Во времена фараонов

По завершении этих работ Барсанти и его товарищей призовут другие местности для новых неблагодарных трудов. Думают спасти святилище в Курне, расшатанное до самого основания; большие пилоны Карнака и храма Рамсеса, из треснувших стен которых высыпалась внутренняя насыпь – подобно начинке гигантского пирога с растрескавшейся коркой, – ожидают рабочих, которые, восстановив старинные откосы, водворили бы на место обвалившиеся камни. Какие неожиданные откровения готовят нам тексты и барельефы громадных восстановленных стен?

Из работ, произведенных в Луксоре, Карнаке, Эдфу и многих других местах, ясно видно руководящую идею нынешнего директора Попечительства о древностях: «посвятить все средства укреплению и систематической расчистке храмов и кладбищ». Общество предоставляет более счастливым частным предприятиям и ученым обществам заботу об увеличении числа египетских памятников путем новых раскопок, исключая, однако, те местности, где раскопки являются дополнением расчистки, как в Карнаке, Саккара; вне этого оно ограничивается сохранением древности, бывшим доныне в большом пренебрежении. Такой ученый, как Масперо, по общему признанию стоящий на первом месте в мире египтологов, может позволить себе отдаваться целиком задаче с виду самой незаметной и наименее завидной из всех, какие представляет Египет. Но эти чудеса терпения и методичности в самих себе таят награду нередко нежданной цены. Так, в Карнаке в силу простой необходимости пересыпать землю для устройства откоса Легрен попутно находит больше памятников, чем их было собрано с героических времен, когда Мариетт производил раскопки в Серапеуме. Из-под земли или обломков выступают целые храмы: храм Рамсеса III, храм Птаха Фиванского, храм Осириса, Владыки Вечности; великолепные, до сих пор неведомые колонны, остатки Фив, воздвигнутые Сенусертом III, XII династии; законченное здание, построенное Аменхотепом I, впоследствии разрушенное по неизвестным причинам Тутмосом III, засыпанное землей, но настолько сохранившееся, что можно будет вновь отстроить его целиком;* наконец, на дне ямы, наполненной стоячей водой, просочившейся из Нила, лежит вход в тот чудесный тайник, откуда за два года, с 1903 по 1905, вышло 800 статуй всевозможных размеров и разных эпох, некоторые прекрасной работы и, большею частью, покрытые текстами крупного исторического значения, и более 15000 бронзовых предметов.[34] Раскопки не закончены, несмотря на то что они достигли 12 м в глубину; тайник продолжал давать еще этой зимой*… В Саккара расчистка от песка навела Куибелла на следы пирамид, возведенных царями династий гераклеопольских, до тех пор неизвестных; несколько севернее Барсанти уже два года очищает от песка роскошный гранитный памятник, который еще не открыл своей тайны, но кажется старейшим из всех зданий, известных доныне… Подобные находки вознаграждают за время, посвященное задаче неблагодарной, ответственной. Ими объясняется радость и терпение, с какими рабочие и инженеры, ремесленники и египтологи работают в настоящее время над открытием доисторической Саккара и неведомых Фив, которые выступают из своих развалин, чтобы, как во времена славы бога Амона, затмить сопернические города.

* * *

Дело Масперо и его энергичных сотрудников имеет значение, выходящее за пределы Нильской долины. Из этого практического урока археологи всех стран могут извлечь много пользы, хотя поглощенные работой ученые трудятся без шума, без рекламы и дают знать о себе лишь законченными делами. Нет ничего более спорного, чем вопрос о восстановлении античных зданий. Огульные решения тут не имеют места. Нужно считаться с состоянием большей или меньшей степени расшатанности памятников, их вероятной устойчивостью; особенно важно установить, сводится ли их значение к чисто художественной ценности, или же они важны для историка и археолога.

