Чисто астраханское убийство

Рассказывая, Дуся переходила на шепот, будто боялась, что ее кто-то услышит, и теснее прижималась в Грязнову. Хорошо, на улице в этот час уже никого не было, а то ведь ей же самой потом от сплетен не отмыться. Но – не боялась, вот такая она.

Вышли за околицу и остановились под последним фонарем, чтобы водитель смог их увидеть. Пролетавшие мимо машины, мазали их лучами своих фар, наверняка ведь завидовали, глядя, как немолодой, почти полысевший мужчина обнимал под самым фонарем молодую женщину – другого, знать, места не смог себе найти. А один шутник, пролетая мимо, нажал звуковой сигнал и даже немного притормозил, рассмешив Дусю. Кажется, она была искренне счастлива. «Да много ли женщине надо?» – тайком вздыхал Вячеслав Иванович и пропел: – Ничего не надо, кроме шоколада…

– Ты чего?

– Да так. – Он улыбнулся, снова заметив, как вспыхивают золотом радужки ее глаз. – Однажды оказался я на подмосковной платформе, ждал электричку на Москву. Смотрю, идет такая изящная, очень интересная женщина и ведет за собой маленькую девочку, лет, наверное, пяти, не больше. Она ее держит за ручку, а та приплясывает и поет, – и Грязнов запел фальшивым тонким голосом, копируя ребенка: – «Ай, девочка Надя, чего тебе надя, ничего не надя, кроме шакаладя!»

Дуся звонко рассмеялась.

– Ага! А мать конфузилась и упрекала девочку: «Надя, ну, как ты можешь? Это же неудобно! Это же некрасиво!» Ну да, как же, как же! А та – свое: пляшет и поет. Я рассмеялся, женщина посмотрела на меня и сделала плечами такое движение, будто извинялась, что ничего она не может поделать с упрямым ребенком. Это было так уморительно, что в Москву я приехал в совершенно восторженном настроении. И очень позавидовал тому папе, у которого были такая жена и такая дочь. Искренне позавидовал…

– А у тебя, что?.. – И замолчала. – Извини, если я чего не так.

– Нечего извиняться, никого у меня нет, ни жены, ни дочки, ни сына. Был племянник, которого держал за родного сына. Даже больше. Но случилась трагедия. Впрочем, пусть лучше тебе Саня расскажет, он и сам тогда был уже за чертой, еле вернули. А Денис погиб, и я же его похоронил. И вдруг, представляешь, звонит туда ко мне, в тайгу, Саня и говорит: «Я тут с Дениской на днях встретился, не сразу узнал, он просил тебе привет передать». Дуся, я думал, с ума сойду… А он рассказывает… ну, это неважно. В общем, возвратился я из добровольного изгнания, выслушал детали, а поверить до конца и сейчас никак не могу. Знаешь, русский мужик пока своей рукой не пощупает, не поверит. А чем я от других отличаюсь? Ничем, девочка… – Он обнял голову Дуси и прижался губами к ее виску. Дуся замерла, будто окаменела…

– А зачем же изгнание-то? – спросила она наконец.

– Так это я ж и был во всем виноват, я их обоих фактически на смерть послал. Заставил… ну, упросил подарки отвезти в подшефный детский дом и вручить малышне. А там юная террористка решила взрыв устроить – детей-то было больше сотни. Так вот, они вдвоем ухитрились фактически обезвредить ту террористку, которая была под действием наркотиков, и выпрыгнули вместе с ней в окно. А напарник той террористки, который снаружи находился, успел-таки нажать на дистанционный взрыватель. От нее – мокрое место, Дениску наповал – на тело смотреть страшно было, а Саню – тоже живого места не было – в госпиталь. В коме. Знаешь, что это такое?

– Знаю, – прошептала она.

