Полная версия
Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов ХIХ столетия
Дядюшка объективен. Тетушка великодушна. Спор не окончен. Однако впереди, как нам повествует автор, Александра ждали события, на поверку оказавшиеся испытаниями для его «сердцецентризма». Молодая вдова Юлия Павловна Тафаева, за которой, как помним, просил поухаживать Петр Иванович, с тем чтобы охладить пыл своего любвеобильного компаньона, приударившего за ней, неожиданно становится действительно возлюбленной Александра. Причем именно такой, какая полностью соответствует тому любовному идеалу, который писатель словами молодого Адуева рисовал десятком страниц ранее. А именно: она ежеминутно требует Александра к своим ногам, живет исключительно им и того же ждет от него, чувственно-сердечна до истерики и требует, чтобы он «пил …чашу жизни по капле в ее слезах и поцелуях». Говоря об этой любви, Гончаров называет ее «как будто бы припадками какой-то заразы». Но отчего это? Автор сообщает, что происходит это по причине чрезмерно развитого сердца. А именно: «Сердце в ней было развито донельзя, обработано романами и приготовлено не то что для первой, но для той романтической любви, которая существует в некоторых романах, а не в природе, и которая оттого всегда бывает несчастлива, что невозможна на деле. Между тем ум Юлии не находил в чтении одних романов здоровой пищи и отставал от сердца»[190]. Вновь ум и сердце бегают взапуски, стараясь если не догнать, то, по крайней мере, не отстать друг от друга.
В самом деле так. Потому что далее Гончаров в духе просветительского идеала формулирует свои взгляды на эту проблему. «Кто же постарался обработать преждевременно и так неправильно сердце Юлии и оставить в покое ум?.. Кто? А тот классический триумвират педагогов, которые, по призыву родителей, являются воспринять на свое попечение юный ум, открыть ему всех вещей действа и причины, расторгнуть завесу прошедшего и показать, что под нами, над нами, что в самих нас – трудная обязанность! Зато и призваны были три нации на этот важный подвиг»[191]. То, что ни одна из «наций» – француз, немец и русский – не достигла сколько-нибудь существенного результата, очевидно. Однако какова, по мнению Гончарова, в идеале должна быть эта образовательно-воспитательная метода, коль скоро он ставит о ней вопрос? Об этом речь впереди.
А пока что следует отметить (с позиций изначального жизненного принципа молодого Александра – «жизни по сердцу» после «сердечно-любовного террора», которому он подвергся со стороны вдовы Тафаевой), он впадает почти что в анабиоз, во всяком случае «ему оставалось уж немного до состояния совершенной одеревенелости». И хотя пространный разговор на эту тему у нас впереди, прежде всего в связи с личностью Ильи Ильича Обломова, интересно собственное признание и самооценка Александра в его очередном разговоре с Лизаветой Александровной. Так, свое «неучастие» в жизни, отстранение от нее, желание «покоя и сна души» Адуев-племянник объясняет следующим образом: «Я сам погубил свою жизнь. Я мечтал о славе, бог знает с чего, и пренебрег своим делом; я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю прошлого: поздно!»[192]
Герой удаляется в деревню. Попервоначалу тоска и тяжкие думы о столичной жизни не оставляют его. Он сумрачен и молчалив. Но постепенно «лень, беззаботность и отсутствие всякого нравственного потрясения водворили в душе его мир… Там на каждом шагу он встречал в людях невыгодные для себя сравнения… там он так часто падал, там увидал как в зеркале свои слабости… там был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем не основанное славолюбие; там изящный мир и куча дарований, между которыми он не играл никакой роли. Наконец, там жизнь стараются подвести под известные условия, прояснить ее темные и загадочные места, не давая разгула чувствам, страстям и мечтам и тем лишая ее поэтической заманчивости, хотят издать для нее какую-то скучную, однообразную и тяжелую форму…
А здесь какое приволье! Он лучше, он умнее всех! Здесь он всеобщий идол на несколько верст кругом. Притом здесь на каждом шагу, перед лицом природы, душа его отверзалась мирным, успокоительным впечатлениям»[193]. Проходив однажды с девками и бабами целый день по лесу, Александр присмотрел среди них молодую крестьянку Машу, которая и была тотчас же взята в дворню «ходить за барином». Постепенно он начал постигать и «поэзию серенького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака. Узенький щегольской фрак он заменил широким халатом домашней работы. И в каждом впечатлении и утра, и вечера, и трапезы, и отдыха присутствовало недремлющее око его материнской любви». Так прошло полтора года, и Александр снова начинает задумываться о Петербурге. Каковы же мотивы? В этот раз они исходят вовсе не от сердца. «Зачем гаснут мои дарования? Почему мне не блистать там своим трудом?.. Теперь я стал рассудительнее. Чем дядюшка лучше меня?»[194]
Как бы прозревая свою возможную дальнейшую жизнь в деревне, Александр в письме к дядюшке приводит пример своего соседа слева, который «мечтал по-своему переделать весь свет и Россию, а сам, пописав некоторое время бумаги в палате, удалился сюда и до сих пор не может переделать старого забора»[195]. И вот – решено. Адуев-младший возвращается в Петербург. Близится развязка жизненной коллизии не только Александра, но и Петра Ивановича. Впрочем, ее неожиданный финал готовится автором заранее – разговором дядюшки с Александром перед отъездом того в деревню. Чем же он примечателен?