С точки зрения практической не подлежит сомнению, что предоставлять полуразрушенные здания самим себе гибельно для сохранности их частей. Когда есть возможность восстановить стену или колоннаду, пользуясь достаточным количеством древних камней, благоразумнее реставрировать. В этом отношении Масперо удалось воспользоваться исходными точками, опираясь на работы, которые велись в других местах. Отправленный правительством хедива в 1905 г. на археологический конгресс в Афинах, он использовал это назначение, чтобы изучить решение Грецией проблемы расчистки и поддержания античных памятников. «Я отправился, – пишет он, – в Дельфы, где Гомоль показал мне на месте приемы для достижения данной цели, потом в Олимпию, в район немецких раскопок. Вид этих двух местностей убедил меня в том, что мы были правы, удаляя обломки и отстраивая здания там, где это было возможно, пользуясь исключительно старым материалом. Обломки архитектурных и скульптурных памятников, предоставленные влияниям непогоды на местах нахождения, быстро истлевают, тогда как поставленные на первоначальные места, они крепнут и сохраняются. В Олимпии храмы или части их, которые могли бы продержаться еще долго, будучи реставрированы тотчас по нахождении, обречены на неминуемую гибель в весьма непродолжительном времени, благодаря тому что им предоставлено лежать на земле. И наоборот, сокровищница афинян и другие здания, реставрированные Гомолем в Дельфах, на долгие годы обезопашены от действия атмосферных влияний. Это заставило меня настойчивее следовать по намеченному пути и поднимать или дополнять памятники, материалы которых уцелели в достаточном количестве и с такими указаниями, что их можно с полной уверенностью водворять на места»[35].

И однако – говорить ли? – что-то утрачивают реставрированные храмы – меланхолию запущенных развалин, влекущее очарование мертвых городов. В нашей жажде знания не налагаем ли мы кощунственную руку на трупы храмов? Дело ли это истинной цивилизации – препятствовать неизбежному разрушению того, что было великим и прекрасным и не будет таким больше никогда? Вернется ли былое величие гипостилю с его возведенными заново колоннами, где множество пятен свидетельствует об ударах времени, с его частью поддельными архитравами? И увидим ли мы жилище Амона, когда живописные трещины пилонов заменятся правильными линиями отстроенных стен? Истинные Фивы, разве это не Фивы развалин, где обитает смерть, а не реставрированный город, в котором все равно будет недоставать человеческой жизни.

Мучительные вопросы, которые с новой силой встают в уме каждый раз, когда видишь современную деятельность в схватке с тайной древних развалин. Я видел, как вдоль откоса спускался внушительный архитрав. Громадный камень был обвит пальмовыми листьями, украшен знаменами, чтобы заклясть злой рок; феллахи тянули канаты и громкими голосами отвечали на окрики надсмотрщика, который воззваниями к Аллаху делал их движения ритмическими. По мере того, как спускался камень, в воображении у меня возникала точно такая же картина, происходившая на этом же самом месте более чем три тысячи лет тому назад, когда доставленная из Сильсиле глыба поднималась по откосу таким же способом под звуки такого же пения. Камень и тогда почитался и украшался как священный; быть может, о нем говорилось то, что говорилось о многих других камнях и что мы читаем в каменоломнях Вади-Хаммамата: «Чудо, происшедшее в то время… Когда рабочие спускались с горы, явилась чудесная газель: она шла впереди и вела наших людей, которые шли, устремив глаза на нее. Она ни разу не обернулась, пока не дошла до этого камня на величественной горе… Тогда она родила на этом камне на глазах у всего войска; ее зарезали, сожгли на камне вместе с ладаном, и глыба благополучно прибыла в Египет…»[36]

Теперь именем Магомета спускается и поднимается камень, покорный рукам неверных. Напрасно газель отдала свою жизнь, а дневные рабочие – свой труд. Дело, которому столько тысяч существ в течение столетий посвящали свою жизнь, утрачивает что-то из своей тайны и высокохудожественного значения, когда инженеры и археологи изучают его слабые места, сносят и восстанавливают стены.

