ЧЯП

Даже звонка на дверях нет, видимо, принято входить, не обозначившись. Или надо стучать кулаком в раму.

Но стучать не пришлось – показался Грошев. Он был обряжен в сильно замызганный спортивный костюм, поверх которого маслянисто чернел длинный кожаный фартук. В руке горящая паяльная лампа.

– Привет, Костян, – сказал он. – Проходи в дом за мной.

Грошев взмахнул лампой, москитная сетка с треском загорелась, Грошев ругнулся, сорвал ее и утопил в бочке с водой, сетка зашипела и завоняла.

– Проходи, – повторил он. – Боты можешь не снимать.

Синцов поднялся на крыльцо, оказался на веранде с длинным столом, самоваром и креслами-качалками в количестве трех штук. Обитая толстым войлоком дверь вела в долгие сени, делящие дом на две половины. Комната Грошева находилась в левой.

Это была самая необычная комната, которую видел Синцов. Самая. Нет, он бывал в комнатах, в которых царил бардак после переезда, в которых репетировала панк-группа, хозяева которых были оголтелыми юными натуралистами, хозяйки которых беззаветно любили Брэда Питта, но всем этим комнатам было далеко до комнаты Грошева.

Мастерская, не комната, а мастерская. Три больших окна вдоль стены, под ними верстаки, две штуки, на верстаках инструменты совершенно разные, от щербатых зубил до небольших токарных станков и ванночек с опущенными в них электродами.

Два потрепанных полосатых дивана, просиженных, утративших первоначальный цвет, но явно еще крепких, тот, что побольше, стоял на квадратных гирях, тот, что поменьше, – на силикатных кирпичах.

Вдоль стен синие пластиковые ящики из-под пачек молока, в ящиках мешочки, перевязанные бечевками и опломбированные. Много мешочков разного размера, и большие и маленькие, белые, зеленые, некоторые вообще полиэтиленовые. Трехлитровые банки, набитые мелочью, обрезанные пластиковые бутылки, наполненные черными и позеленевшими кружочками, шкатулки, графины, графинчики, чернильницы, они стояли и лежали везде. Еще много всего, Синцов окинул комнату взглядом, но не сумел сразу понять, что здесь и как, слишком велико было обилие вещей, Синцов не сумел присмотреться ко всем, заметил только самые крупные, яркие и знакомые.

Рядом с большим диваном – журнальный столик, а на нем компьютер.

Да, компьютер поразил Синцова особо. Он был безжалостно полуразобран, из него торчали шлейфы и кабели и неожиданные прозрачные трубопроводы с текущей жидкостью, к компьютеру крепились блестящие радиаторы и дополнительные вентиляторы и приспособления, назначения которых Синцов не знал. Одним словом, машина имела законченный киберпанковский вид, но даже сквозь этот дикий колхоз Синцов ее узнал. Это был MAC Pro, мечта утонченных компьютерных маньяков, мощный и стильный аппарат, визитная карточка, отличавшая унылое школоло, привыкшее натирать мозоли об клаву в виртуальных боях с такими же лузерами, от реальных уважаемых человеков. С подобными машинами Синцов пересекался только в магазинах, цены у них были облачно-заоблачные, и Синцов никак не ожидал встретить такую культовую вещь в Гривске.

Впрочем, здесь к ней, судя по всему, относились без должного уважения, творение американских гениев Силиконовой долины было усовершенствовано самым пренебрежительным образом и теперь выглядело вполне себе по-русски. На экране синели какие-то таблицы с цифрами, насколько успел понять Синцов, загружались данные с интернет-аукционов. Сбоку от компьютера стояло устройство, назначение которого Синцов точно не определил: корпус из полированного алюминия, из него торчали старинные электронные лампы. Лампы светились и немного гудели, а само устройство соединялось с компьютером толстым кабелем.

– Усилитель, – пояснил Грошев, натягивая резиновые перчатки. – Хай энд немного. Люблю иногда музычку послушать. На компе образы загружены, каждый раз лень диск в плеер грузить. Музыка успокаивает…

– Хай энд? – почтительно спросил Синцов.

– Ага. Не самый хайэндистый, конечно, но ничего так, вполне, для наших глушей пойдет. Думаю, в нашем Зажмурье больше ни у кого такого нет.

Грошеву явно понравилось, что комната произвела на Синцова впечатление.

– Нормально…

Синцов кивнул.

– Люблю такие штуки, – Грошев прикрутил огонь в лампе, подошел к верстаку. – Редкие. Рядом с ними как-то приятнее находиться, как ты думаешь?

