Чисто астраханское убийство

– Нет… – неуверенно сказала она, готовая в любую минуту рассмеяться.

– Вот и я тоже. А на нет и суда нет, значит, и не будем ломать себе головы. Короче, я уже в пути… Да, – он вернулся, – я думаю, что мы вполне можем сделать где-нибудь по дороге недолгую остановку. Стекла-то у меня затемненные, благодать! Ты – как?

– Ждешь возражений? А их не будет!

– Ай, молодец! – И он быстро пошел к Дусиному дому.

– Ты далеко, Саня? – спросил Грязнов у Турецкого, который открывал ворота, чтобы выехать. Вячеслав стоял на крыльце, а из-за его спины выглядывала любопытная мордашка Дуси с растрепанными волосами.

– Рядом тут, в Замотаевку, хочу помочь Зине лекарства привезти. Скоро будем.

– А вы не шибко торопитесь, – посоветовал Грязнов. – Но и к обеду не опоздайте, сегодня свежая стерляжья уха и судак по-польски. Как надо, по-настоящему, сам прослежу!

– Ишь, гурманы… А когда обед?

Грязнов обернулся к Дусе, что-то спросил и крикнул:

– Часа через два, так что можете даже и задержаться, покатайтесь по округе, тут места, говорят, красивые. А еще лучше, на бахчу скатайте, мы и от хороших арбузов не откажемся, да, Дусенька?

– Ох, не откажемся. – Она широко зевнула и заразительно засмеялась.

– С вами все ясно. – Турецкий махнул рукой и уселся за руль…

«Странное какое-то время, – думал он, неспешно катя по улице, чтобы не поднимать клубы пыли. – Что это, подарок судьбы или очередное сумасшествие? Ну, со Славкой понятно, он – из тайги… А Зинка как же? Вот въехала в душу и улыбается, зараза… И рука не поднимается выпихнуть ее оттуда… А может, и не надо пока? Ведь не зло же творится, а, скорее, добро, – вон как она сразу ожила…»

Рассказанная ею утром история не выходила из головы. И чисто по-человечески он прекрасно понимал ее возмущение. Но, являясь не просто посторонним сочувствующим, а при этом еще и профессионалом, Турецкий понимал, что сам не может иметь к этой тяжкой, прямо надо сказать, истории никакого отношения. Есть, в конце концов, служебная этика. Есть здесь какие-то связи и у Славки, да хоть и с тем же генералом Приваловым, вот и пусть тот напряжет маленько местных товарищей. Которые уже с утра предпочитают напиваться, а не скучную службу нести. Как, впрочем, и повсюду. Одна и та же картинка-то.

Но, с другой стороны, он был опять-таки профессионалом, и это качество, помимо как бы его воли, уже само по себе делало его сопричастным событиям, в которых мучаются и страдают по-своему близкие уже ему люди. Они же знают, кто он и на что способен, если только захочет. И когда он ловил на себе заинтересованный и даже восхищенный взгляд той же Зины, он, естественно, меньше всего решился бы отнести его смысл на счет своих мужских качеств. Все-таки котлеты – отдельно, и мухи – тоже. Не надо путать французское и коричневое. Конечно, Дуся уже что-то рассказала Зине о нем, а той – разумеется, Славка, иначе откуда такая прямо-таки восторженная встреча? А уж Славка живописать умеет. И вот это раздвоение между «не хочу» и «надо бы» очень беспокоило душу Александра Борисовича.

Браться? А как? С какой стати? Кто разрешит, в конце концов? Кто захочет отдать ему материалы предварительного следствия? Это же чистый абсурд…

Но снова всплывал перед глазами почти умоляющий взгляд Зины, и просто так отринуть ее невысказанную просьбу, сославшись на свою занятость или там непричастность, было бы очень сложно. Да она и не поверит. Как не поверит и та же Дуся, готовая поверить, кажется, всему, что ни скажет Славка. Но там – другое дело, там женщина завязла в своих чувствах уже по уши, как муха в банке с вареньем. И сладко, и выбираться не хочется, а надо… Да у нее все на лице написано.

