Sex 21

Валерия Жакар

Sex 21

Предисловие

В Вену я приехал на бал. Работа такая. Даже смокинг себе купил. А накануне бала брел, кутаясь в пальто, по улице. Вижу – идет девушка моей мечты (если судить по внешним данным), на меня, естественно, не смотрит, витрины разглядывает: очень я ей нужен – турист в пальто.

Мы уже разминулись, и вдруг я понимаю, что вообще-то мы с этой девушкой знакомы. Даже очень хорошо знакомы (так, попрошу без пошлостей, вам еще предстоит оценить высокий характер наших отношений). Просто очень давно не виделись. А вы ведь, наверное, знаете, что если долго с кем-то не видеться в Москве, то лучший способ повстречаться – уехать куда-нибудь за границу. Вот как раз на эту тему мы и пошутили первым делом, когда я девушку окликнул.

Сели в каком-то умеренно фольклорном ресторане, заказали Россбахер и принялись рассказывать. А там было что вспомнить и рассказать друг другу, поскольку не виделись мы и вправду давно, а история эта начиналась в одна тысяча девятьсот восемьдесят…

В общем, в конце прошлого века.

Я в ту пору работал обозревателем «Комсомольской правды». И была у меня мечта: очень мне хотелось опубликовать в газете заметку, в заголовке которой было бы слово «промискуитет». И добился-таки я своего: вышла моя заметка с заголовком «Лето – пора промискуитета». Такчто программу я, можно сказать, перевыполнил: еще и в рифму получилось. Заметка имела шумный успех, я чуть было не прославился.

И вот именно в это самое время приходит к нам в редакцию девочка. Позвольте сэкономить на эпитетах, да и не силен я по части описания женской красоты. Скажем так: это была очень красивая девочка. В меру застенчивая, но это не помешало ей слету спросить меня: «Так это вы про промискуитет написали? Научите меня чему-нибудь, я к вам на стажировку пришла».

Мне это все показалось милой шуткой, но отказывать девочкам – неправильно, поэтому стажировка началась. Я коллегам все объяснил просто: хочу, дескать, возродить традиции наставничества и т. д. И даже когда с мамой девочки однажды встретился, так ей и представился: «Я наставник вашей дочери» (маме, судя по всему, полегчало, когда она поняла, что я не ухажер). Учить мне девочку было решительно нечему, она оказалась бойкой и смышленой, но общаться с ней нравилось. Я прекрасно понимал, что ни в какую журналистику она не пойдет. А вот поди ж ты – ошибся.

Девочка окончила журфак МГУ. Потом уехала во Францию. Там училась в Сорбонне, снималась в сериалах, была моделью (я же говорю, это красивая девочка). Потом вернулась в Россию, работала на телевидении, пошла учиться на высшие режиссерские курсы, писала сценарии. Это все я узнал от нее много лет спустя, когда мы сидели в венском ресторанчике и весело напивались, предаваясь воспоминаниям.

Мы договорились встретиться в Москве. Один раз даже встретились, потом опять перерыв в несколько лет. Я читал ее интервью про любовь и секс в журнале FHM. Разворот «Все без ума от Леры», долгая была рубрика, около четырех лет выходила. Я-то от этих текстов точно был без ума, мне импонировали новые для меня качества в молодом авторе: здоровый цинизм, чувство юмора и профессиональный задор. Но тут, сами понимаете, примешивались личные мотивы: чуть было на полном серьезе не ощутил себя наставником юного дарования, еще и удивлялся, откуда столь богатый опыт в таком-то возрасте (она мне в ту пору по-прежнему девочкой казалась, несмотря на ее замужество и развод).

Прошли годы. Звонит: «У меня книжка выходит. Напишешь предисловие?» Я: «Как книжка называется?» Она: «Sex 21». Ну, понятное дело, при таком-то наставнике.