– Наверное. Не знаю, у нас дома никто ничего не собирает.

– Обделяете себя, – сочувственно сказал Грошев.

На верстаке, зажатая в тиски с резиновыми губами, находилась…

Синцов не знал, как назывался этот предмет, но раньше его он видел. В фильмах, в мультфильмах, на картинках. Та штука, в которую помещалась лучина, освещавшая сумрачный быт небогатых русских крестьян. Держатель для лучин, одним словом. Древнерусский канделябр. Впрочем, держатель был выполнен не без кузнечного мастерства, украшен загогулинами, цветочками и листочками, Синцов почему-то сразу вспомнил бажовские сказы и Медной горы хозяйку, время держатель, само собой, не пощадило, и теперь Грошев это исправлял с помощью паяльной лампы и металлической щетки.

– Светец чищу, – объяснил Грошев.

– Зачем? – не понял Грошев. – В смысле, зачем он нужен, железка ведь…

– Продам потом. Сейчас почищу, немного пройдусь серной мазюкой, патина прилипнет – и вещь хоть куда.

– То есть?

– То есть найдется куча народа, которая захочет это у меня купить.

– Ясно. Кстати, вот монета, – Синцов протянул Грошеву два рубля.

– А, да, монета…

Грошев поставил лампу на верстак, достал из глубины фартука пакетик из плотного полиэтилена, спрятал монету, а пакетик кинул в банку с другими такими монетами в пакетиках. Другой рукой Синцов достал деньги и вручил их Синцову.

Синцов несколько разочаровался. Он думал, что он передаст монету при каких-то более торжественных обстоятельствах, с соответствующим выражением лица, что столь ценную монету Грошев поместит в специальную пластиковую капсулу и уберет в сейф, пожмет ему руку, скажет несколько веских слов. Поэтому прозаичность момента Синцова нахмурила. Грошев, видимо, это понял, улыбнулся и объяснил, кивнув на банку:

– У меня шесть штук таких лежит.

– Зачем?

– Жду, – ответил Грошев.

– Чего?

– Благоприятной обстановки на рынке. Сейчас время покупать, когда придет время продавать – буду продавать. Все просто. Увлечение коллекционированием всегда идет по синусоиде.

– Понятно. Можно посмотреть?

Синцов кивнул на банку.

– Конечно. Смотри.

Синцов взял банку, достал несколько пакетиков. Монеты две тысячи первого, две тысячи второго и две тысячи третьего года, рубли и двушки.

– Вот еще посмотри, если хочешь. Там тоже монеты, серебро, конечно.

Грошев снял с полки альбом в толстой обложке, положил на диван. Синцов попробовал взять альбом, с первого раза не получилось, альбом оказался тяжелый. Синцов вспомнил, что внутри серебро, металл плотный, и, прежде чем взять, напряг руки.

– Тяжелый…

– Ага. Ты представь, какие тяжелые альбомы с золотом.

Синцов расположился на диване, стал листать неповоротливые страницы и разглядывать убранные в кармашки монеты. Темное серебро, глубокое и немного мрачное, вот и все.

Если честно, монеты для Синцова были все одинаковые, различались только цифрами и размером, некоторые посветлее, другие темные.

– Смотрю, ты спец, – сказал Синцов. – Монетчик восьмидесятого левела.

– Я этим с восьми лет занимаюсь, – пояснил Грошев. – Со второго класса.

– Нумизматикой? – уточнил Синцов.

– Да ну, что ты, я не нумизмат.

– А как же… Все это?

Синцов указал на банку, указал на альбом, на мешки с монетами, расставленные по полкам и разложенные по верстаку.

– Это инвестиции, – ответил Грошев. – Вложение средств. Монеты, пластики немного, литье. Да много разного. Сейчас монеты популярны, все биметалл собирают, юбилейку, Олимпиада скоро, так что много где можно развернуться. Но это так, малоинтересно.

– А что интересно?

Грошев не ответил.

– Значит, ты антиквариатом интересуешься? – продолжал Синцов.

Грошев рассмеялся.

– Да какой это антиквариат? Это так, барахло.

– Барахло?

– Ну конечно. Почти все с помойки. Антиквариат – это другое совсем. Антиквариат – это вещи, которые и в свое время ценились. Кресло Людовика шестнадцатого там, или часы восемнадцатого века, или фарфор – вот это да, антиквариат. Но там суммы совсем иного порядка, не для нас. А это так, руины. Еще пятьдесят лет назад эти вещи не стоили ничего, а сейчас у народа денег много стало, вот коллекционеров и развелось, все подряд собирают, собирают.