Тем, что самому Гончарову представлялось наиболее важным – разбором личностных характеристик людей, появляющихся вместе с наступающей в России эрой капитализма, равно как и мето́ды, к которой прибегал Петр Иванович, вводя Александра в круг столичной жизни. И методы эти, если судить не только по сетованиям молодого Адуева, но и по укорам Лизаветы Александровны, оказались плохи. Чем же? Остановимся на этом поподробнее.
Итак, вначале – общее заключение, которое слышит Петр Иванович от жены: «…ты сам отчасти виноват, что он стал такой… – сказала Лизавета Александровна». А Александр продолжил: «Точно, дядюшка … вы много помогли обстоятельствам сделать из меня то, что я теперь; но я вас не виню. Я сам виноват, что не умел, или, лучше сказать, не мог воспользоваться вашими уроками как следует, потому что не был приготовлен к ним. Вы, может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее; вы, как человек опытный, должны были видеть, что это невозможно… вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их: что ж вышло? Все превратилось во мне в сомнение, в какой-то хаос…
…Представили мне жизнь в самой безобразной наготе, и в какие лета? Когда я должен был понимать ее только с светлой стороны. …Вы только выпустили одно из виду, дядюшка: счастье. Вы забыли, что человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами; действительность не счастливит…»[196] В этом пункте, на наш взгляд, сам того не сознавая, Александр формулирует главный пункт своей мировоззренческой системы: действительность не счастливит. Однако, что же дядя?
Из его уст звучит то, что можно было бы назвать идейным кредо становящегося капитализма: «Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а здесь в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли в пояснице… цветов желтых нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше! …Чего у тебя нет? Любви, что ли? Мало еще тебе: любил ты два раза и был любим. Тебе изменили, ты поквитался. Мы решили, что друзья у тебя есть, какие у другого редко бывают: не фальшивые… Делай все, как другие, – и судьба не обойдет тебя: найдешь свое. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда ты не создан таким! …Рассмотри массу …современную, образованную, мыслящую и действующую: чего она хочет и к чему стремится? Как мыслит? И увидишь, что именно так, как я учил тебя»[197].
Не находит Петр Иванович общего понимания с Александром и женой и по столь волнующей их проблеме ума и сердца: «…правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать? Не давать воли сердцу, удерживаться от порывов чувства? Не предаваться и не верить искреннему излиянию?
– Да, – сказал Петр Иваныч.
– Действовать надо везде по методе, меньше доверять людям, считать все ненадежным и жить одному про себя?
– Да.
– И это свято, что любовь не главное в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить, что любовь должна кончиться охлаждением, изменой или привычкой? Что дружба привычка? Это все правда?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Примечательно, что десятилетия спустя о большей эвристической ценности художественно-интуитивного познания мира в сравнении с научно-рациональным писал крупный русский философ Ф.А. Степун. Говоря о Г. Федотове, Степун отмечал: «Свои мысли о России он последовательно раскрывал в образах русских людей и русской истории, правильно чувствуя, что художественно-интуитивное созерцание мира ведет к более глубокому постижению его, чем то доступно научно-рационалистическому познанию» (Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб.: РХГИ, 1999. С. 314).
2
Бибихин В.В. Язык философии. СПб.: Наука, 2007. С. 322.
3
Огарев Н.П. Письмо к А.И. Герцену от 14 февраля 1845 г. Цит. по: Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Гос. издат. политической литературы, 1952. C. 9.
4
Там же. С. 74–75.
5
Там же. С. 79–80.
6
Там же. С. 114.
7
Там же. С. 106–107.
8
Там же. С. 108.
9
Там же.
10
Там же. С. 111–112.
11
В одном из писем В.Г. Белинскому А.И. Герцен сообщает точку зрения одного из известных славянофилов на Россию: «…род человеческий после разделения Римской империи одной долей сошел с ума, именно Европой, а другой в ум вошел, именно Византией и потом Русью. Если б татары не повредили, а потом Москва, а потом Петр, то и не то бы было» (цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 156–157).
12
Там же. С. 145.
13
Там же. С. 146–147.
14
Там же. С. 152.
