Солнечный ход

Солнечный ход

Дмитрий Барабаш

© Дмитрий Барабаш, 2014

© Адель Вейс, иллюстрации, 2014

Редактор Адель Вейс

Благодарности

Юлия Донскова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие

Мне до фени твои приколы!

Дмитрий Барабаш

Каким видит мир поколение, которому досталось в наследство… нет, не безжалостная Советская власть, а ее руины, не сверкающий в будущем Коммунизм, а его химерическая тень, не всемирный смысл происходящего, а пустота на месте смысла. Им не пришлось рвать душу, меняя власть, как рвали прошлое из сердца последние идеалисты – «шестидесятники» (не говоря уже об окопниках 1941 года).

Молоденькие дети новой эпохи даже Перестройку приняли не как патетический переворот, а как очередную усмешку реальности – что-то вроде новой компьютерной игры.

Если знать правила игры – можно терпеть. А если правил нет? Если все вылетело в трубу и будет вылетать дальше? Ни земли, ни неба, «только сны про бога и богиню»? И никаких истин :

Их набор поместится на шахматной доске…

…От короля до пешки – всё про то,и Гамлет, и да Винчи, и Гораций.Как мало чистых истин, но затокак много черно-белых вариаций.

Вариации плодятся бесконечно, и опять-таки: если знать правила варьирования («всё про то»), тогда можно всё… Что всё?

Можно врать пером, щекоча горло,можно рвать словом, лишенным смысла.Главное, чтобы по жизни пёрлакарта двух полушарий, меняя числане дней, а кресел в аэропланеи полок в спальном купе вагона,в котором, прильнув к оконной раме,ты понимаешь, что нет законастихосложения, правил грамматики,прочих условностей и привычек.В одной части света царят прагматики,в другой – канареечный посвист птичек…

В конце такого мирового «Путешествия» поэт за свой маршрут извиняется, предлагает читателю в утешение «двойное виски», а на макушке планеты оставляет «косой пробор».

Итак, ни правил, ни законов. Есть билет – бери место и рви вперед. Впереди пусто, как и позади. Из памяти смыто всё: сверженные вожди, опростоволосившиеся мечтатели, их бредни о Слове, в котором чудились начала и концы… Ничего нет!

Неужели и в летописях культуры – пустота? Но тогда зачем в стихах «и Гамлет, и да Винчи, и Гораций»?

Тут я натыкаюсь на первое плодотворное противоречие, зафиксированное Дмитрием Барабашем: вроде бы ничего нет в этом оглохшем мире, но почему-то каждый вздох оглашается стонами предшественников, выдыхавших в пустоту тысячелетий свои жалобы и проклятья, мечты и надежды! Воздух переполнен голосами! Вроде бы пустота в мире, а притом такая переполненность, когда словечка не вымолвишь, чтобы не обнаружить, что кому-то вторишь.

Прелесть даже не в том, что эффектно чередуются цитаты (это и полагается в ультрамодном центоне), а в том, как они окликают тебя тайными знаками. Иногда явно – когда выплывает ходячий образ с непременным опровержением: «Пятница – вовсе не друг Робинзону, он – пьяница и прохвост». Или такое: «И что за глупость: быть или не быть?» Или: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Очень актуально.

Но настоящая виртуозность – это когда средь шумного литературного бала появляются маски, шепчущие: «Об Осе и Ёсе, о Веле и Мире». Хлебникова угадали? И Осю Мандельштама? А Ёсю? Если есть сомнения, то вот подсказка:

Листает века Шекспир,Высоцкий выводит SOS,и Бродский рисует Римна фоне стеклянных звезд.

Рим там или Венеция – не важно. Везде что-нибудь такое: качается девочка на шаре, изысканный бродит жираф, и растет не просто трава, а трава тарковская, если же щебечет птица, то это синяя птица, которая и есть Беатриче.