Грошев обмакнул губку в мазь и стал протирать железо, быстро, но старательно, со сноровкой.

– Кто-то коллекционирует светцы? – недоверчиво поинтересовался Синцов.

– А то! Еще как.

Грошев втирал мазь тщательными уверенными движениями, без суеты, со знанием дела.

– Коллекционируют все, что угодно, – рассказывал Грошев. – Самовары, краны от самоваров, колокольчики, утюги, гири, купеческие пломбы, гвозди, подковы, регулировочные колесики от керосиновых ламп. Вот светцы тоже собирают, кстати. Одни для прикола берут, другие для дизайна. Есть простые…

Грошев отложил губку, достал из ящика грубую железку, похожую на трезубец.

– Эти самые дешевые, их много осталось, чуть дороже металла, но все равно стоят. А есть художественные, как этот, например.

Грошев кивнул на светец, который он чистил.

– Этот можно уже хорошо продать. Даже очень неплохо, буржуйцы любят такую дребедень в особняках держать, их древнерусская тоска часто подгрызает. Киношники тоже охотно покупают для реквизита. Тут видел недавно фильмец про Александра Невского – головой об стену стучался, одни шишки.

Грошев несильно постучался головой о стену.

– На экране у них, значит, тринадцатый век, феодальная раздробленность, иго везде скачет, а вся бытовка из девятнадцатого, – Грошев презрительно поморщился. – Один шлем по очереди во всех крупных планах, да и тот времен Смуты. Конечно, люди не знают, люди думают, что все так и было, но себя-то уважать надо! Понятно, что вещей мало осталось, ну так ты хоть реконструктора толкового пригласи! А то художники и декораторы берут ржавое да кривое и думают, что в Великом Новгороде так и стояло!

Короткую речь эту Грошев произнес с некоторым пафосом, видно было, что если бы его допустили в реквизиторский цех, он бы достиг там зияющих вершин перфекционизма. Синцов подумал, что это стоит уважать, такую увлеченность.

– Впрочем, – Грошев улыбнулся. – Надо сказать спасибо их профнепригодности и исторической неразборчивости, благодаря этому мы имеем стабильный источник дохода.

Он допротер светец, поставил его в угол. Стащил с себя фартук, свернул, тоже спрятал в угол.

– Понравилось что? – Грошев кивнул на альбом, который Синцов продолжал держать на коленях.

– Вот эта, со звездой, – Синцов ткнул пальцем.

– Полтинник тысяча девятьсот двадцать второго года. Серебро. Не очень редкая монета, но сохран неплохой. Почти-почти анц. У тебя есть вкус, Костян.

– И сколько стоит?

– Для тебя четыреста. Это почти задаром, поверь, так она гораздо дороже.

Синцов задумался. Монета ему нравилась. К тому же он слышал где-то, что серебряную монету иметь полезно – если по пять минут каждый день перед сном вращать ее между пальцами, то, во-первых, будешь иметь крепкий сон, во-вторых, в старости тебя не замучает артрит, в-третьих, серебро проникнет в организм и осуществит в нем постепенное оздоровление. Монета выглядела солидно, на четыреста рублей явно тянула. Синцов согласился.

– Правильно, – Грошев забрал деньги. – Ты – потенциальный коллекционер.

– Почему?

Синцов достал монету из ячейки, зажал в кулаке, почувствовал ее тяжесть и чуть острые края.

– Все коллекционеры падки на халяву, – сказал Грошев. – Когда им предлагают что-то в два раза дешевле – они не могут отказаться, я-то уж знаю. А полтос реально хороший. Ты ее только с другими монетами ни в коем случае не клади, а то товарный вид быстро потеряет, покоцается, механика по гурту пойдет. В отдельном кармашке.

«РСФСР», – прочитал Синцов на монете. Пятьдесят копеек. Двадцать второй год… Гражданская война только-только закончилась. Или не закончилась? С историческими знаниями у Синцова не все обстояло окончательно благополучно, Синцов напряг память. Кажется, в это время собиралась денежная реформа. Или НЭП. Военный коммунизм закончился, НЭП еще не начался. Или начался. Монета красивая, без царапин, с блеском, только если совсем сощуриться… И то нет.