Он вдруг подумал, что по крупному счету именно такая вот Дусенька вполне могла бы составить Славке самую достойную пару. В принципе, ведь Грязнову совсем не нужна какая-то эффектная и сильно образованная красавица, которая «представляла» бы его, скажем, в высшем свете. Да Славка и сам никогда туда не пойдет, если нужда сыщика не заставит. А куда нужда заставляет, туда женщин не берут с собой, там иногда даже стреляют. Значит, ему необходима другая женщина, такая, которая оказалась бы рядом с ним не в театре, куда Славка тоже не ходит, и не в библиотеке-читальне, а дома – на кухне и в мягкой постели, в жарких объятиях… А как она влюбленно, без всяких дураков, смотрит на него! Как при этом забавно шевелятся ее губы, когда она будто повторяет про себя каждое сказанное им слово! Да тут же все абсолютно ясно…

Одно неясно: насколько Славка сам созрел для принятия, наконец, кардинального для себя решения. Годы-то идут, и все быстрее, а остаться однажды в полном одиночестве – друзья-приятели не в счет – это, наверное, страшное испытание. Особенно для человека, прожившего в ярком кругу почитания лучшие годы своей жизни – в славе и почете, в веселых подначках, но и в серьезных испытаниях.

С Дениской пока история смутная, когда он появится на родине и появится ли вообще, остается только гадать. Служба у него такая проклятая, что – ни семьи, ни потомства. Значит, Славке остается лишь надеяться, что однажды появится человек, который станет ему самым близким, и – тьфу, тьфу, тьфу! – хоть глаза закроет в последний раз.

И сейчас же перед внутренним взором появлялась Дуся – роскошное создание, о котором человеку с самыми простыми жизненными запросами, – а Грязнов именно такой, – остается только мечтать. Так, может, не стоит и огород городить, а поговорить с ним наедине всерьез? Турецкий не любил вмешиваться и вникать в интимные подробности жизни даже самого близкого друга – а Славка и был именно таким, – чтобы еще и советы давать. Но, наверное, иногда это надо делать. Хотя, с другой стороны…

Он же помнил, сколько раз Грязнов уверял, будто нашел себе такую подругу, что уже до конца жизни. И где они все? Правильно, Славка не создан для спокойной семейной жизни, но они-то, любимые женщины, и не хотели этого понять. Оттого и конечный результат таков. А если подумать? А что, может, с Зинкой посоветоваться, так, без передачи? У нее ум острый, суждения любопытные, вообще, самостоятельная женщина, правда, потерявшая главный свой ориентир в связи со смертью действительно, наверное, любимого человека. Но она избегала о нем говорить, только в третьем лице – «он был…». Наверное, боль еще не прошла, но жизнь убеждает, что жить с одной только болью нельзя, глупо.

Вот, кстати, если подумать, то ведь Дусенька – как это здорово звучит у Славки! – представляет собой именно ту женщину, которая и останется с ним до последнего. А может, – какие ее годы, сорока еще нет! – и дите мужу родит. И тогда Славка просто обязан будет дожить до глубокой старости, чтобы поднять на ноги свое драгоценное потомство, о котором он, кстати, всю жизнь мечтал. А это еще лет двадцать, никак не меньше… Тем более что и тайга по-настоящему и его самого поставила снова на ноги. Вот и считай теперь, что лучше – гордое, понимаешь ли, одиночество или медленное, мудрое старение в объятиях любимой женщины?.. Ну и в окружении, как говорится, будущих маленьких сыщиков, или «активисток и просто красавиц».