– Еле выходили. Он – сильный мужик, сам выкарабкался, сумасшедшая воля. Ну а я не смог пережить, уволился из министерства, с генеральской своей должности, и уехал. В тайгу. Чтоб никого не видеть. Но друзья меня не оставили, стали потихоньку возвращать к жизни. И тут вдруг такое известие, представляешь? Ей-богу, чуть с ума не сошел. Живой Денис… Ну, правда, там несчетное количество операций было, и не у нас, а за границей, в том числе и на лице, его посекло осколками страшно. Словом, был он очень талантливым оперативным работником, а стал теперь строго секретным. И когда я его увижу и поверю наконец тому, что он живой, просто не знаю. Не дома он, а там, за кордоном. – Грязнов неопределенно махнул рукой. – Вот какая история приключилась. – Вздохнул наконец глубоко, будто все время сдерживал воздух в легких. – Понимаешь, Дусенька, вот я и хочу поговорить здесь с Саней поподробнее, в Москве ж это сделать просто невозможно. Обстановка не та, да и дела к особой откровенности как-то не располагают. А здесь?.. Тут свободно дышать можно.

– Особенно по ночам, – засмеялась она. – Хорошо, что ты мне это рассказал, я теперь на вас иначе смотреть стану.

– Да какая разница-то?

– Большая, Слава, – тихо сказала она. – Совсем другая… Ой, посмотри! – Она дернулась и показала рукой в сторону главной дороги. – Медленно едет! Не твой ли?..

– А кто ж еще! – обрадовался Грязнов, узнав в подъезжающем джипе серебристую Санину «тойоту». – Самый он! – И, отпустив Дусю, шагнул на дорогу, раскинув обе руки.

Джип тихо «причалил» к нему. Боковое стекло совсем съехало вниз, и из окна высунулась сияющая физиономия Турецкого. Блеснули зубы в улыбке. Затем открылась дверь, и на асфальт спрыгнул Александр. Он застонал, заохал, наконец с трудом, кряхтя, расправил плечи, развел руки в стороны, даже присел, и только потом шагнул к Грязнову и крепко обнял его.

– Здорово, дружище! – И тут же, взглянув на женщину, спросил: – А это и есть та самая красавица, которую ты безуспешно пытался мне описать?

– Она, она, – сияя от радости, подтвердил Грязнов. – Это – Дусенька. Есть, понимаешь ли, на Руси великой такое нежное женское имя.

– Здравствуйте, Дусенька. – Турецкий взял ее руку, интеллигентно склонился к ней и запечатлел поцелуй, отчего Дуся смутилась и даже инстинктивно попыталась отдернуть пальцы. – Да, – констатировал Турецкий, – никто у вас тут, ну, кроме Славки, ни хрена не смыслит в вежливом обращении с женщиной. Ну и глухомань! Но вы не бойтесь, Дуся, я думаю, мы с ним вдвоем скоро наведем здесь соответствующий порядок… Ну что, поехали? Прошу в кузов. – Он вернулся к машине и открыл заднюю дверь. – Штурман – вперед! Ох и устал же я, ребята! Сейчас бы стакан водки и – в койку. И чтоб утром не будили. И с Иркой не соединяли. А что, нельзя, нет? – Он посмотрел безнадежным взглядом.

– Можно, – засмеялся Грязнов, – сегодня все можно. Видишь, Дусенька, какая ты молодчина, и как ты права была. Правильно, гостей – на завтра. Давай помогу подняться в машину.

– Славка, осторожно, там хрупкий хрусталь. Мне почему-то показалось, что в ваших палестинах приличного вина не достанешь, и загрузился еще вчера вечером. Всю дорогу, поверишь, звякали, душу травили. Боялся не доехать, так раздражали. Плакать хотелось от бессилия.

– Но ведь ты же превозмог?

– С большим трудом, а также исключительно из глубокого уважения к твоей Дусеньке. Нельзя же такую прекрасную женщину поить черт знает чем, пойлом каким-нибудь! Это ж себя потом не уважать! Дом покажете, или искать надо?

– Почему такой вопрос? – удивился Грязнов.

– Не знаю, может, мне просто показалось. Подбираюсь ползком к этой деревне и вижу: замерли под фонарем двое. Причем явно целуются. И откровенно это делают. Смотрю внимательнее: так это ж вы! Ну а в таком состоянии люди часто забывают, где они и что с ними происходит. Так я думаю. Но, может быть, и не прав. Если у события была уже соответствующая предыстория…

– Была, была! – Грязнов расхохотался. – Узнаю острый глаз сыщика! Смотри-ка, и выводы делаешь безошибочные, надо же?

