Симеон Полоцкий

Официальным языком законодательства, управления, судопроизводства, дипломатов и ученых, языком, на котором велись богословские диспуты, являлась в ту пору в Европе латынь. Киево-Могилянскую коллегию недруги и злопыхатели называли «очагом культурной схизмы». Между тем Иван Ужевич изрядно потрудился над учебником «Словенския грамматики», сотворив ее на латинском языке, и тем самым изрядно облегчил могилянцам изучение латыни. На языке Вергилия и Петрарки Самуил Ситнянович говорил свободно, отменно писал богословские трактаты, а в более позднее время – стихи.

А теперь заглянем в учебные классы коллегии. В аудиториях яблоку негде было упасть, количество братчиков, т. е. учеников младших классов, и студентов, учеников старших классов, превышало порой тысячу человек. И никакие потуги педагогов были бы не в состоянии удержать в богобоязненной узде отроков, если бы суперинтенданту, который отвечал за поведение, не помогали бы магистры, инспекторы и цензоры, которые выбирались из студентов.

Учителей младших классов величали на греческий манер дидаскалами, старших классов – профессорами. Демократичность учебного заведения, претендовавшего на звание академии, выражалась в отсутствии строгого деления на факультеты[19], да и сама программа порой либо дополнялась, либо из нее исчезали второстепенные предметы.

Хотя один из заезжих иностранцев и утверждал, что «выше такого образования вряд ли могло что-нибудь быть в европейских тогдашних училищах», получить ученую степень в коллегии не представлялось возможным, поскольку статуса, равного Краковской или Виленской, она не имела. Более того, в королевстве Польском Киево-Могилянская коллегия находилась на правах пасынка.[20] «Забрало православия», коллегия на протяжении многих лет вынуждена была вести непримиримую борьбу не только за свой статус, но и за свободу вероисповедания.

Время обучения Самуила Ситняновича в Киеве совпало с освободительной войной, которую возглавлял гетман Богдан Хмельницкий. Без сомнения, полочанину запомнилась не только торжественная встреча, которую устроили киевляне победителям[21], но и участие в декламации, подготовленной по такому случаю. Львовянин В. Мясковский, оказавшийся волею случая в Киеве, записал в дневнике: «Весь народ, вышедший из города, вся беднота приветствовала его (Б. Хмельницкого. – Б. К.). Академия приветствовала его речами и восклицаниями, как Моисея». Ничего удивительного в том не было. Гетман Войска Запорожского образование получил в Киевской братской школе и навсегда сохранил привязанность к alma mater.

В годину кровавых войн, потрясавших юго-западную Россию, он являлся и благодетелем, и покровителем коллегии.[22]

«Поистине удивительно, – замечал один из первых бытописателей училища В. Аскоченский, – всё вокруг волновалось и кипело, а в стенах богоявленского братства была тишина и спокойствие, да слышался голос педагога…» На самом деле такая идиллия была обманчивой. «Буйные враги веры православной» и «надменные ляхи» вновь ополчились на училище, и только подписанный Б. Хмельницким 7 сентября 1649 года знаменитый Зборовский договор разорвал довлевшие над Малой Русью путы насилия и духовного рабства. Могилянцы наконец-то могли вздохнуть с облегчением.

Польский язык давался Симеону легко. Еще на студенческой скамье он обратился к образу Богородицы, посвятив ей «Акафист пресвятой Деве, виршами переложенный в 1648 году мною, Петровским-Ситняновичем». Под заголовком уточнение: «Способ и порядок чтения его обыкновенный». Акафист, как известно, славословие, или церковная песнь, обращенная к Богу, Деве Марии или святым.

Чувства Симеона неподдельны, искренни, мысль и слова отточены, композиция акафиста выстроена в лучших церковных традициях. Творение Симеона преисполнено гармонии, и даже ссылки на первоисточник[23], Библию, Псалтырь не отягощают текст, а лишь доказывают, что перед нами оригинальный автор, православный христианин, осененный божественным вдохновением.

Радуйся, Дева, чистоты сокровищница,Благодаря которой мы восстали от наших беззаконий.Радуйся, сладкая лилия благоухающая,Верных жилище благоуханием радующая.

