Жестокие слова

Да тут и преступлений-то не совершалось. Кроме убийств. Единственные преступления, случавшиеся в этой деревне, были и самыми тяжкими из всех возможных.

И вот перед ними еще одно тело. У остальных хотя бы имена имелись. А это словно свалилось с небес и упало им на голову.

– Летом немного труднее, – сказала Мирна, садясь на диван. – У нас больше посетителей. На каникулы приезжают семьи, дети возвращаются из школы. Это последний долгий уик-энд. А потом все разъезжаются по домам.

– Уик-энд ярмарки в округе Брум, – уточнил Габри. – Она заканчивается завтра.

– Верно, – сказал Бовуар, которого ярмарки ничуть не интересовали. – Значит, Три Сосны после этого уик-энда опустеют. Но приезжие, о которых вы говорите, – это друзья и родственники?

– По большей части, – сказала Мирна, поворачиваясь к Габри. – В твоей гостиничке ведь останавливаются незнакомые люди, верно?

Он кивнул:

– У меня тут яблоку негде упасть, когда дома у людей переполнены.

– Я вот что хочу понять, – раздраженно проговорил Бовуар. – Те люди, которые приезжают в Три Сосны, они на самом деле посторонние или нет? Объясните мне, бога ради, не через задницу.

– Не через задницу – это не наша специализация. Прошу прощения, – сказал Габри.

Его слова вызвали улыбку даже на усталом лице Оливье.

– Я слышала что-то о каком-то постороннем, но не придала этому значения, – сказала Мирна.

– И кто это говорил?

– Рор Парра, – неохотно ответила она. Это немного походило на наушничество, и всем стало явно не по себе. – Я слышала, как он говорил Старику Мюндену и Жене, что видел кого-то в лесу.

Бовуар записал это. Он не в первый раз слышал о Парра. Это была известная чешская семья. Но кто такие Старик Мюнден и Жена? Видимо, какая-то шутка. Бовуар поджал губы и строго посмотрел на Мирну. Ее взгляд тоже был строг.

– Да-да, – сказала Мирна, читая его мысли, что было не трудно. Их бы и чайник прочел. – Именно так их и зовут.

– Старик и Жена? – повторил Бовуар, уже не злясь, а немного озадаченно.

Мирна кивнула.

– А их настоящие имена?

– Это и есть настоящие, – ответил Оливье. – Старик и Жена.

– Ну хорошо, Старик еще куда ни шло. Но как можно назвать новорожденного младенца – Жена? Уму непостижимо!

Мирна улыбнулась:

– Вы правы. Просто я так привыкла к этим именам, что даже не задумывалась. Я понятия не имею, как ее зовут по-настоящему.

Бовуар подумал: это какой же степени убогости нужно достичь, чтобы позволять называть себя Жена! Впрочем, в этом было что-то библейское, старозаветное.

Габри поставил на столик пиво, лимонад и две вазочки с орешками. Жители, стоявшие снаружи, наконец разошлись по домам. День был мрачный и сырой, но внутри царили тепло и уют. Сидя здесь, можно даже было забыть о причине, которая привела их всех сюда. Криминалисты словно растворились в стенах, об их присутствии говорили лишь раздававшийся изредка скрежет и невнятное бормотание. Они как будто превратились в грызунов или призраков. Или детективов из отдела по расследованию убийств.

– Расскажите нам о событиях прошлого вечера, – предложил старший инспектор Гамаш.

– Это было какое-то безумие, – откликнулся Габри. – Последний долгий уик-энд лета, так что все сюда пришли. Большинство днем ездили на ярмарку, а потому устали. Не хотели стоять у плиты. В уик-энд Дня труда всегда так. Мы были готовы.

– И что это значит? – спросила агент Лакост, присоединившаяся к ним.

– Я нанял дополнительный персонал, – пояснил Оливье. – Но все прошло гладко. Люди неплохо отдохнули, и мы закрылись вовремя. Около часа ночи.

– Что было потом? – спросила Лакост.

Большинство расследований тяжких преступлений кажутся сложными, но на самом деле довольно просты. Иногда достаточно лишь снова и снова задавать вопрос «Что было потом?». Не помешает и хорошо слушать ответы.

– Обычно я снимаю кассу и оставляю ночной персонал, чтобы они навели порядок, но по субботам дела обстоят иначе, – сказал Оливье. – После закрытия приходит Старик Мюнден, приносит то, что отремонтировал за неделю, и забирает мебель, которую за это время успели сломать. Это происходит довольно быстро, пока официанты и кухонный персонал приводят все в порядок.

