если, конечно, учился в учебном заведении после школы, – увлеченно заговорил Агеев.

– Вот свадебная фотография деда и бабки Заботиных, – Турецкий нашел пожелтевшую фотографию, на который Заботин с хищным выражением лица прижимал к себе оробевшую испуганную невесту.

– Смотри, с детьми… – вытащил семейную фотографию Агеев. – Уже теплее. – И надпись есть. Теперь хоть знаем, как зовут дочку Заботиных – Лиза. А Сергей старше ее лет на пять. Почерк женский, видать, жена Заботина подписывала.

– А вот еще теплее, – Турецкий выудил снимок парнишки лет десяти, мало похожего на деда, но характерный хищный нос указывал на их родство.

– А, может, это не внук, а сын…

– Смотри, год 1982. Точно внук.

– Хоть бы надписали, балбесы, – выругался Агеев, повернув фотографию. Там стоял только год.

Они шелестели фотографиями, и у Турецкого было ощущение, что он роется в тайнах чужой семьи.

– А это кого хоронят? – вытащил он фотографию, где толпа народа с похоронными лицами сгрудилась у гроба. Перевернул фотографию. Надпись гласила: «Лизонька. 1997 год».

– Значит, дочка у старика померла. Давай вычислять ее сынка. Должен же он присутствовать на похоронах собственной матери. Вон дед и бабка Заботины, вот мужик убивается – муж этой Лизоньки, наверное.

Они безуспешно пытались понять, кто из присутствующих Митька, внук Заботина, но так и не пришли к соглашению.

– Делаем так, – распорядился Турецкий, – набираем фотографии всех, кто более или менее похож на членов этой семьи, и сдаем на экспертизу. Что мы мучаемся?

– Действительно, – согласился с ним Агеев. От чужих лиц у него уже рябило в глазах. – Знаешь, о чем я подумал? Почему бабка не забрала альбом с собой, когда развелась с дедом? У нее-то хоть порядок был бы, она не стала б так сваливать в кучу. Все-таки история семьи.

– Если только это Митька не развел такой бардак.

Агеев сдвинул брови, задумался. Потом изрек:

– А ведь это тоже версия… Митька мог бы, конечно, альбом выкинуть или сжечь… Но мог просто вытащить несколько своих последних фотографий. Если, конечно, решил замести следы.