– Поживи с мое, Славка! – Турецкий тяжко вздохнул и бодро запрыгнул за руль…

Ночной ужин был коротким и веселым. Дуся от души хохотала над перешучиванием друзей, все ей было внове. Причем что-то деловое и серьезное они немедленно перемешивали с анекдотами, смешными историями. Она пила восхитительное вино, которое заставляло играть совершенно уже шальным блеском ее кошачьи глаза. Подметив это, Турецкий словно бы ненароком сказал:

– Я думаю, господа мои хорошие, что мне теперь самое время отдаться в объятия Морфея, а тебе, Славка, если ты не желаешь окончательно превратиться в большого и жирного мыша, надо тоже немедленно отправляться бай-бай!

– При чем здесь мышь? – Грязнов не понял, и Дуся тоже уставилась вопросительно.

– А ты взгляни в Дусины глаза и все поймешь без посторонней подсказки. Привет, до завтра, впрочем, уже до сегодня. Будить запрещаю. На веранде – это, надеюсь, приготовлено ложе для меня? Молодцы, правильно подумали, но после такой дороги я бы все равно ничего не услышал.

– Откуда у тебя такие догадки? – Грязнов усмехнулся.

– Элементарно, Ватсон. Вы ведь заранее позаботились о том, чтобы я не слышал сегодня мышиной возни, да?

– Ну, ты – отпетый негодяй! – воскликнул Грязнов, заметив, как остро сверкнули глаза у Дуси, и ухмыльнулся. Ох, не к добру, кажется, сверкнули!..

– Что поделаешь, Славка, опыт учит нас… впрочем, ничему умному мы с тобой так за всю жизнь и не научились. Вся надежда – на них, на женщин. Спроси у Дуси, она ведь все поняла, или я уже и в женщинах ничего не смыслю.

И он гордо удалился на веранду, а вскоре оттуда донесся его богатырский храп. Дорога закончилась, и он наконец имел право расслабиться. Действительно, больше двадцати часов за рулем – это не просто. Дуся вопросительно смотрела на Вячеслава. Он усмехнулся со значением и сказал:

– Знаешь, мне как-то неловко подводить друга. И что он там говорил насчет мышиной возни? Это он меня имел в виду? Полагая, очевидно, что ты – кошечка? А ведь он не ошибся, бродяга… Пойдем, и покажи мне, что ты сделаешь с большим и жирным мышом. Наверное, он так хотел меня обидеть, да? Как ты считаешь?

– Да какой ты жирный? Иди уж, защитничек, егерь… – Женщина ласково подтолкнула его в спину. – Смешно, а ведь он прав. Так бы и съела…

Грязнов захохотал.

Глава вторая

Посиделки

Турецкий обещал спать долго, но победила привычка подниматься рано. А может, разбудило звяканье ножа и вилки в руках Вячеслава. Быстро вскочив, Саня натянул «треники», майку и вышел на кухню. Завтрак был в разгаре.

– Так, – многозначительно произнес он, – ощущаю явную дискриминацию. Кому-то – женщину и завтрак, а кому-то фигу с маслом? За что такое несправедливое наказание приезжему мальчонке?

– Так ты же весь день проспать хотел. Или мы тебя не поняли?

Грязнов вопросительно уставился на Дусю, ожидая ее реакции на «кому-то женщину». Но она всех переиграла, показав движением рук и мимикой, что от правды не уйдешь: именно так, кому-то – все, а кто-то… сам виноват, не зевай. И мужчины дружно расхохотались: уж очень все было продемонстрировано наглядно.

– Ай, молодец! – воскликнул Турецкий. – Славка, да я бы на твоем месте… А! – Он махнул рукой. – Ну вас! Одно расстройство! Морду лица где можно умыть?

– Идем, покажу, – вскинулась Дуся и повела Турецкого на двор, к умывальнику, захватив с полки шкафа свежее полотенце.

