Ученик

– Шнур запутался, – произнес Мик.

Пока он возился с аппаратом, луч света сместился в сторону и упал на ковер, как раз туда, где сидела на корточках Риццоли. Она напряглась. Обрамленное флуоресцирующим контуром коврового ворса, прямо перед ней темнело пятнышко неопределенной формы.

– Мик! – позвала она.

– Ты не могла бы приподнять тот угол столика? Мне кажется, шнур зацепился за ножку.

– Мик!

– Что?

– Неси аппарат сюда. Возьми в фокус ковер. То место, где я сижу.

Мик подошел к ней, Корсак тоже; она слышала, как приближалось его затрудненное дыхание.

– Следи за моей рукой, – сказала она. – Я буду указывать пальцем на пятно.

Голубоватый свет лег на ковер, и черный силуэт ее руки выделился на флуоресцирующем фоне.

– Вот, – указала она. – Что это?

Мик присел на корточки рядом.

– Какое-то пятно. Мне нужно его сфотографировать.

– Но это темное пятно, – сказал Корсак. – Я думал, мы ищем то, что будет светиться.

– На сильно флуоресцирующем фоне – вот как эти волокна ковра – объекты могут выглядеть темными, поскольку они светятся не так ярко. Это пятно может быть чем угодно. В любом случае лабораторный анализ даст нам ответ.

– И что же, прикажете вырезать кусок этого роскошного ковра, поскольку на нем обнаружилось пятнышко кофе или что-то в этом роде?

Мик сделал паузу.

– Можно попробовать сделать по-другому.

– Как?

– Я изменю длину волн на приборе. Сокращу до ультрафиолета.

– Ну и что это нам даст?

– Если только мне удастся, это будет фантастика.

Мик отрегулировал линзы и направил луч света на поверхность ковра, где темнело пятно.

– Смотрите, – сказал он и щелкнул аппаратом.

Комната утонула во мраке. Лишь ярко светилось пятнышко у их ног.

– И что это, черт возьми? – воскликнул Корсак.

У Риццоли возникло ощущение, будто начались галлюцинации. Она уставилась на загадочное пятно, которое вдруг, как ей показалось, вспыхнуло ярко-зеленым огнем. И постепенно стало бледнеть. Уже через несколько секунд они оказались в кромешной темноте.

– Фосфоресценция, – объяснил Мик. – Это, как бы вам сказать, запаздывающее свечение. Оно происходит, когда ультрафиолетовый свет приводит в движение электроны в определенных субстанциях. Электронам требуется дополнительное время, чтобы вернуться в свое первоначальное энергетическое состояние. В этот промежуток времени они и высвобождают фотоны света. Именно это явление мы сейчас наблюдали. Под ультрафиолетовым лучом наше пятно фосфоресцирует ярко-зеленым светом. Тут есть над чем подумать. – Он поднялся и включил в комнате свет.

В ярком свете ламп ковер, который только что вызывал у них такое изумление, выглядел совершенно обычным. Но Риццоли все равно не могла смотреть на него без содрогания, поскольку уже знала, что здесь произошло: бежевые волокна хранили следы страшного испытания, которое пришлось пережить Гейл Йигер.

– Это сперма, – сказала она.

– Вполне возможно, – согласился Мик и, установив камеру на штатив, приготовился к ультрафиолетовой съемке. – Как только я сделаю снимок, мы вырежем этот кусок ковра и передадим в лабораторию для окончательного анализа.

Но Риццоли и без того все было предельно ясно. Она повернулась к забрызганной кровью стене. Она хорошо помнила положение тела доктора Йигера, помнила чашку, которая упала с его колена и разбилась о деревянный пол. Фосфоресцирующее зеленое пятнышко на ковре подтвердило ее худшие опасения. Перед глазами со всей отчетливостью встала жуткая сцена, разыгравшаяся здесь совсем недавно.

«Ты выволок их из спальни в эту комнату, на деревянный пол. Связал доктора за запястья и щиколотки, заклеил ему рот скотчем, чтобы он не отвлекал тебя своим криком. Ты посадил его здесь, прислонив к стене, превратив в немого зрителя твоего спектакля. Ричард Йигер, еще живой, прекрасно сознает, что ты намерен делать. Но он не может помешать тебе. Не может защитить свою жену. И ты намеренно ставишь ему на колени чашку и молочник, чтобы вовремя услышать, не шевельнулся ли он. Посуда непременно разобьется об пол, стоит доктору попытаться встать на ноги. Предаваясь своим грязным утехам, ты не можешь одновременно следить за доктором Йигером, но и не хочешь, чтобы он тебе мешал.

