Дар мертвеца

Странно или нет, в голове Ратлиджа появился четкий образ.

– Слухи способны убить, – согласился он. – Особенно если люди готовы в них поверить. Но, конечно, если бы ничего, кроме сплетен, не было, вряд ли прокурору-фискалу[1]и главному констеблю позволили бы довести дело до суда! Маккинстри с мрачным видом покачал головой:

– Я сам ночами не сплю, все гадаю, как так вышло. Трудно представить, чтобы главного констебля ввели в заблуждение, он не из легковерных. Что такого ему известно? Почему он уверен, что дело можно передавать в суд?

Ратлидж задумался.

– Анонимные письма обычно рассылают трусы. Вот что необходимо принимать во внимание. Постарайтесь выяснить, кто втайне имеет зуб на ту молодую женщину. Возможно, мы с вами и не подумали бы осуждать ее за тот или иной поступок… Наверняка окажется, что она допустила какую-нибудь мелкую оплошность. Скорее всего, задела кого-то. И едва ли ее вина заключается в сознательном искажении истины… Скорее в умалчивании…

– Самый большой жалобщик в Данкаррике – ее сосед. Характер у него скверный, но вряд ли он способен сочинять анонимные письма. Такой не станет скрывать свои чувства, он любит помахать кулаками.

– А может, он воспылал к ней страстью, но она его отвергла? Или он решил, что она предпочла ему другого…

– Хью Олифант в роли отвергнутого возлюбленного? – хмыкнул Маккинстри. – Да ведь ему за семьдесят! И жена следит за ним как кошка за мышкой, хотя он всегда предпочтет хорошенькому личику кружку пива!

– Ну, значит, его жена. Или другая женщина, которая заподозрила, что ее муж испытывает большой интерес к обвиняемой.

– Есть у нас такая Молли Браддок, в девичестве Молли Синклер. Томми Браддок рукастый, он время от времени выполнял для обвиняемой разные поручения. Чинил оконную раму, когда там сломалась задвижка, прошлой весной прочищал трубу – там птицы свили гнездо. Томми человек веселый, у него все ходят в друзьях. А Молли – собственница. – Маккинстри покачал головой. – Имена-то я вам назову, назвать имена – дело нехитрое. А все-таки я не могу представить, чтобы кто-то из соседей день за днем сочинял такие злобные бредни.

«Он хороший полицейский, – заметил Хэмиш. – И человек, судя по всему, неплохой. Спокойный, миролюбивый».

Мысленно согласившись с Хэмишем, Ратлидж намазал маслом последнюю лепешку.

– Тогда давайте пойдем в другую сторону, – предложил он. – Анонимные письма пестрят цитатами из Библии?

– Да, сэр! Как вы догадались?

– Авторы анонимных писем довольно часто прикрываются Священным Писанием. «Тебя карает Господь, а не я! Он тебя судит, не я».

Маккинстри вздохнул:

– Такую склонность можно приписать половине наших жителей. Нравы у нас строгие, мы любим выискивать грехи за каждым углом. А кто ищет, тот, как правило, находит.

– Вы понимаете, – продолжил Ратлидж, внимательно разглядывая молодого человека, – что анонимные письма могут и не иметь отношения к тому преступлению, в котором ее обвиняют? Может статься, что письма просто привлекли внимание к фактам, которым до тех пор никто не придавал значения. А как только полиция что-то заметила, правда всплыла на свет.

– Нет, сэр, – ответил Маккинстри, защищая свои убеждения и невольно сердясь на приезжего из Лондона, на которого он возлагал такие большие надежды. – Пока не представят более убедительные доказательства, я не могу признать ее виновной. Иногда… – он замялся и покосился на Мораг, – иногда все заранее убеждены в том, что человек виновен, и потому не ищут в доказательствах ошибок. Я хочу сказать, что из-за тех писем в Данкаррике все охотно ее обвиняют. Именно письма заложили основу всему, что случилось потом.

Легко подогнать улики под свою версию…

– Да, понимаю, – сдержанно ответил Ратлидж. – Кстати, в том и заключается цель судебного процесса – открыто и беспристрастно рассмотреть все доказательства.

Хэмиш что-то проворчал, как будто не был согласен с Ратлиджем.