Но то, что совершается теперь в Египте, не есть дело кощунственного любопытства. Реставрация храмов – неизбежное зло для предотвращения более крупных бедствий. Задача не в том, чтобы доставить взорам банальное удовлетворение при виде непрерывных линий и вполне законченных зданий. Красота линий – не единственное достоинство египетских храмов: ее, быть может, было бы еще больше, если бы предоставить их своему облику умирания и если бы одни художники искали здесь поучения. Эти колонны, эти стены покрыты фигурами и текстами, единственными в истории мысли и человека; спасти эти обломки летописей, эти отрывки молитв и теогоний – значит сохранить человечеству его фамильные документы, его древнейшее умственное наследие. Вот почему нужно, необходимо отстраивать, восстанавливать колоннады и порталы. Пусть будут спокойны художники и чуткие души: священного камня касаются благочестивые руки.*

II. Дипломатия фараонов

В конце лета 1887 года в одном из мало посещаемых округов Среднего Египта, около деревни Хагги-Кандиль, населенной бедуинами Эль-Амарны, феллахи в поисках строительного материала в неисчерпаемых каменоломнях, какими являются старые храмы, мирно разрушали некоторые части стен боковых пристроек большого здания, что ныне признано дворцом Аменхотепа IV (XV в. до н. э.).

Аменхотеп IV был сыном Аменхотепа III и той царицы Тейе, чьи печати найдены в микенских дворцах Крита и Греции. Египет в то время господствовал над всем Востоком после того, как фараоны XVIII династии подчинили себе острова Средиземного моря, Красного моря и Переднюю Азию. Чтобы подойти к Дельте и Сирии, Аменхотеп IV покинул Фивы, столицу своих предков. На севере Ассиута, в Среднем Египте, находилась царская столица Ахетатон. В этих-то развалинах и рылись наши феллахи.

Очищая почву от накопившегося мусора, они нашли больше, чем могли ожидать, – прекрасные кирпичи, некоторые обожженные, большая же часть из сырой глины, четырехугольные и продолговатые; они были очень мелкозернистые, цвета черного, желтого и красного. Это был превосходный материал для наших импровизированных каменщиков. Пришло ли кому-нибудь из них в голову стереть вековую пыль? порыв ли ветра сдвинул песок, забивший поры ила? Но кирпичи внезапно явили странные вырезанные знаки, словно проведенные стилетом и разделенные правильными линиями. Всем крестьянам известно, что их земля изобилует сокровищами, поэтому с кирпичами, носящими начертания, обошлись бережно. Принялись рыть землю; в непродолжительном времени обнаружили два тайника в виде колодцев: они оказались наполнены исчерченными кирпичами. Находку сложили в корзины, навьючили ими ослов, и через несколько дней торговцы Ахмима, Луксора и Каира уложили в свои склады часть документов.

Первыми учеными, извещенными об этом, были Буриан, директор французской школы в Каире, и Гребо, в то время директор Попечительства о древностях; они купили несколько экземпляров и, весьма изумленные открытием в Египте склада вавилонских таблиц, покрытых клинообразными письменами, сообщили о документах самым сведущим ассириологам, Опперту, профессору College de France, и Сэйси из Лондона. Изумление было так велико, что, прежде всего, специалисты сочли их подложными и пренебрегли ими. Но, узнав о существовании сотен, а по другим сведениям – тысяч исписанных кирпичей, мало-помалу заволновались: казалось невероятным, чтобы подделыватели могли быть так расточительны.

Музеи Лондона, Берлина, Вены, Парижа сделали несколько скромных закупок; большая часть перешла в руки Даниноса-паши, в Александрии, и коллекционера Графа, перепродавшего их Берлинскому музею. Начиная с апреля 1888 года всякие сомнения рассеялись. Сэйси расшифровал имена царей Вавилона и сирийских вождей; великий египтолог Берлина Адольф Эрман прочел картуши фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV, начертанные клинообразными письменами, и оказалось, что кирпичи эти были в высшей степени интересными посланиями, которыми во времена гегемонии Египта обменивались князья Сирии или пограничных стран и их сюзерены, фараоны. Это была древнейшая известная до сих пор дипломатическая корреспонденция, ей 34 века, и ее-то вьючные ослы несли в корзинах, исправлявших по этому случаю должность «чемоданов».