А как к появлению Дуси в Славкиной жизни отнесутся друзья-товарищи? Да все равно. Зато когда Славка ее оденет, как надо, – а уж помочь есть кому, – да на высокие каблуки поставит, все наверняка ахнут: уж чем-чем, а здоровьем, крепкой фигурой да статью женской она всем Славкиным знакомым москвичкам сто очков даст! Всем носы утрет. И это будет правильно. Видно же, как у Грязнова тут за какие-то день-два круто «поехала крыша», как каждую свободную минуту он ловит, чтобы прикоснуться к этой женщине. А она? Да она уже, похоже, душу за него заложить готова…

Интересно, как быстро думается, когда ты кровно заинтересован в своих действиях… Не успел доехать до медпункта, а в голове уже сложился приблизительный план наступательной операции. Только бы не перегнуть, не показать Славке, что ты так настойчив по каким-то своим собственным соображениям, а, в принципе, не испугать его, ибо он тут же начнет напряженно думать и все испортит. Сомнения, возражения, а в результате – трусливый откат на прежние холостяцкие позиции. Тактика теперь нужна правильная, если уж в голове сложилась реальная стратегия…

Зина ожидала его на крыльце с целой охапкой сумок в руках, на двери белел приколотый бумажный листок. Глаза Зины искрились. «Ой, братцы, не доедем мы, кажется, до аптеки…» – растерянно подумал Турецкий и вышел из машины, чтобы открыть правую дверцу и помочь женщине забраться в салон. Почему-то захотелось еще и подтолкнуть ее аккуратненько этак под попку – вот прямо зачесалась ладонь, и все тут. Но она поняла его хулиганские намерения и, показав кончик языка, сама взлетела в салон. А он бросил ее сумки на заднее сиденье и разочарованно вздохнул. Она загадочно захихикала, поглядывая на него искоса. Здорово это у нее получалось!

Решили не пылить, а выехать на большую трассу и двигаться по ней.

– А там есть хоть какие-нибудь укромные местечки? – как бы нейтрально спросил он, но мысли его были настолько однозначны, что не заметить их было невозможно, и, конечно, она заметила.

– Ты разве не торопишься?

– А что, видно?

– Да мне еще со вчерашнего вечера было все прекрасно видно. Не умеешь ты скрывать своих чувств. Или не хочешь.

– Второе правильнее…

И он вдруг решился поделиться с ней своими недавними мыслями. Но предварительно взял с нее самое честное-пречестное слово, что она даже и во сне не подумает нечаянно проговориться Дусе.

Зина заинтересовалась. Но ей и в голову не могло прийти, о чем заговорит Турецкий. А услышав только преамбулу, она в полном изумлении уставилась на него, так что ему даже пришлось прижаться к обочине и остановить машину.

Выключил двигатель, повернулся к женщине всем телом.

– Либо ты – мне помощник, либо нет. Подумай. Но в любом случае то, что ты услышишь, должно умереть, иначе случится беда, и два человека, которые, по моим наблюдениям, друг в друге души не чают, никогда больше не встретятся.

Выслушав потом его пространную речь, Зина спросила:

– Ты это сейчас придумал? Ну, сегодня, я имею в виду?

– Какая разница? Ты не разделяешь моих мыслей?

– Боюсь, Санечка, что ты придумал себе новую сказку про Золушку. А Дуся – не Золушка, а живой и очень ранимый человек, я-то знаю. И любой ее нервный срыв может привести к трагедии.

– Так нужно, чтобы не было трагедии. Думаешь, если я был бы полностью уверен, я бы обратился к тебе за советом?

– Ты – храбрый человек.

– Это ты, что ли, пьянь имеешь в виду?

– Нет, дорогой, твое вмешательство в чужие чувства. Что ты о них знаешь?