Метерлинк переглядывается со старыми классиками, новые классики переглядываются с нами. «Я позвоню своей любимой маме, чтобы теплее стало на земле»… Кто звонит? Окуджава, конечно. А что у Набокова слово похоже на серп и молот, не замечали? А если не серп и молот, то инь и ян. И всегда ведь есть, кому попенять на происходящее:

Ах, Александр Исаевич, всё же негожетелеэкран декорировать патиной меди.Время давно почивать на заслуженном ложев лаврах, на шкуре облитого солнцем медведя.

Тут дело даже не в том, что литературные оклики несутся из-под всех шкур и со всех лож. Дело в обратной перспективе, из-под всех зарослей рычат волки, рявкают медведи и поют синие птицы, но чем отчетливее голосит эта словесная рать, обжившая каждый миллиметр пространства, тем непреложнее (в стихах Барабаша) сквозит и зияет в мироздании неодолимая бессловесная пустота.

Всё уже свершилось. Отговорило. Сварганилось. Скукожилось. Хорошо, что живешь после всего:

Лучше жить позже, когда бежать уже некуда,и уходить – некуда, и отступать тоже.Когда уже всё наперед ведомои, как говорится, написано на роже…

Рожа, между прочим, это то, чем прикрыто лицо, это тоже знак крутого стиля, не менее современного, чем феня или прикол. Но проследим дальше за тем, что именно написано на роже:

Лучше жить после великих свершений,не имеющих отношения к тебе единственному.Когда не играет роли социальное положениеи свергнуты догмы, возведенные в истины.

Мягко сказано, надо признать. Ни явных проклятий, ни жестких опровержений, скорее, пробуждение от сна. Или от снов:

И вся эта муторная – пидорасья – страналюбовалась изящным скольжением того,что казалось небес отражением…

«Пидорасью» отнесем туда же, где морда. Это знак стиля. Но как бесповоротно «бандитский разбой» прошлого (и будущего) покрыт сумерками «вечности», и как эту муть (не жуть, а именно муть) кроет «строгих икон молчаливый укор»…

Кроет, между прочим, «многоэтажно», то есть не теми словами, которые «в начале», а теми, которые в конце, что ли, этой отыгранной комедии.

В общем, там, где предшественниками предполагалась глубина, там только скука и мелкая грязь, там, где, казалось, было больше света, обнаружилось и больше грязи, там, где грезилось счастье, там, как выяснилось, прах.

Но есть все-таки в реальности что-то, обнажившееся из-под праха?

А как же! «Фарцовая тусня». Это – по-новой фене. А по старой – «квартирные вопросы, долги, машины, дачи и дубленки». В брезгливой злости по отношению к этой оргии потребления Дмитрий Барабаш смыкается с самыми непримиримыми поэтами своего поколения, но даже в этом ряду выделяется броскостью определений:

Здесь правят миром злые пылесосы,а лицами – фарфорные коронки…

Так и хочется вернуть «лицам» неподдельность «морд». Впрочем, Барабаш это и делает, видя своего встречного героя «с дебильной рожей на лице». Такая теперь Песня о встречном.

А между тем, почувствовано и сказано с потрясающей точностью: «Нам одолжили вечные вопросы и приказали – золотом вернуть».

Золотом? А может, фарфоровыми коронками?

«В усы и бороды засовывая Мандельштамом сваренных ершей».

Без Мандельштама – никак? Никак. Пора кончать эту жвачку про «свободную страну»… А на закусь – поразительное по точности завершение пиршества: «И закончим перестройку обрезанием сердец».

Ну, закончим. А потом все-таки попробуем поискать начало?

Оглядываясь в прошлое, Дмитрий Барабаш находит мощную поэтическую традицию касательно истории России и пробует в нее вписаться. Россия в мировой истории – уникум. Умом ее не понять. Советчики со стороны не нужны. Нам закон не писан. От закона мы прячемся в благодать. Наследуя эту тему, поэт XXI века добавляет в нее… Что? Сейчас услышим:

Россия-мать – разведена с отцами.Отцы трясут могучими концами,но нет России дела до отцов.И до детей, распущенных из чрева,и до того, кто скажет: «Слушай, дева,зачни хоть раз без этих подлецов,зачни бесстрастно, чисто, беспорочно,как будто ты Иосифа жена.И вот тогда, я это знаю точно,ты вылезешь из вечного дерьма».