Как прискорбно признаться, что критический дух ученых оказался для документов пагубнее невежества феллахов! Не один кирпич был искрошен острием исследователей и разбит во время перевозки. Так же был некогда изуродован «Королевский папирус», находящийся в Турине. Его нашли невредимым и поместили в кувшин, чтобы перевезти на спине осла; когда кувшин вскрыли, папирус был весь искрошен. Его склеенные куски все еще являются самым ценным хронологическим документом египетской истории. Кирпичи Эль-Амарны, бывшие в пренебрежении у торговцев, отвергнутые учеными, понесли непоправимый ущерб во время своей скитальческой судьбы. Из них едва ли уцелело триста, а в начале их было, пожалуй, вдвое. Зато оставшимся теперь нет цены. Ассириологи всех стран, Сэйси и Бадж в Англии, Бецольд и Уинклер в Германии, Халеви, Делатр и Шейль во Франции, перевели и снабдили комментариями эти тексты, ставшие, благодаря глубокому их изучению, доступными широкой публике.

* * *

Когда таблицы Эль-Амарны были вкратце расшифрованы, оказалось, что эта дипломатическая переписка распределена по сериям: тут было 6 писем одного вавилонского царя, 9 – царя Аляшии, 4 – царя Митанни; в тех и других обсуждались отдельные случаи, что указывает на правильные сношения. 46 посланий принадлежало некоему Рибадди; 5 или 10 отправлены из Иерусалима Арадгиббой и Азиру, губернатором одного сирийского города; около сотни корреспондентов представлено одним-двумя письмами. Итак, мы имеем дело с настоящими письменными актами. На одном из кирпичей упоминается о «складе архивов царского двора»; одно из нижеприведенных писем приглашает фараона справиться с экземплярами, которые хранятся в его канцелярии. Две развалившиеся комнаты Эль-Амарны и были, по-видимому, складом архива Министерства иностранных дел фараона.

Это просто кладовые, куда сваливали в кучу кирпичи, заботясь о них столько же, сколько о кипах бумаг на чердаках наших министерств. Краткая надпись египетскими знаками, начертанная на полях одной клинообразной депеши, гласит, что первоначально склад находился в Фивах, столице фараонов XVIII династии; но когда Аменхотеп отверг Фивы как религиозный и политический центр, общественные учреждения были перенесены в Ахетатон (Эль-Амарну) и дипломатические архивы водворены в скромный дворцовый флигель.

До нас дошли некоторые указания относительно служебного персонала при архивах: найдена именная печать, принадлежавшая «Джедену, подручнику Шамаса-Ники». Джедену, судя по имени, – египтянин; по-видимому, он занимал должность писца под начальством Шамаса-Ники, несомненного вавилонянина. Флиндерсу Питри, производившему основательные раскопки в этой части Эль-Амарны в 1891 г., удалось открыть имя еще одного чиновника, написанное чернилами на камне: «царский писец Хеперра». Он думает, не без основания, что это был египетский директор Правления, под чьим начальством находился вавилонянин Шамас-Ники, при котором, в свою очередь, состоял египтянин Джедену.[37]

Присутствие иностранца-вавилонянина объясняется тем, что все дипломатические акты написаны клинообразными, т. е. иностранными для Египта письменами. Употребление этого языка при дворе фараона было нововведением; ни в одном документе более раннего периода на это нет никаких указаний; неудивительно потому, что к этой иностранной «дипломатии» был приставлен иностранец. Как нам известно, египетские иероглифы изображают буквы, звуки слогов и понятия фигурами людей, животных, растений, всевозможных предметов, воспроизведенных с самой добросовестной правдивостью; знаки очень легко узнавать, а для египтологов зрительное их чтение даже привлекательно и легко. У вавилонян, напротив того, письменные знаки, бывшие вначале фигурами, аналогичными египетским иероглифам, очень быстро подвергались стилизации, а потом видоизменению. Употребление мягкого кирпича как материала и стила для начертания письмен привело писцов Евфрата к замене прямых и извилистых линий человеческой и звериной фигуры или очертания предмета рядом прямых штрихов, которым стило придавало вид гвоздя или угла (откуда название клинообразные письмена). Мало-помалу звезда, голова животного, человеческая рука превратились в группы штрихов, следующих друг за другом в горизонтальном или вертикальном направлении; в настоящее время неопытному глазу так же трудно узнать в них первоначальную фигуру, как в китайских знаках, представляющих не более как силуэты существ и предметов, искаженные преувеличенной стилизацией.

