Личности в истории. Россия

Личности в истории. Россия

Сборник статей

Философы и просветители

Василий Ермолин: первый русский реставратор

Наталья Машкова

Чтобы правильно оценить знаменитую личность, надо подходить к ней с меркой не нашей эпохи, а той, когда она жила.

Марк Твен

…Разрушенный по диагонали собор лежал в развалинах. Не смолкая бил колокол. Люди бежали на площадь, сознавая, что случилось непоправимое. От страшной картины сжалось сердце каждого горожанина. Причудливое творение владимирских зодчих, казалось, было потеряно безвозвратно…

Георгиевский собор в Юрьеве-Польском был каменной загадкой на протяжении многих веков. Лишь сейчас, вооружившись научным знанием, ученые увидели в его каменных рельефах модель мирового устройства, симфонию мирового оркестра.

…Между XV веком, когда восстанавливали собор, и XIII веком, когда его строили, – пропасть. Мучительное чужеземное иго, опустошительные набеги, княжеские раздоры. Из пепла вставали города, из пепла возрождалась культура. К тому времени почти не осталось мастеров, традиции храмоздательства были практически утрачены. Ермолин, по поручению великого князя, отправляется поднимать храм Георгия. Действовать пришлось быстро, смело и в одиночку – подсказать было некому.

Георгиевский собор в Юрьеве-Польском

Георгий Победоносец.

Фрагмент скульптуры. 1464 г. Мастер В. Д. Ермолин

Ему предстояло всего за один строительный сезон «поставить его, как и прежде». И он смог. Вот уже более пятисот лет стоит собранный по крупицам собор.

Так случилось и с кремлевским храмом Вознесения, сгоревшим в пламени очередного московского пожара. Безутешной княгине Марии, матери Ивана III, Ермолин пообещал поправить дело. Но вместо того чтобы, как тогда было принято, разрушить старое здание до основания и строить новое, Ермолин отважился на сложный и не застрахованный от неудач путь: восстанавливать. Неординарное решение проблемы не преминули отметить летописцы: «Домыслив о сем, Василий Дмитриев Ермолин с мастерами каменщиками церковь не разобрал всю; но горелый камень весь обломал и своды двигающиеся разобрал и одел ее всю новым камнем да кирпичем обожженным и своды свел, и всю свершил, так что дивились все необычному делу сему…»

Первый скульптор

В 1464 году великий князь Иван III повелел Ермолину украсить главные ворота Кремля. «Того же лета, месяца июля 15, поставлен святой великий мученик Георгий на воротах на Фроловских, резан на камени, а нарядом Васильевым, Дмитреева сына Ермолина».

За лаконичными строками летописи – борьба за рождение нового. Древняя Русь не знала скульптуры, объемные деревянные изображения – и те были большой редкостью: запрещали церковные догматы. А Ермолин ставит каменный барельеф всадника не где-нибудь, а на воротах святая святых – Московского Кремля.

Факты говорят сами за себя

В биографии этого замечательного человека больше «белых пятен», чем достоверных данных. Однако следы его деятельности говорят о нем больше, чем любые слова.

Судите сами: из 26 известных каменных сооружений, созданных на Руси с 1450 по 1475 гг., 11 связаны с именем Василия Ермолина.

Шесть из этих 11 Ермолин строил с нуля, каждый раз становясь первопроходцем. Так было, например, с трапезной Троице-Сергиева монастыря.

Ермолин впервые в России сделал и поставил каменные скульптуры. До него известны единичные скульптурные работы из дерева.

Купец, зодчий, скульптор, Ермолин был еще и знатоком книжного дела, одним из самых просвещенных людей XV века.

Через два года он помещает на другой, внутренней, стороне ворот вторую скульптуру – Дмитрия Солунского. Спиной к спине два святых воина охраняли ворота твердыни.

Выбор покровителя не был случаен. К середине XV века Георгий-змеееборец стал символом Москвы. Уже с конца XIV века его изображали на печатях, а позже и на монетах. Героической силой Георгия дышало то время. Купец-путешественник Ермолин видел его на воротах и башнях генуэзской крепости в Суроже, на воротах Галаты – квартала генуэзцев в Константинополе. Есть свидетельства, что в XV веке над воротами столицы Возрождения – Флоренции – также нес свою службу каменный Георгий.