Грязнов слышал, как громко фыркал Саня и хохотала, даже повизгивая, Дуся: наверное, он брызгал на нее холодной водой. Вернулись оба оживленные и смеющиеся. Вячеслав невольно ощутил легкий укол ревности. Но женщина ушла в комнату, к буфету, за чистой тарелкой, очевидно, из сервиза, предназначенного для гостей, на котором подавала и ему, а Турецкий, усевшись верхом на табуретке, качнул головой назад и показал Грязнову большой палец. Негромко произнес:

– По-моему, ты будешь большой дурак, если упустишь такой шанс, мой генерал.

Серьезно сказал, без подначки.

– Так считаешь?

Турецкий кивнул.

– Ты как, со мной или будешь отдыхать еще? – Грязнов подмигнул Дусе, и та отчего-то смутилась.

– Конечно, с тобой. Стоило гнать издалека, чтобы упустить шанс натянуть тебе нос, изловив самую большую рыбу. Как полагаете, Дуся, удастся мне такая авантюра? Только учтите, он – великий мастер, а я так, подмастерье.

– Сможете, но – вряд ли!

– Вот это, я понимаю, ответ! – восхитился Турецкий. – Да, но нет! Здорово! Дуся, вы что, со Славки пример берете? Он ведь тоже всю жизнь такой – уклончивый.

– Зачем же, Вячеслав Иванович – искренний человек, говорит что думает.

– Ого! – посерьезнел Турецкий. – Да у вас тут, я слышу, открыли дипломатический корпус?

– А как же? – рассмеялся Грязнов. – С одной только поправкой: все в этом корпусе уже давно на «ты», чего мы вам желаем.

– Пусть дама – первая. – Турецкий поднял руки.

– Дусенька, скажи-ка ему: «Не валяй дурака, Саня, а лопай, если еще желаешь успеть посостязаться со Славой. Времени-то – вон сколько уже! Добрые люди с рыбалки домой спешат!»

– Саня, лопай на здоровье! – весело сказала Дуся.

– Спасибо, Дусенька, ты – золото, – рассмеялся Турецкий. – Ну так что, Славка, принимаешь вызов?

– А ты хоть удочку-то захватил?

– А ты зачем? Сам отвалишь, от своих щедрот. Ты ж у нас – признанный, а я – так себе, примус починяю.

– Ладно, налажу я тебе хороший спиннинг. Посмотрю, на что ты способен, а потом решу: готов ли я принять твой вызов.

– Саня, одевайся легко, но плотно, иначе сопреешь или обгоришь, будет мне потом беда с вами, – подсказала Дуся.

– Нет, ты понял? – Грязнов весело уставился на женщину. – Только приехал, а уже сплошная забота! Мне она такого нет говорила.

– Как тебе не стыдно, – укорила Дуся. – Я ж тебе и вчера говорила, и сейчас – только что. Но ты ж дельного совета не слушаешь. Вон, надели бы майки, взяли ветровки, шляпы – на головы, чего еще надо?

– Ой! – Турецкий вскочил и ринулся к двери. – Совсем забыл, а ты вчера не напомнил! Стыдно, мой генерал! – Он убежал и быстро вернулся, забрав в машине пару цветастых зонтов с автоматикой. – Славка, самые красивые выбрал, лучше просто не было. На, вручай!

Грязнов раскрыл оба зонта, полюбовался причудливыми узорами – действительно красиво, и показал Дусе:

– Выбирай, какой больше нравится?

– Это вы что? – растерялась она. – С какой стати?

– А чтоб ты по улице ходила и не боялась солнца.

Он смотрел на нее и видел только красноватый круг загара на открытых плечах и груди, но мгновенная вспышка памяти высветила ее широкую, ослепительно белую спину, блестевшую россыпью жемчужинок пота, по которой медленно скользила его широкая ладонь с расставленными пальцами. Видение было настолько предметным, что он даже помотал головой, будто отгоняя его. А Дуся восхищенно крутила зонт перед глазами, но смотрела только на Грязнова странным, пронизывающим его насквозь взглядом – все-то она чувствовала.

– Ну, спасибо, Слава, окончательно покорил ты мое сердце. А второй, надо понимать?..

– Правильно мыслишь, Зине подарим. Будете тут красоваться. Но это – так, мелочи. А то я вчера посмотрел, у вас тут на всю станицу – один зонт, и тот – черный, у сторожа на пристани.