Вам ничего не напоминает эта мизансцена? Что-то подобное услышала Анна Ахматова от Анрепа, звавшего ее в эмиграцию. И ответила ему, как если бы голосом Анрепа испытывал ее сам Всевышний. У Барабаша отвечает искусителю сама Россия:

Я не хочу. Ты лучше изнасилуй,чтобы фингал, чтоб кровь, чтобы свобода,чтобы проснулась совесть у народа,и не мешай мне чувствовать восторгот улицы, закрученной спиралью,от трех углов, от слов, налитых сталью,от утреннего звона куполов.

Я думаю, что и звон куполов (звенящих сталью), и закрут улиц (из которых нет выхода), и восторг от трех углов (после которых четвертому явно не бывать), – всё это уравновешивается словом «изнасилуй». Просит же страна!

От ахматовской строгой взвешенности отличает нынешнего поэта вольная замашка, помогающая вынести задавленную ярость при мысли о прошедшем. Вот интересно: в настоящем лучше дерьма не касаться, в грязь не вляпываться, хранить пренебрежительное спокойствие, но при мысли о прошлом, да и о будущем – скомпенсироваться по полной:

Человек в России звучит страшно,Как окончательный приговор.Всё остальное уже неважно.Мы чувствуем правду в упор.Что же за правда?Время тайных убийствБез судов и следствий.Просто пуля в затылок, и все дела.Просто у самолета перелом крыла.Просто нашествие стихийных бедствий.

Стихийные бедствия очень кстати после смертоносной жары 2010 года (чтобы не заглядывать за рубеж с их торнадо, тайфунами и цунами). За рубеж времени тоже лучше не заглядывать:

Мы еще вспомним Сталина с его шарашками.Неприкрытую подлость глаза в глаза.Мы еще вспомним Брежнева с Чебурашками,Взлетающими в олимпийские небеса.

Имея такую ошарашивающую перспективу, не пора ли, наконец, вспомнить Господа Бога? Его Барабаш, естественно, поминает, и довольно часто. Приблизительно столько же, сколько его давние предшественники партию и коммунизм. Но дело ведь не в том, кто что поминает, а в том, что заставляет его это делать.

Бог у Барабаша – присказка. Поминается к случаю. Сидит где-то там на небесах дед седобровый и ухмыляется. В наших соблазнах и бедах – не повинен:

Блеск мишуры придуман не богами —и тем ему назначена цена.И сколько ни топчи его ногами, как виноград —ни хлеба, ни вина.

Мы топчемся тут, а он – там.

Может, это он нам приснился? И мы его придумали… на досуге? Или это он придумал нас? Тоже на досуге – прилег и нашептал. А мы кинулись исполнять. Этакий свет в окошке!

Каждой пылинкой света, летящей к небу,каждой былинкой, каждой былиной, каждой ракетой,всякими шаттлами там, всякими там челноками,мы поигрались немножко с богами, с веками.Мы получили пригоршни ответов и горы задач…Прыгал, звеня под рукою измученный мяч…

Ну, мяч, понятно. А вот насчет задач – поразительно точно сказано. А в результате всё оборачивается игрой. Скачет мячик. Бред какой-то нездешний… Да не бред, а сон! Притом сон поэтический. Вдохновение! У кого? У нас, естественно. То есть у Бога… искусственно. Искусно!

Бывает и у Бога вдохновение.То Моцартом он будит страшный сон,то Пушкина веселым дуновениемсметает пыль с нахмуренных икон.То капельками, как свеча в бумагу,Он открывает миру Пастернака.То назначая тень пустым вещамподмигивает, словно Мандельштам…

Без Мандельштама – никак…

Так есть что-нибудь «свыше» или нет?