За три десятка лет каменные хранители Москвы стали настолько почитаемы, что превратились в православные святыни. При перестройке итальянскими мастерами стен и башен Кремля в начале XVI века для скульптур были построены приделы к одному из кремлевских храмов.

Время и люди не пощадили московскую святыню. Скульптура Дмитрия Солунского утеряна безвозвратно. А разобранный на кусочки каменный змееборец лежит в запасниках музея Московского Кремля. Вопрос финансирования не позволяет приступить к восстановительным работам. Пока нет возможности сделать даже копию ермолинского Георгия.

Зодчий-новатор

В мае 1474 года до Москвы докатились отголоски «великого труса». Редкое в столице явление, землетрясение поразило самое сердце Кремля – новый, возведенный до сводов собор рухнул. К счастью, никто не пострадал.

Кто знает, как пошла бы история, если бы Успенский собор дозволили строить Ермолину. Двумя годами раньше московский митрополит Филипп и великий князь Иван III поручили строительство главного храма государства двум приближенным – Василию Ермолину и Ивану Голове, сыну и брату великих казначеев.

Все лето в Москву возили белый камень. 30 апреля собор был торжественно заложен. Но вскоре между подрядчиками вышла «пря». Ермолин указывал на недостатки в технологии, заранее предсказав возможную трагедию, но не был услышан. Достраивать храм поручили не ему. Позже, уже после трагедии, его «диагноз» подтвердил итальянец Аристотель Фиораванти, выписанный из Милана для завершения строительства. Именно ему принадлежит нынешний собор.

Ермолин не уставал экспериментировать. Трапезная и поварня, построенные им в любимом Троице-Сергиевом монастыре, поразили знаменитого путешественника XVII века архидьякона Павла Алеппского. Он восторженно отзывается о первой: «Эта трапеза как бы висячая, выстроена из камня и кирпича с затейливыми украшениями, посредине ее один столб, вокруг которого расставлены на полках в виде лесенки всевозможные серебряно-вызолоченные кубки». Двухэтажное здание с башней было увенчано флюгером, к одной из стен прикреплена резанная Ермолиным икона Богоматери Одигитрии. За гармоничный силуэт искусствовед А. И. Некрасов назвал ее «Ермолинской мадонной».

Именно в трапезной Троице-Сергиева монастыря впервые появился тип торжественной одностолпной палаты. Как полагают, трапезная Ермолина предвосхитила будущую архитектуру и могла послужить образцом для Грановитой палаты в Кремле. Увы, сейчас мы можем увидеть ее только на сохранившихся иконах.

Знаток книжного дела

В то время далеко не каждый купец умел читать и писать. Однако Ермолин, как предполагают многие, владел целой мастерской по переписке книг. В рукописном сборнике Московской Духовной академии, хранившемся ранее в библиотеке Троице-Сергиева монастыря, академиком А. А. Шахматовым была найдена летопись. Она содержит уникальные сведения о строительной деятельности В. Д. Ермолина в период 1462–1472 гг. Это позволило академику назвать летопись Ермолинской, так как, скорее всего, именно Василий Дмитриевич или его семья были ее заказчиком. Заказчик скромен: обо всех работах Ермолина в летописи говорится лаконично, приводятся лишь сухие сведения. Все восторженные отзывы содержат другие документы.

В хранилищах Сергиевой лавры сохранилось, подшитое к «Хождению за три моря» Афанасия Никитина, письмо Ермолина секретарю польско-литовского короля Казимира IV Якобу, известное как «Послание от друга другу». В письме Ермолин обещает выполнить просьбу о пересылке богослужебных книг. Для этого ему пришлось организовать процесс их переписывания и переплета: «А я многим доброписцам велю таковы книги сделать по твоему приказу с добрых списков, по твоему обычаю, как любит воля твоя. А я твоей милости добре хочю ласкове подружить, да и послужить».

Кем же был Василий Ермолин?