– Не-а, здесь я вовсе не храбрый. Скорее, слабый, наверное. Видишь, вот и тебе заморочил голову, хотя… – Он не закончил, потому что Зина перебила его:

– К тебе у меня нет никаких претензий, наоборот, я сама знала, на что шла. И благодарна тебе, и впредь буду благодарна, ты мне свободно вздохнуть, наконец, помог… Но ты подумал, что может случиться, если Дуся не приживется у вас в Москве? Ну, не сложится у нее? Одно дело – погулять в охотку, одиночество с хорошим человеком скрасить, развеять, и совсем другое – кинуться головой в прорубь.

– Это я тоже понимаю, думал уже. Но что-то ведь делать надо. Я же знаю Славку, дай бог, добрых три десятка лет, если не больше. А Дусю – совсем не знаю, только первые впечатления. Но – очень хорошие. Не знаю, Зинка, может, я и не прав. – Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. – Другое предполагаю. Станет гораздо хуже, если они действительно влюбятся друг в друга, а потом, из каких-то «Золушкиных» соображений, расстанутся. И уже навсегда. Не подумала об этом?

– Хочешь подтолкнуть?

– Ну конечно, вот как тебя – под попку, да не успел, больно шустрая ты оказалась.

– А я это поняла, – рассмеялась она. – Ишь, какой быстрый, а если б кто увидел? У нас же в каждом окне по перископу! Поехала медсестра за лекарствами и привезла – это одно, а когда отъезжает женщина, подсаженная в машину, как ты говоришь, под попку, ни у кого не возникнет сомнений, куда она едет и зачем. Все же вы вернетесь домой, а нам с Дусей тут дальше жить. Вот о чем подумай… А свернуть мы можем вон подальше, направо, съезд в лог, там густой кустарник, деревья высокие, тень есть, птицы поют… Если хочешь, конечно… – Она улыбнулась одними губами.

– Знаешь анекдот? В купе едут грузин и прекрасная девушка. Он напряженно наблюдает за ней, а она читает книгу. Наконец, он не выдерживает. «Дэвушка, пачему ти молчишь?» Она: «Хочу и молчу!» Он кричит с восторгом и возмущением: «Хочет! И молчит!»

Зина рассмеялась и показала пальчиком:

– Во-он там съезд…

Вернулись они домой, разморенные жарой и словно измочаленные, к трем часам. В машине лежали сумки, набитые лекарствами, и картонные ящики. Все-таки и на это хватило времени. Грязнов посмотрел, подозвал Дусю и что-то забавное прошептал ей на ухо. Она заулыбалась, но тут же убежала на кухню и притащила на стол в большой комнате целый чан наваристой, золотистой ухи. Сели есть. Дуся долго молчала, и видно было, что это ей давалось с трудом, а потом все же спросила нейтральным таким тоном:

– Про лекарства-то хоть не забыли?

– Целую машину, – не обратив внимания на интонацию, ответил Турецкий. – Вот пообедаем и разгружаться поедем. А что, уже надо чего-нибудь? – И сам испытующе посмотрел на хозяйку, да так, что та невольно вспыхнула. А Зина, с трудом подавив смешок, быстро, искоса, кинула взгляд на Саню, но тот проявил максимум хладнокровия, ничего якобы не понял, и все успокоились…

Все оставшиеся дни отпущенной Турецкому недели они с Грязновым удили рыбу и приносили домой достаточно хорошую добычу. Хватало не только на еду до отвала, но и на вяленье Дусе уже для грядущей зимы. Зина прибегала теперь каждый вечер без приглашения, едва темнело, и оставалась с Саней до рассвета, изнывая от счастья и едва не плача от скорой разлуки. Как-то уж так получалось, что она стала неотъемлемой участницей Дусиных застолий.

Но все, к сожалению, однажды кончается, закончилась и неделя отпуска. Слава с каждым днем становился мрачнее. Очевидно, жалел, что Саня должен был уезжать, привыкли к постоянным разговорам, что называется, по душам, да и сама компания с Саниным отъездом, естественно, разрушалась. Зина усиленно делала вид, что ей весело, а по глазам было видно, что на сердце у нее кошки скребли. И ночами она стонала не то от наслаждения, не то от навалившейся душевной боли. К недавнему разговору в машине они с Турецким больше не возвращались.