– Если присяжные прислушаются, – возразил Маккинстри, – тогда все в самом деле получится честно и беспристрастно. Но что, если присяжные не желают прислушиваться к доводам разума, потому что осудили ее заранее? Вот чего я боюсь, сэр, потому что уж я-то своих подопечных знаю. Стыдно признаться, но я не верю в присяжных, у которых закрыт разум. – Он глубоко вздохнул. – И с мальчиком что будет? Очень его судьба меня тревожит. Насколько мне известно, отца у него нет. – Он смотрел в окно, а не на Ратлиджа. – Она хорошая женщина и хорошая мать. Сказала, что он ее сын, и я ей верил. А теперь говорят, что она убила мать, ребенка забрала, а тетку и всех остальных обманула.

– За ребенка представители закона не отвечают, – сказал Ратлидж, вспомнив о леди Мод Грей. Интересно, признала бы она внебрачного ребенка своей дочери? Правда, леди Мод наотрез отказывается верить в то, что ее дочь умерла. На свете случались и более странные вещи. Почувствовав на себе пристальный взгляд Мораг, он обернулся. Старуха покачала головой, словно ей было все равно, что он ответит, но Ратлидж понял – она разочарована. То же самое испытывал и Хэмиш. По-прежнему имея в виду леди Мод, Ратлидж спросил: – По какой причине Оливер связал молодую женщину из Данкаррика с трупом, обнаруженным в Гленко? Кроме всего прочего, два этих места расположены совсем не рядом!

Маккинстри, которому гораздо проще было отвечать на прямые вопросы, чем разбираться в своих чувствах, немного успокоился.

– Как только стало ясно, что мальчик не может быть ее сыном, мы начали разыскивать его мать. Разослали запросы в Глазго и Эдинбург, даже в Англию посылали. Парнишке скоро исполнится три года, мы не ожидали, что все окажется просто. Инспектор Оливер считал, что нужно вести поиски там, где жила обвиняемая до того, как переехала жить в Данкаррик, – след привел нас в горную долину. В прошлом году там нашли человеческие останки – женские кости. Их так и не опознали. – Маккинстри помолчал, глядя в чашку, а потом вскинул голову и посмотрел Ратлиджу в глаза. – Полиция Гленко почти уверена, что их не было там в марте шестнадцатого года, когда они обшаривали всю долину в поисках старого пастуха, который выжил из ума и пропал. А местные уверяют, что несчастная, скорее всего, оказалась там в конце лета или в начале осени – весной пастухи, перегоняющие овец, наверняка обратили бы внимание на воронов. Мы сообщили им то, что нам известно. И вдруг с нами связался инспектор из Ментона, его интересовали подробности. Жители Данкаррика сразу поверили в эту версию. И инспектор Оливер не считает нужным подвергать ее сомнению… – Он замолчал. Внезапно ему стало не по себе.

Ратлидж решил не торопить молодого констебля. Немного успокоившись, Маккинстри продолжил:

– Как бы там ни было, и полиция, и прокурор-фискал приняли за версию, что матерью мальчика была пропавшая без вести Элинор Грей, которая скончалась в Гленко при подозрительных обстоятельствах. Она была примерно такого же роста, что и… покойная, да и время совпадает. Если она весной поссорилась с матерью, а потом доносила ребенка до положенного срока, родить она должна была в конце лета. Тогда парнишка и родился. Инспектор Оливер получил и другие ответы на свои запросы, но ни один не сходился. – Маккинстри глубоко вздохнул. Хотя в глубине души он был убежден в невиновности Фионы, он понимал, что в доказательствах есть неопровержимая логика.

– Даже если вести дело поручат мне, не понимаю, как я найду то, чего не нашли вы, – возразил Ратлидж. Ему стало ясно, что сам Маккинстри необъективен. Интересно, подумал он, какие отношения связывают молодого констебля с обвиняемой.

– А вы подскажите, – взмолился Маккинстри, – как доказать, что она никому не причиняла вреда! Как пресечь злобные слухи до того, как дело дойдет до суда! Не хочется думать, что она пойдет на виселицу из-за моей ошибки! Но боюсь, случится самое худшее. И я не могу этому помешать!

Как только Маккинстри ушел, Ратлидж сказал Мораг:

– Напрасно он сюда приезжал. Он неправильно поступил. Он услышал, как по лестнице легко сбегает Тревор и свистом подзывает к себе собак. С его приездом крестный явно оживился.

– А что в этом плохого? – Мораг потянулась за сковородкой. – Алистер – парень честный и хочет исполнить свой долг. Или я должна была прогнать его, даже не дав высказаться? Ведь я доверяю твоим суждениям и считаю тебя справедливым!