15
Там же. С. 169.
16
Там же. С. 193.
17
Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 7. М.: 1966. С. 326.
18
Цит. по: Утопический социализм в России. М.: Изд-во полит. лит., 1985. С. 118.
19
Там же. С. 121.
20
Герцен А.И. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1986. Т. 2. С. 120.
21
Там же. С. 121.
22
Там же. С. 123.
23
Там же. С. 128.
24
Герцен А.И. Эстетика, критика, проблемы культуры. М.: Искусство, 1987. С. 259.
25
Там же. С. 255.
26
Там же. С. 261–263, 269.
27
Там же.
28
Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. М.: Мысль, 1987. С. 255.
29
Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М.: Правда, 1989. С. 19.
30
Там же. С. 27.
31
Там же. С. 31.
32
Там же. С. 44.
33
Там же. С. 125.
34
Там же. С. 126–127.
35
Там же. С. 131.
36
Там же. С. 139.
37
Там же. С. 141.
38
«Рудин» (1855), «Дворянское гнездо» (1858), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1861), «Дым» (1867) и «Новь» (1876).
39
Напомним, что этот вопрос прямо формулируется Тургеневым в романе «Накануне», причем в устах персонажей, ведущих философскую линию произведения, – Шубина и Увара Ивановича, о чем подробно мы будем говорить далее.
40
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 28–31.
41
Там же. С. 117.
42
То, что Рудин – один из ответов Тургенева на вопрос о том, можно ли и каким образом можно делать дело в России, указывает, на наш взгляд, и его некоторое сходство с разночинцем Базаровым: даже внешне они похожи, в том числе у обоих руки «велики и красны», как замечает о Рудине Волынцев.
43
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 293–294.
44
Добролюбов Н.А. Избранное. М.: Правда, 1985. С. 378.
45
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 120.
46
Там же. С. 300.
47
Белинский В.Г. Цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 184.
48
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 301.
49
Там же. С. 303.
50
Там же. С. 304–305.
51
Некрасов А.Н. Полное собрание сочинений и писем. Т. IX. М.: Гослитиздат, 1952. С. 389.
52
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т.2. С. 36.
53
Там же. С. 44.
54
Там же. С. 49.
55
Там же. С. 54.
56
Лебедев Ю. Цит. соч. С. 304.
57
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 99–100.
58
Там же.
59
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 282.
60
Там же. С. 275.
61
Там же. С. 152.
62
Мировоззренческая инаковость многих тургеневских героев сознательно усиливается автором их маргинальной наследственностью, и начало этому ряду кладет главный герой «Дворянского гнезда». Думается, что этим ходом автор дает еще один вариант ответа на вопрос о возможности позитивных преобразований в стране: в ней, кроме прочего, должна быть разрушена и кастовая непроницаемость между сословиями: в частности, для появления общества должна быть разрушена кровно-родственная общность (Ф. Теннес).
63
Там же. С. 162.
64
Там же. С. 188.
65
Там же. С. 315, 319.
66
Там же. С. 226.
67
Там же. С. 272.
68
История русской литературы XIX века. 40–60-е годы. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 267.
69
Добролюбов Н.А. Цит. соч. С. 362.
70
Там же. С. 374–375.
71
Там же. С. 370–371.
72
Там же. С. 331.
73
Там же. С. 334.
74
Там же. С. 327.
75
Там же. С. 330.
76
Там же. С. 329.
77
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 9.
78
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 35.
79
Там же.
80
М.М. Бахтин, например, об Уваре Ивановиче говорит следующее: «Это почти символическое лицо. Он все понимает, чрезвычайно умен, но ко всему равнодушен, и потому ничего не делает. В нем заложен избыток природной, черноземной силы, которая покуда спит» (Бахтин М.М. Цит. соч. С. 220).
81
Не та ли это «среда», о необходимости изменения которой постоянно пеклись революционеры, и Добролюбов в том числе? – С.Н., В.Ф.
82
Гоголь Н.В. Собр. соч. М.: Русская книга, 1994. Т. 2. С. 354.
83
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 126.
84
Там же. С. 148.
85
Там же. С. 88.
86
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 393.
87
Свою статью «Когда же придет настоящий день?» Н.А. Добролюбов завершает словами: «Он (Инсаров. – С.Н., В.Ф.) необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!» (Добролюбов Н.А. Цит. соч. С. 378).
88
Это писалось в 1847 г. – С.Н., В.Ф.
89
Герцен А.И. Цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 222.
90
Там же. С. 146.
