Кто косит травы по ночам

– Ты за меня не беспокойся, папочка, – нежно пролепетала, на манер девочки-малышки, Надя. – Кому надо – взглянут. Взглянул же ты на Наталью Михайловну.

Отец бы, конечно, даже не заметил намека, но мачеха взорвалась:

– Она же ведет себя как законченная шлюха, Анатолий! Неужели ты допустишь, чтобы с твоей женой так разговаривали!

Надя повернулась было, чтоб возразить, что говорила она с отцом и шлюхой никого не обзывала в отличие от некоторых, но ощутила вдруг сильный удар в затылок. Она хотела глянуть, откуда свалилась на ее голову эта тяжесть, и в этот момент отцовская рука со всего размаху врезалась ей в лицо. Тут же маленький Питик вмазал ей по коленке неслабой детской ручкой с зажатым в ней автомобильчиком.

Дальше в ушах ее зазвучал многоголосый речитатив, но, что самое удивительное, она прекрасно запомнила слова каждого из участников этого дикого представления:

– Я тебя убью, – посулил братик Питик.

– Надо научить эту шваль, как с отцом разговаривать, – побуждала добрая Питикина матерь.

– Дрянь, дрянь, дрянь, – упивался свободой бранного слова отец.

– Ой, да что ж это, да как это? – причитала бабушка.

– Немедленно прекратить! – отдавал распоряжение дед.

Впервые в жизни ударенная, да еще кем! – собственным отцом – оскорбленная донельзя, вырвалась Надя из этой сумасшедшей кутерьмы.

Покинуть театр военных действий ей удалось благодаря внезапно возникшему мстительному желанию немедленно стать той самой шлюхой, назло всем этим «добрым родственничкам». Пусть тогда попоют, когда узнают, что наделали.

Она мчалась со страшной скоростью по направлению к Калининскому проспекту, на котором, как ей думалось, возможность превратиться в законченную шлюху может осуществиться проще всего. И действительно: вот она, возможность – из ресторана «Валдай» вышли пьяненькие мужички и преградили дорогу бегущей Надежде, предлагая продолжить веселье вместе.

Желание опуститься на дно жизни исчезло в один миг.

Надя легко рассекла слабых от алкогольного веселья существ противоположного пола и, пробежав стометровку так, что на физре ее поставили бы на пьедестал почета, остановилась у телефона-автомата, из которого благополучно отзвонила Иришке, жившей на Кутузовском в респектабельном правительственном доме.

Дедушка ее был какой-то шишкой в руководстве РСФСР, но Ира старичков почти не помнила: мало кто из «особ приближенных» к привилегированным кормушкам проживал полагающийся им природой долгий век, слишком велико было нервное напряжение и страх в одночасье всего лишиться, люди «горели на работе» синим пламенем.

А Иркины папа с мамой тоже удалые молодцы, отличились: развелись после двадцати лет тихой совместной жизни. Хоп – и перечеркнули все красным карандашом: ошибка, мол, вышла, дальше ходу нет. Каждый родитель причем тут же создал новую семью. Начали с чистого листа, так сказать. Отец вступил в университетский кооператив. Был он профессором и метил в академики, так что это удалось ему легко.

Маму же забрал к себе новоиспеченный муж, давно, как оказалось, о ней мечтавший. Таким образом у Ирки образовалась серьезная жилплощадь – обзавидуешься. Правда, без родительской заботы и ласки. Зато с кучей страстных женихов, готовых бежать в загс по первому свистку. Никому Ириша не верила ни на ломаный грош. Поженятся, заселятся, выгонят из родного дома, а то еще и прикончат как-нибудь незаметно (яд, удушение подушкой, утопление в ванной – читали, голыми руками не возьмешь). Жила в одиночестве и ждала кого-то настоящего, бескорыстного.

У подруги были все условия, чтобы прекрасно выспаться, если бы Надежда только могла спать. Сон сморил под утро. Пробуждение принесло новый сюрприз: под глазами у жертвы конфликта «отцы и дети» ярко чернели огромные круги. Иришка советовала отлежаться, вызвать доктора, но Надя потащилась в институт. У входа караулили поникшие дед с бабушкой. Они пришли в ужас от внучкиного лица, обступили обмякшую Надю и увезли домой – лечить, успокаивать, согревать.

О происшедшем не заговаривали. Наталья Михайловна больше ни разу не переступила порог их дома.