– Так и не ходят у нас с ними, руки другим заняты. Прямо и не знаю, выйдешь – засмеют, скажут: во, бездельница топает! С зонтиком прогуливается, делать ей нечего! С ним только в город ездить… – Она печально вздохнула и закрыла зонт.

– Значит, зря мы? – огорчился Грязнов.

– Да что ты, Слава, не зря, очень красивые, и Зинка наверняка обрадуется. Я про другое…

– Я, кажется, понимаю тебя… Несмотря ни на что, мы здесь – приезжие, стало быть, чужие. А с этими своими заморочками – и подавно… Так ведь и мы не жить приехали, а в отпуск, отдохнуть для трудов последующих.

– Да не переживай ты, я не хотела тебя огорчать, прости, если так получилось. А зонтики замечательные. Только в огороде с ним делать нечего. – Она рассмеялась, чем и сняла возникшее напряжение. – Я вам чего посоветую? Если у вас нету подходящей одежки, я вам выдам – и солнце не зажарит, и ветер не продует. От мужа осталось, если не побрезгаете.

– Только спасибо скажем, – вмешался в минорную тему Турецкий. – Ну, пойдем, Славка, нам о многом поговорить, я думаю, надо. Дусенька, – он прижал ладонь к груди, – огромная тебе благодарность, очень вкусно было.

И они ушли, накинув легкие и непромокаемые суконные ветровки, принесенные Дусей, и прихватив с собой грязновские снасти. А она вышла на крыльцо и долго смотрела им вслед. Они неспешно шли по улице, к спуску у протоки, переговаривались. А потом Слава вдруг обернулся, увидел ее на крыльце и помахал рукой – так машут любимой женщине, уходя в дальнюю дорогу.

Странные и неожиданные для себя чувства испытывала сейчас женщина. Она до сих пор ощущала на себе жесткие руки Вячеслава, с такой безудержной требовательностью ласкавшие ее, будто она была его первой женщиной, а сам он – совсем молодым человеком, переполненным сумасшедшим желанием. Даже показалось в какой-то момент, что это у нее теперь навсегда – и жаркая сила его объятий, и покоряющая нежность поцелуев, и какое-то особенно трогательное внимание к ее собственным ощущениям. «Шесть десятков, – думала она, – ну и что, сама – не девочка, к сорока уже». И чувствовала, что все происходившее с ней этой ночью в самом деле было как в первый раз, настолько молодо и жадно откликалось ее тело на ласки. И до того стало сладко, что всплакнуть захотелось. А еще подумала: вот бы и жизнь наконец устроилась, да только куда ей до него, до генерала… И было очень жалко себя…

Всплакнула, конечно, по мгновенному бабьему своему счастью, которое словно порывом ветра – горячего и быстрого – взвихрилось и унесло все желания и мечты. А ведь было дело, мечтала стать учительницей. Потом врачом. Артисткой быть еще хотела, но дальше кружка художественной самодеятельности в замотаевской школе так и не двинулась. Учетчицей работала в артели, потом быстрое замужество и бесконечные пьянки мужа, подозревавшего жену во всех смертных грехах и даже пару раз поднявшего на нее руку. Но Алексей Кириллович, которому пожаловалась Дуся, быстро научил Мишку уму-разуму, и тот запил окончательно, пока не утонул на тоне, запутавшись в сетях. Вот и осталась ни с чем и не у дел. Огород, денежки за летнее гостеприимство, да помощь Алексея – вот и все, чем была богата. И только после вчерашней первой ласки, а потом уже и после бурной ночи вдруг подумала, что, может, повезет еще, может, добрым человеком окажется этот сильный не по возрасту мужик, который – она чувствовала это всем сердцем – способен был понять ее. Ах, если б он мог откликнуться на ее одинокую тоску, на душевную боль, если б захотел поверить, что ради него она готова да хоть душу дьяволу заложить. Она ж ведь чувствовала, что понравилась ему, не может мужчина так ласкать женщину, не разделяя ее душевного состояния. Не может… Молиться готова была, чтоб повезло ей, и знала, что никогда не сможет дотянуться до него со своей давно позабытой десятилеткой. Не такая женщина ему нужна. Вот в той тайге она обязательно стала бы для него и незаменимым другом, и самой отчаянной любовницей… Там, а не здесь и, тем более, не в далекой Москве, где она никогда не была и наверняка теперь уже не побывает… Горько это осознавать…

