Пернатый оберег

Пожелав директрисе, чтобы и новом учебном году в первый класс ее школы пришел сынок или дочка небедного человека и чтобы потом все последующие одиннадцать лет она не знала ни горя, ни забот, Глеб покинул краснокирпичные стены и поехал в другую школу. Адрес ее любезная директриса написала на бумажке и даже приложила к нему схему самого удобного маршрута. Школа номер два помещалась не в краснокирпичной крепости, а в обычной типовой панельной трехэтажке, но охранялась так же бдительно. В вестибюле школы толпились совсем взрослого вида девушки и юноши с усталыми и встревоженными лицами. Видно, на перерыв из класса вышли одиннадцатиклассники.

– К экзаменам готовятся, – уважительно пояснил охранник. – Только директора нет. Он в больнице лежит и вряд ли вообще вернется в школу. А за него Николай Антонович, наш историк. Да вот и он, – и охранник указал на высокого худощавого мужчину лет пятидесяти с густой, но, увы, совершенно седой шевелюрой. Историка окружили выпускники, а он стал их успокаивать и подбадривать перед предстоящими в недалеком будущем страшными ЕГЭ. Николай Антонович уверял своих трусивших учеников, что не так страшен черт, как его малюют, хотя сравнение ЕГЭ с чертом в устах маститого педагога само по себе характеризовало его отношение к очередной реформаторской затее в народном образовании. Что и. о. директора и подтвердил еще раз уже в своем кабинете, с горечью рассказав, что особенно в последний год одиннадцатиклассников не учат, а натаскивают на сдачу ЕГЭ.

– Вы что же, не приветствуете эту прогрессивную реформу наробраза? – деланно удивился Панов, который уже и раньше, правда краем уха, слышал нелестные отзывы о ЕГЭ.

Почти директор задумчиво поерошил свою седую шевелюру и вздохнул:

– Знаете, когда я совсем молодым учителем пришел в эту школу, то в первый же день попал на педсовет. Собственно, это даже был не педсовет, а так, летучка. Учителя собрались, чтобы почествовать свою коллегу, которой и вручили со всей торжественностью грамоту Гороно «За выдающиеся успехи в педагогической деятельности». Тогда в денежных окладах учителей большой разницы не было, не так как сейчас – одной репка, а другой ботва от репки. Сами представляете, какая после особых индивидуальных вознаграждений устанавливается погода в педагогическом доме. Но и тогда на лицах всех и каждой из учительниц, приглашенных на чествование награжденной (а коллектив педагогов в школах преимущественно женский), ясно читалось: «Чем я хуже этой Любови Петровны? Почему ей грамота, а мне – ничего?» Но все, понятно, эту свою обиду старались скрыть, поздравляли отмеченную высокой наградой, но за милыми улыбками чувствовался неслышимый миру зубовный скрежет. А потом, когда на большой перемене педагоги опять собрались в учительской, все почему-то стали хвалить и даже восхвалять, только не награжденную Любовь Петровну, а неизвестную мне Марию Никитичну, как я понял из разговора, недавно ушедшую на давным-давно заслуженный отдых. И прекрасный педагог эта Мария Никитична, и человек высокой культуры, что называется – Интеллигент с большой буквы! И речь-то у нее правильная, теперь такую и не услышишь. И грамотность – любого профессора из Института русского языка и литературы за пояс заткнет! И то Мария Никитична, и се! Понятно, что все эти хвалы одновременно были и шпильками в адрес присутствующей тут же героини педсовета Любови Петровны. Мол, вот достойная награды кандидатура. Наградили бы Марию Никитичну – все бы искренне ее поздравили, потому как ее превосходство неоспоримо. Собственно, и панегирики в адрес Марии Никитичны закончились общим и единодушным признанием: «Нам всем до Марии Никитичны далеко!» Любовь Петровна, прекрасно понимавшая, в чей адрес направлены эти завуалированные стрелы, и стоически переносившая пытку ехидством, тут не выдержала: «Что вы все восхищаетесь – Мария Никитична! Мария Никитична! Мария Никитична закончила еще ту, дореволюционную гимназию… Как же ей не быть грамотной, культурной и интеллигентной?!» Так что я за реформы, которые дадут возможность воспитывать таких учениц, какой Мария Никитична вышла из гимназии. А пока что ни реформа, то очередная дурь. И каждая новая дурь предыдущую дурь усугубляет. А нужно просто возвратиться к дореволюционным гимназиям и реальным училищам с их строгой дисциплиной и высокой культурой обучения, основанного на религиозном и патриотическом воспитании учащихся. Разумеется, учебные кабинеты там должны быть насыщены самым современным техническим оборудованием.

