Sex 21

– Мы снимаем ролик до завтра. Потом буду отдыхать. Звони послезавтра, – сказал он и вышел на Фрунзенской.

Двери закрылись, его силуэт пронесся мимо, а я сказала: «Ага, сейчас, позвоню». Я всегда считала, что в метро знакомятся одни придурки и неудачники.

Не знаю, что произошло, но этого «послезавтра» я ждала, как месячных после секса с бывшим. Я вспоминала его пальцы, прямые и длинные, как карандаши. Раздираемая мучениями самолюбия, я все-таки решила позвонить: из автомата, в целях конспирации. Я добрела до бесплатного таксофона рядом с метро. Достала бумажку: у него прикольный почерк – четверка красивая, сразу видно – художник. Несколько гудков: сердце колотилось. Еще гудки. Не берет трубку. Он же сказал: «Звони послезавтра». Я представила себе, как он трахается, слышит звонок, но не подходит, а наоборот, его это возбуждает, и он кончает.

С этого момента я каждый день звонила ему с разных телефонов. С каждой попыткой я чувствовала себя все более глупо. «Завтра наберу в последний раз», – решила я.

На следующий день на факультете я попросила у подружки телефон и снова извлекла желтую бумажку из сумки. Вид у нее был потасканный, на клейкой полоске собралась пыль. В трубке раздавались бесконечные гудки. Гудки. Вдруг я услышала голос. Тягучий, медленный. «Алло», – сказал голос, не слизнявое «алле», а твердое «алло». Сердце выпало из груди и раскололось, как рюмка. Черт, что говорить? Может, он вообще меня не помнит? Он даже не знает, как меня зовут.

– Привет. Это Лена, помнишь, мы в метро познакомились… – промямлила я.

– А, привет. Сегодня первый день беру трубку. Съемки затянулись. Снимали круглые сутки. Вот отдыхаю, – устало сообщил он, как будто был уверен, что я звонила ему все эти дни, как дура. Что он о себе вообще думает?

– У меня сегодня рано занятия закончились, вот нашла твою бумажку и решила позвонить… Так просто…

Я не знала, что еще сказать. Он молчал. Было слышно, как он затягивается сигаретой.

– Заходи завтра. Около шести, – наконец предложил Максим.

Мне не нужно было приходить к нему. Хотя тогда я об этом не задумывалась, и ровно в шесть я уже нажимала на звонок его двери. Его однокомнатная квартирка показалась мне симпатичной, хотя сразу было понятно, что она съемная. Паркет елочкой. Старый телик и диван цвета морской волны в шторм. Советский торшер с плиссированной шляпкой. Краски, кисти, бумага, холсты, краски, картон, карандаши, краски. На стенах – картины, похожие на комиксы про Спайдермена или Бэтмена. Пахло благовониями.

– Все твои? – спросила я.

– А чьи же, – сказал он.

– Вот за эту работу, – он показал на зловеще ухмыляющегося клоуна в зеленых бубенцах, – я получил первый приз на конкурсе комиксов в Берлине.

– А это что?

На столе лежал незаконченный рисунок – мужчина за столом в костюме в окружении оранжевых пузырей.

– Эскиз декорации. Товарищи делают программу на ТВ, попросили помочь.

– Круто.

Он размял папиросу из сине-розовой пачки с надписью «Беломорканал». Мне вспомнились военные фотографии дедушки.

– Будешь?

– Я – нет, спасибо.

Он поднес к губам папиросу, наклонился над мусорной корзиной, резко дунул: табак шуршащей струей влетел в смятые бумажки. Он очистил от полиэтилена небольшой зеленый комочек, сплюснул его линейкой и разрезал канцелярским ножом, как будто делал нейрохирургическую операцию какому-нибудь насекомому. Взял сигарету Парламент, выкрутил из нее табак и смешал с зеленой крошкой. Папироса в его руках смотрелась так же элегантно, как, например, кисть или монокль. Он чиркнул спичкой, затянулся, держа косяк прямыми выгнутыми вверх пальцами, и протянул мне. Я вдохнула дым, горло стянул едкий спазм, я закашлялась.

– В себя, по чуть-чуть, – сдавленным голосом посоветовал он.

Я задержала дыхание. Он воткнул провод в айпод и нажал на кнопку пульта. Появилась музыка. Звук струился из колонок, вливаясь в комнату, как вода.

– Мне надо рисовать, завтра работу сдавать. Хочешь, ложись здесь. Все равно я до утра спать не буду.