Нам остается только сожалеть, что нотная запись «Акафиста» не сохранилась.

В 1649 году, когда обучение в Киево-Могилянской коллегии уже подходило к завершению, Самуил Ситнянович стал свидетелем посещения ее Иерусалимским патриархом Паисием. В честь его святейшества звучали здравицы и декламации, студенты высших классов блистали познаниями в премудрости православной. Услышать из уст патриарха похвалу и получить благословение на путь истинный – это ли не высшая награда?

Завершая повествование о годах учебы Самуила Ситняновича в Киево-Могилянской коллегии, мы поведаем о его безграничной увлеченности театром. Студенты-могилянцы вдохновенно лицедействовали в интермедиях, театральных декламациях, соперничали в сочинении виршей, но всё это меркло перед таинством подготовки к спектаклю. Поражает изобретательность доморощенных актеров в изготовлении костюмов и декораций, находчивость в поиске сценического решения драмы или комедии, в музыкальном сопровождении спектаклей. Вот где был простор для фантазии!

На сцене чудодействовала великая сила искусства, на ней происходило подлинное творческое преображение и раскрепощение отроков, для многих из которых театр на всю жизнь остался насущным духовным хлебом.

В 1650 году Самуил Ситнянович в звании дидаскала закончил курс обучения в Киево-Могилянских Афинах, по окончанию которых не получил ни диплома, ни официального свидетельства. В то время такие документы в Коллегии не выдавались никому.

Глава III. В логове иезуитов

Правда так сильна, что даже еслинебо поменяется местамиС землею, а она вовеки не исчезнет.Симеон Полоцкий

Просуществовав без малого два века, Великое княжество Литовское рухнуло под натиском военной мощи Речи Посполитой, а его духовный разгром довершил польский король Стефан Баторий, который к известному выражению шляхты «Огнём и мечом» присовокупил и проповедь истинной веры. Надо отдать должное энергии последователей Игнатия Лойолы. Шли они в гущу православных не с пустыми руками, а имея в своем арсенале более сотни популярных печатных изданий, в которых красочно расписывались блага греко-католической веры.

Так, например, известный польский иезуит Петр Скарга[24] в своей книге «Об единстве церкви Божией» (1577) утверждал, что «Великий князь Киевский Владимир принял Христианство, когда патриарх Константинопольский Игнат[25] был в содружестве с Римом, и следовательно, все последующие православные иерархи не иначе как отступники и достойны преданию анафеме».

Иезуиты деятельно принялись засевать православное христианское поле чертополохами схоластики, вселяя в души нестойких сомнения и постепенно прибирая к рукам образование в Белой Руси и Литве.

В 1569 году в бывшем стольном граде Великого княжества Литовского высадился первый «десант» иезуитов, который, по благословению Стефана Батория, возглавил уже упоминавшийся Петр Скарга. Его титаническими усилиями атмосфера веротерпимости, существовавшая в Литве и Белой Руси, была окончательно разрушена. Действуя где подкупом, а где и шантажом, Скарга стал переманивать на свою сторону православное духовенство, а затем основал коллегию, где намеревался внедрить в сознание отпрысков-схизматиков презрение к отчей вере.

Ровно через десять лет иезуитская коллегия была преобразована в Академию. Папа Григорий XIII внял просьбам польского короля Стефана Батория, утвердил ее устав и уравнял в правах с Краковской. Петр Скарга стал первым ректором и без обиняков заявил во всеуслышание: «В русской церкви порядка отродясь не было и быть не может. Язык славянский – неблагозвучен и только при знании латинского и греческого языка можно обрести крепость истинной веры и обширные научные знания».

И если в принципах утверждения единоверия на огромном и разноязыком пространстве Речи Посполитой Стефан Баторий и Петр Скарга являлись единомышленниками, то подходы их к вопросу первостепенства церкви были различны. Король и ректор Виленской академии лелеяли мечту о полном подчинении православной церкви папе Римскому, с тем чтобы митрополиты Киевский и Московский получали благословение в Вечном городе.