Ермолин – потомственный купец. Его предок, Василий Капица, упоминается в «Сказании о Мамаевом побоище» в числе десяти купцов-сурожан, отправившихся с Дмитрием Донским на великую Куликовскую битву.

Прадед Василия, купец Ермола (в иночестве – Ефрем), по предположениям, был заказчиком Спасского собора московского Андроникова монастыря. На склоне лет он стал его игуменом. На одной из житийных миниатюр можно увидеть монаха Ефрема, наблюдающего за тем, как Андрей Рублев расписывает собор.

Отец Василия, Дмитрий Ермолин, также к концу жизни отойдя от торговых дел, стал иноком Троице-Сергиева монастыря. Василий пошел по стопам отца и стал купцомсурожанином. Сурожанами называли русских купцов, торговавших в далеком Суроже, ныне Судаке. Этот крымский город с генуэзской крепостью был некогда одним из центров торговли средиземноморского бассейна и для России – своего рода окном в Европу. Особенно активно русские купцы работали с итальянцами. Вольный воздух Возрождения не мог не вдохнуть купец-путешественник.

В летописи Ермолина называют «предстателем». Предстатель – покровитель, старшина, заботник. На языке строителей – организатор работ, глава артели.

То есть купец был одновременно и заказчиком, и организатором, и зодчим. И в этом Ермолин не одинок. В XIV–XV веках в Западной Европе, и прежде всего в Италии и Англии, зажиточные коммерсанты возводят соборы, строят дворцы, заказывают картины. Так, например, в городе Прато позднеготический дворец Датини, украшенный внутри и снаружи фресками, связан с именем знаменитого предпринимателя Франческо ди Марко Датини. На средства коммерсантов и банкиров были построены дворец семейства Даванцати и палаццо Питти во Флоренции. По заказу флорентийского цеха купцов знаменитый художник Сандро Боттичелли написал композицию «Аллегория Силы». «Мона Лиза» Леонардо да Винчи – портрет жены флорентийского купца.

Василий Ермолин вполне заслуженно встает в один ряд с этими выдающимися деятелями, которые жили не одними только торговыми заботами, но и вносили свой вклад в развитие и возрождение культуры. И все же наш Ермолин уникален. Во всяком случае, трудно найти подобную – столь многогранную – фигуру.

Встреча с такими людьми, как Ермолин, – не только предмет удивления, но и еще один повод поразмышлять о настоящей роли личности в истории. Таких людей – не самых знаменитых, но оставивших СЛЕД, в истории много.

Энтузиазм и неординарность Ермолина сродни духу приключения тверского купца Афанасия Никитина. Близкие по мироощущению, быть может, они не один раз встречались: Ермолин и книжник Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин, философ Нил Сорский, великокняжеские дьяки-вольнодумцы Василий Мамырев и Федор Курицын. Все эти люди отличались смелостью мысли, широтой кругозора.

И еще один вопрос, возникающий при знакомстве с личностью Ермолина: откуда это желание сохранить следы старины? Почему он выбирал трудоемкое восстановление вместо новой постройки? Возможно, здесь говорила не просто любовь и уважение к своим корням, но и влияние Европы, которая открыла для себя античность и на ее основе создавала новую культуру. Для Ермолина такой античностью представлялась домонгольская Русь. Можно ставить ему в вину (как делают сегодня многие) то, как была восстановлена резьба на стенах Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, – хаотично, нелепо, без системы. Но если бы не Ермолин, одной загадкой и одной древней былью стало бы меньше.

Неугомонный чиновник. Василий Татищев

Юлия Люц

Младший подвижник Петра I, Василий Никитич Татищев в чем-то повторил судьбу своего государя: небывалая энергия, размах в мечтах и планах, жизнь, отданная служению России, – и непонимание окружающих, помешавшее осуществлению многих замыслов…

* * *

В апреле 1719 года 33-летний Василий Татищев был приглашен к Петру I в Летний дворец. Само время встречи – знак особого доверия и важности дела: ранним утром любил Петр принимать важные решения.