– Постойте, – перебил его Бовуар, – Мюнден делает это в полночь по субботам? А почему не утром в воскресенье? Или в любое другое разумное время? Почему поздно ночью?

Ему это показалось подозрительным, а Бовуар с сомнением относился ко всему тайному и скрытному.

Оливье пожал плечами:

– По привычке, я думаю. Когда он взялся за эту работу, у него еще не было Жены, поэтому вечерами в субботу он ошивался у нас. А когда мы закрывались, он забирал поломанную мебель. Мы не видели причин менять что-то.

В деревне, где почти ничто не менялось, это имело резон.

– Значит, Мюнден забрал мебель. А что было потом? – спросил Бовуар.

– Я ушел.

– Здесь уже никого не оставалось?

Оливье задумался.

– Не совсем так. Поскольку народа пришло вчера очень много, то и уборки было больше. У нас работают хорошие ребята. Ответственные.

Гамаш молча слушал все это. Он предпочитал работать именно так. Его подчиненные задавали вопросы, и это давало ему возможность наблюдать и слушать, что отвечают, как отвечают, о чем умалчивают. Сейчас он услышал какую-то настороженную нотку в спокойном и любезном голосе Оливье. Чем вызвана эта настороженность – его собственными поступками или же он хочет защитить своих людей, боится бросить на них тень подозрения?

– Кто ушел последним? – спросила агент Лакост.

– Молодой Парра, – ответил Оливье.

– Молодой Парра? – переспросил Бовуар. – Это как Старик Мюнден?

Габри поморщился:

– Нет, его не зовут Молодой. Это было бы странно. Его зовут Хэвок.[15]

Бовуар прищурился, недовольно глядя на Габри. Он не любил, когда над ним потешались, а этот крупный рыхлый человек, похоже, именно этим и занимался. Но потом Бовуар перевел взгляд на Мирну, которая вовсе не смеялась. Она кивнула:

– Так его и зовут. Рор так его назвал.

Жан Ги Бовуар записал это, но без удовольствия или убежденности.

– И он должен был запереть дверь? – спросила Лакост.

Гамаш и Бовуар оба знали, что это решающий вопрос, но его важность ускользнула от Оливье.

– Безусловно.

Гамаш и Бовуар переглянулись. Наконец-то они вышли на что-то. Убийца должен был иметь ключ. Мир, полный подозреваемых, значительно сузился.

– Позвольте посмотреть на ваши ключи, – сказал Бовуар.

Оливье и Габри достали свои ключи и передали их инспектору. Но был предложен и третий. Бовуар повернулся и увидел связку ключей в крупной руке Мирны.

– У меня тоже есть ключ на тот случай, если не удастся попасть к себе. Или произойдет что-то чрезвычайное.

– Merci, – произнес Бовуар с чуть меньшей уверенностью, чем прежде. – Вы их никому не давали в последнее время? – спросил он у Оливье и Габри.

– Нет.

Бовуар улыбнулся. Это было хорошо.

– Если, конечно, не считать Старика Мюндена. Он свой ключ потерял, и ему понадобился новый, – сказал Оливье.

– И Билли Уильямса, – напомнил ему Габри. – Ты забыл? Обычно он пользуется тем ключом, что лежит под цветочным горшком у входа, но он не хотел нагибаться, когда в руках у него дрова. Он собирался взять ключ, чтобы сделать еще несколько экземпляров.

Лицо Бовуара сморщилось, выражая крайнее недоверие.

– А зачем вообще запирать дверь? – спросил он.

– Таковы требования страховой компании, – ответил Оливье.

«Ну что ж, – подумал Бовуар, – кое-кого ждут повышенные страховые выплаты». Он посмотрел на Гамаша и покачал головой. В самом деле, они все заслуживали того, чтобы быть убитыми во сне. Но по иронии судьбы, убивали именно тех, кто запирал двери и устанавливал сигнализацию. Собственный опыт подсказывал Бовуару, что Дарвин ошибался. Самые приспособленные как раз и не выживали. Они погибали из-за глупости соседей, которые по-прежнему не желали видеть очевидного.

Глава четвертая

– Ты его не узнала? – спросила Клара, нарезая свежий хлеб из пекарни Сары.

Подружка Мирны могла иметь в виду лишь одного человека. Мирна отрицательно покачала головой и занялась помидорами для салата, потом принялась за лук, тоже только что сорванный на огороде Питера и Клары.