Нет. Ничего нету. Не проистекает!

Чем больше близких оставляет нас,тем мир иной становится нам ближе,и выставляет, словно на показ, всё то,что не проистекает свыше.

Так что если ближние станут тебя доедать, и ты вынужден будешь с этим смириться, вспомни, что ты – «божий дух в человечьей шкуре». Легче будет.

И не думай, что нет никакой связи между Всевышним, дремлющим в небесах, и нижним уровнем бытия, который в России таков… О, мы по опыту знаем, каков он в России:

Человек в России звучит страшно,как окончательный приговор.Всё остальное уже неважно.Мы чувствуем правду в упор…

Сейчас сверкнет непременное мандельштамовское лезвие:

Сверкает лезвие брадобрея,скользит по аорте то вверх, то вбок.И всё-таки, чем человек добрее,тем уязвленнее будет Бог.

Так что связь есть. Отрицательная. На Бога не надейся. Потому и не плошай. Ничего хорошего нас не ждет, если сам Бог уязвлен нашими успехами. В результате такой экспертизы грядущему веку предвещена чума.

Как спасаться?

«Плечом к плечу с народом».

Нет, теснее! «К заду – зад!». С юмором в заду. С нежностью на устах. И с твердостью в безжалостном сердце.

И чем нежнее ты вольешьлюбовь в рифмованную твердость,тем очевидней станет ложьи тем бессмысленнее подлость.

То есть ни от лжи, ни от подлости не уйти. А чтобы этот фатум стал очевиден, нежно бесстрашие поэта. Жизнь впору отсчитывать заново. От нуля. Начинать приходится заново. С нуля.

«А чем помочь?»

В четырнадцать лет поэт со скучного городского тротуара мечтает «вернуться к травам»? (70-е годы на исходе).

В семнадцать лет, любуясь белизной деревенского снега и следами лосиных копыт на февральском насте, отдает себе отчет, что слякотный асфальт от снега не посветлеет, и сколь ни бежать от его проблем, возвращаться придется. (80-е уже наступили).

После сорока – «проклятые вопросы» лезут под шапку, и каждый волосок требует суда. Куда деваться? В секту? В запой? В трубу… всё в ту же – «вылететь в трубу»? (А уж новое тысячелетье на дворе).

Талант заставил выкладывать отчаяние на бумагу.

«Я знаю точно, что одна строка вернет нам всех, кого мы потеряли…»

Ах, если бы… Но если пытаться? Оттачивать слово? Испытывать его молчанием? И снова оттачивать…

«Можно словом кончать, но его невозможно прикончить».

Ни допеть песню, ни оборвать ее, ни исчерпать горечь, ни смириться с её неисчерпаемостью…

Родина, ты песня недопетая,От которой пробирает знобь…

Знобь – знак подлинности тех чувств, с которыми оглядывается вокруг себя человек, получивший в наследство сначала «сто миллионов солнечных прозрений», а потом – в компенсацию – «пару рюмок с вашего стола».

Лев АННИНСКИЙ

Мы встретимся случайно

Мы встретимся случайно.Что за чушь?!Мы встретимсяпо Божьему веленью.И будет не похоже на затменьевзаимное сложенье наших душ.1977

Память о дождях

Я помню ливень, капель суету,кривлянье луж в танцующем саду.Могилы близких и протяжный гром,как скорбный марш грядущих похорон.Мой мокрый посох – память о дождях,сложноголосых, сверженных вождях.Я весь оттуда, я останусь там,идущим в ливень по пустым садам.1979

Поколения

Бывают времена.В них прыгнешь, ну а днадостанут лишь пронырливые внуки,и там, где мы предполагали глубинуи тем спасались от смертельной скуки,они пройдут по илистому дну,лишь до колензасучивая брюки.1985

Оплошность

Я обещал ему жизнь вечнуюи свет, сияющий в конце,а он вдруг выскочил на встречнуюс дебильной рожей на лице.2000