К тому времени Василий Никитич, офицер для особых поручений при Якове Брюсе, успел проявить себя как человек деятельный, самоотверженный, ответственный, ищущий и доводящий до конца любое начинание, готовый браться за самые трудные дела.

…Петр заговорил о том, что России нужны карты, нужна география, собранные и проверенные сведения о природных богатствах, реках и землях. И в знак особого доверия показал Татищеву собственноручно начертанную карту мира, где Россия была нарисована как часть света, пока еще без южной и восточной границ, и предложил новое дело.

Неизвестный автор. Портрет Василия Татищева. XVIII в.

Специальным объявлением в сенате Петр I определил его к «землемерию всего государства Российского и сочинению обстоятельной российской географии с ландкартами»: «Зело нужно то, чтобы познать истинные нужды российские… Надеюсь на великое твое в том прилежание, и в сем ты гораздо постарайся…» – так напутствовал царь Татищева.

Наконец-то большое, самостоятельное, интересное дело! Работа оказалась гораздо сложнее, чем думал Василий Никитич, ну и пусть, его это не пугает! Чтобы создать географию, сначала нужно восстановить историю, выяснить, как разные земли вошли в состав Российского государства, каковы истоки живущих на них народов. Этому занятию и собирается Татищев посвятить многие годы жизни. Но в начале следующего 1720 года его неожиданно посылают на Урал – в окружении Петра не нашлось другого человека, которому можно было бы доверить важное дело…

* * *

На Урал его послали «для осмотру рудных мест и строения заводов» и чтобы увеличить выплавку меди и добычи серебра, если таковое найдется. И всё! Но ограничиться простым исполнением инструкции было не в характере Василия Никитича: он подошел к своей задаче с государственным размахом и великими мечтами.

Он сразу распоряжается выдавать денежную премию каждому искателю, нашедшему руду.

С первых дней на Урале в должности горного начальника Татищев испытывает неудобства от несовершенства почтовой связи с Петербургом, Тобольском и другими городами: на согласование самых простых вопросов уходят месяцы. Что ж, он разрабатывает проект нового типа почт в России и начинает его осуществлять.

Старые дороги плохи и неудобны? Татищев строит новые.

Он занимается ярмарками, горными законами, новыми ремеслами, богадельнями. Круг его административных забот необычайно широк: он сам взвалил на себя обязанности и воеводы, и губернатора, и судьи.

Он обеспокоен варварским отношением к лесу, ведь если рубить все подряд, через 50 лет деревьев на Урале не останется! И разрабатывая проект обязанностей горного начальства, вписывает в него пункт «О хранении лесов», а также издает грозный указ, запрещающий под страхом смертной казни вырубать леса в окрестностях Екатеринбурга.

Не забывая о необходимости географического описания Сибири, Татищев снимает копии с первых русских карт Урала и Сибири, рассылает во все концы геодезистов – составлять новые карты. Организует систематический поиск полезных ископаемых, требуя, чтобы рудознатцы не только приносили образцы руд, но и составляли чертеж и «обстоятельное описание» самого месторождения. Он разрабатывает специальную анкету и рассылает ее по всем городам и острогам Сибири, собирая сведения по сибирской географии, истории, археологии, этнографии, лингвистике. Во всем мире так еще никто не собирал научный материал!

Даже свои деловые разъезды по Уралу Татищев превращает в научные экспедиции – изучает природу, быт, обычаи, языки местных народов, собирает коллекции минералов и растений, тщательно осматривает Кунгурскую пещеру, интересуется минеральными источниками.

* * *

Чтобы представить себе будущее, не надо быть предсказателем, достаточно посмотреть на сегодняшних детей, чему они учатся, о чем мечтают. И Татищев это чувствует. Мало мечтать о будущем России, создавать проекты. Нужно, чтобы эти проекты мог кто-то осуществлять. Чтобы искать руду, строить новые заводы, плавить металл, делать пушки, создавать карты, нужны специалисты, а для начала просто грамотные люди. И Василий Никитич открывает школы. В 1721 году школа для детей разночинцев для обучения их «цифири, геометрии и горным делам» появляется в Кунгуре, а потом и на других уральских заводах. Но ученики этих школ уже должны знать грамоту, и Татищев предписывает земским исправникам выделить в слободах особые избы для школ, чтобы священники и другие церковнослужители обучали в них чтению и письму хотя бы по десять крестьян.