…Рисковым человеком был Самуил Ситнянович, и вот почему. Ему бы, по-хорошему, как это делали многие, остановиться, ведь почетное звание дидаскала сулило безбедную жизнь, а продолжение учебы – вовсе не пироги и пышки. Мы можем лишь догадываться о тех тревожных думах, которые одолевали выпускника Киево-Могилянской коллегии. Продолжить образование он мог либо в Кракове, либо в Вильно. «Больше разумом, чем силой» – красовалась надпись на латыни над дверью, которая вела в академические библиотеки Кракова и Вильно.

Человеческий разум и сердце всегда пребывают в противоречии между собой. Душой и сердцем Самуил Ситнянович сознавал, что переходом в униатство он, возможно, навлекает на себя кары земные и небесные, презрение тех, с кем шел от ступени к ступени к познанию истины. Но разум подсказывал: отступничество от православной веры временное, вынужденное и продиктовано оно прежде всего желанием совершенства – и ничем иным. Однако от прижизненного ярлыка «униата суща римского костела», навешенного ему Евфимием, иеромонахом Чудова монастыря, и отзыва заезжего иностранца Рейтенфельса как о человеке, «пропитанном латинской ученостью», Симеон Полоцкий не мог откреститься до конца своих земных дней.

Мы обращаемся к одной важной детали жития Симеона Полоцкого, которая, возможно, сказалась на его выборе. Трудно, да и невозможно судить, каким образом оказался его родной брат Иоанн в стольном граде Великого княжества Литовского, но существует подлинное свидетельство самого Симеона о том, что его родственник поступил на службу к царю Алексею Михайловичу «из города Вильно». Родная душа в незнакомом городе с чуждой атмосферой – разве это не подарок судьбы?

Примеров перехода в униатство известных политических и культурных деятелей Малой и Белой Руси множество. Кому-то из них, как, например, Мелетию Смотрицкому, получившему благословение от самого папы, казалось, что экуменизм – действенное средство к поиску богословского примирения, и более того, верный путь к прекращению гонения на православных.

Яко и человеци тожь имут страдатиот анафемы правы безплодни бывают,ибо нечто достойно жизни содевают.

Притчей во языцех стали экслибрисы Симеона Полоцкого на некоторых книгах, хранившихся в его библиотеке. Прочтем одну из надписей, сделанную рукой православного монаха Симеона. «Сочинение Иеронима Стридонского»[26], том 5 (1553). Надпись гласит: «Из книг Симеона Петровского-Ситняновича, полоцкого иеромонаха ордена святого Василия Великого. Лета Господня 1670, 26 августа в Москве»[27].

Чем она ценна для нас? Прежде всего тем, что достаточно точно определяет место вступления Самуила Ситняновича в униатский орден базилиан – Полоцк. Немаловажно в экслибрисе упоминание сана – иеромонах, то есть монах-священник. Сразу же возникает сомнение: да появись Самуил хотя бы однажды на людях в монашеской рясе, прислуживая на богослужениях униатов, – ему бы в родном городе несдобровать. Примером тому может служить судьба И. Кунцевича[28], архиепископа Полоцкого, которого разъяренные витебчане в 1623 году скинули в Двину. Ясно как Божий день, что посвящение Самуила Ситняновича в монахи ордена Василия Великого свершилось в глубокой тайне, которой суждено было открыться через многие лета, уже после кончины Симеона Полоцкого.

Если внимательно присмотреться, то выяснится: в самом названии монашеского ордена базилиан сокрыто двойное дно. Святитель Василий Великий, чье житие проходило между 329 и 379 годами, естественно, ни к католикам, ни к униатам не мог принадлежать. Архиепископ Каппадокийский, один из отцов христианства, плодовитый богослов и подлинный подвижник в обустройстве церкви и ее обрядов «по византийскому (!) образцу», вложил в свое учение всю душу и разум.

Вероятно, имя святителя, ничем не запятнавшего себя в отступничестве от учения Христа, во многом повлияло на решение Самуила Ситняновича перейти в униатство. Однако без такого шага, предосудительного в прошлом и в глазах грядущих поколений, двери Виленской иезуитской академии были бы для него наглухо закрыты.

Существует и еще одно весомое подтверждение тому, что Самуил Ситнянович основательно готовился к продолжению образования. Польский язык в Киево-Могилянской коллегии не изучался, однако до прибытия в Вильно он самостоятельно выучил язык Речи Посполитой, на котором впоследствии создал немало замечательных поэтических опусов.