А вот друг Славы вызвал у нее неясные опасения. Вероятно, был он хорошим человеком, но что-то явное просвечивало у него от артиста. Слава – основательный, а этот – будто легкий, хотя и талантливый, по словам того же Славы. Но от него исходила непонятная опасность. Не злого обмана, нет, но чего-то очень близкого к тому. Вроде шутливого, но и жестокого в основе своей розыгрыша. Казалось, если Слава полюбит кого, то обязательно всерьез, а Саня – до следующего удовольствия. Ну, может, так оно у мужчин и нужно? Не связывать себя ничем: ты довольна, вот и молодец, а я пошел, уж не обижайся…

Дуся погоревала немножко, посмотрелась в зеркало, припудрила из старой деревянной баночки красноту под глазами, но и полюбовалась-таки собой. Прошедшая ночь конечно же отложила на ней свой отпечаток. Глаза задорно блестели, как у совсем молодой, а губы беспричинно улыбались – тоже понятно почему. И она решила, пока рыбаки – на воде, сбегать к подружке, к Зине, и поговорить, если та свободна. В конце концов, не замуж ведь приглашают, двух и мнений нет, а там уж как получится, хоть ночка, а моя. И не надо строить несбыточных планов, никому от этого пользы нет, одни расстройства и разочарования…

– Малькова! – позвала Дуся, приоткрыв дверь в кабинет. – К тебе можно?

– А, Евдокия, заходи, пока никого нет!..

Зина, разумеется, и думать не мыслила о приглашении в гости, так, поболтать, о чем народ треплется…

– У меня сейчас поселились двое славных москвичей, – объяснила свой приход Евдокия. – Ну, и хотят провести добрый вечерок в компании. Они – хорошие люди, оба с законом связаны и оба – генералы, старые друзья. Я смеялась без передышки, слушая, как они разговаривают. Ну, прямо артисты. Я, между прочим, ты уж прости, рассказала им про Егора Петровича, ну и про тебя, конечно. Посочувствовали искренно. Я и подумала, что компания – компанией, но, может, они и совет какой полезный дадут? Люди-то грамотные по этой части, не то что мы с тобой – две наседки станичные. Приходи вечерком в гости, рады будем.

Зина подумала и согласилась. Действительно, чего теперь вспоминать и ворошить прошлое, если его не вернуть? Может, и в самом деле стоит хоть душу отвести с хорошими людьми. Дуся-то вряд ли станет обманывать, за ней такое никогда не водилось. А тут хвалит, расхваливает. Но осторожность все-таки притормозила ее окончательное согласие.

– Я уже слышала, рассказывали бабы в приемной, что твой братец важного какого-то к тебе на постой определил. А второй откуда взялся?

– Ну, бабы! – рассмеялась Дуся. – Все-то они знают! Тот, кого Леша привез, его Вячеславом зовут, Славой. А второй – друг его, он вчера ночью из Москвы прикатил. Поговорить им надо, о жизни посоветоваться, в городе-то, говорил, не удается, все дела да заботы, так хоть на рыбалке. Забавный он, этот Саня. Веселый, остроумный, знаешь, так анекдотами и сыплет, да и Слава от него не отстает.

– А ты уж больно их расхваливаешь! Ну-ка, признайся, подруга, сердчишко-то екнуло поди?

– Ох, Зинка, – призналась вдруг Дуся, – честно тебе скажу: екнуло, да еще как! А нынче был момент, так прямо хоть голову – в петлю, вон как себя пожалела…

– Ну, это ты брось! – забеспокоилась Зина. – Не стоят они все…

– Так это я только тебе, ты уж забудь сказанное, с подружкой поделилась.

– А думаешь, я что, по станице понесу? Плохо ты меня знаешь!

– Да ну, что ты! Я потому и пришла, что хорошо тебя знаю. И сама им предложила тебя пригласить, чтоб ты немного развеялась, ну и… что живем еще, почувствовала. Рано себя хоронить-то, подруга.