Он придвинулся к столу и забыл про меня. Я откинулась на диване и закрыла глаза. Музыка в моей голове выстроилась в четкую кристаллическую структуру, ее можно было изобразить формулой. Она раскладывалась на слои, которые сворачивались цветными коврами, поочередно перетекая в мозг и смешиваясь там, как в банке на столе Максима, в искрящуюся краску. Меня закрутил водоворот, и я провалилась в эту тягучую многоцветную субстанцию.

Я приоткрыла глаз и поморщилась – было часов шесть утра, слепило солнце. Рядом, опершись на локоть, лежал Максим и сверлил меня взглядом.

Я почувствовала, как вторая его рука сжимает мое бедро.

– Блин, солнце в глаза, задерни занавески. Спать хочется.

Я отвернулась и опять уснула.

Когда я снова открыла глаза, он рисовал за столом.

– Привет, – улыбнулась я.

– Привет, – мрачно ответил он, не поворачиваясь.

Я пошла в ванную, вернулась и опять попыталась завести разговор.

– У тебя есть поесть чего-нибудь? Яичница хотя бы?

– Нет.

– Ну ладно, я пойду тогда.

– Дверь захлопни.

Стоя в недоумении на лестнице, я сообразила: он злится, потому что я ему не дала. «Так откровенно высказывать недовольство и еще чувствовать себя правым! – возмутилась я. – Я что, должна была? Да пошел он!»

Вечером я обнаружила, что забыла кольца в его ванной. «Все равно не буду звонить», – подумала я, заводясь. Мог бы сам позвонить. Из вежливости. Просто предложить отдать мои вещи. С каждым днем мое раздражение нарастало, несколько раз я даже хваталась за телефон, но заставляла себя отложить трубку. Спустя пару недель обида пошла на убыль. Я мысленно похоронила свои кольца и Максима вместе с ними.

Прошло больше месяца. Как обычно, я возвращалась вечером из института.

С Библиотеки имени Ленина я доехала до Парка культуры, и тут объявили, что поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Я вышла, остановилась посередине у лестницы, облокотилась о кафельную стену и открыла книжку Аристофана – на носу был экзамен по античной литературе.

Читать было лень. Я стала наблюдать поверх книжки за течением людской массы. Люди двигались во все стороны, как молекулы. Я пыталась вычислить порядок в хаотичном движении. Вдруг вдалеке показалась коротко стриженная темная голова, его голова. Она возвышалась над толпой и двигалась мне навстречу.

Я почему-то не удивилась, увидев его, наоборот, мне показалось это нормальным. Я вышла из-под лестницы и поймала его взгляд. Максим подошел ко мне вплотную, грудью я почувствовала его ребра. Из его наушников доносился размеренный бит. Я молча смотрела на него снизу вверх. Он улыбнулся одним краем рта, впился мне в губы и засунул язык между зубами. Мне почему-то захотелось плакать. И стоять так вечно. Человеческая река разделялась на две части, огибала нас, а потом опять сливалась в единый поток.

Я отстранилась и перевела дух:

– Я у тебя кольца забыла.

Он выдернул наушник.

– Что?

– Кольца я у тебя забыла.

– Звони. Приходи. Забирай.

Он шагнул на лестницу, нырнул в течение и исчез.

Конечно, я позвонила и пришла. В квартире ничего не изменилось, только картинки с человеком в оранжевых пузырях уже не было, теперь на столе лежал графический портрет какой-то квадратной женщины с короткой стрижкой.

– Это кто? – спросила я.

– Одна знакомая.

Он сел рядом и поцеловал меня в щеку. Я поняла, что нужно решать: сейчас или никогда. Я помедлила и сделала выбор в пользу сейчас. Я поцеловала его в рот, тогда он резко заломил мне руки и впился в шею. Я дернулась, но высвободиться не хватило сил. Он сжал мои запястья, стягивая с меня джинсы. Я лежала под ним, казалось, он меня сейчас разорвет. Он засунул мне в рот руку и трахал, не отрываясь смотря мне в глаза. Я стонала, вцепившись зубами в его пальцы, он кончил. Я распласталась на диване, неудобно вывернув ногу, не имея сил пошевелиться, а он невозмутимо отодвинулся, застегнул джинсы, вышел на кухню и включил чайник.

– Чай будешь? – спросил он.

– Наверное, да – промямлила я.