– Может, ее в капсулу? – спросил Синцов. – Я видел в банке капсулы…

– Не, не надо. Пусть дышит. Она из мягкой ходячки, в патине, не пруф, нечего прятать. Да не такая уж и бесценная все-таки. А потом, я считаю, что монета без ходячки не монета, а так… Прелесть маньяка. Кофе будешь?

Грошев полил на руки из бутылки со спиртом, стал протирать тряпкой.

– Жарко же, какой кофе… – неуверенно возразил Синцов.

– Опять заблуждаешься, – Грошев тщательно, по одному, очищал пальцы. – В Бразилии жарко, в арабских странах жарко, а там все пьют кофе с утра до вечера. Так что кофе от жары – самое средство. И поболтаем заодно. У меня к тебе дело есть, так что надо кое-что обсудить.

– Кофе так кофе.

Грошев отбросил в сторону тряпку, подошел к кофемашине, накрытой старомодной кружевной салфеткой.

– Тебе какой?

– Эспрессо.

– Эспрессо так эспрессо.

Грошев нажал на кнопку, машина забулькала, зафырчала паром, как маленький паровоз, замигала огоньками, Грошев подставил кружку. Синцов отметил, что машина тоже была модернизирована – решетка под разливной форсункой демонтирована, с тем чтобы использовать не маленькие европейские кофейные чашечки, а кружки настоящего русского размера. Для заполнения такой кружки Грошев запускал машину трижды.

– Не люблю, когда мало, – пояснил он. – Потом опять вставать, лучше уж сразу.

Синцов был с ним в этом солидарен, его тоже раздражали маленькие кофейные чашки. И хотя он сомневался, что кофе способен был бороться с жарой, но отказываться не стал, глупо ведь отказываться от хорошего кофе.

Себе Грошев налил кофе в кружку, достойную дизайна комнаты – начищенную, медную, похожую на маленькую кастрюлю. Синцов подозревал, что кружке этой как минимум сто пятьдесят лет, не меньше. Поднята с японского миноносца, это уж обязательно.

– Послушай, Костян, а ты надолго вообще в Гривск приехал? – поинтересовался Грошев.

Будет вербовать, подумал Синцов. В нумизматы. Вот и монетку задарил, и монетка мне понравилась. Теперь я загорюсь синим пламенем собирательства и потрачу на монеты все свои наличные деньги. Хотя вряд ли все так скучно, Грошев человек вроде интересный, наверное, придумал что-то другое. Хочет, чтобы я посмотрел у своей бабушки – не завалилось ли что в закромах?

– Я у бабушки в копилке рыться не стану, – предупредил Синцов. – Если ты про это хочешь поговорить…

– Не смеши, – перебил Грошев. – Кубышка твоей бабушки меня не интересует, у меня своей мелочи девать некуда, могу пару килограммов отсыпать. Не, Кость, до твоих семейных драгоценностей мне дела нет никакого. Видишь ли, здесь такая ситуация…

Кажется, Грошев стеснялся. Не знал, как сказать.

– Тебе может показаться странным мое предложение…

Грошев отхлебнул из медной кружки, Синцов насторожился. Сейчас начнет продавать. Или вербовать. Или сразу продавать и вербовать. Купи девять монет, а десятую получи бесплатно.

– Ладно, не знаю, как сказать в лоб, издалека начну.

Грошев уселся на другой диван, взял кружку уже обеими руками и стал их греть, точно и не лето.

– Я этим занимаюсь уже почти полжизни, – Грошев отхлебнул кофе. – У меня к этому… призвание, что ли. Можно сказать, дар.

Грошев постучал пальцем по голове.

– Я чувствую старые вещи. Я знаю, как с ними обращаться, знаю, где их найти и куда их девать. И где отыскать информацию. Это многих удивляет…

С этим Синцов был согласен, его это удивляло. В таком возрасте увлекаются обычно совсем другими вещами, а не монетами да ржавыми железками. В игры гоняют, в Сети висят, влюбляются и расходятся навсегда… А Грошев ковыряется в металле. Собирает монеты. Нет, у каждого, конечно, в голове свои тараканы, но у Грошева это не тараканы, а жуки-носороги.

А может, напротив. Может, он как раз образец нормальности? Вместо того чтобы беспечно тратить драгоценное время жизни на бессмысленное топтание, он занимается делом. Необычным, но делом. Интересно, что ему нужно все-таки?

– Знаешь, многие считают меня… – Грошев постучал уже по виску. – Стуканутым. Взрослые тоже. Я не спорю, мне это даже выгодно, пусть, психов побаиваются. Но я сейчас не об этом. Видишь ли, я уже много лет на этом поле…

В третий раз сказал, подумал Синцов.