Жизнь, царившая в Вильно, во многом отличалась от размеренной и неспешной жизни Киева, где иноземный диктат ощущался не столь болезненно и где богословские споры не заканчивались взаимными оскорблениями и мордобоем. На глазах студента Ситняновича такое творилось!

Иезуиты, пользуясь покровительством властителей Польши и располагая огромными средствами, прибрали к рукам целые кварталы в Вильно, а за пределами города обзавелись обширными земельными владениями. Оголтелая экспансия вызывала зависть у их кровных противников – лютеран и православных. Обратимся к работе Ю. Крачковского «Старая Вильна». «Черная гвардия Ватикана не брезговала ничем… Борьба, драки на улицах, вооруженные нападения на дома противников (иезуитов. – Б. К.) совершались почти ежедневно. Более того, зачинщиками инцидентов зачастую выступали либо бурсаки, либо студенты Академии, которых науськивали на это наставники».

Во время обучения Симеона Полоцкого в Вильно иезуитская академия[29] располагала двумя факультетами: гражданского права (юридический) и каноническим (богословским). Полочанин выбрал последний. Чудом до нас дошли конспекты[30] Самуила Ситняновича, написанные на латыни, по которым мы можем судить, как происходило становление будущего философа и просветителя и какие мысли почерпнул он у тогдашних светил науки. Назовем их: Почтенного отца Казимира Колловича «Богословские рассуждения», Почтенного отца Залусского «Рассуждения Фомы Аквинского», Почтенного отца Ладислава Рудьзинского «Полемическое богословие».

В проведении пышных празднеств и христианских торжеств ни одна из конфессий Вильно соперничать с иезуитской академией не могла. Это была целая наука, где театральность и мощь голосовых связок студентов имели воздействие на толпу более, нежели увещевания и проповеди. Такие уроки для будущего придворного пиита, как мы увидим далее, даром не прошли.

К одной из самых загадочных страниц в биографии Симеона Полоцкого уводит его фраза, с намеком на то, что он сподобился «странных идиомат… вертограды видите, посетите…» Вероятнее всего, некое путешествие по Европе Самуил Ситнянович совершил в годы учебы в Виленской иезуитской академии, у которой были тесные связи с западным ученым миром и аналогичными учебными заведениями. Самуил Ситнянович, без сомнения, умевший внимать и глубоко вникать в услышанное и увиденное, умел преподнести себя человеком неординарным, мыслящим широко и перспективно. Не исключено, что он слушал лекции и участвовал в диспутах, о которых предпочел умолчать.

Не собственный ли опыт заграничного путешествия отображают строки одного из стихотворений Симеона Полоцкого?

Добро есть…Чуждые страны с умом посещати,Но то удобно таковым творити,Иже начата славно в дому жити.

Глава IV. У истоков признания

Милость истинна в тебе ствердзастасяЫ правда з миром облобызастася.Вера, Надежда, Любы в огне здися,Шчедрые ту мудрость, простость вкренися.Симеон Полоцкий

Рождество Христово и наступление 1655 года царь Алексей Михайлович встречал в Вязьме, где намеревался пережить моровое поветрие, не миновавшее и Москву. На некоторое время этот русский город стал штабом, где планировались военные кампании 1655 и 1656 годов.

«Пойдем против польского короля», – уведомляет Алексей Михайлович князя Черкасского, а «избранному голове нашему» боярину Матвееву сообщал: «Посланник приходил от шведского Карла[31], короля, хотя душный человек, мы великий государь, в десять лет видим такого глупца посланника. А прислан нароком такой глупец для проведования… будем ли [мы] в любви с королями?»

Вот ведь в какой клубок сплетались политические страсти, которые со своими сподвижниками намеревался распутать российский монарх. И одна из нитей этого клубка в конечном итоге привела царя в Полоцк.