– Оливье и Габри тоже его не знают? – спросил Питер.

Он нарезал приготовленную на огне курицу.

– Странно, правда? – Мирна перестала крошить лук и посмотрела на своих друзей.

Питер был высокий, седеющий, элегантный и аккуратный мужчина. Рядом с ним – его жена Клара, невысокая, пухленькая; в ее темных буйных волосах там и здесь виднелись крошки. Ее голубые глаза обычно смотрели с добродушным юмором. Но не сегодня.

Клара озадаченно помотала головой. Несколько крошек упали из ее волос на стол. Она рассеянно собрала их и сунула в рот. Теперь, когда первое потрясение от утренней находки прошло, Мирна была уверена, что все они думают об одном.

Это было убийство. Убитый был чужаком. А убийца?

И они, вероятно, пришли к одному выводу: вряд ли.

Мирна пыталась не думать об этом, но мысли ее все равно возвращались туда. Он взяла кусочек хлеба и принялась жевать. Он был теплый, мягкий, ароматный. Корочка хрустела.

– Бога ради, – сказала Клара, взмахивая ножом в сторону недоеденного ломтика в руке Мирны.

– Хочешь? – предложила ей кусочек Мирна.

Две женщины стояли у кухонного стола и ели свежий, теплый хлеб. Обычно в это время в воскресенье они ходили на ланч в бистро, но сегодня – когда там нашли мертвое тело и приезжала полиция – это было невозможным. Поэтому Клара, Питер и Мирна устроились рядом – в квартире Мирны на втором этаже. Внизу дверь в ее магазин была поставлена на сигнализацию на тот случай, если кто-то войдет. Впрочем, это была не совсем сигнализация – маленький колокольчик, который звонил, если дверь открывалась. Иногда Мирна спускалась на звон, иногда – нет. Почти все ее клиенты были местными жителями и знали, сколько денег нужно оставить у кассового аппарата. И потом, думала Мирна, если кому-то так нужна старая книга, что он готов ее украсть, то пусть крадет.

Мирну пробрала дрожь, и она посмотрела на окно – не открыто ли, не проникает ли через него прохладный, влажный воздух. Она увидела голые кирпичные стены, прочные балки и несколько больших окон с переплетом в небольшую клетку. Подошла проверить, но все они оказались закрыты, кроме одного, да и то было приоткрыто чуть-чуть, чтобы в комнату проникал свежий воздух.

Она пошла назад по дощатому сосновому полу, остановилась у пузатой дровяной печки в середине большой комнаты. Пламя в ней затухало. Мирна подняла круглую крышку, сунула внутрь полешко.

– Ты, наверное, бог знает что пережила, – сказала Клара, подойдя к подруге.

– Да уж. Смотрю – лежит там этот бедняга. Я поначалу даже и раны-то не увидела.

Клара и Мирна уселись на диван лицом к печке. Питер принес два стаканчика с виски и тихо ретировался в кухонную зону большой комнаты. Оттуда он видел их, слышал их разговор, но не мешал своим присутствием.

Две женщины, устроившиеся на диване, попивали виски и разговаривали потихоньку. По-домашнему. Питер позавидовал им. Он отвернулся и помешал в кастрюле яблочный суп с сыром чеддер.

– Интересно, что думает Гамаш? – спросила Клара.

– По-моему, он в таком же недоумении, как и все мы. Нет, ну в самом деле, – Мирна повернулась лицом к Кларе, – почему это вдруг посторонний человек оказывается в бистро? К тому же мертвый?

– Убитый, – уточнила Клара, и обе женщины на несколько секунд погрузились в размышления.

Наконец Клара заговорила:

– А Оливье что-нибудь сказал?

– Ничего. Он, похоже, ошарашен не меньше, чем все остальные.

Клара кивнула. Ей было знакомо это ощущение.

Полиция за дверью. Скоро она войдет в их дома, кухни, спальни. Проникнет в их головы.

– Даже представить себе не могу, что Гамаш обо всех нас думает, – сказала Мирна. – Каждый раз, когда он появляется, тут у нас мертвец.

– У каждой квебекской деревни свое призвание свыше. Где-то готовят сыр, где-то вино, где-то гончарные изделия. А наша специализация – трупы.

– Призвание свыше – это у монастырей, а не у деревень, – хохотнул Питер. Он поставил тарелки с ароматным супом на длинный обеденный стол. – И вообще, наша специализация не трупы.