Позднее в Екатеринбурге Василий Никитич создал горнозаводскую школу, сочетавшую теоретические занятия с работой на рудниках и заводах. Это было ново не только для России, но и для Европы.

Даже с Петром он спорил об образовании – считал, что сначала надо создать первые ступени, а потом уже академию, чтобы профессорам, приехавшим из Швеции и Германии, было кого учить. Иначе в академии будут заниматься только науками, а образовывать некого будет. (К сожалению, потом так и получилось.)

…Непростые отношения сложились у Татищева с Петром. Мыслил Василий Никитич всегда оригинально, с размахом, и Петр с интересом к нему прислушивался. Но уж слишком свободны были суждения Татищева, с самим царем не боялся спорить, и не всегда Петру это нравилось. Да еще и недоброжелатели норовили при любом удобном случае очернить Татищева в глазах царя, ведь Василий Никитич всегда в отъезде, при деле, лично оправдаться не мог…

В проекте об устроении училищ и распространении наук, представленном в 1734 году уже императрице Анне, Татищев предлагал учредить три типа училищ: начальные, средние и высшие, – и тем самым увеличить количество учащихся и снизить затраты на образование. Но его не послушали… К такой системе образования Россия пришла только в конце XVIII века.

* * *

Многим Татищев был неудобен своей принципиальностью, идеализмом и размахом. Того, о чем он осмеливается мечтать, не существовало и не могло тогда существовать. Но он не отступал. Поэтому-то всю жизнь его преследовали обвинения и судебные разбирательства, хотя он был чище и честнее тех, кто его судил и обвинял. И хотя в большинстве случаев Татищева оправдывали (чист!), как же все это мешало хорошо выполнять дела, отнимая время и силы! Ведь по заведенному порядку на время разбирательств Василия Никитича отстраняли от дел, не платили жалования. Да и хвост сплетен ничего хорошего не сулил…

После смерти Петра Татищев, выполнявший в Швеции его поручения, остался без поддержки и без денег, чтобы хотя бы вернуться домой. Но даже и тогда он не остановился на полпути: составил примечания ко всем статьям о России в «Лексиконе…» историка Гибнера (в словаре не осталось ни одной статьи, в которую Татищев не внес бы свои исправления), продолжил научные занятия, написал и опубликовал на латинском языке статью о костях мамонта, обнаруженных им в Кунгурской пещере, общался со шведскими академиками, изучал шведскую экономику (что можно приспособить в России?), познакомился с известной шведской поэтессой Софьей Бреннер, уговорил ее написать поэму о Петре I и составил для нее «Краткое изъятие из великих дел Петра Великого».

Но возвращение из Швеции не изменило к лучшему положение Василия Никитича. Его переводили с места на место, каждый раз отправляя как можно дальше: сначала Московская монетная контора (служа там, Татищев предложил реформу российской монетной системы и частично осуществил ее), управление Уральским краем, руководство Оренбургской экспедицией, помощь казахским племенам, просившим российского подданства и защиты, успокоение башкирского мятежа, Калмыцкая комиссия (тогда Татищев добился улучшения отношений с калмыками) и напоследок губернаторство в Астрахани.

За это время он пишет и привозит в Петербург свой главный труд – «Историю Российскую», которую писал почти 20 лет, по ночам, в часы уединения, – и продолжает собирать материал по российской географии.

Но бурная деятельность Татищева снова кому-то мешает. Новая клевета, разбирательство, и в августе 1745 года Сенат предлагает императрице освободить Татищева от занимаемых должностей. «Изустным указом» императрицы ему предписано жить в своих деревнях до указу, а в Петербург не ездить. Даже и удаленного от дел Татищева боялись за его веротерпимость, свободомыслие, принципиальность и радение за Россию.