…«Досаден» был Полоцк и полякам, и шведам, поскольку стоял на Двине, у устья впадения которой в Балтийское море располагалась крепость Рига. Ни миновать город, ни обойти. Итоги кампании 1655 года против Польши были впечатляющи. Россия вновь обрела Смоленск, а затем русские воеводы последовательно овладели Свислочью, Кайданами, Велижем, Минском, Ковно, Гродно, Пинском…[32] «Даровал Бог великому государю нашему взять у его королевского величества[33] всю Белую Русь и стольный город Вильну, и государь наш учинился на всей Белой России, и на Великом княжестве Литовском, и на Волыни, и на Подолии великим государем», гласит один из документов.

Когда писались процитированные выше строки, в столице Швеции решался злободневный вопрос: с кем начать войну – с Польшей или с Россией? Король Карл X Густав, согласно поговорке «С паршивой овцы хоть шерсти клок», принял решение сразиться с обескровленной Речью Посполитой. С Алексеем Михайловичем король вступил в бесплодную переписку и получил отповедь: мол, вот Бог, а вот порог (т. е. завоевания русского оружия), за который король шведский не должен переступать, если желает остаться в мире с Москвою.

«Гладко было на бумаге…», если бы Януш Радзивилл[34], признав после падения Вильны верховенство России, не переметнулся к шведам, а те, используя благоприятную обстановку, вторглись в Великое княжество Литовское, и треть русских завоеваний[35] оказалась под пятой скандинавских конкистадоров. Ко всему прочему, в руки доверенных лиц царя Алексея Михайловича попали копии документов сепаратных соглашений Швеции и Польши о совместных действиях против России.

«Многие неправды», чинимые шведами в отношении государства Российского, подвигли Алексея Михайловича вновь прибегнуть к силе оружия. Не суть, как называют ту войну, русско-шведской или ливонской, но, забегая вперед, скажем, что ход ее сложился неудачно. И вовсе не потому, что Алексей Михайлович почивал на лаврах и относился к неприятелю пренебрежительно. Русское войско изрядно устало от бесконечных баталий и было разбросано на огромном пространстве.

5 июля 1656 года царь в сопровождении большой свиты въехал в Полоцк. Горожане встречали его возле Борисоглебского монастыря. Игнатий Иевлиевич произносил приветствие вдохновенно и с явным волнением:

«Мы же у нас ныне, видяще пресветлое лице Твоего Царского величества во граде сем, прежде ни от ково же никогда же зде зримое, что речем?.. Яко [з]елень желает на источники водные, сице Россия от многа времени желает Тебе солнца праведного, свет истинной веры возсиявающе… Мы же рабы Твои зело радуемся о силе, Тебе свыше данной, молим Бога в Троице Святой единого… глаголяще: Господи спаси Царя… и даруй ему до конца победу на враги и супостаты».

Иезуиты, униаты и прочая католическая братия, словно крысы, запрятались в свои щели, а вот люд православный полоцкий высыпал на соборную площадь.

Еще бы! В кои-то веки самодержца российского вот так запросто еще придется видывать.

Затих многоголосый колокольный перезвон. И хор, состоящий из монахов и братчиков, грянул здравицу: «Многия лета».

Торжественная встреча льстила самолюбию Алексея Михайловича, но полной неожиданностью для него стало похвальное слово. Глаголил его дородный монах. У царя невольно появились на глазах слезы.

Царю всех веков и творче всего света,Нашему царю пошли многие лета!

Первые строфы подхватили отроки:

Витаем тя православный царю праведное солнце,Здавна бо ввек прогнули тебе души наши и сердце.Витаем же царю от Востока к нам пришедшего,Белорусский народ же от нужды свободившего.

Мы оставляем за пределами нашего повествования, когда и при каких обстоятельствах впервые появилось словосочетание «Белая Русь», однако и пройти мимо многообразия исторических мерок было бы несправедливо.

В 1910 году в Вильно вышла книга В. Ю. Ластовского «Кароткая гісторыя Беларусі», которая началась, как полагал автор, «ад першых часоў да уцёку Полацкіх князёў у Літву (1129 год)»[36]. К моменту прибытия царя Алексея Михайловича, т. е. более чем через пять веков с обозначенного действа, в глазах автора русско-белорусское кровное братство выглядело так: «Тем временем ближайшее знакомство (русского царя и его окружения. – Б. К.) показало всю разницу родных, однако несхожих от веков культур, белорусской и московской. При этом стало ясно, что белорусы и москвичи разнятся во всем, даже в самой вере православной. Для Москвы белорусы не были русским народом, а только „Литвой”… и что сотворила белорусская культурная работа, что было своим для белорусов, москвичи считали литовским или польским, „латинствующим” – не русским».