Но он не слишком был в этом уверен.

– Гамаш возглавляет отдел по расследованию убийств, – сказала Мирна. – Такое у него случается постоянно. Да что говорить, он, наоборот, должен бы был удивиться, если бы мертвого тела не обнаружилось.

Мирна и Клара присоединились к Питеру за столом. Женщины разговаривали между собой, а Питер думал о человеке, возглавлявшем следствие. Питер знал, что этот человек опасен. Опасен для тех, кто совершил убийство за соседней дверью. Любопытно, знает ли убийца, какой человек идет по его следу? Питер не сомневался: знает, прекрасно знает.

* * *

Инспектор Жан Ги Бовуар оглядел их новый оперативный штаб и глубоко вздохнул. Он не без удивления понял, насколько ему знаком этот запах, насколько он будоражит нервы.

Это был запах возбуждения, запах охоты. Здесь пахло долгими часами, проведенными перед мониторами разогретых компьютеров, когда сотрудники пытаются из отдельных частей собрать целое. Здесь пахло командной работой.

Но вообще-то, здесь пахло соляркой и горелым деревом, лаком и бетоном. Он снова находился на старом железнодорожном вокзале Трех Сосен – Канадская тихоокеанская железнодорожная компания оставила его на милость стихий много десятилетий назад. Но добровольная пожарная команда Трех Сосен заняла вокзал, просочилась в него, надеясь, что никто этого не заметит. Никто и вправду не заметил, потому что КТЖК давно забыла о существовании деревни. И теперь маленький вокзал превратился в гараж для пожарных машин, громоздкого оборудования и экипировки. На стенах по-прежнему оставались зашпунтованные панели, обклеенные рекламными плакатами о красотах, которые сулит путешествие через Скалистые горы, и о мерах предосторожности. За место тут боролись правила противопожарной безопасности и огромный постер, сообщающий о победителе поэтического конкурса под эгидой генерал-губернатора. А с постера на Бовуара и в вечность смотрела эта сумасшедшая женщина.

Но она смотрела на него своим безумным взглядом не только с постера, но и в реальности.

– Какого черта вы тут делаете?

Рядом с ней стояла и смотрела на Бовуара ее утка.

Рут Зардо. Вероятно, самая известная и уважаемая поэтесса в стране. Со своей уткой Розой. Бовуар знал, что, когда на Рут смотрит старший инспектор Гамаш, он видит талантливого поэта. Но у самого Бовуара при виде Рут начиналось несварение.

– Произошло убийство, – сказал он голосом, полным достоинства и властности (по крайней мере, он на это надеялся).

– Я знаю, что произошло убийство. Я не идиотка.

Ее утка покачала головой и хлопнула крыльями. Бовуар настолько привык видеть Рут с птицей, что даже не удивлялся. На самом деле, хотя он ни за что не признался бы в этом, он был рад, что Роза все еще жива. Все остальное вокруг этой старой перечницы надолго не задерживалось.

– Нам необходимо снова воспользоваться этим зданием, – сказал он и отвернулся от милой парочки.

Несмотря на старость, хромоту и пылкий темперамент, Рут Зардо была выбрана главой добровольной пожарной команды. Как подозревал Бовуар, сделано это было в надежде, что в один прекрасный день она погибнет в пламени. Но еще он подозревал, что она не горит.

– Нет. – Рут стукнула тростью по бетонному полу. Роза не подпрыгнула – подпрыгнул Бовуар. – Вы не получите это помещение.

– Прошу прощения, мадам Зардо, но нам оно необходимо, и мы его займем.

Голос его звучал уже не так любезно, как прежде. Эти трое смотрели друг на друга, и моргала из них только Роза. Бовуар знал единственный способ, с помощью которого эта психованная может восторжествовать: если она начнет читать свои муторные, невнятные стихи. Где нет ни одной рифмы. Никакого смысла. Но еще он знал, что из всех людей в деревне она последняя стала бы читать эти стихи. Ее творения смущали ее саму, она вроде бы даже стыдилась их.

– Как ваши стихи? – спросил он и тут же увидел, что она дрогнула.

Ее коротко стриженные волосы были седыми и редкими и так плотно лежали на голове, что возникало впечатление, будто видишь ее белесый череп. Шея у нее была щуплая и жилистая, а высокое тело, когда-то сильное, явно ослабело.

– Я где-то слышал, что у вас скоро выходит новая книга.

Рут Зардо чуть подалась назад.