Маме Надя рассказала все. По телефону, ревя от незабываемого унижения и бессильной ненависти к отвратительной уродке – отцовской жене.

– Да плюнь ты, не реви. Ну, стукнул тебя твой собственный отец пару раз. Свой родной человек. Нас в детдоме лупили знаешь как! И за волосы таскали. Я все боялась, что волосы вместе с кожей отдерут. А то еще в подвал загоняли, если злостно дисциплину нарушишь. Сидишь себе одна в кромешной темноте, о мести жестокой мечтаешь. Как вырастешь большой и сильной, придешь в этот сраный концлагерь с ведром дерьма – и на бошки поганые всем, от директора до няньки. Крысы ходили прямо по ногам. Я заставила себя их не бояться. Планами на собственное светлое будущее с ними делилась. Они слушали, сочувствовали. Глазами мерцали… Нормальные ребята– крысы эти… Куда лучше людей. А это все ерунда. Не стоит слез. Из принципа не стоит. Ищи во всем хорошее.

Ничего, злее будешь. В жизни небитому нельзя. И я думаю, Толик не тебя, а меня в этот момент представлял. Ему, наверное, давно хотелось мне врезать, вот он и дорвался. Ты теперь – вылитая я в молодости.

– Как же, ты! Все говорят, ты была писаная красавица.

– И была, и есть, и буду! А ты что про себя думаешь? Уродина болотная?

– Ну, уж не красавица, во всяком случае.

– А вот это как тебе будет угодно. Хочешь считаться красавицей – будь ею, хочешь мышкой серенькой – нет ничего проще. Все зависит от твоей собственной самооценки.

Мать была волшебницей. Все у нее получалось легко и разрешимо. За это, наверное, ее так любил Шарль. Она только чуть-чуть повспоминала, пощебетала, поболтала, увела от главной темы «обида на отца» к теме второстепенной, но более важной для не осознающей пока еще своей женской силы дочери. Она и не думала утешать, но утешила, размягчила острую боль обиды.

Жизнь пошла дальше, но отец не звонил ей. Она не звонила ему. Набрала его номер почти перед самым появлением на свет Алеши, первенца. Просто захотелось – и позвонила. Хорошо, он сам к телефону подошел. Обрадовался, приехал тут же.

– Ты прости меня, деточка, – начал прямо с порога. – Я тогда выпил. Бабушка до твоего прихода все пилила, пилила: поговори с дочерью, что ты за отец. Ну, вот и поговорил.

Раздел

К тому времени те ее проблемы быльем поросли. Дела давно минувших дней. Все и так было прощено и забыто.

Все – только не мачеха.

Папа умер внезапно. Острая сердечная недостаточность. Никто не был готов. Никто не думал о смерти. Дед все повторял: «С правнуками жизнь только начинается. Чувствую себя здоровее, чем в молодые годы. Только сейчас мы с организмом друг к другу приспособились». И вдруг смерть отнимает молодого и крепкого сына, которому едва за шестьдесят перевалило, ведущего размеренный здоровый образ жизни. Тут-то дед и повернулся лицом к дороге вечной, тут-то и стал потихонечку прощаться со всем земным.

Первым его шагом стало оформление завещания. Ему хотелось справедливо решить вопрос с дачей. И внучка, и внук имели на нее равные права в глазах любящего их старика. Однако он прекрасно понимал, какая пропасть лежит между ними: замкнутой, одинокой изначально девочкой и обласканным всеми (кроме старшей сестры) своевольным сорванцом.

Надо было поделить родное гнездо так, чтобы никто не поминал его с обидой. Участок поделился легко: дом стоял посередине. Земли каждому при разделе досталось по пятьдесят соток. Дед реконструировал дом. Получилось так, что весь он стоял на Надиной территории. Ей достался просторный, отлично благоустроенный первый этаж: двадцатиметровая терраса, кухня, три спальни, огромная общая комната, две маленькие душевые с унитазами – дед переоборудовал их из одной приличной по размерам ванной, настаивал, что на большую семью требуется больше «удобств». На второй этаж раньше поднимались по крутой неудобной лестнице, которую дед разобрал, вернее, почти разобрал, так, чтобы детям не удалось залезть, после того как трехлетний Алеша свалился, не одолев последнюю ступеньку, и сломал себе запястье. После этого второй этаж надолго стал табу. Там хранился всякий хлам, стройматериалы, но при желании благоустроить его можно было не хуже, чем нижний этаж. К тому же наверху имелись замечательные большие лоджии, предназначенные для сна в периоды июльских душных ночей.