Зато, если клинообразные письмена мало привлекательны для глаза, у них есть преимущество определенности и легкости начертания. Вот почему, как это подтверждают кирпичи Эль-Амарны, они были приняты во всей Западной Азии, вероятно, со времен почти баснословного покорения Сирии и Месопотамии Саргоном Старшим, царем Вавилонским (3500 лет до н. э.). «Начертание этих письмен, – говорит Халеви, – есть вавилонская скоропись; язык – обыкновенный вавилонский, который в те времена был литературным наречием не только северных семитов, но всех народов Тавра и Амануса, обладавших некоторой цивилизацией. По верхнему течению Евфрата вавилонское начертание было уже принято в несемитических наречиях этих стран».

Этому очень любопытному обстоятельству мы обязаны нахождением среди писем Эль-Амарны двух посланий, написанных клинообразными знаками, но языком еще неизвестным Митанни: мы можем прочесть в этих письмах звук, но не смысл. Некоторые индоевропейские племена Передней Азии тоже приняли вавилонские начертания как письменное выражение своего языка: в музее Гимэ имеется несколько текстов одного индоевропейского языка, найденных Шантром в Каппадокии и начертанных клинообразными письменами.

Несмотря на географическое соседство вавилонской цивилизации, получившей распространенность благодаря письменности, египтянам, служившим в отделе корреспонденции, нужна была настоящая интуиция, чтобы стоять на высоте роли переводчиков и редакторов. Язык и письмо, с которыми приходилось иметь дело, были настолько трудны, что в пособие им был составлен словарь, отрывки которого найдены Питри. Это кирпичи, аккуратно разделенные на три столбца: в первом написан знак письма, идеограмма; во втором – его переложение в равнозначащих звуках семито-вавилонского наречия, бывшего в ходу у разных народов Западной Азии; в третьем – произношение этих знаков по-шумерски, т. е. на оригинальном вавилонском языке. В одном трактате есть указание на то, что словарь составлен «по приказу царя египетского»; отсюда можно вывести, что фараон требовал от своих писцов основательного знания иностранного языка, так как, в сущности, шумерское произношение могло понадобиться только тем, кто хотел знать все тонкости клинообразного начертания.[38]

Понятно, почему всячески поощрялось изучение иностранного наречия, если мы примем во внимание, что оно не только употреблялось в корреспонденции с царями или вождями Азии, но им пользовались и сами фараоны. Длинное послание Аменхотепа III к царю Вавилона составлено на том же языке, что и письмо, на которое он отвечает[39]; один из последних принцев Египта писал своему отцу фараону клинообразными знаками; египетские губернаторы переписываются с канцеляриями метрополии на вавилонском языке, а не египетскими иероглифами.[40] Тот факт, что для дипломатической корреспонденции употреблялся только этот язык, имеет важное значение для определения взаимной ценности научной и литературной культуры в Халдее и Египте в XV в. до н. э. Но с исторической точки зрения, на которой мы стоим, это интересно еще в одном отношении: мы видим, что в деле управления своими азиатскими провинциями фараоны выказали хитрость и политический такт, по меньшей мере, неожиданные. Более подробное изучение системы их господства готовит целый ряд неожиданностей для тех, кто думает, что политика протектората и дипломатическое воздействие на далеком расстоянии суть искусство современности, незнакомое древним.

* * *

Египет считал себя в безопасности по отношению к Азии лишь при условии захвата в свои руки ключа Сирийского пути, который через Табору, Яффу и Газу всегда приводил в Дельту азиатские нашествия, так что, когда фараоны XVII династии оттеснили вторжение пастухов, или гиксосов, за пределы Суэцкого перешейка, все их наследники XVIII династии (около 1500 г. до н. э.), Тутмосы и Аменхотепы, поспешили занять эти прибрежные города, получившие название «Ступеней» Востока, – Газа, Ашкелон, Тир, Сидон, Арвад; оттуда они поднялись к ущельям Мегиддо, ключу Палестины, и к перевалу Кадеш, воротам долины Оронта и верхнего Евфрата.