– Здесь и старший инспектор, как вам, вероятно, известно. – Голос Бовуара наполнился дружескими, убедительными, теплыми интонациями. Старуха смотрела так, будто перед ней был Сатана. – Я знаю, с каким нетерпением он ждет разговора с вами об этом. Он скоро здесь появится. Он ведь ваши стихи наизусть знает.

Рут Зардо развернулась и вышла.

Ему удалось сделать это. Он изгнал ее. Ведьма была мертва или, по меньшей мере, удалена.

Бовуар принялся оборудовать свой штаб. Заказал столы, аппаратуру связи, компьютеры, принтеры, сканеры, факсы. Пробковые плиты и ароматизированные фломастеры. Он приколотит пробковую доску поверх постера с этой ухмыляющейся сумасшедшей поэтессой. А над ее лицом он будет делать записи о ходе расследования.

* * *

В бистро царило спокойствие.

Криминалисты, обследовавшие место преступления, уехали. Агент Изабель Лакост, как всегда дотошная, стояла на коленях у того места, где было обнаружено тело. Она хотела быть абсолютно уверенной, что никакие улики не остались незамеченными. Старшему инспектору Гамашу казалось, что Оливье и Габри замерли на одном месте, – они и в самом деле сидели, не шевелясь, на старом выцветшем диване перед камином, погруженные каждый в свой собственный мир. Они смотрели на огонь, зачарованные пляшущими язычками пламени. Ему стало любопытно, о чем они думают.

– О чем вы думаете? – спросил Гамаш, подойдя к ним и усевшись в большое кресло, стоящее рядом.

– Я думал о мертвеце, – сказал Оливье. – Пытался понять, кто он такой. Что делал здесь. Есть ли у него семья. Не ищут ли его.

– А я думал о ланче, – признался Габри. – Кто-нибудь еще хочет есть?

Агент Лакост подняла голову:

– Я хочу.

– И я тоже, patron,[16] – сказал Гамаш.

Когда Габри начал позвякивать в кухне кастрюлями и посудой, Гамаш чуть подался к Оливье. Их никто не мог услышать. Оливье посмотрел на него безучастным взглядом. Но старший инспектор и раньше видел этот взгляд. Вообще-то, смотреть безучастным взглядом почти невозможно. Если только ты сам не хочешь этого. Старший инспектор знал, что за безучастным выражением лица скрывается бешеная работа мысли.

Из кухни донесся легко узнаваемый запах чеснока, и они услышали, как Габри напевает «Что нам делать с пьяным моряком?».[17]

– Габри решил, что этот человек был бродягой. А вы что думаете?

Оливье вспомнил глаза – остекленевшие, уставившиеся в одну точку. И еще он вспомнил свое последнее посещение хижины.

«Хаос наступает, старичок, и его не остановить. На это ушло немало времени – но вот теперь он здесь».

– А кем еще он мог быть?

– У вас есть мысли, почему его убили в вашем бистро?

– Не знаю. – Из Оливье словно выпустили воздух. – Я голову над этим сломал. Зачем кому-то понадобилось убивать человека здесь? Это лишено всякого смысла.

– Это имеет свой смысл.

– Да? – Оливье подался вперед. – Какой?

– Не знаю. Пока не знаю.

Оливье посмотрел на устрашающе спокойного человека, который, не повышая голоса, вдруг заполнил собой всю комнату.

– Вы его знали?

– Вы уже спрашивали меня, – огрызнулся Оливье, но тут же взял себя в руки. – Извините, но вы и в самом деле спрашивали, а это действует на нервы. Я его не знал.

Гамаш уставился на него. Лицо Оливье покраснело, разрумянилось. Вот только от чего – от злости, от жара из камина или оттого, что он солгал?

– Кто-то его знал, – сказал наконец Гамаш.

Он откинулся на спинку кресла, чтобы создать у Оливье впечатление, что больше не давит на него. Дает вздохнуть.

– Но не я и не Габри. – Оливье сдвинул брови, и Гамашу показалось, что он искренне расстроен. – Что он здесь делал?

– «Здесь» – это в Трех Соснах или в бистро?

– И в Трех Соснах, и в бистро.