Первая любовь

Как это трудно – жить роман,начертанный давно и точно,искать по людям и домамхоть два затерянных листочка,хоть две нечитанных строки,два неслучившихся мгновенья —прикосновения рукии губ твоих прикосновенья.Опять сбывается глава.Жизнь – это растворенье смыслалюбвина длинные словаи одинаковые числа.2005

Я не ушел

Я не ушел, когда мне предложили.Не предложили даже, а вложилимне море знаний и вселенных снов,сто миллионов солнечных прозрений,семь миллиардов ваших откровений.Я не ушел, я стал молоть эпохи,нести фигню и вашу водку пить.Но та фигня бывала так похожана истину,что покрывалась кожамурашками,и к памяти ползладоисторической,и пробиралась выше.А мне бы две пригоршни ваших вишен,мне б пару рюмок с вашего стола.2006

В твоих словах

В твоих словах уже слышнатакая искренность и воля,что допускать в них не должнани тени зла, ни капли горя.И чем нежнее ты вольешьлюбовь в рифмованную твердость —тем очевидней станет ложь,и тем бессмысленнее подлость.2007

Бертолуччи

Не вмешивайся в ходнеправедных событий.Не забегай впередпульсирующей нити.Не закрывай глазаво сне или со страха.Не говори точней,чем вытерпит бумага.2008

БОЖЕСТВЕННЫЕ

КОМЕДИИ

Прогулка с Данте

Когда тебя какой-нибудь Вергилий,или Дуранте,или Моисейоднажды поведет по той дороге,где встретишь всех, кто мыслил,как живых.Живых настолько, что обратно «как»вернет тебя к тому, где жил, не знаяо вечной жизни.Вот когда тебя,за руку взяв иль буквой зацепивза лацкан уха, поведут туда —ты будешь видеть и себя другого,живущего в пустых календарях,насущный хлеб свой добывая всуеи растворяя мысли в словарях.Ты будешь видеть все, и знать, и ведать,и править тем, что где-то вдалеке,в пыли межзвездной мыслимо едва ли…Но не дай Бог, вернувшись в бренный мир,в угоду страсти что-нибудь поправитьв том бесконечном зареве любви.2014

Разговор с Россией

Россия-мать разведена с отцами.Отцы трясут могучими концами,но нет России дела до отцови до детей, распущенных из чрева,и до того, кто скажет: «Слушай, дева,зачни хоть раз без этих подлецов.Зачни бесстрастно, чисто, беспорочно,как будто ты Иосифа жена.И вот тогда, я это знаю точно,ты вылезешь из вечного дерьма».Но отвечала мудрая Россия:«Я не хочу. Ты лучше изнасилуй,чтобы фингал, чтоб кровь,чтобы свобода,чтобы проснулась совесть у народа,и он пошел спасать меня от разныхнесоразмерных, строгих, буржуазных,непьющих, озабоченных делами,иди ты сам, любезный, к Далай-ламеи не мешай мне чувствовать восторг,от улицы, закрученной спиралью…от трех углов. От слов,налитых сталью,от утреннего звона куполов,от тех основ,которые как преждедают надежду каждому невежде,от лени той, от созерцаний тех,с которыми ни слава, ни успех,ни гений кропотливый не сравнятся.Мои порядки сводят иностранцас ума… А ты мне предлагаешь путь,в котором нет дороги для народаи для меня. Нелепая свободажелезных истин, жизни без трудадуховного —лишь видимость достатка,в которой все проходит без остатка».

Вложиться в женщину

Твои зеленые глаза,как до свиданья – два часа.Твои размашистые жесты,как с кольцевой дороги съезды.А там другая кольцевая.А я хочу дожить до мая.Мне страстно хочется весны,когда на улицу слонывыходят стройной чередою —и вдруг в фонтанах бьют сомы —сомы, счастливые собою.И мир становится другим.В него опять мне надо вжиться,как будто в женщину вложиться.Но осторожен мой клинок.Зачем блистать меж сонных ног,когда часы ведут усами,как рак: то в сторону, то в бок,и жизнь, забитая рамсами,глядит лениво в потолок.Мне нужен светлый уголоктрудов, покоя и свободы,чтоб поутру, нахлынув, водысмывали пошлость и порок.