Сделав такое сногсшибательное заявление, почти директор запнулся, видно, вспомнил, что он лицо официальное. А официальному лицу не к лицу выступать с нелицеприятной критикой высоких руководителей, какими бы реформаторами из дурдома их в народных массах ни обзывали! Покашляв в кулак и еще раз взъерошив свою седую шевелюру, поклонник самодержавного наробраза счел за благо переменить тему разговора и поинтересовался, с какой целью работник полиции посетил их школу. Вроде никто из его учеников в последнее время никого не убил, не ограбил и даже не обокрал. А если визитер интересуется наркоманами, то он не раз предлагал на учительских конференциях – введите обязательное тестирование школьников на наркотики! Чтобы сразу же выявлять наркозависимых, срочно начинать их лечить, пока не поздно, а также выяснять, кто их сажает на наркотики. И наркодилеров надо сурово наказывать, конфисковывая у них имущество, нажитое трудами неправедными. А это значит – забирать все подчистую, потому что праведными трудами наркодилеры никогда и не занимались! В том числе и сам наркобарон, который никогда в жизни не работал, а живет роскошно, как шейх оманский! А пока такие мероприятия не проводятся, все, чем занимается полиция, – это пускание пыли в глаза! С наркоманией государство борется, а наркоманов с каждым годом становится все больше… Глеб понял, что критическим инсинуациям и инновационным предложениям во всех областях и направлениях государственной деятельности не будет конца, и, прервав народного реформатора на полуслове, рассказал о цели своего визита.

И. о. Николай Антонович заверил его, что Дуня Артюнянц его школу точно не заканчивала, потому что их школа обычная, а дети из таких семей наверняка учатся в привилегированных лицеях и гимназиях, каких в Разнесенске, увы, нет. Но адрес еще одной школы Глебу дал, честно предупредив, что та школа ничем не престижней, чем его. Панов распрощался с диссидентом от педагогики в твердой уверенности, что полноправным директором ему не стать никогда и даже с приложением и. о. он скоро распрощается. Найдется на вакантное директорское кресло другая энергичная и не мыслящая лукаво особа, все равно – мужского или женского пола, принципиально отвергающая любые завиральные идеи, за исключением установленных, одобренных и утвержденных свыше. Именно таких людей вышестоящее начальство рассаживает во все нижестоящие руководящие кресла, потому что для власти они надежны, как скала, и крепки, как гранит. Правда, только до первого критического момента. Тогда вместо надежной в благополучные времена скалы срочно требуется искать другие скалы под иные пьедесталы… А гранит рассыпается и разбегается гранить ранее чуждые или вовсе чужедальние мостовые! И на отечественные постаменты вдруг водружаются другие монументы, в почете оказываются личности, которые в спокойные времена власти и на дух не были нужны и находились от нее в полном пренебрежении…

Размышляя на такие отвлеченные темы, Глеб доехал до следующей школы. Она находилась почти за городской чертой, в бывшей деревне Укропино, которая в обозримые времена присоединилась к Разнесенску и стала считаться городской окраиной. Соответственно такому непрезентабельному местоположению и здание школы не поражало глаз современными изысками, а скорее всего представляло собой перестроенный барак. Среди такого убожества Дуне учиться было бы просто западло! Панов даже не стал заходить внутрь архитектурного барокко, чтобы отыскать директора этого плебейского учебного заведения: что зря тратить время! Но для очистки совести решил поговорить с одним из предположительно педагогов: высоким сухощавым мужчиной лет сорока в спортивном костюме, по всем признакам – физруком. Тот на спортивной площадке и по совместительству футбольном поле укреплял ворота.

– У нас намечается открыть летний школьный лагерь, – пояснил он Глебу. – Путевки в оздоровительные лагеря родителям наших подопечных не по карману, так что пусть лучше во время каникул дети отдыхают здесь, при школе, а не гоняют по улицам. Хоть будет за ними какой-никакой присмотр. А на футбольных воротах малышня наверняка станет висеть гроздьями, как бы они не свалились и не придавили какого-нибудь шалуна.