Я, признаться, не люблю, когда женщины на подобные темы пишут. Это обычно салонные дуры с цирковым макияжем, норовящие на светских приемах сфотографироваться на пресс волле и попасть в модный блог, которые пишут примерно так: «он вошел в меня нежно, и в тоже (тоже – слитно) время страстно, рыча, словно дикий не обузданный (не обузданный – раздельно) зверь». А мораль, заключенная в каждом их сюжете, уныла, как совет сексолога: «хочешь быть счастливой – полюби себя».

В этом смысле книга «Sex 21» совершенно аморальна. Никаких нравоучений, просто констатация, детальная и четкая, как в фотоснимке. Есть, правда, некоторые признаки мелодраматического дидактизма в рассказе «Опоздание», но признаки легкие, не раздражающие. Если вы женщина – для контраста сразу же прочитайте «Интервью № 1», там все гораздо веселее. А если мужчина – то «Муху», там все еще жестче и форма повествования оригинальная. Если всплакнуть – то «Дневник десяти дней», а если посмеяться – то «Девушка из коробочки».

А вообще про мужчин самое интересное и точное – в рассказе «Любовь 21». Это истории об одиночестве, расставании, предательстве, зависимости, мечте, желании, счастье, привязанности и страсти. И главное – заканчивается всегда жизнеутверждающе: освобождением, прогрессом, духовным ростом, короче – добро побеждает зло. Важно, что герои, пройдя через сложности, недуги и обман, в итоге получают свободу и просветление. Нет рассказов с плохим концом, и это воодушевляет.

Десять разных, совсем не похожих историй – от детектива и маркиздесадовской куртуазности до романтической комедии с зощеновским прищуром, каждая – это жизнь, характер, ситуация и главное – эмоция. Кстати, и секса в книге достаточно. Во всевозможных вариантах, и даже промискуитет встречается. Я, сами понимаете, в слезах умиления.

Судя по всему, теперь нам с Лерой снова предстоит разлука на долгие годы. Но это ничего. Теперь у меня есть ее книга. А у нее – мое предисловие к ее книге.

Леонид Захаров

Кома

Согласно моему другу, доктору Мишелю Пинсону, в настоящее время признано существование трех видов комы:

Кома 1: псевдокома. Сознание отсутствует, но пациент реагирует на внешние раздражители. Может продолжаться от тридцати секунд до трех часов.

Кома 2: пациент более не реагирует на внешние раздражители, например, щипки или уколы. Может продолжаться до одной недели.

Кома 3: глубокая кома. Прекращение всех видов деятельности. Начало разрушения головного мозга.

Б. Бербер, «Танатонавты»

Лена и Митя разводились по-взрослому, цивилизованно, без скандалов и истерик. Они сидели в ЗАГСе друг напротив друга и ждали своей очереди на подачу заявления. Он держал перед собой газету, а она болталась взглядом по периметру комнаты. Рядом тучная женщина в очках, похожая на Нонну Мордюкову, нервно поглядывая на часы, ждала свою половину, чтобы отторгнуть ее. Она занимала полтора стула. Вот, пошатываясь, явно под градусом, из коридора выплыл щуплый мужичок в тренировочных штанах с вытянутыми коленками и смиренно уселся рядом с супругой на оставшуюся половину стула. Она сверкнула на него глазом. Мужичок скорчил виноватую гримасу, волнами распространяя вокруг винные пары. Мордюкова страдальчески закатила глаза. Первыми в очереди шли усатый дядя с животом, как у давно беременной женщины, и растрепанная блондинка, похожая на цыпленка. Усатый еще ближе придвинулся к двери с надписью: «Регистрация актов гражданского состояния. Расторжение брака» и замер, как скала. Блондинка бросила испуганный взгляд на дверь и плотнее придвинулась к мужу. Руки ее не могли успокоиться: она теребила ручку сумки, подол плаща, принялась крутить кольцо на безымянном пальце, потом схватилась за белесый хвостик, разделила его надвое и потянула концы в разные стороны. Ее волосы затопорщились еще больше.

Дверь распахнулась, и новоразведенные вышли оттуда, как из чистилища. Усатый дядя с животом степенно поднялся, загребая с собой жену-цыпленка. Она вздохнула и с мольбой, словно стоя перед пропастью, тихо спросила:

– Петь, может, еще подумаешь?