Побережье и первые плоскогорья Сирии находились под непосредственным влиянием фараонов. На берегу мы уже застаем те морские республики с семитическим языком и олигархическим образом правления, которым эллины впоследствии дали название финикийских; внутри страны Иерусалим и земля Ханаанская заняты другими семитами, но еще не евреями Моисея; Исход еще, может быть, не начинался или, по меньшей мере, не завершился: евреи находятся в Египте, блуждают в Синайской пустыне и в степях заиорданских. По ту сторону, в Передней Азии, от Александрийского залива до Персидского, простирались государства, одни более недавние, другие очень старинные: царство Аляшия по нижнему течению Оронта, царство Митанни по верхнему Евфрату, царство Ашшура по среднему Тигру, царство Кардуниаш, которое унаследовало могущество Вавилона над нижним Евфратом. Эти-то князьки побережья и плоскогорий и цари передних стран шлют фараонам, Аменхотепу III и Аменхотепу IV, послания, найденные в Эль-Амарне. Первые – вассалы, вторые – союзники; с одними фараоны придерживаются политики протектората, с другими вступают в союзы.

Послания[41], исходящие из городов Сирийского побережья, из Палестины, из долины Оронта, одним словом, из всей египетской провинции Сирии, гласят, что у фараонов ни в одном из этих городов не было представительства ни в лице живущих в них египетских чиновников, ни в виде постоянной военной силы. В Тире, Сидоне, Библе, Иерусалиме мы встречаем и царских подручников, называвшихся хазани; «их города принадлежат им; их подданные склоняются перед ними». Это не египтяне, их имена показывают, что они туземцы; часто они происходят из старинных местных родов; иногда они обладают царским титулом; иногда хазани являются преемниками царей. Быть может, египетская политика покровительствовала олигархическому разделению в ущерб монархии, более грозной для иностранцев. В некоторых городах, Арваде, Тунипе, нет ни царя, ни хазани: это небольшие республики; совет сановников, «дети города Тунипа» или «жители города Иргеты» непосредственно сносятся с фараоном.[42] Во всех случаях эти местности пользуются самоуправлением и обращаются к египетской канцелярии без посредников.

Выражения, в каких те или другие из местных властей изъясняют свое подданство, полны забавной покорности: «Царю, моему владыке, моему богу, моему солнцу, царю, владыке моему, сказано следующее: ”Я, хазану города… твой слуга, прах ног твоих и земля, которую ты попираешь, доска твоего сидения, скамейка для ног твоих[43], копыто коней твоих, я семикратно припадаю животом и спиной к пыли у ног царя, моего владыки, солнца небес”». Главные свойства хазани, их значение и лучшие качества, которые они себе приписывают, выражаются ими следующим образом: «Я слуга царя, домашний пес его, я стерегу всю страну… для царя, моего владыки».[44]

В обычное время переписка сводится к нескольким образцам: в стране спокойно, царских повелений слушаются, подати правильно направляются в Египет. Так, городской голова Сидона пишет: «Царь, мой владыка, извещается, что город Сидон, раб, доверенный мне, спокоен. Когда я узнал приказ, посланный мне царем, моим владыкой, сердце мое преисполнилось радости, я поднял голову, лицо и глаза мои просияли, когда я исполнил приказ царя, моего владыки… вот: твой слуга посылает тебе сто быков и рабынь. К сведению царя, моего владыки, солнца небес».[45]

Если фараон отправляет посла, обоз с товарами или отряд стрельцов, хазану обязан их сопровождать, обеспечивать их безопасность и продовольствие: «Царь, мой владыка, солнце небес, направил ко мне посланника Джамия; вот: я выслушал приказ царя с величайшим вниманием… я со своими отрядами и повозками, с братьями и воинами, мы отправились навстречу отрядам стрельцов к месту, указанному мне царем». Когда сам царь посещает свою сирийскую провинцию, верный слуга должен кормить его и его отряды: «Царь, мой владыка, с его многочисленными отрядами возвращается в свои страны, и вот, я выслал крупный скот, запасы масла навстречу великому войску царя, моего владыки». В бедных горных провинциях иной хазану не в состоянии исполнить эти повинности и униженно просит прощения: «Пусть царь, мой владыка, пошлет за маслом: у меня нет ни коней, ни повозок, чтобы отправиться навстречу царю, а сына своего я послал в страну царя, моего владыки».[46]