Глеб вежливо поинтересовался спортивными успехами воспитанников физкультурного руководителя, и тот не без гордости рассказал, что в их школе активно работают различные спортивные секции: зимой – лыжная и хоккейная, а весной к ним еще прибавляется и футбольная. Легкой же атлетикой дети занимаются чуть ли не круглый год. Более того, уже несколько лет в школе работает стрелковая секция, и на соревнованиях его воспитанницы заняли первое место в районе по пулевой стрельбе.

Услышав об успехах воспитанниц бравого физрука в стрелковой подготовке, Глеб встрепенулся и поспешно спросил, не было ли среди учениц физработника год-два назад некой Дуни Артюнянц?

– Дуня Федотова? Ну как же! Это была моя гордость и надежда! Это она и заняла первое место на состязаниях по пулевой стрельбе! Но и в легкой атлетике Дуня была не из последних. Когда такие перспективные ученики и ученицы заканчивают школу и уходят от нас, особенно жалко расставаться. Но ничего не поделаешь, доля наша школьная такая: мы вырастили, воспитали прекрасного спортсмена, а потом он уходит к другому тренеру, которому все лавры и достаются. Вот и на Дуню Федотову теперь какой-нибудь институтский тренер не нарадуется, а про меня, ее талант заметившего и развившего, Дуня и думать забыла.

– Простите, – прервал его сетования Панов. – Я вам, конечно, соболезную и осуждаю неблагодарную Дуню Федотову, но я вас спрашивал не о Дуне Федотовой, а о Дуне Артюнянц.

– Так Федотова и есть Артюнянц, – пожал плечами физрук. – Дуня у нас одиннадцать лет числилась Федотовой, а перед самым выпуском ее маме ударила в голову мо… гм, то есть пришла в голову такая фантазия – переменить себе и дочке фамилию на Артюнянц. И с мужем вроде не разводилась. Я Федотова знаю, он уважаемый человек, был инженером на комбинате, пока комбинат не обанкротили. А теперь помогает жене торговать на рынке.

– У Федотовых свой бизнес?

– Какой там бизнес – кошкины слезы! Сначала челночили по Турциям да Грециям, а теперь накупят барахла на каком-нибудь московском рынке, а потом на нашем перепродают.

– Ну что же, бизнес как бизнес. В России он весь на купи-перепродай построен. Разница только в масштабах. И неудивительно, что супруга Федотова выбрала себе такой род деятельности: наверное, гены сказались. Как-никак она урожденная Артюнянц, родственница того самого Артюнянца. Вот бывшая Федотова, возгордившись таким родством, и решила вернуть себе девичью фамилию.

– Что?! Ирина Степановна Подосинкина – ведь такова ее девичья фамилия – родственница олигарха Артюнянца?! Не смешите меня! – и физрук действительно расхохотался. Я и с ее родителями, и с ней самой знаком с незапамятных времен. Семья как семья. И никакому олигарху они не родственники, иначе не жили бы так паршиво последние двадцать лет. И Дуню бы определили учиться в престижную гимназию, а не в нашу деревенскую школу, где к ней еще и привязывались всякие непотребные типы.

– Вы забываете, что когда госпожа Федотова была Подосинкиной, и сам нынешний олигарх Артюнянц мог быть никем и звали его тогда никак, то есть младшим научным сотрудником, а то и просто торговцем цветами или тем же барахлом, каким сегодня торгуют Федотовы. Поэтому Подосинкины с ним и не роднились, тем более они Артюнянцу скорее всего седьмая вода на киселе. Никто же не подозревал, что в те времена благословенных реформ миллиардные состояния будут делаться из воздуха.

– Согласен называть те реформы благословенными, – скривился физрук. – Ведь мне как педагогу не пристало выражаться нецензурными словами.

Глеб от греха сменил тему разговора:

– Да, а о каких непотребных типах, что привязывались к Дуне Артюнянц, вы упомянули? Неужели и такие учились в вашей школе?

– Ну, в любой педагогической семье не без урода, – неопределенно пояснил физрук. – Но вы об этом лучше порасспросите ее подружку. Анюта! Рассадина! Подойди, пожалуйста, сюда!