Весь второй этаж доставался Питику. Последние недели своей жизни дед занимался строительством отдельного входа во владения внука. Успел поставить забор, позаботился об отдельном подъезде с другой стороны участка, оформил все документы по разделу и дарственные: хотел передать все при жизни. Оставалось построить новую лестницу на второй этаж с Петиной стороны. Он намеревался пристроить сени к глухой стене дома, возвести лестницу, прорубить дверь.

Надя так и не знала, закончил ли дед эти работы. В глубине души она считала, что вся эта возня с домом и свела деда в могилу, и не могла простить его смерти все тому же братику Питику. Ведь он обязан был отговорить старика от этой затеи, не нуждался парень в этом имуществе. Но разве он способен думать о ком-то, кроме себя! Надя, кстати, предлагала деду завещать все Пете, а они, мол, с Андреем купят себе сами участок земли и выстроят себе новый дом. Но дед обижался, замолкал, отворачивался, как маленький.

Питик же к тому времени благополучно пребывал в Германии. Он очень рано женился (в пику сильно достающей матери, на которую он, став подростком, частенько жаловался Наде, не подозревая о злорадстве, расцветавшем в этот момент в ее душе). Семейство его жены давно задумало эмиграцию. В назначенный срок уехали все и «примкнувший к ним» Питик. Наталья Михайловна выходила из себя, не зная, кого проклинать раньше: гадов-немцев, зачем-то отбирающих чужих сыновей, подманивая их сладким куском, или евреев, в чью семью попал Петенька по детскому неразумению, которые только и ждут, как бы отнять у кого самое лучшее, самое дорогое.

То, что именно в Германии московский лоботряс Петя (непонятно в кого пошедший, ведь и папа, и мама были трудягами до мозга костей) начал активно и успешно учиться, одинокую вдову не утешало. В последнее время она делала частые попытки сблизиться с Надей, звоня ей, жалуясь на оставленность и безысходность.

«Ну вот, теперь ты знаешь, что такое быть навсегда одной», – думала Надя во время этих никчемных разговоров.

Она-то в отличие от мачехи не забыла, какое слово та адресовала в ее адрес, спровоцировав ссору с отцом.

За два года европейской жизни Питик с женой лишь раз прилетали в Москву на неделю и дружно ужасались: «Ах, как мы могли здесь раньше жить! Ах, здесь такая помойка!»

Вероятно, Питик когда-то завидовал парижской Надиной маме, парижским каникулам сестры. И вот он тоже европеец. «Ах, уберите от меня подальше картину этих ужасных нравов».

По всему выходило, что русские дачные сезоны Питик с семьей явно не планировали. Во всяком случае, в ближайшем будущем.

Ладно, дед сделал, как считал нужным, правильным. Пусть будет так. Остается только привыкнуть к изменениям и к мысли о том, что теперь она за все отвечает, что придется вникать во всякие неведомые прежде мелочи.

Дел явно ждет ее немало. Ну и отлично.

«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»

Безлюдье

Бетонка кончалась у соседнего участка. До собственных ворот надо было проехать по обычно хорошо утрамбованной глинистой дороге метров пятьдесят. Но сегодня Надя не решилась съехать с бетонки: дорогу за ней сильно развезло предыдущими дождями, забуксуешь – и подтолкнуть некому. А, ничего. Оставить машину вполне можно и вблизи соседей – кому она помешает в ноябре!

Она вытащила сумку с компьютером, рабочие материалы, одежду и кое-что случайное из еды, на первое время. Потом, отдохнув, освоившись, потихоньку перетащит все остальное. Навьючилась до предела. Сто шагов до своей калитки ковыляла целую вечность. Из-за прилипающей к ботинкам глины ноги разъезжались, сделались тяжеленными.

Замок отсырел и никак не поддавался ключу. Дед-то на зиму надевал на все замки полиэтиленовые мешочки, заматывал их. Надя раздражалась, считала это плюшкинством: ну, заржавеет замок, выбросим, купим новый, к чему эти уродливые пакеты. Сейчас вот поняла к чему. Сколько ни ковырялась ключом – результата никакого. Пальцы замерзли. Ключ сделался ржавовато-влажным после многократных попыток заставить замок выполнить свое важнейшее предназначение – открыться законному хозяину.