Тебе нужно, чтобы он лишь наблюдал».

Она уставилась на пятно, которое только что полыхало ярко-зеленым светом. Если бы они не отодвинули кофейный столик в поисках специфических улик, это пятно так и осталось бы незамеченным.

«Ты насиловал ее здесь, на этом ковре. Овладел ею на глазах у мужа, который был бессилен спасти не только ее, но и самого себя. И когда все было кончено, когда ты утолил свой голод, одна капля спермы упала на ковер, обернувшись невидимой пленкой».

Было ли убийство мужа частью наслаждения? Склонился ли он над своей жертвой, сжав нож, смакуя удовольствие момента? Чувствовал ли он что-то, хватая Ричарда Йигера за волосы, или равнодушно полоснул по горлу лезвием?

Свет в комнате погасили. Камера Мика защелкала, выхватывая из темноты фосфоресцирующее пятно.

«И когда задача выполнена и кровь доктора Йигера стекает по стене, ты исполняешь ритуал, позаимствованный у другого убийцы. Ты аккуратно складываешь на стуле забрызганную кровью ночную сорочку миссис Йигер – точно так же, как это когда-то делал Уоррен Хойт.

Но это еще не все. Это был только первый акт. Ты – в предвкушении новых удовольствий, еще более страшных.

И для этого ты забираешь женщину».

В гостиной зажегся свет, и его яркая вспышка отозвалась резью в глазах. Ошеломленная, дрожащая от ужаса, Риццоли чувствовала, что к ней возвращается давно забытый страх. И унизительно было сознавать, что двое мужчин видят это по ее белому как полотно лицу, трясущимся рукам. Ей вдруг стало трудно дышать.

Она вышла из комнаты, потом из дома. И уже на улице стала жадно глотать воздух. Она слышала, что за ней тянутся чьи-то шаги, но не обернулась посмотреть, кто это. Только когда за спиной раздался мужской голос, она поняла, что за ней шел Корсак.

– Вы в порядке, Риццоли?

– Да, в полном.

– Глядя на вас, этого не скажешь.

– Просто у меня немного закружилась голова.

– Вспомнилось дело Хойта, не так ли? Представляю, какое это потрясение для вас.

– Откуда вам знать?

Последовала пауза. После чего он буркнул:

– Да, вы правы. Откуда мне знать, черт возьми? – И направился обратно в дом.

Она обернулась и окликнула его:

– Корсак!

– Что?

На мгновение они уставились друг на друга. Ночной воздух, пропитанный запахом травы, приятно освежал. И все равно ужас, сковавший ее, вызывал тошноту.

– Я знаю, каково ей сейчас, – тихо произнесла она. – Знаю, что она чувствует.

– Миссис Йигер?

– Вы должны найти ее. Сделать все возможное.

– Ее лицо мелькает во всех выпусках новостей. Мы отслеживаем каждый звонок, каждый сигнал. – Корсак вздохнул и покачал головой. – Но, знаете, лично у меня сейчас большие сомнения в том, что он оставил ее в живых.

– Оставил. Я знаю.

– Откуда у вас такая уверенность?

Она обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, и бросила взгляд на дом.

– Так поступил бы Уоррен Хойт.

3

Визиты в неприметное кирпичное здание на Элбани-стрит Риццоли считала самым неприятным моментом в работе детектива отдела по расследованию убийств. Хотя она и подозревала, что коллеги-мужчины впечатлительны в неменьшей степени, ей никак нельзя было показывать свою слабость. Мужчины слишком хорошо умели угадывать болевые точки и тут же устремляли в них едкие стрелы своих колкостей и шуточек. Она научилась с ледяным спокойствием взирать на самое худшее, что мог предложить секционный стол морга. Никто и не догадывался, чего ей стоило с такой невозмутимостью переступать порог этого здания. Она знала, что коллеги считают ее бесстрашной Джейн Риццоли, стервой со стальными нервами. Правда, сейчас, находясь в своей машине на стоянке возле морга, она не чувствовала себя ни бесстрашной, ни стальной.

Прошлой ночью она неважно спала. Впервые за последние несколько недель Уоррен Хойт вновь ворвался в ее сны, и она проснулась в холодном поту, чувствуя, как ломит руки от старых ран.