Он кинул два пакетика Липтон в кипяток, взял свою чашку и сел рисовать. Все произошло слишком быстро, от волнения и боли я не кончила, а ему, похоже, было все равно. Остаться он не предложил, и я поехала домой, забыв про свой чай на кухне. В метро было пусто, я сидела в послесексовой задумчивости, представляя, что надену на следующую встречу с Максимом: точно не джинсы, надо надевать юбку и желательно без трусов. Мне почему-то вспомнился его глаз – зеленый с коричневым сектором и родинкой рядом с ним. Странный глаз. Мне хотелось, чтобы он еще раз сделал со мной то, что сделал.

С этого все началось, и я до сих пор не понимаю, как дважды совпали числа в этой рулетке событий. Каков был шанс на эти встречи – сначала в одном вагоне, потом в переходе? Теперь я хожу к нему, и мы трахаемся. Мы почти не общаемся, он просто звонит и говорит, когда прийти.

Максим продолжает рисовать, я делаю вид, что читаю, а на самом деле пытаюсь проанализировать, есть ли что-то позитивное в наших отношениях и есть ли отношения вообще. Зачем я ему? Такой, как он, может позвать любую, и любая сразу окажется там, где он скажет, и будет выполнять все, что он ни попросит.

Жирная муха опять попадает в поле зрения. Она продолжает свой полет по комнате. Вот она делает очередной заход на посадку – безуспешно. Из нее исходит гулкий звук, как из распыляющего удобрения кукурузника, она кажется самым отвратительным и жалким существом в мире.

Тогда было утро субботы, хотя я редко оставалась у него в выходные. Максим пошел в душ. Я выпуталась из скомканного одеяла и растянула красный отпечаток его ладони у себя на бедре. «Будет синяк, – подумала я, – это хорошо, у меня останется что-то на память до следующего секса». Хотелось спать – у него я никогда не могла нормально выспаться. Из ванной доносился звук воды. Зазвонил домашний телефон. Я долго слушала гудки, размышляя, брать трубку или нет. Решила: если еще три раза позвонит – возьму. Через три звонка подняла трубку.

– Алло.

– Алло, – сказал женский голос.

– Алло, – повторила я. С тех пор как мы познакомились с Максимом, я говорила «алло», а не «алле».

– Я, вообще-то, Максиму звоню.

– Он сейчас не может подойти. Перезвоните минут через десять. Может, передать что-нибудь?

– Привет от Насти передайте, – девушка повесила трубку.

Когда Максим вышел из душа, я сообщила, что звонила Настя.

– Можно узнать, почему ты здесь берешь трубку?

– Как-то автоматически, – соврала я.

– Не надо так больше делать.

– Почему? – я решила полезть на рожон.

Он вскинул брови и стал похож на Джека Николсона из фильма «Сияние».

– Дай-ка телефон.

Я покорно протянула ему трубку, и он набрал номер.

– Привет, Котя, привет. Не мог подойти. Это – никто. Приезжай ко

мне завтра. Да. Пока.

Он поднял на меня глаза и улыбнулся, как обычно, – уголком рта.

– Это я – никто?

– Ты, – ответил он, – я же тебе говорил, не бери трубку.

Следующие несколько дней он не звонил, а я проводила время, представляя, как он трахается с этой Котей. Как они весело ужинают где-то, он обнимает ее своими прекрасными руками и влажно смотрит на нее зеленым глазом с коричневым сектором и родинкой. Как они хохочут и засыпают в обнимку. Потом, следуя советам из психологических книжек, я постаралась думать о том, что происходит со мной сейчас, а не о том, что, возможно, делается с другими в прошлом или будущем. «Потому что это существует только в вашей голове» – так там было написано. Это немного подействовало, и я набрала его номер.

Я надела юбку и колготки, хотя стоял ноябрь и было холодно. По дороге к нему я прикидывала, могу ли я, например, взять и не поехать. Просто не прийти. Без предупреждения. Ведь, если разобраться, у меня с ним нет ничего общего, мне с ним скучно. Секс? С кем-нибудь другим тоже может быть секс. Интересно, что он обо мне думает? Думает ли он обо мне вообще? Нравлюсь ли я ему хоть немного? Я продолжала размышлять об этом, сидя в углу дивана цвета морской волны и зажимая чашку горячего чая между озябшими коленками. За окном гудел проспект. Свет от фонаря делил комнату надвое, теплую и холодную части.

Максим поджег косяк и затянулся, сощурившись.

– Что у тебя за прическа, эти кудряшки, челочка, – он посмотрел на меня с какой-то смесью жалости и презрения. – Ты себя нормально ощущаешь?

Я смутилась.