– …И с некоторых пор я стал разбираться в этих вопросах гораздо тоньше. Это сложно объяснить…

Грошев пил кофе. Синцову уже почему-то не очень хотелось эспрессо, но отказываться было неудобно.

– Это что-то вроде карты, – сказал наконец Грошев.

– Карты?

– Да, примерно карта, это в наглядных образах если… Вот смотри. Сегодня утром я проснулся и решил провести ревизию металла.

Грошев обвел пальцем помещение и стал рассказывать.

– Надо было почистить, потравить кое-что, в прошлом месяце железа из металлоприемки натащили.

– То есть?

– Там у меня дядя работает, – пояснил Грошев. – Народ сдает металл, я иногда смотрю и покупаю, если интересное попадается. Так вот я стал чистить это железо, лампу заправил, зажег ее и стал работать. Кислотой немного еще поправил, думал до обеда все закончить, но тут отец в магазин послал. Изжога у него разыгралась, кефиру ему захотелось. Ну, я пошел за кефиром. А там ты в магазине, и, смотрю, сдачу тебе выдают. Я со Светланой знаком, она мне биметалл собирает, а сдачу я у всех автоматически проглядываю, глаз наметан уже. Смотрю, она тебе две тысячи третий выдает, так все и понял.

– Что понял?

– Что знак. Вполне себе читаемый знак – мне. Чужой человек… Кстати, твоя бабушка живет на Мопровской ведь?

– Да.

– Забавно…

– Чего забавного? – уточнил Синцов.

– Вполне может быть, что мы родственники. Бабушка Александра Захаровна?

– Баба Саша… – кивнул Синцов.

– Точно, баба Саша. Значит, мы… Четвероюродные братья, как-то так.

Синцов поглядел на Грошева повнимательнее и ничего похожего на себя не увидел. Но это ничего не значило, в таких городках, как Гривск, все друг другу четвероюродные и пятиюродные родственники, так что вполне может быть. Шестиюродный брат Грошев.

– Это много объясняет, – сказал Грошев. – Многое…

Он тоже поглядел на Синцова придирчиво, видимо, в поисках родственных черт.

– И что же это объясняет?

– Это объясняет твою удачливость. Я…

Грошев сделал несколько неторопливых глотков из своей кружки, Синцов увидел, как на медном боку вспыхнули резаные медали, видимо, кружка была выдавлена из старого тульского самовара, не с миноносца.

– Я тоже удачлив, – сказал Грошев. – Даже больше, чем мне хотелось бы. К тому же у меня не просто удачливость, у меня чутье. Вернее, предчувствие. В собирательстве без этого никак совсем. Удача для собирательства – это как урановые стержни для реактора, на этом все основано.

Синцов не понимал.

– У тебя началась полоса удачи, – сказал Грошев.

– Полоса…

– Ага. Я, например, удачлив постоянно. Если мы будем работать вместе, концентрация удачи повысится. Мы ведь не случайно встретились.

– Это ты серьезно?

Синцов вдруг подумал, что зря согласился на кофе. Неизвестно, что он в этот кофе сыпанул, а вдруг снотворное? Сейчас допью, отключусь, включусь, конечно, уже в гробу, воздух утекает, глазок видеокамеры мигает красным, и далекий псих синтезированным голосом предлагает мне вспомнить всех, кого обидел в жизни.

Нет, ерунда.

– Вполне серьезно, – подтвердил Грошев. – Я же говорю, с восьми лет сознательно коллекционирую. Поэтому ты уж мне поверь, в удаче я кое-как разбираюсь. Поэтому тебя и хочу привлечь. На удачу. Чего ее зря тратить-то?

Синцов промолчал.

– Не веришь? – отчего-то сочувственно спросил Грошев.

– Ну как-то… Не очень.

Совершенно не очень, подумал Синцов. Попахивает галоперидолом.

– Выражаясь современным языком, я хочу взять в аренду твою удачу, – сказал Грошев.

Сдается удача аккуратной семье без детей и собак, сохранность гарантируется, оплата вперед. Вот как.

– Как-то…

– Любому такое предложение показалось бы странным, – начал бубнить Грошев. – Любой бы подумал, что я псих, что я ненормальный, я все это понимаю и не спорю…

Синцов почесал голову. Неожиданное предложение, чего уж. Удача в аренду. Чем-то похоже на проданный смех, ну да, барон Треч и Тим Талер изобретают на пару маргарин, как же, внеклассное чтение…

– Если тебе сложно поверить, можешь отнестись к этому, как к работе, – сказал Грошев. – Сейчас лето, самое время поработать, мне нужен помощник. Сам я все это не разгребу, и ты мне вполне подходишь.