Риццоли посмотрела на свои изуродованные шрамами ладони, и ее вдруг охватило желание немедленно завести двигатель и уехать прочь, только чтобы избежать процедуры, которая ожидала ее в этом здании. В конце концов, она не обязана находиться здесь, ведь речь шла о преступлении, совершенном в Ньютоне, и это была не ее епархия. Но Джейн Риццоли никогда не была трусливой и гордилась этим.

Она вышла из машины, сильно хлопнула дверцей и направилась в морг.

Она прибыла последней, в лаборатории вскрытия ее уже ожидали трое коллег, которые приветствовали Риццоли кивком. Корсак был одет в безразмерный операционный халат и пышный бумажный колпак. Со стороны он был похож на тучную домохозяйку с сеткой на голове.

– Что я пропустила? – спросила Риццоли, тоже надевая халат, призванный защитить ее одежду от любых неожиданностей.

– Не так уж много. Мы только поговорили про скотч, которым были связаны конечности.

Вскрытие проводила доктор Маура Айлз. «Королева мертвых» – так окрестили ее в отделе по расследованию убийств, когда год назад она заступила на должность патологоанатома судебно-медицинской службы штата Массачусетс. Сам доктор Тирни переманил ее в Бостон из Сан-Франциско, где она с успехом преподавала в медицинской школе. А вскоре и местная пресса радостно подхватила это прозвище. На свое первое судебное слушание в Бостоне, где она выступала со стороны службы патологоанатомов, Маура явилась в глухом черном платье. Телекамеры с удовольствием следили за ее по-королевски величавой фигурой, когда она стремительно поднималась по ступенькам здания суда – женщина с поразительно бледным лицом, на котором выделялись тронутые красной помадой губы, с иссиня-черными волосами до плеч и прямой челкой. Выступая перед судом, она была на редкость невозмутима. Когда адвокат, исчерпав свой резерв обаяния и лести, опустился до откровенной пошлости, доктор Айлз продолжала отвечать на его вопросы с железной логикой, с неизменной улыбкой Моны Лизы на устах. Пресса любила ее. Адвокаты до смерти боялись. А копы из отдела убийств одновременно и робели, и испытывали восхищение перед этой женщиной, которая решила провести остаток дней своих рядом со смертью.

Доктор Айлз руководила вскрытием с присущей ей бесстрастностью. Ее ассистент Йошима, с виду тоже невозмутимый, аккуратно разложил инструменты и установил свет. Оба врача смотрели на тело Ричарда Йигера отстраненным взглядом ученых.

Трупное окоченение уже не было так ярко выражено, как вчера, и сейчас доктор Йигер лежал расслабленно. Скотч сняли, трусы тоже, и кровь в основном была смыта с тела. Его руки безвольно свисали по бокам, опухшие и багровые, в трупных пятнах. Но сейчас всеобщее внимание было приковано к глубокой ране на шее.

– Завершающий смертельный удар, – констатировала Айлз и линейкой измерила рану. – Четырнадцать сантиметров.

– Странно, что она не кажется такой длинной, – сказал Корсак.

– Это потому, что лезвие прошло по линиям Лангера, то есть как раз в зоне максимальной растяжимости кожи. Затем кожа сократилась, и отверстие зрительно уменьшилось. На самом деле рана длиннее, чем кажется.

– Шпатель для отдавливания языка? – спросил Йошима.

– Спасибо. – Айлз взяла из рук ассистента шпатель и аккуратно просунула закругленный деревянный кончик в рану, бормоча себе под нос: – Скажи «а-а-а».

– Какого черта? – недоуменно произнес Корсак.

– Я измеряю глубину раны. Почти пять сантиметров.

После этого Айлз поднесла к ране лупу и вгляделась в развороченную полость.

– Перерезаны одновременно левая сонная артерия и левая яремная вена. Задета и трахея. Уровень трахеального проникновения, чуть ниже щитовидного хряща, заставляет меня сделать вывод, что перед нанесением удара шея была растянута. – Она взглянула на детективов. – Ваш неизвестный убийца оттянул голову жертвы назад, а потом уже совершил намеренный удар.

– Экзекуцию, – уточнил Корсак.

Риццоли вспомнила, как в лучах ультрафиолета светились волоски, приклеившиеся к забрызганной кровью стене. Это были волосы доктора Йигера, вырванные в тот момент, когда лезвие вонзилось в кожу.

– Что это было за лезвие? – спросила она.

Айлз не сразу ответила на вопрос. Вместо этого она повернулась к Йошиме и попросила:

– Клейкую ленту.