Будучи в ссылке, находясь под домашним арестом, уже больной, Татищев превращает свое подмосковное имение Болдино в настоящий филиал Академии наук. Он подает в академию свое «мнение» о затмениях солнца и луны, проект «о учинении вольных типографий», предложения об исправлении русского алфавита и о «напечатании азбуки с фигурами и прописями», составляет почтовую книгу России, готовит к изданию и комментирует Судебник Ивана Грозного, размышляет о веротерпимости. Изучая Уложение законов царя Алексея Михайловича, он сопоставляет их с действующими и разрабатывает проекты новых законов, беспокоясь о том, что «люди более о своей, чем об общей пользе думают, а об общей пользе думать даже времени не имеют». Он передает проект экономических реформ России, посылает в академию рассуждения о русской азбуке, заранее соглашаясь с закрытием своего имени.

* * *

Казалось бы, много в жизни Татищева было такого, что должно было убедить его в утопичности его мечтаний и представлений. А выходило каждый раз наоборот: это словно раззадоривало его, давало пищу для размышлений… Даже к концу жизни он не «поумнел» и о себе думать не научился. Не сделал карьеры, семейная жизнь не сложилась, работал за двоих, а жалования не видел, при дворе его недолюбливали, да и врагов давно было гораздо больше, чем друзей. Но Татищев не успокаивался, боролся за свои мечты Василий Никитич, словно знал, что сажал семена дел-дубов, которые вырастут через много лет, пусть он сам их не увидит…

И всего через несколько десятилетий люди начали жить в реальности Татищева: стоит на берегу реки Исеть город Екатеринбург, на строительство которого Василию Никитичу долго не давали разрешения, меняется система образования, выпускники созданных им школ развивают горное дело, процветают народные промыслы, шумят сохраненные леса, карты выверены и с географией все понятно.

А может, всему свое время, и не надо было Татищеву себе во вред наперед обо всем этом мечтать и за каждый проект бороться, тем более что многие сразу отвергнуты были? Может, не стоило отходить от напутствия отца – ни во что самому не ввязываться? Кто знает?

Литература

И. Шакинко. Василий Татищев. А. Г. Кузьмин. Татищев. М., 1981 (Жизнь замечательных людей).

«Неподвижных звезд быть не может». Н. И. Новиков

Дмитрий Зубов

* * *

В общественную жизнь XVIII столетия Николай Иванович Новиков вошел внезапно и стремительно. Даже не вошел – ворвался. Никто не ожидал от молодого 25-летнего гвардейского офицера такой неуемной энергии и решительности. Было от чего прийти в замешательство высшему обществу. Неслыханная для дворянина вольность – подать в отставку, чтобы заняться частной издательской деятельностью, служить Отечеству вне «табеля о рангах». Более того, этот «дерзкий писака», не окончивший даже гимназии при Московском университете, осмелился, ни много ни мало, вступить в литературную полемику с самой Императрицей. Россия той поры знала множество настоящих смельчаков, но чтобы открыто выступить против взглядов Екатерины Великой – для этого требовалось что-то большее, чем просто смелость.

Екатерина II, известная своей приверженностью идеям французских философов-энциклопедистов, в мечтах уже видела всех своих подданных воспитанными в духе Вольтера и Руссо. Со страниц «Всякой всячины» она призывала к терпимости по отношению к человеческим слабостям и недостаткам, полагая, что «похвальнее снисходить порокам, нежели исправлять оные». И когда казалось, что вот-вот воцарится общественная идиллия, в картину всеобщего благополучия вторгся Новиков со своими сатирическими журналами.

Д. Г. Левицкий. Портрет Н. И. Новикова. 1797 г.

Со страниц новиковских изданий («Трутень», «Пустомеля», «Живописец») смотрели на читателя малосимпатичные лица всевозможных российских «скудодумов», «безрассудов», «чужесмыслов». Начинающий автор острым словом живописал «наисокровеннейшие пороки» российских «митрофанушек», «чтобы они все, устыдившись своего невежества, старались быть таковыми, какими им быть повелевают честь, совесть и законы». При этом он не забывал кольнуть и саму Екатерину, всеми силами стремившуюся сохранить перед Европой образ правительницы просвещенной Империи: «Что, де, подумают иностранные об нас, когда увидят, что у нас есть дураки и плуты»?