И наконец настал день, когда в джип Турецкого были погружены «волжские дары» – пара банок икры, купленной у рыбаков, завернутые в промасленную бумагу крупные куски копченой осетрины, несколько стерлядей, обложенных льдом, и прочее жареное и вяленое многообразное рыбное ассорти.

Прощаясь с Зиной, с которой Турецкий уединился на веранде, он сказал, стараясь быть предельно мягким и нежным:

– Пожалуйста, не забывай о нашем с тобой разговоре, а я тебе дам знать, как развернутся дальнейшие события. А по поводу Калужкина ты держи меня в курсе, ладно? Может быть, не все так угрюмо, как кажется, мы ж с Приваловым все-таки сумели поговорить, и он обещал разобраться, так что пусть Катя не вешает носа. Но если случится что-то непредвиденное, все равно звони или напиши в агентство, адрес знаешь. Да и Славка скоро вернется домой. А лично тебе я вот что хочу сказать. Зина, эта неделя, прожитая с тобой, верь мне, не забудется, и кто знает, как сложится жизнь, может, еще и увидимся. Но я тебе благодарен за твой смех серебряный и сердце твое золотое. Ты – очень хорошая женщина, таких на свете мало, дай тебе Бог счастья, раз уж я не могу.

– А хотел бы?

– Очень.

– Ты считаешь, – помолчав, сменила она тему, – что у Антона все-таки еще что-то может повернуться в лучшую сторону? Помогут ему эти ваши коллеги, или дело безнадежное?

– Послушай, ему же выдвинуто обвинение, в числе прочих, и в убийстве твоего… доктора. Как же ты можешь проявлять столько беспокойства о таком человеке?

– Да не убивал он, Санечка! И соседа своего тоже не убивал! И милиционера! Ну, как ты не хочешь понять?

– Но ведь факты против него? Или я просто ничего не понимаю.

– Конечно, не понимаешь, – убежденно сказала Зина и насупилась.

Турецкий ласково обнял ее плечи. И снова удивился, какой она смотрелась тоненькой и нежной, словно десятиклассница, а ведь ей уже около сорока, ровесница Дусина. Но та казалась крепкой и устойчивой и в жизни, и, вероятно, в любви, а Зина, хоть и была на самом деле тоже сильной и энергичной во всех своих проявлениях, все равно выглядела вчерашней школьницей, юной светловолосой девушкой с золотистыми глазами, красивой статуэткой, – вот ведь как сумела себя сохранить! Для кого, славный ты человечек?..

И почему этот Калужкин, о котором еще неделю назад Турецкий и слыхом не слыхивал, ее так волновал? По причине явной несправедливости его судьбы, или она все еще надеялась, что друзья-генералы действительно способны кардинально повернуть ход событий, стоит им только захотеть? А они почему-то не хотели? С земли-то всегда видней, как любят повторять сыщики, но только они со Славкой знали то, что было ей, увы, недоступно, как человеку, не отягощенному профессиональными знаниями. Да и что бы он ответил, по правде говоря? Что Бог поможет?

Он, в конце концов, так и сказал. Но в глазах ее не прочитал ответной уверенности…

Время для субботнего отъезда выбрали такое, чтоб Турецкий к вечеру мог остановиться в Воронеже – это примерно половина пути, – а с утра без всяких трудностей, по холодку добраться до Москвы.