– У меня все готово.

– Я стяну края раны, а ты наложишь ленту.

Корсак хмыкнул, догадавшись, что они собираются делать.

– Вы опять хотите заклеить его?

Айлз бросила на него насмешливый взгляд.

– Вы предпочитаете суперклей?

– Лентой вы закрепите его голову, я правильно понял?

– Да бросьте, детектив. Скотчем голову не приклеишь. – Она вновь посмотрела сквозь лупу и кивнула. – Отлично, Йошима. Теперь я вижу.

– Видите что?

– Чудеса, которые творит скотч. Детектив Риццоли, вы, кажется, интересовались лезвием?

– Умоляю, только не говорите, что это был скальпель.

– Нет, это не скальпель. Взгляните.

Риццоли взяла лупу и вгляделась в рану. Под прозрачным скотчем явственно просматривались параллельные бороздки, которые тянулись вдоль одного края раны.

– Зубчатое лезвие, – сказала она.

– На первый взгляд похоже.

Риццоли оторвалась от лупы и встретила спокойный взгляд Айлз.

– Но на самом деле это не так?

– Резец не имел зазубрин, поскольку другой край раны абсолютно гладкий. Вы заметили, что параллельные бороздки появляются только на одной трети разреза? Они не тянутся по всей длине. Так вот эти следы остались там, где лезвие вытаскивали. Убийца вонзил лезвие под левой челюстью, потом вел его к кадыку, а остановился на краю трахеального кольца. Бороздки появляются в том месте, где он закончил надрез и слегка повернул лезвие, чтобы его вытащить.

– Так откуда эти борозды?

– На орудии убийства зазубрины имеются лишь на оборотной стороне, и именно они оставляют параллельные борозды. – Айлз снова посмотрела на Риццоли. – Мы имеем дело с типичным охотничьим ножом.

Охотник. Риццоли взглянула на широкие мускулистые плечи Ричарда Йигера и подумала: «Это не тот мужчина, который согласится на роль добычи».

– Так, позвольте мне выяснить один вопрос, – вмешался Корсак. – Выходит, жертва, этот доктор Тяжелоатлет, спокойно наблюдает, как наш злодей достает огромный охотничий нож, и позволяет полоснуть им по своему горлу?

– Не забывайте, что он связан по рукам и ногам, – заметила Айлз.

– Плевать, пусть даже он был бы связан, как Тутанхамон. Любой нормальный мужик сражался бы, как зверь.

– Пожалуй, он прав, – согласилась Риццоли. – Даже со связанными конечностями можно сопротивляться. Можно брыкаться, наносить удары головой. А он мирно сидел, привалившись к стене.

Доктор Айлз выпрямилась. На какое-то время она замерла и в своем хирургическом халате стала похожа на настоятельницу монастыря. Потом, обернувшись к Йошиме, произнесла:

– Дай мне мокрое полотенце. И посвети-ка сюда. Давай протрем его как следует и осмотрим кожу. Каждый сантиметр.

– Что мы ищем? – спросил Корсак.

– Я вам скажу, когда увижу.

Буквально через какие-то мгновения, подняв правую руку мертвеца, Айлз разглядела отметины на боку. Под лупой явственно обозначились две розоватые шишки. Она провела по ним пальцем.

– Волдыри. Тройная реакция Льюиса.

– Льюиса что? – спросила Риццоли.

– Тройная реакция Льюиса. Это особая реакция кожи. Сначала наблюдается эритема – красные пятнышки, а потом воспалительная гиперемия, вызванная расширением артерий. И наконец, на финальной стадии, появляются волдыри как следствие повышенной сосудистой проницаемости.

– Мне это очень напоминает след от электрошокера, – сказала Риццоли.

Айлз кивнула:

– Точно. Это классическая реакция кожи на удар током. Именно этим он и вывел его из строя. Одного разряда достаточно, чтобы человек полностью утратил нервно-мышечный контроль. За это время можно успеть связать его по рукам и ногам.

– И как долго держатся эти волдыри?

– На живом теле они обычно пропадают через пару часов.

– А на мертвом?

– Смерть останавливает процессы в коже. Поэтому мы до сих пор и видим их. Хотя они еле различимы.

– Выходит, он умер в течение двух часов после получения удара током?

– Совершенно верно.

– Но ведь электрошокер вырубает человека всего на несколько минут, – возразил Корсак. – На пять, ну на десять максимум. Чтобы вывести жертву из строя, убийца должен был повторно ударить его током.