– Вроде нормально. Говорят, у меня красивые волосы.

– Кто говорит?

– Друзья.

– Они тебе врут.

Максим поджег палочку, вставил ее в спину деревянного слоника и полулег на диван напротив меня, согнув ногу. Потом заложил руку за голову и улыбнулся уголком губ, так было всегда, когда он хотел секса. Я придвинулась, села сверху и начала лизать его лицо, как собака. Он скинул меня, навалился всем весом и задрал юбку. Раздался треск рвущихся колготок, их куски так и остались висеть вдоль бедер. Я не могла пошевелиться под его тяжестью. Диван неприятно скрипел. Замерзшие коленки краснели сквозь дырки в колготках, я смотрела в потолок и жалела себя. Он резко остановился.

– Что-то не так?

– Все так.

– Тебе что-то не нравится?

– Нет.

– Не нравится?

– Мне как-то скучно.

Он отодвинулся и стиснул челюсти, так, что выступили желваки на скулах.

– Тебе скучно как-то? – протянул он.

– Да нет, все нормально.

– Значит, хочешь, чтобы было весело…

Он встал и голый подошел к столу. Его кожа казалась матовотемной в свете уличного фонаря.

– Я знаю, что тебя развеселит.

Он подцепил пальцем широкий серебристый скотч и вернулся ко мне.

– Перевернись, – приказал он.

– Я не хочу.

– Хочешь.

Он резко дернул меня за руку и перевернул на живот, схватил за запястья и скотчем стянул руки за спиной. Я завизжала, он зажал мне рот, я почувствовала клейкий запах пластика на губах. Представились сцены из криминального кино, где связывают заложников и заклеивают рот скотчем. Он сел на меня сверху и вошел сзади. Я заметалась от боли, пытаясь высвободиться.

– Этого хочешь?

Я мотала головой, скуля.

– Все еще скучно? Уже веселей?

Тело мое обмякло, по инерции сотрясаясь в конвульсиях.

Он замер. Дернул скотч с губ. Мое лицо пылало. Он отодвинулся и закурил.

– Сними, пожалуйста, – слезы катились безостановочно.

– Нет, – процедил он, зажав в губах сигарету.

Он обернулся пледом, разложил мольберт и установил на него чистый картон. Я лежала на дурацком скрипучем диване со связанными руками и ревела.

– Развяжи, – всхлипнула я.

– Нет, – он начал рисовать меня, шурша грифелем, переводя холодный взгляд с мольберта на меня, с меня на мольберт, голую, растерзанную, не вынимая сигареты изо рта.

На следующий день я чудесным образом получила «пять» на экзамене по античной литературе. Забавно, мне попался вопрос по Аристофану, которого я читала тогда в метро во время нашей второй встречи с Максимом. Хотелось спать, но настроение было бодрое. В курилке я рассказала подруге о том, что случилось вчера, и, к своему удивлению, вместо осуждения прочла в ее глазах восторг. Я позвонила Максиму, но он не взял трубку. Тогда я отправилась гулять. Зашла в книжный на Тверской, полистала литературу, увидела Стриндберга «Слово безумца в свою защиту». Открыв первую попавшуюся страницу, я наткнулась на фразу: «… она боится меня! Меня, который, как собака, покорно распластался у ее ног, который готов валяться в грязи, целовать ее белые чулки, который остриг свою львиную гриву и теперь носит челку, словно лошадь, который стал подкручивать усы и расстегивать ворот рубахи только для того, чтобы походить на ее возможных любовников!» От прочитанных фраз защекотало внизу живота. Я сразу почувствовала близость с автором, несмотря на то, что он был мужчиной. Я купила книжку, положила ее в рюкзак и зашагала вверх по Тверской в сторону Маяковской. В одной из витрин отразился мой силуэт. Я остановилась. Максим прав, у меня дурацкая прическа, эти ужасные кудряшки, эта челочка…

На другой стороне улицы бликовали окна салона красоты. «Если я подстригусь, может, он оценит», – подумала я. Через час от моих золотых кудрей остался только завиток на затылке. Стрижка получилась совсем короткая. Я улыбнулась своему отражению, от легкости меня охватила эйфория. Моя голова была похожа на золотистый бутон. Я позвонила ему прямо из салона. На этот раз он ответил.

– Привет, Максим, это Лена. (Я почему-то всегда называла его полным именем, назвать его кем-то вроде Макса язык не поворачивался). – У меня для тебя сюрприз.

– Не люблю сюрпризы, – угрюмо ответил он.