Пятница

Время – иллюзия.Только бы нам,как Робинзону Крузо,вас научить словам,делая по засечкена дверном косячке,милые человечкис кольцами на руке.Этот безумный Пятница —пьяница и прохвост —мне, безусловно, нравится.Он соблюдает пост.Вот уже девять месяцевон никого не ел.Белым почти что стал уже,сгорбился, похудел.По лбу его невинному,словно великий Нил,скорбь протекает смутная —мог ведь, а не убил.Вот он в точеном смокингес трапа крылатых фразсходит, бросая в ноги мнепару брезгливых глаз.Этот великий Пятница —трезвенник и мудрец —мне, как и прежде, нравится.Держится! Молодец!

Бал литературы

(бесы)

Десять безумных вековна наборном паркете.Бал начинается.Дайте ж, красавица, руку.Скоро приедет палачв золоченой карете.И раз два три, раз два три,раз два три, раз два три.Бал начинаетсяи по кровавому кругу.Ах, Александр Исаевич, не говори…Вспомнят липервопричинную литературумутные витязипраздничных будней России.Бубном ударят по черепуполускульптурус даунским взглядомвеликого полумессии.Бал начинается.Войско стоит при параде,в дряблой юфтискрыв свои пролетарские ноги.Ты насвисти-ка с обложкистаринной тетрадимузыку гимна народас разбитой дороги.Кольца спирали, чем дальше,тем уже и уже.Хуже не будет, казалось,ведь не было хуже.Страх из потемок душивыбирался наружи,в ружья, в стволы,в позабытые ликами рожи.Ах, Александр Исаевич,все же негожетелеэкран декорироватьпатиной меди.Время давно почиватьна заслуженном ложев лаврах, на шкуреоблитого солнцем медведя.Музыка грянет,и цокнут смоленой резинкойрваные полчищалитературных громил.Будет цветочница бегатьс плетеной корзинкоймежду мазуроктанцующих с небом могил.Все бесконечноепроистекает впервые.Все безусловное сказано тысячу раз.Не зеркала, к сожалению,стали кривые,а перекрестья различныхсословий и растак изменили черты,означавшие лица,что не прочесть ни ума,ни стремленья к уму.Бал начинается —оп-ца-ца, лан-ца-ца, дрица —и предвещает грядущему веку чуму.Шаркнет подошвойпо лаку наборных паркетовновый начальник, вершитель,наместник, стрелок,словно сошедший с грунтовкикровавых багетов.Как безошибочно точенв России пророк!Нет. Не понять. Не поверить.И не обознаться.Не изменить. Не поправить.Не выдержать штиль.Только с затекших по горлоколен приподнятьсяи написать о правах обреченного билль.Бал начинается.Скоро потянутся в книгистранники мраморных станцийстоличных метро.Что там творится? Наверное,снова интриги,снова война и, наверное,слово не то?2000

Разговор о Риме

Давай с тобой про Рим поговорим.А стоят ли могилы разговора?Давай с тобой, как порох, воспарими вылетим, как гильза из затвора.За пулей было сжато столько слов,прощений, откровенийи проклятий,что в бесконечностьвыбилось число,подхваченное эхом на закате.Наш медный звон,отброшен, словно тень,от ужаса беззвучных воскресений.И клонится к развязке судный день,насквозь пронзенныйпесенкой весенней.

Я шел из рима

Я шел из Рима в Иерусалим.Каким по счету был сегодня Рим?И кто его считал? Какой наукой?Какой поэт укладывал в строфу?Земля струила медленной разлукойпередо мной тарковскую траву,как за ручьи удерживала реки,спешащие исчезнуть по морям.Я шел камнями в Рим,из Рима – в Мекку,к стене печали,плакать по корням.За веком век, как за самим собою —незримый, словно солнце за луною.