Его лицо скривилось, как у обиженного ребенка, и он твердо нажал на ручку двери. Пара исчезла в недрах комнаты.

Лена сидела напротив своего будущего бывшего мужа и старалась сохранить отсутствие выражения лица. Митя хладнокровно читал газету и ни разу на нее не взглянул. «Неужели он тоже может спросить, не передумала ли я? Вдруг спросит? Вряд ли. Он гордый. Он скорее удушится, – подумала она. – А я? Подойти к нему сейчас, обнять, попросить забыть все, как страшный сон, умолять, рыдать, валяться у него в ногах всем тут на потеху…» – Лена наблюдала, как ее муж шелестел страницами.

«Никогда не сделаю этого, хотя бы потому, что я этого не хочу. Кого из них я люблю – теперь поздно думать. Неужели он и вправду читает эту дурацкую газету? Ему действительно все равно? Все-таки у него нет сердца. Я всегда говорила, что он бездушный робот».

Митя краем глаза поглядывал на жену и думал: «Почему она так спокойна? Даже улыбается. Неужели ей элементарно не стыдно? Пялится на меня, может, хочет поговорить? Вряд ли. Скоро это закончится. Не думай о ней. Не будь тряпкой. Никто не может поступать так с тобой, даже она. Никто. Надо отвлечься, подумать о работе. Менеджер Сунцова довела окончательно. Еще одна ошибка – и я вышвырну ее без всяких компенсаций. А этот придурок Кондрашов – в суд собрался подавать. Я удивляюсь, ну как можно быть таким идиотом. Придется время на него тратить. Все равно проиграет. Пусть спасибо скажет, если в живых останется. Надо Синцовых в гости позвать, сделаем наш фирменный салат с семечками, баранью ногу можно запечь в духовке. Черт, какой салат, какая нога? Ее больше нет. Нет твоей Лены. Пойми ты. Ее нет. Она умерла. Не веришь? Смотри, вот кладбище, там, возле могильной ямы, полно народу. Она умерла молодой, ее гроб весь в белых цветах. Многие плачут. Тут ее мама с бульдожкой Жулей, обнялась с моей. Обе тихо всхлипывают, стараются держаться. Даже ее отец появился. Такое событие, сейчас не до семейных дрязг. Вижу ее нескольких старых дружков. Что они тут делают? Это мои похороны, наши семейные похороны, я их не приглашал. Ладно, пусть стоят, раз пришли. Гроб я выбрал элегантный, не слишком вычурный, но дорогой. Ей бы понравился, у нее был хороший вкус. Хотел похоронить ее в том колье, которое я подарил ей в день нашей свадьбы, но побоялся. Мало ли… На пальчике блестит только маленькое обручальное колечко… Я так долго его искал, именно то, которое она хотела. Ее размера, конечно, не было, пришлось уменьшать. Белые тонкие руки аккуратно покоятся на шелке. Даже в день свадьбы она не была такой красивой… А это кто там, в толпе, прячется за деревом? Это он? Зачем он пришел, он что, не понимает, это из-за него она умерла! Это просто хамство – появляться в такой день. Что ему надо? Ее? Так ее уже нет. Разрушай жизнь кому-нибудь другому…

«Это для тебя ее нет, а для меня есть!» – нагло заявляет этот недоносок, этот подонок, разбивший мою семью, мое счастье, мою единственную любовь. Что ты сказал? Тебя здесь вообще не должно быть! Это мои похороны, я их представил, а тебя не существует». Митя дернул головой, желая поскорей избавиться от ненужного видения. «Надо взять у нее рецепт салата и бараньей ноги, пока не развелись окончательно. И Синцовых я все равно приглашу. И сам все приготовлю. Ей назло», – Митя, демонстративно шурша, перевернул страницу газеты и заинтересованно уставился в новые квадраты текста.