Доехали с ним до околицы, там вышли из машины, расцеловались, у Зины на глазах стояли слезы, а Дуся и не скрывала своих чувств, всхлипывала прямо совсем по-детски и терла глаза кулачками. Грязнов все кивал, словно прощался надолго, и бережно прижимал женщину к себе. Никогда еще Александр Борисович не уезжал в таком подавленном настроении и с такими проводами, наполненными искренней горечью расставания. Он чувствовал себя неловко, будто в сапогах ворвался в чужую, размеренную и привычную жизнь, наследил в ней и теперь бежит без оглядки. Ну, женщины – понятно, а Славка-то? Он же через неделю будет тоже в Москве. Нет, значит, что-то очень важное и совсем близкое сердцу Сани оставалось здесь, в отдаленной станице, пронизанной жаркими ветрами из заволжских пустынь. Такое, что потом будет сниться как сладостное, но так и несбывшееся предсказание.

Турецкий, отъезжая, посмотрел в зеркальце заднего обзора и увидел две уверенные в себе фигуры, стоявшие обнявшись, и чуть поодаль – стройную женщину в простеньком синем платье с белым воротничком школьной отличницы, слабо машущую ему вслед приподнятой рукой…

Впереди, через сутки, будет Москва, Ирка и работа. Все… пора переключаться на новый ритм жизни…

Глава четвертая

Гости

Грязнов предложил женщинам вернуться к столу и еще раз пожелать Сане удачного пути, тем более что завтра – воскресенье, приедет домой, отдохнет, душ примет, и покатятся трудовые будни. В агентстве народу мало, большинство – в отпусках, так что Турецкому наверняка предстоит самому в срочном порядке решить немало накопившихся вопросов. Но Зина, сославшись на головную боль, да оно и понятно было, отправилась домой. Надо маме помочь с ее огородными делами, поскольку всю последнюю неделю только собой да своими чувствами и занималась, а дому – никакого внимания. Конечно, ее подавленное настроение можно было понять, и дело не в головной боли, а в том, что теперь каждый предмет в Дусином доме, включая старую кровать на веранде, будет напоминать ей об упущенном, потерянном счастье. Видела Дуся, что творилось в последние два дня с подругой, как ненормальная цеплялась она за свою любовь, все готова была отдать, зная заранее, что расстанутся они обязательно, но, наверное, хоть капелька надежды оставалась. До той минуты, пока Саня не сел в свою машину уже там, на шоссе.

– Ладно, подруга, отдохни от переживаний, только ты не забывай, заходи, ты – всегда желанная гостья.

И Грязнов энергичными кивками подтвердил ее слова. Но Зина лишь печально и как-то болезненно улыбнулась и молча кивнула в ответ.

– Сильно переживает, – пожаловалась Дуся на ухо Славе. – А знаешь, какой она славный человечек?

– Да уж видно… Но что поделаешь? Через голову не прыгнешь, это – жизнь, дорогая моя, а она вся сплошь – из встреч и расставаний.

– Ты прав…

Дуся тоже загрустила, думая теперь о своем. И к ней скоро подкрадется минута, когда она вот так же, подобно Зине, будет с тоской смотреть вслед отъезжающему в аэропорт автомобилю и сознавать, что, увы, жизнь действительно представляет собой бесконечную череду встреч и расставаний. Только вот встреч – ненадолго, а расставаний – навсегда… Плакать хотелось. И Грязнов, почувствовав ее тягостное настроение, обнял ее прямо посреди улицы, и, уже никого не стесняясь, так они и пошли дальше. Со стороны посмотреть: немолодые люди, очевидно, искренне полюбившие друг друга…

Дома Вячеслав вдруг оживился. Дуся посмотрела на него с удивлением.

– Слушай, Дусенька, а что у нас поделывает твой замечательный братец? Мы с ним днями говорили по телефону, я его пригласил, хотел с Саней познакомить, но у него была какая-то важная комиссия из Москвы. А я знаю, что это такое: сплошные капризы, недовольства, дурацкие вопросы, которые и умного поставят в тупик, а в результате – охота, рыбалка и баня с приятной обслугой женского пола. Знакомые дела. Но ведь праздники и выходные руководящий народ, помню из опыта, предпочитает проводить в домашних условиях. Так что, если они уже отчалили, в чем не сомневаюсь, Леша, вполне возможно, тоже освободился и, если ты не будешь возражать, может подъехать к нам? А мы ему стерляжью или осетровую ушицу, соленья твои замечательные… Вот и выпадет нам, наконец, возможность поговорить без всяких там… И без посторонних. Не люблю, понимаешь, экивоков. А рыбку-то, если сам не наловлю, у рыбаков ваших куплю, я с ними уже перезнакомился, есть и неплохие ребятки. Так как?