– Понимаешь… я не веду то дело. Его ведет инспектор Оливер. А меня Маккинстри не знает. Я мог бы создать ему неприятности, доложить, что он обратился ко мне через голову непосредственного начальника. Или, еще хуже, потребовать, чтобы на него наложили взыскание за то, что он пытался повлиять на мои поступки. – Уж Боулс именно так и поступил бы… Неожиданно в голову Ратлиджу пришла еще одна мысль: – А тот ребенок не может быть его?

– Он тоже воевал во Франции. Кстати, он тебя знает. Встречался с тобой на перевязочном пункте или в госпитале… Его тогда ранило в ногу. По его словам, он не встречал в жизни таких храбрецов, как ты. Ты тогда только что доставил в госпиталь троих солдат, отравленных газами, их приняли за мертвых и бросили возле немецких позиций… Ты каким-то образом нашел их и вытащил. Тогда Алистер рад был, что пожал тебе руку.

По коридору шагал Тревор и разговаривал с собаками. Большая кухня вдруг показалась Ратлиджу маленькой, тесной и душной. Хэмиш, оживившись, повысил голос, он как будто стоял совсем рядом. Ратлидж почти забыл тот день на перевязочном пункте и, конечно, не помнил лица солдата, лежащего на носилках и пожавшего ему руку. Ему тоже обработали и вычистили рану на запястье, Ратлидж совсем не чувствовал боли. Это случилось вскоре после гибели Хэмиша, тогда Ратлидж часто сознательно рисковал. Он хотел умереть. Его вела не смелость, а отчаяние – что угодно, лишь бы замолчал голос в голове. Лучше уж смерть!

Мораг что-то говорила, но он не слышал ее слов. Тревор поздоровался с ним, собаки запрыгали у его ног.

– Иен, что с тобой? – спросил крестный.

Ратлидж тряхнул головой:

– Все хорошо. Мораг рассказывала о своем родственнике. Ее рассказ навеял воспоминания, только и всего. – Обернувшись к Мораг, он признался: – Очень жаль, но я его совершенно не помню.

Позже, идя с Тревором к ручью, Ратлидж снова задумался о Маккинстри. Молодой полицейский связывал с ним последние надежды. Он хотел, чтобы Ратлидж пообещал: если дело поручат ему, он постарается рассмотреть его объективно и не позволит чужим суждениям влиять на ход своих мыслей.

Но при чем здесь он? То, что произошло в Данкаррике, его никак не касается. Он закончил свои дела с леди Мод, а остальным пусть занимается суд. Он не хотел задерживаться в Шотландии.

Утром в понедельник Ратлидж позвонил в Лондон из кабинета Дэвида Тревора.

Боулс, которого позвали к аппарату, отрывисто спросил:

– Ратлидж, это вы?

– Да. – Он вкратце описал свою беседу с леди Мод и под конец резюмировал: – Сейчас трудно что-либо утверждать наверняка. Мне показалось, что она не знает, где находится ее дочь. Вполне возможно, что она проходит обучение в какой-нибудь клинике при медицинской школе…

– Мне уже принесли списки студентов. Среди желающих стать врачом Элинор Грей нет.

– Возможно, она поступила на курс под другой фамилией…

– Да-да, я все понимаю, но ни один человек не соответствует тем приметам, какие вы дали сержанту Оуэнсу. По-моему, в чем бы ни состояла причина ссоры, молодая женщина уехала из дома вовсе не ради того, чтобы посвятить свою жизнь медицине. Возможно, она не сказала матери правды. – Боулс помолчал. – Зато мы тут кое-что выяснили про Элинор Грей. Она была суфражисткой. Независимой девицей, ее несколько раз арестовывали за то, что она приковывала себя к изгородям и устраивала публичные демонстрации. По-моему, такая молодая особа рано или поздно попадет в беду. Сержант Гибсон ее вспомнил, он видел ее еще до войны. По его словам, еще тогда у нее были неприятности с полицией. Может быть, с тех пор она переменилась… Или умерла. – Боулс глубоко вздохнул, демонстрируя, что намерен сменить тему. – Леди Мод нам звонила. Вы должны поехать в Шотландию и выяснить все, что только можно, насчет того трупа. Леди Мод особенно просила, чтобы дело поручили вам, а ее семью не примешивали, чтобы не распространяли слухов о ее дочери ни на публике, ни частным образом до тех пор, пока вы не будете совершенно уверены, что труп принадлежит Элинор Грей. Что вы ей наговорили, черт побери?