Ну, что? Через забор лезть? Не выйдет. Слишком высоко. Да с ее-то ловкостью. К тому же ноша непосильная. И назад как потом? Тоже через забор?

Место, к которому стремилась, чтобы обрести покой, родное, уютное и доброе, впервые показалось опасным, отторгающе холодным. Как же пустынно здесь, одиноко! Ни одной живой души вокруг. Голые деревья на безлюдных участках, домики в отдалении, словно погруженные в сон. Никого! Вот тебе и опыт самостоятельной жизни. Вот тебе и независимая бизнес-вумен. Замок даже отпереть не можешь. Ну, что делать? Назад ехать? Надо же, из-за такой ерунды ломаются ее планы, которые совсем недавно в мечтах выглядели так романтически-достойно и назывались «обдумать все наедине и поработать на лоне засыпающей природы».

Но оставаться одной в городской квартире после того раза? Нет уж! В таком случае бери себя в руки и справляйся с этой мелкой неприятностью.

И тут же победа здравого смысла принесла положительный результат: Надя вдруг обнаружила на тяжелой связке ключ, очень похожий на тот, которым двадцать минут безуспешно орудовала. С его помощью замок открылся мгновенно.

Вот так-то, дорогая моя. Хороша же ты, если даже в такой ерунде зависишь от посторонней помощи. Привыкла зависеть. И ничуть этим не тяготилась. Ну, что ж! Попробуй иначе.

Она подхватила все свои пожитки. Тяжелый холодный замок тоже решила отнести в дом: запираться тут не от кого, а ему, бедняге, не мешает подсохнуть. Уезжая, обязательно замотает его пластиковым мешком, как это делал дедушка.

Дорожка к дому совершенно заросла пожухлой теперь травой.

«Приду в себя и определю фронт работ на весенне-летний сезон, пусть мальчишки приобщаются», – бодренько планировала Надя, вдохновленная первой победой.

Домашние хлопоты

В доме было холодно и могильно-сыро. Значит, надо натаскать из сарая много-много дров, протопить обе печки, камин. Целый день поддерживать в них огонь. Тогда ночью станет тепло. И опять подумалось: «А я ведь никогда не растапливала печку сама. Дед, Андрей, мальчишки, бабушка запросто – только не я. Смотреть на огонь любила, часами вглядывалась в его блики. Все казалось так просто, чему тут было учиться». Но сейчас вспомнились эти постоянные байки про угарный газ, про то, что главное – не забыть открыть трубу. Так, что ли, ее открывают? И есть ли она у камина? И закрывать задвижку можно, только когда прогорит последний уголек, иначе угоришь, уснешь и не проснешься. Вот как! Оказывается, память прячет про запас даже слышанное краем уха и выдает в нужный момент. Очень мило с ее стороны.

Хорошо еще, что дров стараниями деда было заготовлено на несколько лет вперед. Теперь главное – по-быстрому из дома в сарай с двумя пустыми корзинами, из сарая в дом – с полными. Скоренько, четко, на автопилоте: туда-сюда, туда-сюда.

Через несколько пробежек показалось, что и печки топить вовсе необязательно – и так жарко. Но она продолжала носить и носить березовые полешки. Запасалась основательно, чтобы зажить, наконец, в пустом доме по-человечески, по-хозяйски.

Печки словно только и ждали внимания к себе: растопились с первой попытки, загудели. Она разожгла огонь и в камине.

Настало время передохнуть.

Ей казалось, что весь день прошел, а она только и успела, что натаскать дров и развести огонь. Однако часы показывали всего лишь двенадцать. Значит, многое еще можно успеть. Надо вытереть повсюду пыль, приготовить себе постель, включить отопительный котел, чтобы можно было принять душ, попить чайку и тогда уже – за работу.

Уборку начала с веранды и тут только заметила, что лестницу на второй этаж дед так и не успел ликвидировать, хотя перила уже были сняты. Она попробовала подняться на несколько ступенек. Лестница закачалась под ногами. Скорее всего, дед демонтировал сооружение настолько, что лишь внешне оно выглядело лестницей, но назначение свое выполнить уже не смогла бы. Ладно, остаток работы без труда выполнит Андрей, мальчишки помогут. Или оставить все так, как есть, ничего не менять? Укрепить, уставить горшками с растениями, будет на веранде такая высоченная цветочная гора. Точно! Зря только дедуля тратил свои последние силы на эту махину. Лестница отличалась невероятной высотой: потолки на первом этаже почти четыре метра, а построили ее без пролетов: снизу вверх по узким и очень высоким ступенькам приходилось не подниматься, а карабкаться. Из-за этого тогда маленький Алеша не удержался, скатился кубарем сверху. Сломанная рука была еще минимальной ценой такого падения, все могло бы кончиться гораздо хуже.