От группки старшеклассниц, замученных натаскиванием на ЕГЭ, но уже временно отмучившихся и с облегчением выбравшихся из храма педагогики в стиле барокко на вольный воздух, отделилась высокая темненькая девушка в униформе выпускницы – то есть в коротенькой, выше некуда, юбочке и усеченной блузочке, открывающей пупок.

– Анюта, тут с тобой товарищ… гм… господин хочет поговорить… А у меня, извините, еще дел невпроворот. Приятно было бы еще с вами побеседовать, да некогда, – и любезный физрук поспешно удалился по своим школьным делам.

Глеб связал для себя нежелание физрука продолжать разговор о «непотребных типах» и его чересчур поспешный уход. А что, если и Дунина подружка Анюта тоже не пожелает разговаривать на эту тему? И Панов решил подойти к заинтересовавшему его вопросу исподволь. Он не стал огорошивать миловидную брюнетку своим служебным удостоверением, а для начала, сделав восхищенную физиономию, рассыпался в комплиментах очаровательным выпускницам прекрасной школы, стоящим на пороге взрослой жизни. А в лице Анюты он, несомненно, видит и отличницу, и спортсменку, и победительницу городского конкурса красоты, если не прошедшего, то уж будущего – наверняка! Девушка комплименты приняла благосклонно, насчет отличницы вопрос замяла. О конкурсе красоты отозвалась пренебрежительно: мол, там все «мисски» получают свои звания не за красоту, а за деньги. О прочем она и говорить не хочет – просто из скромности. Видно, Анюта действительно в конкурсе участие принимала, но в финал не прошла. А свои успехи в спорте подтвердила, похваставшись, что в районных соревнованиях по стрельбе они с подругой разделили первое и второе места.

– А вы тоже спортсмен, наверное, тренер? – в свою очередь полюбопытствовала любознательная брюнетка, окидывая заинтересованным взглядом атлетическую фигуру собеседника. – Наверное, ваш вид спорта – тяжелая атлетика? Как жаль, что я кроме стрельбы занимаюсь только легкой атлетикой – бегом и прыжками. Я бы с удовольствием стала тренироваться под вашим руководством.

Глеб предположение девушки о своем тренерстве опровергать не стал, более того, отметил, что стрельба в сочетании с бегом и преодолением препятствий – это как раз то, что надо, самое оно! И попросил разрешения проводить очаровательную спортсменку до дома, чтобы поговорить на интересующую их обоих тему не спеша. Девушка охотно приняла предложение заезжего кавалера, и по дороге к ее дому Глеб узнал много нового и о своей спутнице, и о ее подруге Дуне. Оказывается, вокруг Дуни кипели страсти покруче шекспировских. Сначала ее преследовал своей любовью, которая была ужасней ненависти, некто Додик.

– Он старый уже, этот Додик, ему уже больше двадцати, – Анюта взглянула на собеседника и запнулась, – то есть он старше ее. Противный такой, наверное, уголовник.

– Наверное или уголовник? – попробовал уточнить Глеб.

– Уголовник, противный очень. Потом его посадили, но уже отпустили. А папа у него бизнесмен… или бандит. У них особняк там, – Анюта махнула рукой, как обратил внимание Панов, в том же направлении, куда адресовал свое возмущение борец с наркотиками – иодиректор.

– А потом к ней пристал Серый. Этот точно уголовник. У него три пальца исколоты. Галка говорила, это значит – три раза сидел. Но Серый не из Разнесенска, он в Москве живет. Тоже все грозился. А Дуня дружила тогда со Стасиком, хороший мальчик из их класса… был. Он покончил жизнь самоубийством, повесился в роще за школой.

– Повесился, или повесили? – насторожился Глеб.

– Полицейский сказал: суицид.

– А что за Серый? Это кличка, или его зовут Сергей?

– Не знаю, Галка его так называла: Серый.

– А как Галкина фамилия? Где она живет?

Анюта пожала плечами:

– Мы с ней на дискотеке познакомились. Она тоже не из Разнесенска, но живет где-то поблизости, в поселке. Галка с этим Серым встречалась, даже ездила к нему в гости в Москву. Он ей кольцо подарил золотое! А потом избил, и они встречаться перестали.