Глава 7

В то же утро в десять часов Ратлидж расспросил Тревора, как ему доехать до Данкаррика, взял приготовленный Мораг большой пакет с бутербродами, сел в машину и отправился на юго-запад, к Джедборо и Твидсдейлу. Солнце то проглядывало, то снова пряталось за облаками, пару раз он попадал под ливень, после дождя пахло влажной землей. Когда выходило солнце, на холмы ложились длинные тени, они то исчезали, то появлялись вновь, как по волшебству, когда облака меняли свое расположение на небе. В Шотландии небо всегда казалось больше, чем в Англии, оно было другим. Просторным и пустым, как будто Бог на время куда-то вышел.

Ратлидж приехал в Шотландию на выходные, которые обещал провести с крестным, а теперь его здесь удерживал долг. Им овладело предчувствие чего-то дурного, стало не по себе, развеялось спокойствие, обретенное на валу Адриана. И Хэмиш, обитавший на своем привычном месте, за спиной Ратлиджа, так же как и он, волновался из-за того, какой оборот приняли события. Ратлидж слышал его голос так отчетливо, как будто сзади в самом деле сидел пассажир. Он ругался и упрямо отказывался смириться с переменой в их планах.

«И больше я в долину не вернусь…»

Ратлидж пытался утихомирить его, но пал жертвой другого призрака, пробудившегося из-за горя.

В автомобиле вместе с ним находился и призрак Росса Тревора, чье присутствие Ратлидж отчетливо ощущал в Лодже. Во Франции он на время смирился со смертью Росса, но в доме, где Росс прожил более двадцати пяти лет, казалось, что он просто ненадолго вышел – скрылся в коридоре или поднялся наверх, в свою комнату, или катается верхом и скоро вернется… или шутит с Мораг на кухне. Его смех всегда был слышен задолго до того, как Росс быстрым шагом входил в комнату… Присутствие Росса Тревора в родительском доме было ощутимым, Ратлидж не раз ловил себя на том, что прислушивается к тиканью старинных часов или ветру, который завывает под крышей, ожидая какого-то знака. Казалось невозможным, чтобы такой человек исчез безвозвратно, проглоченный морем…

За последние четыре месяца Ратлидж постепенно начал осознавать, сколько тягот вынесло гражданское население за долгие, темные дни, когда росло число убитых и раненых и казалось, что боям не будет конца. Солдаты на фронте относились к смерти по-другому. Правда, там были другие ужасы. «Время плакать…»[2]

Интересно, испытывает ли Дэвид то же ожидание, предчувствие или предупреждение, что и он, и если испытывает, то как справляется с собой. Ему показалось, что для отца Росса и для Мораг такие чувства, как ни странно, могли служить утешением.

«Они ведь не видели, как он умер, – подхватил Хэмиш. – Они не закрывали крышку гроба и не бросали на нее комья земли. Как и я, он просто не вернулся домой. Поэтому они до сих пор ждут…»

В Джедборо, как и в соседних городках, от Бервика до Дамфри, была еще не та Шотландия, где носят килты, играют на волынках и любят Красавчика принца Чарли[3]. Ратлидж очутился в приграничном районе, разделившем Шотландию и Англию. Много веков в здешних городках Шотландской низменности велась другая война: местные жители совершали набеги на Англию за крупным рогатым скотом, овцами и лошадьми. И люди здесь жили суровые.

Англичане тоже совершали набеги на север, они действовали с не меньшим пылом и с такой же хитростью. Так здесь жили до начала семнадцатого века, иногда власти закрывали на происходящее глаза, иногда – нет, но набеги были делом вполне прибыльным и считались едва ли не главной местной отраслью промышленности. Конец им положил лишь союз между Шотландией и Англией.

Необузданные нравы жителей приграничья претерпели изменения благодаря Джону Ноксу[4]. С годами люди здесь стали более чопорными, трудолюбивыми и богобоязненными. Они почитали день субботний, женщины знали свое место, а пресвитерианская церковь Шотландии оказывала на повседневную жизнь гораздо больше влияния, чем Эдинбург и тем более далекий Лондон.

О набегах и их участниках слагали легенды. В балладах и сказках прославляли отважных разбойников Сима-помещика, Джока с горы и Кинмонта Вилли. В конце концов, это была земля, на которой из-за переменчивой политики, войн, междоусобиц и союзов граница часто переносилась в ту или другую сторону. То, что сегодня мое, завтра может стать твоим, и любимым занятием местных жителей стало возвращение «своего».