91
Эта добролюбовская позиция поддерживается некоторыми литературными критиками и сегодня. Так, например, Ю. Лебедев в своей содержательной книге о Тургеневе пишет следующее: «Накануне – это роман о порыве России к новым общественным отношениям, пронизанный нестерпимым ожиданием сознательно-героических натур, которые двинут вперед дело освобождения крестьян» (см.: Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 393). Чего-чего, а «нестерпимого ожидания сознательно-героических натур», на наш взгляд, в своем романе Тургенев не проявил. Напротив, его спокойный, раздумчивый тон позволяет читателю сравнительно беспристрастно размышлять над более важными вопросами, в частности о возможности появления в духовной и хозяйственной культуре России позитивного хозяина-созидателя.
92
Современник И.С. Тургенева, литературный критик петербургского журнала «Время» Н.Н. Страхов свидетельствовал: «Публичным же представителем нового поколения, судя по всем указаниям, служил для него (Тургенева. – С.Н., В.Ф.) «Современник». Так что роман представляет будто бы не что иное, как открытую битву с «Современником»» // Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 106.
93
По поводу соотношения нигилизма и терроризма известно интересное свидетельство ученого и революционера П.А. Кропоткина, который свидетельствует, что в XIX веке в общественном сознании допускалось смешение этих двух понятий. По мнению Кропоткина, это не так. Нигилизм «неизмеримо глубже и шире терроризма». А раз так, думаем мы, то, очевидно, нигилизм при известных условиях может включать в себя терроризм (см.: Кропоткин П.А. Русская литература. Идеал и действительность. М.: Век книги, 2003. С. 101).
94
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 168.
95
Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 31.
96
Там же. С. 34.
97
К тому же критический разбор «позиций» Антоновича уже был сделан современниками – критиками из либерального лагеря, в частности Н.Н. Страховым и М.Н. Катковым. Противоположных – трезвых и отличных от мнения «Современника» – взглядов на роман и фигуру Базарова придерживался и Д.И. Писарев.
98
Кропоткин П.А. Цит. соч. С. 101. Между прочим, Базаров намеревается стать уездным лекарем, а эта форма медицинского обслуживания населения – один из элементов «учреждений настоящего времени – России 50-х годов». Так что, по базаровской логике в ее трактовке Кропоткиным, следовало бы и ее долой, не так ли?
99
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 186.
100
Там же. С. 246.
101
Там же. С. 192.
102
Там же. С. 291 и 317–318.
103
Базаров действительно первый в длинной череде отечественных общественных преобразователей, хотя до самого переустройства дело у него и не дошло. Но все же этот персонаж – определенное продвижение в тенденции, складывающейся из образов «говоруна» Рудина и «иноземного национального освободителя» Инсарова. Следующий за ними Базаров – первый, кто четко сформулировал идею переустройства российского общества и даже составил для этого рецепт – упростить задачу методом отбрасывания «лишнего» – и, далее, предложил «место расчистить».
104
Там же. С. 331.
105
Там же. С. 178.
106
Там же. С. 193.
107
В этой позиции мы расходимся с точкой зрения одного из проницательных критиков того времени – Н.Н. Страхова, который в статье «И.С. Тургенев. „Отцы и дети“» пишет: «Смерть – такова последняя проба жизни, последняя случайность, которой не ожидал Базаров. Он умирает, но и до последнего мгновения остается чуждым этой жизни, с которою так странно столкнулся, которая встревожила его такими пустяками, заставила его наделать таких глупостей и, наконец, погубила его вследствие такой ничтожной причины» (см.: Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 94–95).
108
Цит. по: Кропоткин П.А. Указ. соч. С. 103–104.
109
Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 104–105.
110
Труайя А. Иван Тургенев. М.: Эксмо, 2005. С. 139.
111
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 430.
112
Там же. С. 385.
113
Такая позиция не была необычной для русского общества середины XIX века. Достаточно сказать, что, познакомившись примерно в этот период с Л.Н. Толстым, Тургенев, к своему удивлению, обнаружил в нем человека, который с удовольствием играл роль не только завсегдатая цыганских кабаков и солдафона, но и пламенного общественного трибуна, видевшего спасение России в немедленном и полном разрушении европейской цивилизации. К тому же, рекомендуя себя в качестве либерала, Толстой накануне реформы все еще оставался на стороне крепостников-собственников (Там же. С. 101, 125).
114
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 11.
115
Лебедев Ю. Цит. соч. С. 489.
116
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 14.
117
Там же. С. 24.
118
Там же. С. 21.
119
Там же. С. 22–23.
120
Там же. С. 23–24.
121
Там же. С. 28.
122
Там же. С. 28–29.
123
Там же. С. 30.
124
Там же. С. 32.
125
Там же. С. 33.
126
Там же. С. 85.
127
Письмо Ф.М. Достоевского от 16 августа 1867 года (цит. по: Труайя А. Иван Тургенев. М.: Эксмо, 2005. С. 180).
128
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 60.
129
Там же. С. 61–62.
130
Там же. С. 161.
131
Там же. С. 163.
132