Ну да.

Синцов поглядел в окно. В огороде на длинных палках стояли самодельные флюгеры из пластиковых бутылок. В виде самолетов. Ветра не было. Грошев на мистера Треча не очень походил. Или походил, Синцов не помнил, как тот выглядит.

– А что, местных нет?

– С гривскими я не хочу связываться, – помотал головой Грошев.

– Почему?

– С конспиративными целями – это раз. Во-вторых… Я же говорил, местные считают меня ненормальным – и держатся подальше. Если они поймут, что я вполне себе вменяемый, все уважение пропадет. Страх тоже. Потом…

Грошев замялся.

– Потом, если я начну объяснять им про удачу и прочее – они меня пошлют куда подальше, они не верят в удачу, они верят в халяву.

– А если я тоже в удачу не верю? – поинтересовался Синцов.

– Ты не можешь не верить в удачу, ты вытащил из горсти мелочи две тысячи третий год, – уверенно сказал Грошев. – Удача у тебя здесь написана крупными буквами.

Грошев постучал пальцем по лбу.

– Так ты тут надолго? – спросил он.

– Не знаю. Как покатит… – ответил Синцов в печали.

– Спортсмен? – поинтересовался Грошев. – Летом спортсмены часто приезжают. Особенно по спортивной ходьбе которые. Эти еще… воркаутеры любят, по деревьям скачут, по лесу носятся. Ты ходок или воркаутер?

– Да не, я вообще, – ответил Синцов уклончиво. – У нас ремонт дома, вот и отправили бабушке помочь… Погреб надо выкопать.

– А, понятно. Копать зиндан, в трясину, в глушь, в Саратов. Бывает. Ничего, у нас тут тоже жизнь, особенно сейчас. Грибы, река, кино по субботам привозят. Интернет есть…

– Кстати, насчет Интернета, – перебил Синцов. – Я хотел спросить – модем на USB где можно найти?

– Модем… Модем – это легко.

Грошев щелкнул себя по подбородку, протянул руку, снял с полки коробку, из коробки достал модем, кинул Синцову.

– Спасибо.

– Да не за что.

– Сколько?

– А, – отмахнулся Грошев. – Сколько изъездишь, столько заплатишь.

Синцов кивнул, убрал модем в карман.

– Я тебе занятие хочу предложить, – сказал Грошев. – Ты не спортсмен, не рыбак, собираешься все лето пялиться в экран?

Вообще-то Синцов да, собирался. Сидеть и пялиться в экран. Ссылка в Гривск была единственной возможностью сидеть и пялиться в экран, и чтобы никто не жужжал над ухом и не пилил, и не призывал тратить время на полезные вещи. Бабушка пялилась бы в свой экран, а он в свой, так и возникнет гармония.

Вдруг Синцову стало… немного стыдно, что ли. Он увидел себя и бабушку как бы со стороны, поглощенных каждый своим эфиром, причем он был поглощен сильнее бабушки.

– Да не, не собираюсь, – ответил Синцов. – Просто… Не знаю, я хотел отдохнуть.

– В гробу отдохнем, – слишком серьезно ответил Грошев. – Да ты не бойся, это не мешки ворочать. Это легко и времени много не занимает.

– А что делать-то? – осторожно спросил Синцов. – Я просто не очень хорошо…

– Да ничего особо не надо делать. Перебрать монеты – у меня за зиму несколько мешков скопилось. На пункт цветмета еще пару раз съездим – железки посмотрим. В область, может, скатаемся, на барахолку. Ничего противозаконного, все абсолютно в рамках, не переживай.

– Не знаю…

Синцов поглядел на альбом с монетами, почувствовал в кармане тяжелый, как пуля, полтинник двадцать второго года.

С другой стороны, делать действительно нечего. Не слоняться же по городу…

– Если я прав – то ты еще и заработаешь, – сказал Грошев. – А если не прав… То тоже заработаешь, но меньше.

– Надо подумать…

– Чего тут думать? Хотя подумай, я не тороплю. Подумай и приходи завтра.

– Ладно, подумаю. Я вот что…

Грошеву позвонили, Грошев ответил и стал молчать в трубку. Синцов понял, что пора домой.

– Завтра приходи, – прошептал Грошев. – Завтра.