Когда Ратлидж въехал в Джедборо, снова полил дождь, он с трудом нашел поворот на Данкаррик, оказавшийся маленьким городком среди зеленых холмов между реками Эр и Твид. В центре его находилась площадь неправильной формы, вокруг нее расположились дома, лавки и отель. По одну сторону площади Ратлидж увидел старый памятный знак, установленный в память о том, что в начале пятнадцатого века городок сгорал дотла три раза за тридцать лет. Памятник высился на почетном месте, как одинокий часовой, который охранял прошлое от наступающего со всех сторон нового времени. Остальные дома, некоторые старинные, стояли беспорядочно к западу от центральной площади, среди них Ратлидж заметил скромный паб, который, судя по деревянной вывеске над дверью, назывался «Разбойники». Во всем Данкаррике насчитывалось едва ли больше дюжины улиц, центр городка выглядел заброшенным. Казалось, Данкаррик один сохранял старый уклад, не задетый развитием шерстяной промышленности, как его соседи.

«У нас в горах таких городков нет, – задумчиво заметил Хэмиш. – Но его не назовешь и вашим, саксонским… то есть английским». Хэмиш был прав, здесь в самом деле атмосфера была другой, нежели в английских приграничных городках, куда отсюда было не так уж далеко.

В Джедборо в свое время возвели оборонительные сооружения, стены, башни, замок и аббатство. Данкаррик же так часто сжигали до основания, что от его прошлого сохранилось немного. Ратлидж заметил небольшую дозорную башню, в которой в мирное время просто жили. Башня стояла посреди поля, примерно в миле от последнего дома городка. Годы и непогода превратили оборонительное сооружение в высокую груду камней. Уцелели лишь два нижних этажа. Ратлидж заметил, что дверь, ведущая в башню, приоткрыта, и, проехав мимо, остановился, машину оставил на траве в ста шагах от дозорной башни.

Он вышел, чтобы размять ноги, и решил немного прогуляться, а заодно осмотреть башню.

Дозорные башни часто встречались в семейной истории Ратлиджей, и потому Ратлиджа они очень занимали. В годы, когда люди постоянно опасались за свою жизнь, такие сооружения защищали их от опасности и непогоды. Когда-то предки Ратлиджа тоже жили на границе с Шотландией, только с английской стороны. Мужчины участвовали в набегах. И вот наконец одна женщина, оставшись вдовой с тремя маленькими сыновьями, в поисках мирной жизни подалась на юг. Проницательная и способная, она заложила основы будущего процветания семьи. Жительница приграничья во всех смыслах пришлась ко двору в искушенном и утонченном Лондоне эпохи Тюдоров.

В лондонском доме сохранился ее портрет: безупречный плоеный воротник поднимался вокруг ее головы и был похож на нимб. Решительный подбородок и живые, умные глаза – художник Елизаветинской эпохи изобразил ее очень талантливо. Где бы ни стоял зритель, ему казалось, что женщина с портрета смотрит на него. В детстве Ратлидж, что вполне понятно, путал ее с Богом.

Иен брел по невспаханному полю, окружавшему основание башни. Где-то вдали заблеяли овцы, потом во влажном воздухе он почувствовал их запах. Задрав голову, он смотрел на массивные каменные стены и просевшую крышу башни, где гнездились птицы. В выбитых окнах гулял ветер. Вдруг Ратлидж уловил какое-то движение. Кто-то шел за ним. Обернувшись, он увидел человека с обветренным лицом в грубой крестьянской одежде и низко нахлобученной шляпе.

– Доброе утро! – крикнул незнакомец, заметив, что Ратлидж обернулся. – Что-то ищете?

– Нет, просто подошел полюбоваться башней. – Ратлидж дождался, когда незнакомец подойдет ближе, и продолжил: – Просто поразительно, до чего искусными были мастера, которые построили ее. Сколько лет она здесь стоит – четыреста, пятьсот?

– Около того. Согласен, работа тонкая. Времена тогда были тяжелые, как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Башня принадлежала предкам моей жены. Она знает ее историю лучше, чем я. – Незнакомец снял шляпу и вытер лоб рукавом. – Боже, здесь все пропахло овцами. Раньше я разводил упряжных лошадей… Но почти всех лошадей реквизировали для армейских нужд, и мне пришлось начинать все сначала. Овцы помогают мне продержаться… – Он улыбнулся. – Сам не знаю, то ли я их перережу, то ли они меня загонят в могилу. Глупые создания. Даже собак они раздражают.