Люди

Бог не скупился, когда раздавалкаждой душе по солнцу.Он проникал и в дворец, и в подвал.Он целовал незнакомцев.В каждом зачатье Он третьим стояли наблюдал лукаво.Всем до единого – крылья раздал,всем до единого – праволасточкой резать просторы небеси говорить Словами.Люди решили, что лучше без —мы все сумеем сами.

Магические знаки

Не то чтоб я устал,заговорив о Боге,не то что б я узнал,куда ведут дороги,начавшиеся там,где появилось Слово,не то чтоб я нашелследы пути иногок прозрению души,к любви или покою…Я был как водопад,я горною рекоюсрывался с облакови бился об арыки,я воплем ишаковглушил людские крики,я возводил Тянь-Шаньтенями над пустыней,я пил то инь, то ян,то высью ярко-синейя напивался в стельку, в полный срач…И черный загребущий карагачпускал в меня иссушенные корни.Арыки сохли. Спотыкались кони.И солнце осыпалось с тополей.И только полумертвый соловей,преодолев земли пустые страхи,нашептывал магические знаки,мелькая в перекрестиях ветвей.

Последняя встреча

Поцелуй меня там,где внезапно закончилось время.Я хотел бы подняться,я всех бы развел по местам,воскресил бы друзей,сунул ногу в небесное стремяи взлетел над землей,как секундная стрелка —не по цифрам скользящая —по голосам.Что там будет? Кто встретит?Как сделают сказку?Серый волк станет плакатьнад чепчиком желтой козы.Остается ловитьпромелькнувшую выстрелом каску,абсолютно пустую,и слизывать капли с росы.

Баллада о солдате

Итак, герой моей баллады.Он претендует на роман.Он хочет разводить парады,как строчки по чужим томам.Но удивляется… На полке,без эполет, сменив мундир,один лишь томв безумной челке,и тот, зачитанный до дыр.Что делать дальше? Жить-то надо.Куда же направлять войска?Я б дал солдату мармелада,но знаю, что его тоска —одно стремление к свободе.А там, а там, а там, а там…Не дай мне, Господи, в пехоте,пошли меня к другим родам.Допустим, к авиационным.И будет резать чудный МИГлазурь, блестя крылом,подобнымтому, что я во сне постиг.Он станет соплом плавить тучи,как мысль моя, и так вилятьхвостом любви своей могучей,что, просыпаясь, слово»… мать»,какая пасмурная хмурость!Но долгом праздничных балладменя послали на парад,и – до звезды,каким там родомя встану,как последний гад,зато плечом к плечу с народом,и даже ближе: к заду – зад.Отброшу напрочь вшивый томик,где тараканы и клопы…Давай-ка лучше тыщу хроникна радость алчущей толпы,строфой трофейной подытожими в золотые корешкииной порядок жизни вложим,порезав землю на кружки.А после будем на кладбище,среди несносно трезвых звезд,искать у трупа в голенищетопографический прогнозвеликих тайн, несметных кладов,устав от меди и парадов.Итак, герой моей баллады.Его, как хочешь, назови.Он умирал под Сталинградом,в Афгане слушал Ансари.Как описать судьбу солдата?Чечня, Словения, Бишкек —войнас заката до закатапо кругу замыкала век.Лишь детский сон с настольным солнцемласкал страницы мирных нив,где он был тоже стихотворцем,над книгой голову склонив…

О богатстве языка

В русском языке —пятьсот тысяч слов.В английском – триста тысяч.А я говорю языком ослов,в ваши души губами тычась.И нужно ли больше? Я говорю,глаза поднимая к небу,к тому лаконичному словарю:солнцу, воде, хлебу.Истин так мало, что их приукрашивать —глупая трата времени.Вы научитесь сначала спрашивать,а дальше решайте, теми ли?