– Тебе понравится.

– Ну приезжай.

Моя голова еще лучилась, когда я стояла у него на пороге. Максим открыл дверь и отшатнулся.

– Нравится? – я покрутилась на месте.

– Это ужасно.

– Совсем прямо ужасно? – выжимая улыбку, спросила я.

– Да, особенно этот кошмарный завиток сзади.

– Понятно.

Золотистый бутон завял.

Максим принес с кухни табуретку и поставил ее посередине комнаты.

– Сядь и повернись, – приказал он.

Я села и повернулась. Максим расстегнул мне кофту. Лифчика на мне не было, ему так больше нравилось. Он взял ножницы. Я почувствовала холод на шее. Резкий металлический скрежет – короткие светлые иглы посыпались мне на грудь. Соски стали твердыми, по коже поползли мурашки.

– Ну вот, так лучше.

Он обошел меня, отстранился и оглядел мою голову, сощурившись.

– Спасибо.

– Ты стала похожа на мальчика.

– Да?

Я опустила глаза, потому что не знала, что еще говорить. Я сидела полуголая, с плеч на паркет мягко, как лепестки, опадали волосы. Он провел пальцами по моей шее, дошел до груди и замер. Грудь точно легла в его ладонь. Он зажал сосок между пальцами, как сигарету. Я прикрыла глаза.

– У тебя помада есть? – спросил он.

– Есть, кажется, в сумке.

– Давай.

– Сейчас.

Я попыталась встать.

– Сиди.

Он сам вытащил из моей сумки розовый тюбик. Я не шевелилась, подставив лицо. Он наклонился и медленно накрасил мне губы, как будто рисовал. Потом выпрямился и расстегнул пуговицы на джинсах. Его член стоял перед моим ртом. Он улыбнулся уголком губ, большим пальцем размазал помаду мне по лицу, засунул пальцы мне в рот, сжал щеки и притянул к себе.

Я сижу и читаю «Молот ведьм», средневековый свод правил, как распознать ведьму и бороться с ней. Что нужно сделать, чтобы избавиться от боли? Сжечь себя? Интересно, когда он резал себе вены, он тоже хотел избавиться от боли? Не буду спрашивать – все равно не скажет. Он грациозно достает сигарету Парламент из пачки, закуривает. Хочется отрубить его палец и носить на шее, как амулет. А если попросить его нарисовать для меня татуировку. Нарисует? Если сделать такую же, как у него на руке? Он, наверное, разозлится.

По комнате медленно, как уставший ИЛ 86 с сиплыми двигателями, продолжает вращение жирная муха. Что будет, если ее раздавить? Звук – как у лопающегося пластикового пузыря, а из тельца потечет тошнотворный коричневый гной. Взгляд Максима рентгеном проходит сквозь меня, как будто я невидима, он молча встает и уходит в ванную.

Максим не звонил две недели. Я металась без него, как раненый зверек. Он снился мне каждую ночь, и каждая моя мастурбация была посвящена ему. Я вдыхала вещи, которые побывали в его квартире и сохранили ее запах: запах секса и благовоний. Меня бесила моя короткая прическа, я превратилась в озлобленное андрогинное существо: стала агрессивной, оскорбляла всех подряд без причины. Мне доставляло удовольствие обходиться с другими так же, как он вел себя со мной, – это была моя месть человечеству за собственную слабость. Потом я заболела. Завернувшись в одеяло, как в кокон, я сквозь жар разговаривала с Максимом. С тем Максимом, который жил во мне и по-настоящему был моим парнем, я могла обсуждать одежду, учебу, возможную работу, новую музыку или моих подруг, делиться страхами и внутренне хохотать. С этим другим созданном мною Максимом я не чувствовала себя зажатой бедолажкой. Он был как всегда насмешлив, но внимателен и тактичен. Я осознавала, что Максим вселился в меня и паразитирует на моем мозге, но сама была не в силах повлиять на свою зависимость и расстаться с ним.

Утром он позвонил из Питера и просто сказал: «Приезжай, я болею». Этого было достаточно, чтобы через пару часов метаться по Шереметьево в поисках билета, забыв о собственной температуре. Улететь ближайшим рейсом оказалось невозможно. Я добралась до директора аэропорта и соврала ему, что мой одинокий питерский дядя при смерти. Он нашел для меня билет. Через полтора часа я уже ехала с интеллигентным водителем «шестерки» из Пулково в гостиницу «Аврора».