– А почему у меня должны возникнуть возражения? С удовольствием приму. Если он только захочет, ты ж знаешь, он этот… ну, как их?

– Трудоголик, что ли? – засмеялся Грязнов.

– Вот, он самый! – радостно приняла она его смену настроения, а то у самой было пасмурно на душе, все никак скорбный образ Зины не выходил из поля зрения. Терпела, держалась, а теперь, небось, бедная, кусает подушку и трясется от рыданий. Как это было знакомо и понятно Дусе и в ее одиноких, вдовьих ночах… А то ли еще будет? Будь они прокляты, эти ночи!

– Ну-ну, не грусти… – Грязнов понял ее настроение, обнял за плечи, развернув лицом к себе, и сказал из губ в губы: – У всякого минуса есть и свои плюсы, никуда не денешься. Зато теперь тебе не будет нужды сдерживать свою сумасшедшую страсть, я правильно подумал?

– Ах, Славка! – Она кинулась его целовать.

– Ну хорошо, хорошо, милая, только дай я сперва позвоню, а то у него могут найтись неотложные дела, – воскресенья все-таки для таких лентяев, как я… А уж потом мы с тобой займемся подготовкой. На пристань схожу, посмотрю, вернусь пораньше, а то я уже успел соскучиться. Ты как?

Она радостно засмеялась, задорно встряхивая черной гривой своих роскошных волос, и Слава с воплем «Ух!» зарылся в них носом…

Он позвонил, и Привалов неожиданно легко согласился навестить и отведать домашней ухи, приготовленной специалистом. Уж ему-то было ведомо, что Вячеслав слов на ветер не бросает. Договорились на утро. Поговорить, пообедать всласть, отдохнуть и – обратно: приятное совместить с полезным. Кстати, поговорить есть о чем…

После этого Грязнов отправился к рыбакам. Он знал, что все они помаленьку браконьерили, если это дело можно было так назвать, – брали осетра без шума и хвастовства: мол, во, гляди, какого осилил! И также икорка у них всегда водилась, Сане-то на дорожку где взяли? Все у них же. Но когда Вячеслав Иванович заходил к кому-нибудь из них в дом – не на улице же торговать! – опытным носом чуял запашок конопляный. Кто покуривал травку, кто пыльцой баловался, а кто и кололся – этих по внешнему виду можно было узнать, по глазам, речи, походке. Ох, губят себя люди, оправдываясь тяжелой жизнью. А кому нынче легко?..

Слушок по станице уже прошел, что у Евдокии какой-то знатный москвич поселился, раз его к ней на постой ее брат, большой милиционер, определил. И поначалу к Грязнову, когда он арендовал лодку либо просто беседовал о том, где лучше клюет и на что, отношение у людей было настороженное, но когда народ понял, что он – мужик свой, без городских закидонов, перестали опасаться. А потом дружок приехал – веселый, не вредный, так чего ж не поговорить за жизнь? Потому, когда он попросил рыбаков ему соорудить знатную ушицу – раз, другой, каждый второй готов был продать ему за недорого все, что Дусин гость просил. И вскоре уже Вячеслав Иванович, предусмотрительно прихватив у Дуси пару больших кошелок, возвращался нагруженный всем тем, чего сам добыть не мог, – с везением, ввиду Саниного пребывания, дело обстояло непросто. Но Алексей мог бы быть довольным – и на уху, и на шашлык, и на закуску к главному застольному продукту всего было вдосталь. И то верно: угощать – так угощать.