Для фермера он говорил слишком хорошо. Его речь выдавала образованного человека.

– Мне бы тоже не очень хотелось иметь дело с овцами, – согласился Ратлидж.

– Вы здесь в отпуске? У нас можно найти хорошие места для прогулок, если знать, чего искать. Главное, закрывайте ворота, которые открываете, чтобы пройти, и оставляйте открытыми те, которые не были закрыты до вас. Иногда попадаются своенравные бараны, но вы заметите их раньше, чем они обратят на вас внимание.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Незнакомец кивнул и зашагал дальше, свистнув собакам, которые, вывалив языки, бежали чуть в отдалении. Собаки прижали уши и тут же бросились на свист. Ратлидж залюбовался ими. Он любил собак, восхищался их умом и сообразительностью. Когда им приказывали, они припадали к земле, становясь почти невидимыми. В этих краях чаще встречаются не избалованные домашние любимцы, а рабочие собаки, и они замечательно несут свою службу. Особенно на северо-западе Шотландии, ведь без них с овцами не управиться. Однажды он познакомился с человеком, который дрессировал таких собак. Позже старый мошенник увез свои навыки и свой наметанный глаз в Новую Зеландию, воспитывать собак для тамошних овец.

Ратлидж вернулся к машине, завел мотор и снова направился в Данкаррик.

Он медленно проехал по главной площади, разглядывая ее. Остановившись у отеля, спросил, как добраться до полицейского участка. Портье показал ему дорогу и добавил:

– Правда, вряд ли в такое время вы кого-нибудь застанете. Инспектор Оливер уехал в Джедборо по делу, а констебль Маккинстри дома. Сегодня у него выходной.

Ратлидж оставил машину у отеля и, следуя подробным указаниям портье, прошел короткое расстояние пешком.

Маккинстри жил недалеко от главной площади, в четырехэтажном доме, недавно покрашенном в кремовый цвет. В проходе между этим и соседним домами стояли ведра и стремянка – наверное, маляры ждали, когда снова покажется солнце. Полицейский участок находился на той же улице, через несколько домов. На двери висела аккуратная черная вывеска с белыми буквами. Как и предсказывал портье, в участке никого не оказалось. Ратлидж повернул к дому Маккинстри. На улице наблюдалась довольно бурная деятельность – строго одетые горожане спешили по своим делам. Два возчика на углу громко переговаривались, они посторонились, пропуская медленно ползущий грузовик, привезший товар в аптеку.

Хэмиш, который с интересом разглядывал городок, заметил: «Здесь хватает денег, чтобы поддерживать внешнюю благопристойность. Но никто не роскошествует. Люди здесь простые, и души у них простые».

Ратлидж решил, что вердикт вполне справедлив. Маккинстри оказался прав – в таком месте стражам порядка приходится иметь дело с обычными преступлениями. Правда, к «обычным» иногда можно причислить даже убийство…

Констебль Маккинстри, скрывая удивление при виде Ратлиджа на пороге, пригласил его в гостиную и затаился, ожидая, пока тот объяснит, зачем приехал, хотя в его голубовато-серых глазах сверкнула искра надежды. На нем был заляпанный краской рабочий комбинезон, несколько великоватый. Судя по всему, до войны Маккинстри был плотнее.

– Насколько я понял, инспектор Оливер сейчас в Джедборо, – начал Ратлидж, сев на стул, предложенный Маккинстри. – Давайте кое-что проясним с самого начала. Я приехал, чтобы повидаться с ним. Вы были правы, в Скотленд-Ярде мне поручили вести дело, и я должен как можно скорее ознакомиться со всеми его подробностями. Скажите, пожалуйста, когда инспектор собирался вернуться?

– До вечера не вернется, так мне сказали, сэр. По словам инспектора, он уехал по личному делу.

Или тактично старается не попадаться ему на глаза.

– Если хотите, я провожу вас к главному констеблю… – Маккинстри глянул на свой комбинезон и широко улыбнулся. – Только переоденусь.

– Нет, сначала я побеседую с Оливером. А пока я бы хотел кое-что услышать о городе и его жителях. Вы нарисовали вполне внятную картину, но теперь мне нужно знать больше.