Я поднималась на советском лифте с треснутым зеркалом. Мое отражение разделилось пополам, я улыбнулась, но улыбка раскололась надвое кривой гримасой. Рядом на стене был приклеен прейскурант одноименного буфета «Аврора» на пятом этаже: шницель, котлета по-киевски, каша гречневая, бефстроганов… Пластиковый квадрат зажегся цифрой четыре.

Я двигалась по коридору, отыскивая номер 435. Каблуки оставляли вмятины в выцветшем ковролине, сердце колотилось. Я подошла к двери и уже занесла руку, чтобы постучать. Из номера доносился разговор. Мужской голос и женский. Мужчина отрывисто бросал реплики, женщина смеялась. Внутри что-то съежилось и закололо. В голове путались обрывки: я в Питере, стою перед его дверью. У него женщина. Зачем он меня звал? Специально. Он хочет, чтобы я умерла прямо здесь. Не буду стучать, не буду заходить. Я опустилась на пол. Спина чувствовала холод стены. Я подняла глаза. Номер 453. Это не его номер, мне нужен 435. В груди, как кувшинка, вновь распустилось обнадёживающее свечение. Я развернулась и поплелась в другой конец коридора. 435. Прислушалась. Тишина. Я поскребла ногтями дверной шпон. Максим открыл, горло его было обмотано шарфом, белки затянула красная сетка лопнувших сосудов, голос хрипел.

– Быстро ты, – прокашлял он и он вяло улыбнулся.

– Час на самолете.

– Заходи. Чай будешь?

– Буду.

– Сделай, ладно? Вот чайник, вот заварка. У меня температура, я в кровать.

– Конечно.

Мы лежали рядом, и мне было наплевать, что у него грипп. Я была рада, что он болеет и у него нет сил на раздирание меня на части. Я обвилась вокруг него, как самка удава, и тихо упивалась счастьем, боясь спугнуть. Максим провел пальцем по моей переносице, по брови, по волосам.

– Лен, – проскрипел он.

– Что?

– Скажи правду, с кем ты там спала, пока меня не было?

– Не поверишь – ни с кем. Глупо, я понимаю, но как-то не хотелось.

– Не верю.

– Я ж говорила. А ты? – зачем-то спросила я.

– Что – я?

– С кем ты спал в Питере?

– Обязательно отвечать?

– Ты сам начал.

– С Танькой спал. С Наташей, с Лизой и Надей.

Дыхание перехватило – ощущение спокойствия тут же рассыпалось.

– Вместе что ли? – бодрясь, продолжала я себя истязать.

– Ну да.

– А как это?

– Да вот так. Грибов наелись и ебались втроем.

– А с Танькой?

– Она сама ко мне приходить начала.

– Тебе она нравится?

– У нее фигура на твою похожа. Сиськи похуже – а так похожа.

– Буду считать, что это комплимент.

Я встала, оделась, взяла сумку.

– Ты что, Лен?

– Мне что-то нехорошо. Я хочу подышать.

Меня бросило в жар, наверное, снова поднялась температура.

Я вышла под моросящий питерский дождь и запрокинула лицо к тучам.

Я помню каждую нашу встречу, каждую деталь, все его фразы и запахи.

Я хочу впитать его движения и интонации, полуулыбки и полувзгляды, чтобы они остались во мне. Я готова покрыть свое тело татуировками из его слов, выполнять любые его прихоти. Прошло три часа, а я ни разу не перевернула страницу «Молота ведьм». Максим не замечает. Звонит телефон – он выходит на кухню. Смеется. Почему он не может общаться при мне? Опять, как он говорит, «одна знакомая». Очередная маленькая пытка. Я смотрю на него и сама себе удивляюсь – почему я не решаюсь ничего сказать? Сначала я пыталась говорить с ним, даже несколько раз удачно шутила. Удачно, потому что мне удавалось вызвать легкую ухмылку на его губах. Теперь не получается. У меня все время заплетается язык, я теряю мысль, поэтому могу объясняться только короткими фразами – да, нет, не знаю, ок. Он думает, что я идиотка. Мне хочется, чтобы он увидел меня с другими – как люди веселятся, когда я что-то рассказываю, как парни ищут общения со мной, как подруги уважают. Наверное, я и есть идиотка.

Навозная муха продолжает утробно жужжать, ей что-то мешает сесть.

У другого бы уже давно сдали нервы, и он бы гонялся за насекомым по комнате с мухобойкой. Максим в наушниках погружен в себя, не слышит, а мне все равно – я хочу посмотреть, что муха будет делать, когда окончательно выбьется из сил.