И все-таки было ужасно интересно, что теперь там, наверху. Дед затевал какую-то серьезную звукоизоляцию между первым и вторым этажами, чтобы «верхние» не мешали «нижним», хотел как-то по-иному разгородить комнаты.

Надо будет все же рискнуть, подняться по разъезжающимся ступенькам, заглянуть внутрь, если дверь – еще дверь, а не декорация.

Но эту попытку можно предпринять через пару дней, пока же следует успеть обжиться в собственном пространстве.

Она как раз собиралась заварить себе чайку, когда позвонил муж.

– У нас жарко. А у вас? – раздался веселый энергичный голос из дальних далей.

– А у нас тоже! – гордо прозвучало в ответ.

– Наша делегация интересуется: тебе одной не страшно?

– Не страшно и не скучно, потому что некогда.

– Ну, вот и молодец! Отдыхай от нас пока.

– Андрюш… Ты знаешь что? Ты позвони мне еще сегодня, а? Вечером.

– Когда стемнеет? Все ясно с тобой. Ладно, позвоню, заяц, не дрейфь! Как раз в тот час, когда из старых заветных щелей приготовятся выползать привидения, заверещит твой мобильник, и из него вылезу я, как грозный повелитель духов. Они испугаются и разбегутся.

– Ты только не надо так, – в душе зашевелился какой-то детский первобытный страшок. – Ну, зачем пугаешь? Я об этом как раз даже и не думала. Осень, скоро зима. Все съехали. Привидения вслед за хозяевами в город подались.

– Вот и умница. Правильно рассуждаешь.

Чаепитие

Уфф! Вот теперь можно и почаевничать.

Чаепитие – это ритуал особый, священный, можно сказать. Это обед разрешается наспех, это ужин рекомендуется «отдать врагу», но «чайку попить» – это понимать надо! Вековой уклад за этим стоит, и горе тому, кто посягнет!

Именно с чаепитием связаны у Нади некоторые заграничные потрясения.

В Лондоне, гостя у своей английской коллеги, Надя была поставлена в известность, что в пять у них будет чай. Знаменитый пятичасовой чай у настоящей родовитой англичанки, в доме с традициями, на стриженой лужайке под вековым дубом! Наконец-то! Сбылось! Теперь она узнает, как надо по-настоящему! И дома у себя так же организует, и станет им еще вкуснее чаи гонять, потому что изысканно все устроится.

Надя сидела на лужайке за мраморным столиком с витыми чугунными ножками и ждала, когда столик будет заставлен необыкновенными яствами, полагающимися к английским чаям.

Фантазия отказывалась ей помогать.

К счастью или к несчастью, но ожидание длилось недолго.

Фарфоровые легонькие чашечки с блюдечками, серебряные ложечки, даже чуть-чуть стертые от столетнего пользования, что придавало им особый шарм, чайник из того же сервиза, что и чашки, сахарница. Хозяйка аккуратно разлила чай, кивнула – начинай.

Ух ты! Ах ты! Все мы космонавты! А с чем чай-то? Неужели так вот прям и пить? Просто чай без ничего! Вот беда-то разбеда!

Нет, ну, конечно, чай душистый, золотистый (из пакетика, кстати, Надя углядела в чайнике два нитяных хвостика с бумажками), но разве ж это чай, когда без ничего?

Она, конечно, попила: глоточек – и беседа, вопрос – ответ про погоду летом и зимой в Лондоне и Москве. Но больше уж в пятичасовых чаях лондонских не участвовала.

В Италии все пьют кофе, а также минералку и соки. Чай там не в ходу. А Надя как-то, забывшись, попросила в гостях именно чаю. Хозяйка растерялась, засуетилась:

– Сейчас, сейчас!

Трудно представить, но в доме не было чайника! Кофейников сколько хочешь, кофемолок, кофеварок, чайника – ни одного.

Воду поставили греть в маленькой кастрюльке. Хозяйка всыпала в кипящую воду чудом нашедшийся на кухонной полке чай – и его варить!

Mamma mia! Святотатство какое!