– Поэтому будем искать другие следы, – согласилась Айлз.

Она направила луч лампы ниже вдоль тела.

Яркий свет безжалостно скользнул по гениталиям Ричарда Йигера. До сих пор Риццоли избегала смотреть на эти анатомические детали. Ей всегда казалось, что разглядывание половых органов трупа есть не что иное, как очередное надругательство над жертвой. Сейчас, когда пучок света сосредоточился на вялом пенисе и мошонке, Ричард Йигер выглядел особенно беспомощным.

– Еще волдыри, – сказала Айлз, стирая кровь с кожи. – Вот здесь, в нижней части брюшины.

– И на бедре, – тихо произнесла Риццоли.

Айлз подняла взгляд:

– Где?

Риццоли указала на еле различимые отметины слева от мошонки жертвы. Вот они, последние трагические моменты жизни Ричарда Йигера, подумала Джейн. Он в полном сознании, но не может шевельнуться. Не может защитить себя. Накачанные мышцы, долгие часы тренировок в спортзале – все напрасно, потому что тело ему больше не подчиняется. Мускулы парализованы электрическим разрядом, который пронзил нервную систему. Его тащат из спальни, словно тупую корову на бойню. А потом сажают к стене, чтобы он мог наблюдать за тем, что будет происходить дальше.

Но эффект от электрошокера кратковременный. Вскоре его мышцы вновь наливаются силой, пальцы сжимаются в кулаки. Он видит, как насилуют его жену, и ярость наполняет его тело адреналином. На этот раз он двигается, мышцы подчиняются ему. Он пытается подняться, но звон разбившейся чашки, упавшей с колен, выдает его.

Следует очередной удар электрошокером, и он опять валится, как мешок.

Она смотрела на лицо Ричарда Йигера, в его открытые глаза и пыталась представить, какие зрительные образы запечатлел его мозг в последние минуты жизни. Собственные ноги, беспомощно вытянутые вперед. Жена, распластанная на бежевом ковре. И нож, зажатый в руке охотника, замахнувшегося для смертельного удара.

В комнате отдыха шумно. Со стороны мы похожи на зверей, запертых в клетке. Орет телевизор, а металлические ступени лестницы, ведущие к верхнему ярусу камер, клацают от каждого шага. С нас не спускают глаз. Камеры видеонаблюдения повсюду – в душе, даже в туалете. Сверху, из окон сторожевой будки, охранники смотрят, как мы копошимся в этом колодце. Они видят каждое наше движение. Тюрьма «Соуза-Барановски» представляет собой шестиуровневое здание; это новейшее исправительное учреждение Массачусетса, чудо техники. Замки не имеют ключей и открываются с компьютерного терминала в сторожевой башне. Команды подаются обезличенными голосами по селектору. Двери в камеры открывают пультом дистанционного управления, при этом охранников мы не видим. Иногда я задаюсь вопросом: а живые ли это существа, или нас сторожат роботы, чьи силуэты мы можем разглядеть за стеклом? Впрочем, мне безразлично, кто следит за мной – человек или машина, ведь все равно им не проникнуть в мои мысли; не пробраться в мир моих мрачных фантазий. Этот мир принадлежит только мне.

Вот и сейчас, когда я сижу перед телевизором и смотрю шестичасовой выпуск новостей, я вновь погружаюсь в свой мир. С экрана улыбается женщина-диктор, и она сопровождает меня в моих фантазиях. Я вижу облако ее черных волос на подушке. Вижу, как блестит от пота ее кожа. Но в моем мире она не улыбается; о нет, ее глаза широко раскрыты, огромные зрачки кажутся бездонными, а губы искажены гримасой ужаса. Все это я представляю себе, глядя на хорошенькую дикторшу в изумрудно-зеленом костюме. Я вижу ее улыбку, слышу ее хорошо поставленный голос, и мне интересно, как будут звучать ее вопли.

Но вот на экране появляется новая картинка, и мысли о дикторше испаряются. Репортер стоит перед домом доктора Ричарда Йигера в Ньютоне. Мрачным голосом он извещает о том, что спустя двое суток после убийства доктора и похищения его жены никто не задержан. Я уже слышал об этом деле. И вот я придвигаюсь ближе, пристально вглядываюсь в экран, жду, когда мелькнет знакомое лицо.

Наконец я вижу ее.