Глебу таки пришлось показать Анюте свое удостоверение. Он записал в ее тетрадку номер своего мобильника и попросил при следующей встрече с Галкой узнать адрес Серого или хотя бы фамилию и место проживания самой Галки. Анюта обещала все узнать и тотчас позвонить Глебу, а на прощанье собственноручно записала в блокнот нечаянного знакомого номер своего телефона и сказала, что после скорого окончания школы она собирается поступать в Московский институт управления и они могли бы продолжить свое знакомство уже на столичной почве. Глеб из вежливости выразил уверенность, что так оно и случится, а про себя сделал вывод, что из молодых да ранняя выпускница разнесенской школы уже во всех отношениях готова вступать во взрослую жизнь.

Затем Глеб посетил указанный Анютой дом семейства Федотовых-Артюнянц и дополнил мнение физрука, что не только место учебы Дуни, но и место ее жительства не соответствует статусу родственников олигарха. Дом, где родилась и до сего дня жила Дуня, представлял собой обычное поселково-деревенское одноэтажное строение с садиком под окнами, отгороженным от улицы даже не резным палисадом, а обыкновенным штакетником. Ни родителей Дуни, ни ее самой дома не оказалось, поэтому Панов подсел к компании пенсионерок на ближайшей скамеечке и изрядно пополнил свои сведения об интересующем его семействе. И о «непотребных типах» и их то ли родителях, то ли покровителях, предоставляющих возможность упомянутым типам отравлять жизнь порядочным девушкам и вообще всему обществу, ничуть при этом не опасаясь ни полоумного закона, ни слепоглухонемых правоохранительных органов. Впрочем, жалобы и обвинения и в высказываниях посещенных Глебом педагогов, и в откровениях Анюты, и в еще более резких нападках пенсионерок звучали если не совсем безадресно, то и не очень адресно. То есть люди предпочитали критиковать явления, а не личности, не называли точно место нахождения последних, а только неопределенно махали рукой. Но, как уже отметил Глеб, все – и педагоги, и Анюта, и пенсионерки – махали руками в одну сторону. А пенсионерки еще упоминали о каком-то особняке. Поэтому Глеб уселся в свой «форд» и поехал в указанном неопределенном направлении. По дороге он не столько любовался достопримечательностями Разнесенска, сколько переживал, что не дал достойной отповеди пенсионеркам в ответ на их неполиткорректные высказывания.

Это ж надо только додуматься, чтобы законы называть полоумными! Тогда как все законы принимали и принимают в здравом уме и твердой памяти! Взять для примера хоть самый одиозный закон исторического прошлого – об отмене Юрьева дня. Неужели незнаменитый царь, окончательно закрепостивший такой отменой крестьян, действительно чокнулся, как утверждали бояре после того, как этот государь открыл свои хлебные амбары для голодающего народа? Ничуть не бывало! Просто после опричных реформаторских новаций предыдущего знаменитого царя народишка из родимой сторонушки стал разбегаться кто куда. Одни оратаи намыливались на Дон, к казакам. Другие оратаюшки вострили лапти за горы Уральские. А землю кто будет обрабатывать?! Вот незнаменитый государь и прикрепил крестьян к земле, что было вполне адекватно сложившимся обстоятельствам.

Или приведем пример из эпохи культа сталинской и послесталинских личностей. С финансами тогда в государстве было туго. Да и сил одних комсомольцев-добровольцев и прочих юных энтузиастов, ныне в преклонном возрасте брошенных на недостроенных БАМах, не хватало для строительства тысяч заводов, дорог, ГЭС, АЭС и пароходов. Ну и постановили: использовать подневольный труд узников ГУЛАГа. Жестокий был закон? Жестокий! Но не полоумный! Построенные энтузиастами и узниками заводы навыпускали столько танков, ракет и броненосных атомоходов, что пришли в трепет все окрестные народы и государства! Да, трепетали!