– Ты-то, я вижу, уже свое почувствовала, – засмеялась Зина. – Эва, как щечки-то раскраснелись! И глазки, и глазки! Ох, Дуська, доведешь ты своих гостей до греха! – И, отсмеявшись, сказала: – Ладно, спасибо за приглашение, зайду вечерком, с удовольствием новых людей послушаю, а то как в погребе живешь – одни соленья да вяленья, других и разговоров нет. Прихватить с собой чего-нибудь?

– Не надо! – Дуся замахала руками. – Полно всего, да и они постарались… Будем ждать.

А тут в дверь заглянула соседка Дусина – Катя Нефедова – и спросила, можно ли войти? Зина кивнула, а Дуся спросила у Кати, как там дела-то с ее дружком, а по правде – с гражданским мужем, с Антоном Сергеевичем Калужкиным? И маленькая Катя, сморщившись, отвернулась было, но пересилила себя и ответила:

– Никто не верит, что Тоша не виноват, что на него какие-то мерзавцы свои грехи повесили. И суда нет, и следствие тянется, и никто ничего толком не говорит. Видно, нет уже совсем справедливости никакой. – Катя пригорюнилась окончательно.

А между прочим, в убийстве доктора Усатова, как тут, в станице, многие считают, совершенно зря обвинили Калужкина, говорят, милиция просто на него хочет повесить все свои нераскрытые преступления, чтоб осудить одним махом, все равно, мол, нет других доказательств. Слышали об этом женщины, но не верилось как-то, хотя никакой уверенности и в обратном тоже не было. Вот и думай себе что хочешь. А которые не верят в то, что Антон Калужкин «навалял» столько трупов, так с ними никто из следственных работников даже и разговаривать не стал. Треп, мол, это все, ничего серьезного, ни одного стоящего факта для опровержения выдвинутой уже версии они не находили. Нету, говорят, веских доказательств невиновности Калужкина, вот и сидит человек в тюрьме. Народ уже и забывать стал, что здесь происходило, другие заботы людей одолевают. Рыбнадзор, вон, свирепствует, так и они же придираются не к тем, кто тоннами гребет, а к простым рыбакам, которые для себя и берут. Ну, может, немного и на продажу. Зимой ведь тоже надо жить на что-то, а где иначе денег заработать? Да и как же быть, на воде – и без рыбы? Вон соседям-то, калмыкам, ничего не делается, никаких, говорят, у них браконьеров нет и быть не может! У них же – своя власть, свое правительство…

Дуся уже наслушалась подобных разговоров и не стала задерживаться в медпункте, только кивнула медсестре и, дождавшись ответного кивка, подтвердившего ее согласие, отправилась домой.

К вечеру надо было подготовиться. Чего там, у гостей, было, она не знала, в чужие сумки не заглядывала, но в свой погреб залезла и долго выбирала среди банок с соленьями такие, чтоб и огурчики, и помидорчики выглядели попривлекательней. Понравились эти «пальчики» Славе, вот и угостить. Рыбки прошлогодней вяленой достала, чтоб порезать, арбузов парочку выкатила с холодка, прочей снеди с собственного огорода – зелени всякой питательной, которую многие мужчины любят пучками в соль макать, ну и так далее. Чтоб стол показался побогаче, пол-литровую банку черной икры с ледника принесла, проверила, не испортилась ли – это еще с ранней весны, когда мужики осетров потрошили, чтоб рыбнадзор не успел, а потом бабам соседским по дешевке продавали. Словом, было чем угостить. Да они и сами обещали и на добрую ушицу наловить, и на жаренье. Дуся говорила уже Славе, у кого можно лодку за денежки взять да на быстрину выйти, там и большая рыба попадалась. Наверное, так и сделали… Времени уже четвертый час, а рыбаков не видно, возможно, далеко забрались либо с уловом не торопятся. Вчера-то Слава с хорошей рыбой вернулся – тут тебе и лещи, и судачки, и парочка чебаков – совсем уже больших лещей. А сегодня вроде собирались и стерлядочкой заняться – вот тебе и уха царская. Если повезет, конечно, местные-то знают заветные места, да только вряд ли с приезжими поделятся. Хотя, кто их знает, там видно будет…