Камера показывает ее лицо крупным планом, когда она выходит из дома. Следом за ней выплывает какой-то громила. Они останавливаются во дворе, беседуют о чем-то, не догадываясь о том, что все это время за ними наблюдает телекамера. Мужчина выглядит грубым и неопрятным, с обвисшими щеками и зачесанными на лысину прядями волос. Рядом с ним она кажется маленькой и хрупкой. Как давно я ее не видел, и с тех пор она очень изменилась. Хотя ее волосы – все та же непослушная копна черных кудрей, и одета она в очередной брючный костюм темно-синего цвета. Пиджак смотрится чуть великоватым, но это и неудивительно на такой худышке. Но вот в лице что-то изменилось. Когда-то в его прямых чертах сквозила уверенность, оно было не то чтобы красивым, но привлекало внимание – возможно, потому, что в глазах светился незаурядный ум. Сейчас она выглядит усталой и встревоженной. Она явно похудела. Это видно по ее лицу, по впалым щекам.

Она вдруг замечает телекамеру и устремляет взгляд прямо на меня, ее глаза видят меня так же, как и мои ее, как будто мы стоим друг против друга. У нас общая история, интимный опыт общения, и мы навеки связаны, словно любовники.

Я поднимаюсь с дивана и подхожу к телевизору. Прижимаю ладонь к экрану. Я не слушаю, что говорит репортер, мое внимание сосредоточено только на ее лице. Моя маленькая Джейни. Как твои ручки, все еще беспокоят тебя? Ты все еще чешешь ладони, как тогда, в зале суда? Тебе эти шрамы так же дороги, как и мне? Ты тоже воспринимаешь их как отметины любви? Как напоминание о моих чувствах к тебе?

«Отойди от экрана, черт тебя дери! Ничего не видно!» – раздается чей-то вопль.

Я не двигаюсь. Я стою перед экраном, касаюсь ее лица, вспоминаю, с каким смирением смотрели на меня эти черные как уголь глаза. Вспоминаю ее шелковистую кожу. Безупречная кожа, не обезображенная макияжем.

«Уйди, придурок!»

Она вдруг исчезает с экрана. Вместо нее опять появляется дикторша в изумрудно-зеленом костюме. Еще минуту назад я был готов впустить в свой мир эту напомаженную пресную куклу. Теперь она для меня не более чем очередное хорошенькое личико, еще одна нежная шейка. Один мимолетный взгляд на Джейн Риццоли напомнил мне о том, что такое действительно стоящая добыча.

Я возвращаюсь на диван и вместе со всеми смотрю рекламный репортаж про автомобили «лексус». Но мысли мои не о передаче. Я вспоминаю, каково быть на свободе. Бродить по улицам города, вдыхая запахи проходящих мимо женщин. Не цветочные ароматы из флаконов, а настоящий запах женского пота, женских волос, нагретых солнцем. В летние дни я любил втираться в толпу горожан, собравшуюся у перехода в ожидании зеленого сигнала светофора. В толпе кто заметит, что мужчина, стоящий сзади, с наслаждением вдыхает запах ваших волос? Кто заметит, что мужчина, оказавшийся рядом, не сводит глаз с вашей шеи, наблюдая, как бьется жилка, которая как раз и источает самый сладкий запах?

Нет, они ничего не замечают. Светофор зажигается зеленым. Толпа начинает движение. И женщина тоже, даже не догадываясь о том, что охотник уже учуял ее запах.

– Сложенная ночная сорочка еще не означает, что убийца копирует почерк Хойта, – сказал доктор Лоуренс Цукер. – Это всего лишь демонстрация силы. Убийца как бы подчеркивает свою власть над жертвой. Над ситуацией.

– Так же, как это делал Уоррен Хойт, – возразила Риццоли.

– И не только он, но и другие. Не могу сказать, что это уникальный почерк Хирурга.

Доктор Цукер смотрел на нее каким-то странным, почти неживым взглядом. Он был психологом-криминалистом Северо-Восточного университета и часто консультировал Бостонское полицейское управление. Год назад он помогал отделу убийств в работе по делу Хирурга, и портрет преступника, который он нарисовал, оказался удивительно точным. Иногда Риццоли задавалась вопросом, насколько нормальна психика самого Цукера. Только человек, близко знакомый с пороком и злом, мог глубоко проникнуть в мысли такого человека, как Уоррен Хойт. Ей всегда было неуютно в присутствии Цукера, а его вкрадчивый голос, почти шепот, и пристальные взгляды вызывали ощущение полной незащищенности. Но он был одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал Хойта; возможно, он мог бы понять и его двойника.