Но и в наши дни тоже все делается по уму… Демократической России заводы строить без надобности. И так с индустриальными гигантами, возведенными в прежние времена энтузиастами и узниками ГУЛАГа, не знают, что делать. Только перетаскивать это все на металлолом – и то зачухаешься! Впрочем, юные и не юные нынешние энтузиасты с этим делом вполне справляются, так что никакой помощи узников ГУЛАГа им не требуется. Значит, и сам ГУЛАГ нам не нужен! Пусть нынешние узники ГУИНа-ФУИНа отдыхают себе спокойно на полном государственном обеспечении в ФУИНовых пансионатах и санаториях (последние только для уголовничков-иностранцев!). Ведь теперь денег в государстве – аж ими обкушались, даже и из ушей лезет! За один только металлолом долларов, евро и юаней получаем немеряно! Потому и поделиться своими финансами нам не жалко с кем угодно. Пусть лимитрофные шавки обгавкивают и обриббентропливают Россию в Совете Европы вдоль и поперек! А мы им в ответ – по двадцать миллионов евро членских взносов в год в эту организацию! Вот какие мы богатые, гордые и щедрые! И спорят между собой разные эксперты. Одни говорят, что за время благодетельных реформ из России за бугор вывезено два триллиона долларов. Другие им возражают: не два триллиона вывезли, а целых три! Но это как вопрос о жизни на Марсе: есть ли жизнь на Марсе или нет ее – науке неизвестно. А сколько переведено российских денежек в иностранные банки, известно только компетентным органам. Но они на то и компетентные, чтобы зря языками не болтать! И законы, эти денежные гольфстримы санкционирующие, вовсе не полоумные, а глубоко продуманные! Большого ума специалисты их писали! Потому как не будь этих законодательных установлений, на какие шиши жили бы за границей беглые олигархи? Будь гол как сокол тот ВИП-беглец, которого обвиняют в смертоубийствах, в каких заграницах его бы приняли? Разве что в Земле обетованной. Да и то под большим вопросом! А с парой миллиардов в швейцарских банках для него любая земля – обетованная! Предусмотрительные законодатели помнят: в России от сумы да от тюрьмы никто не зарекается! Может, когда и самим придется отправляться вослед ВИП-беглецам. Так что финансовая подушка безопасности в забугорном банке никому не повредит! А вы говорите – «полоумный закон», продолжал мысленно спорить с пенсионерками Глеб. Кто так думает, тот сам полоумный! И правоохранительные органы вы обвиняете в слепоглухоте несправедливо! Ведь в начале благодетельных реформ ясно и на официальном уровне было сказано: нечего заглядывать в чужие карманы! Это неприлично! А обладателей туго набитых карманов опять же на официальном уровне успокоили: если какой балбес-правоохранитель спросит, откуда, мол, взял деньги, смело отвечайте: из тумбочки! И пусть этот не в меру любопытный субъект правоохраны отваливает от вас, пока цел. Ведь всему миру известно, что первоначальное накопление осуществляется известно каким неизвестным способом. Потому и с сомалийскими пиратами обращаются так бережно и нежно. Развивающиеся сомалийцы желают поскорей приобщиться к западной цивилизации – первонакапливают! Не надо им мешать в этом благом деле. По поводу же немоты, которая дополняет у правоохранителей слепоглухоту, не нами сказано: спорить с начальством – все равно что писать в его сторону против ветра. Начальству-то ничего, а сам останешься…

Окончательно закончить виртуальный спор с некомпетентными пенсионерками Глеб не успел, так как уже выехал на противоположную окраину Разнесенска. Но, честно говоря, в глубине души он даже порадовался, что не затеял с ними спор всамделишный. Пожилые дамы по сорок лет проработали на ныне обанкроченном текстильном комбинате, а там в цехах от ткацких станков стоял всегда такой шум и грохот, что саму себя не услышишь! Но женщины всегда остаются женщинами. Чтобы поговорить с соседками по ткацким линиям, ветеранки текстильной промышленности научились так орать, что спорить с ними вслух не имело никакого смысла.

Глеб припарковался в конце улочки, у домов – побратимов федотовскоякобыартюнянского домостроения, потому что вдали, за леском, увидел искомые розовокирпичные стены, окружавшие просторные владения обладателей двух– и трехэтажных особняков. Получить какие-то сведения об этих счастливцах, по рассуждению Глеба, можно было от их ближайших соседей. И Панов пошел вдоль по улочке в поисках вездесущих пенсионерок. Но тут ему повезло даже больше: на лавочке сидел одинокий ветеран, по-видимому, сделавший перерыв в ремонте своего штакетника, так как возле него лежал молоток, гвозди и несколько новых штакетин, которые мастеровитый хозяин приспосабливал на место обветшавших.

– Бог в помощь! – вежливо поздоровался Глеб и, чтобы завязать разговор, похвалил яркие весенние цветы, украшавшие садик работящего пенсионера, а заодно пожаловался на жаркую погоду: дескать, устал, идучи по такой жаре…