В действительности в Полоцке, который находился в приграничье и не единожды становился яблоком раздора между Польшей и Россией, существовало довольно-таки пестрое смешение культур и верований. Простой человек, оказавшийся в тенетах такого бытия, пребывал в растерянности и стоял перед непростым выбором, к кому примкнуть: к униатам, доминиканцам, базилианам или православным.

Твердыни православия в Полоцке – Спасо-Евфросиньевский женский монастырь, Бельчицкий мужской монастырь, Богоявленский мужской монастырь – подвергались оголтелому натиску со всех сторон, и потому появление в Братской школе дидаскала Симеона создало небывалый прецедент. В схоластических спорах с иноверцами пальма первенства неизменно доставалась наставнику братчиков, а уж когда звучали его вирши и декламации, слушатели испытывали неизменный восторг.

Десять дней длилось пребывание царя Алексея Михайловича в Полоцке. Набожный и «Тишайший» царь любил задушевную беседу, рассказы богомольцев, да и сам был не лишен поэтического дара. Но тут его поджидал сюрприз. Театрализованное действо, сценарий и стихи к которому написал монах Симеон, называлось «Метры на пришествие во град отчистый Полоцк пресветлого благочестивого и христолюбивого государя царя и великого князя Алексия Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцы из иных царств, и князств, и государств обладателя от отроков, знайдуючихся во училище при церкве святых Богоявлених монастыря брацкого полоцкого мовеные при привитаню пресветлого его царского величества. А наготованные през господинов отцов и братию тоеиж святой обители в лето от создания Мира 7164, а от воплощения Божьего слова 1656 месяца июля, 5 дня». В этом году в титуле российского монарха появились поименования «государя Полоцкого и Мстиславского».

Итак, о самом представлении, которое по своей композиции, эмоциональности и вдохновению исполнителей оказало на царя самое благостное впечатление. Для Симеона это был серьезный экзамен, и отроки, коих число было двенадцать, не подвели своего учителя и расточали похвалы российскому самодержцу в рифмах, разбередивших его душу.

Первый отрок глаголил:

Веселися, о царю пресветлый з востока,Россом светячий светом от бозкаго ока.

Второй отрок подхватывал:

Светися днесь, светися, церкви восточная,Кгды ж дана ей отрада с небес медоточная.

Симеон разделил похвалу на три части. Первая, можно сказать, была ударная, завораживающая, со здравицами на земное долголетие монарха и пожеланиями крепости российского трона. Во второй части отроки поведали Алексею Михайловичу о значимости его деяний:

Ты ны от нужды вражия избавил,Россию Белу во свете поставил,Прежде напастей бурею стемнену и оскорблену.Тобою иго тяжкое зложено,Трудное бремя от нас отвержено.

«Собра овчата, волком похищенных», – заключали юные братчики исторический экскурс, поскольку «иже от Владимира вел свое царствие Алексей Михайлович», и называли российского монарха вторым Константином, прося благословение на оружие русское.

С тоей победы, иже ти от Бога подастся многа.

Завершалась похвала бойкими строфами, которые чредой подхватывали братчики, доведя патетику действия до апогея.

В «Метрах…» удивительным образом сочетались и восточная изысканность, и витиеватость слога, и библейская премудрость, и человеческие чаяния.

Примы наш хлеб покоры, царю, тя град просит.

О чем помышлял Алексей Михайлович, когда вслушивался в мальчишеские и монашеские голоса, с трепетом и волнением глаголивших славословия? Возможно, ему виделась Москва, многоликая, шумная, где даже на богомолье ругаются по матушке. Возможно, перед ним мелькали напыщенные лица бояр, тугодумных и тяжких на подъем. Да и государственные мужи были хороши! Порой самую разумную мысль в откровенном словоблудии готовы были утопить. «Вот бы такого златоуста да в Москве заиметь!» – размышлял Алексей Михайлович.