Сваренный чай гордо слили в термостойкий стеклянный кувшин с красной крышкой и радушно предоставили Наде: пей не хочу. Пришлось, а куда деваться.

Настоящий чай по-русски – это вот что.

Это, во-первых, спросить у каждого из присутствующих, какой именно чай он будет. Просто черный? Черный с бергамотом, с мятой, с мелиссой? Зеленый? Белый? Травяной? С лимоном? Медом? Вареньем?

Каждому завариваешь в отдельном чайничке по изъявленному желанию. Накрываешь стол!

В Надиной семье хранится трофей из прошлого: книга для молодых хозяек незабвенной Елены Молоховец. Выходит дворянская барышня замуж и становится молодой хозяйкой. Все должна понимать, во всем разбираться, все уметь и всюду поспевать: сколько чего выделить прислуге для приготовления обеда, какие продукты требуются для пирогов, а какие – для котлет, чтоб кухарка не надурила молодую жену и не потребовала для щей на семью из двух человек пуд говядины.

Так вот, госпожа Молоховец рекомендует: если к вам внезапно нагрянули гости (вы их не ждали и не готовились специально) и у вас ничего нет для обеда или ужина – не горюйте!

В этом случае вполне пристойно предложить визитерам просто чаю. К чаю следует подать: икру, семгу, севрюгу, окорок, буженину, сыр. Несколько вазочек с вареньем, какое есть, само собой.

Гости не обидятся, поскольку прекрасно понимают, что явились неожиданно.

Вот он, чай русский!

Даже в самые лютые перестроечные моменты к чаю у них что-то было. Иначе – что ж это за жизнь, если и чайку не попить от души. И разве одна чашечка – это «попить чай» называется?

Чай нужно все время подливать. И закусывать. И опять подливать.

«Московский водохлеб» – так ее с детства называла бабуля. И скольких еще московских чаепитчиков так называли, любя, испокон веку?

На даче чаи готовятся особенные. Тут в стеклянных банках хранятся сушеные травки и фрукты, вишневый и смородиновый лист, ромашка, мята.

Надя кидает по щепотке всего в ополоснутый кипятком чайник, добавляет для бодрости любимого зеленого чайку, заливает кипящей водой.

Запах идет неописуемый!

Теперь – закусочки: колбаска, сырок (икру, извините, не захватила), малиновое варенье из необъятных бабушкиных запасов, пряники мятные, мармелад «лимонные дольки». Ну, вот, вроде можно и порадоваться, передохнуть, насладиться.

Жаль только, угостить некого.

«Дорогая редакция! Помогите!»

Настала пора приниматься за порядком надоевшую журнальную работу.

За свои трудовые годы она, благодаря своим читательницам, узнала столько жгучих женских тайн, столько печальных и неразрешимых коллизий, что казалось, если и есть в мире человек, у которого все идет по-нормальному, то это она сама.

Во всяком случае, до недавнего времени Надя так и думала и даже чуть-чуть завидовала тем, с кем происходит нечто «из ряда вон».

Хотя обычно происходило все чрезвычайное по элементарной глупости или идиотской неосторожности.

Или по отсутствию уважения к себе.

Или из-за дефицита любви и ласки.

В какое письмо ни глянь, все о том же.

«Дорогая редакция! Помогите! Вышла я замуж по любви. В доме все есть, что ни пожелаешь. Жить бы да жить, но муж бьет меня. Никогда невозможно угадать, как это начнется. Как гром среди ясного неба. Убежать невозможно – он сильнее, к тому же я слабею от страха. Просить о пощаде тоже нельзя, он только звереет от этого.

Когда я думаю, что вот, еще удар, и меня не станет, он падает на колени, молит простить, говорит о любви. Раньше я верила, что вот, это кончится и больше никогда не повторится. Прощала его. Любила. Сейчас любви нет.

Я желаю ему самого плохого, что только может быть. Мечтаю, чтоб он заболел неизлечимой болезнью и долго мучительно подыхал. Тогда бы настала моя очередь изводить его.

Мне некуда уйти. Я живу на его деньги, целиком зависима от него. Когда-нибудь я изловчусь и убью его. Но мне этого совсем не хочется. Мне хочется только, чтоб у меня было где жить и работа любая.

Куда мне деваться?»

Наде не терпится написать одно только слово: «Беги!!!!!!»

Беги от него, дорогая подруга. Никогда он не остановится, и нет на него суда, а на тебя найдется, если ты и вправду дойдешь до убийства.