Но Гамаш знал, что Оливье солгал ему. Он имел в виду бистро – это было очевидно. При расследовании убийства люди часто лгали. Если первой жертвой войны становилась истина, то при расследовании убийства первой жертвой нередко становилась ложь, которой люди пытались прикрыться. Ложь, которой они обманывали себя. Ложь, которой они пытались убедить друг друга. Эта маленькая ложь позволяла им вставать с кровати холодным темным утром. Гамаш и его команда выявляли ложь и обличали ее. Делали это, пока все маленькие истории, сочиненные для облегчения жизни их авторов, не исчезали. Все лжецы оставались нагишом. Трудность состояла в отделении важной лжи от несущественной. Ложь Оливье показалась Гамашу маленькой. Но тогда зачем ему вообще понадобилось лгать?

Габри притащил поднос с четырьмя тарелками, над которыми поднимался парок. Несколько минут – и они уже сидели вокруг камина, ели феттучини с креветками и устрицы с чесноком в оливковом масле. Свежий хлеб и бокалы с белым сухим вином тоже были не лишними.

Они ели, разговаривая о длинном уик-энде на День труда, о буковых деревьях, о конских каштанах. О возвращении ребят в школу, о том, что дни становятся все короче.

Кроме них, в бистро никого не было. Но старшему инспектору оно казалось заполненным. Заполненным ложью, которую они слышали, ложью, которая вызревала и ждала своего часа.

Глава пятая

После ланча, когда агент Лакост пошла договариваться о ночевке всей команды в дешевой гостинице Габри, Арман Гамаш медленно двинулся в противоположном направлении. Противный дождик на некоторое время перестал, но туман цеплялся за лес и холмы, окружающие деревню. Люди выходили из своих домов по делам или чтобы поработать в саду. Гамаш прошел по размытой дороге, потом повернул налево, к горбатому мосту через реку Белла-Беллу.

– Проголодался? – Гамаш открыл дверь старого вокзала, держа в вытянутой руке пакет из оберточной бумаги.

– Помираю с голода, merci.

Бовуар почти подбежал к старшему инспектору, взял у него пакет и вытащил оттуда сэндвич с курицей, сыром бри и соусом песто. В пакете были еще бутылочка колы и пирожное.

– А вы? – спросил Бовуар, не донеся драгоценный сэндвич до рта.

– О, я уже поел, – сказал старший инспектор, решив, что лучше не рассказывать Бовуару о еде в бистро.

К теплой пузатой печке принесли два стула, и, пока инспектор ел, они сравнивали свои записи.

– К настоящему моменту мы понятия не имеем, кто был жертвой, кто его убил, как он оказался в бистро и что являлось орудием убийства, – сказал Гамаш.

– Так ничего и не нашли?

– Ничего. По мнению доктора Харрис, это был металлический стержень или что-то подобное. Ровное и твердое.

– Кочерга?

– Не исключено. Мы взяли кочергу Оливье на проверку. – Старший инспектор замолчал.

– И что? – спросил Бовуар.

– Меня немного удивляет, что Оливье разжег оба камина. Погода дождливая, но не холодная. А он растопил камины чуть ли не сразу, как обнаружилось тело…

– И вы думаете, что орудием убийства была та или другая кочерга? А Оливье растопил камины, чтобы шуровать ими в огне? Чтобы выжечь все улики?

– Я не исключаю такую вероятность, – произнес старший инспектор ровным голосом.

– Мы их проверим, – сказал Бовуар. – Но если одна из них окажется орудием убийства, это еще не значит, что убийца – Оливье. Кто угодно мог схватить ее и нанести удар жертве.

– Верно, но только Оливье растопил камины сегодня утром и при этом использовал обе кочерги.

Было ясно, что, будучи старшим инспектором, он никого не может исключать из числа подозреваемых. Но ясно было и то, что ему это не доставляло удовольствия.

В дверях показались техники, которые привезли аппаратуру, и Бовуар махнул им рукой, приглашая войти. Появилась Лакост и подсела к камину.

– Я заказала нам номера в гостинице. Кстати, видела Клару Морроу. Мы сегодня приглашены на обед.

Гамаш кивнул. Это было неплохо. За обедом они могли узнать о жизни в деревне больше, чем во время допроса.

– Оливье назвал мне людей, которые вчера работали в бистро. Я собираюсь поговорить с ними, – сообщила Лакост. – И еще: криминалисты обходят деревню и округу в поисках орудия убийства. Они сориентированы на поиск кочерги или чего-нибудь похожего.

Инспектор Бовуар закончил ланч и отправился давать указания по оборудованию временного оперативного штаба. Агент Лакост пошла опрашивать свидетелей. Гамаш очень не любил, когда его люди уходили. Он не уставал предупреждать их: не забывайте, чем занимаетесь и кого ищете. Убийцу.