Пытаясь отвлечься, Лена изучала выдержки из Гражданского кодекса на стенах приемной. Оказалось, что мужчина не может развестись с женщиной, пока она беременна. Еще выяснилось, что после развода паре дается шанс: если в течение двух месяцев они передумают, они не будут считаться разведенными. Есть время подумать. Может, это их с Митей шанс…

Дверь распахнулась, и грузный мужчина с беременным животом выволок из комнаты женщину-цыпленка с покрасневшими глазами. Они ушли вместе. Возможно, цыпленку удалось его смягчить?

Мордюкова отблеском очков пригласила супруга проследовать за ней. Муж, в последний раз обдав присутствующих винными парами, обреченно поднялся.

Лена взглянула на Митю, пытаясь подслушать его мысли. Митя старался больше не думать. Он не мог дождаться, когда его отпустят отсюда, когда он сядет в машину и уедет из этой жизни. Он знал, что дальше будет только хуже, дальше придется все это забывать. И соляные разводы моря между золотистых волосков на ее теле,

и сладкие стоны, и салат с семечками, и нежность сплетения рук, и смех, бессмысленные обиды и долгожданные примирения, и фотографии на стене в спальне, и запах сосновых шишек от ее волос, и умиротворяющее ощущение тепла рядом. У него больше нет семьи, маленькой, но дорогой ему семьи, которую не заменить. Никем. Можно только ампутировать, как руку.

«Конечно, я не умру без нее, – пытался трезво размышлять Митя. – Я сильный, она это прекрасно знает. Я умею вычеркивать из жизни людей, умею. Но чего это будет стоить? Какая разница, у меня нет другого выхода. А может, есть? Она смотрит. Может, все-таки хочет поговорить, попросить прощения? Она так ни разу и не попросила у меня прощения. Я бы простил. Наверное».

Лена не хотела и боялась говорить. С нее хватило решений. Свое решение она вроде как приняла. «Разве мне было плохо с ним? – отстранение подумала она, разглядывая четыре Митиных пальца с каждой стороны газеты. Митя заерзал, Лена опустила глаза: ноги Мити в джинсах и серых ботинках, как обычно, смешно косолапились. Она на секунду улыбнулась, но сразу опомнилась и отвела взгляд. «Он всегда был уверен в том, что делает. У него все есть: деньги, работа, он – главный. Он состоялся. А я кто? Я его жена. Домохозяйка. Хуже быть не может. Он не давал мне шанс. Он подавлял меня», – продолжала думать Лена, пытаясь оправдать свою измену.

Митя оторвался от газеты и посмотрел на часы. Через полчаса у него встреча в офисе. Сколько еще ждать? Мысли невольно вернулись к Лениному предательству: «Как она могла, как нож в спину всадила! Чем я это заслужил, я любил ее, жил для нее. У нас было все хорошо, все друзья нам завидовали. У нас был секс, хороший – регулярно».

Дверь резко открылась, из комнаты выплыл тщедушный алкаш, за ним выросла крупногабаритная бывшая супруга. Мужик улыбался в пустоту, вынимая пачку «Примы» из кармана треников, а на лице Мордюковой застыла печаль.

– Ну, это самое, я пошел, – промямлил мужичок и исчез. Мордюкова, охая, принялась перекладывать что-то в авоське, нашла платок и громко высморкалась.

Подошла очередь Лены и Мити. Он в первый раз прямо взглянул на будущую бывшую жену. Лена продолжала сидеть, как приклеенная. Из дверной щелки сочился белый свет. Митя аккуратно сложил газету вчетверо, оставил ее на стуле, открыл дверь и остановился, пропуская Лену вперед. Лена поднялась, как сомнамбула, автоматически поблагодарила, как будто он придержал для нее дверь в подъезд, и вошла первая. Дима закрыл за собой дверь. Спустя 15 минут они вышли из ЗАГСа и молча двинулись по тропинке вдоль серых пятиэтажек.

– Ну, я пошел, пока.

– Пока.

Дима развернулся и направился к машине. Она смотрела ему вслед, пытаясь сконцентрироваться.

– Мить, – позвала она, но он не обернулся.

Лена побрела к машине, наблюдая за носками своих лодочек. Они отсвечивали голубым лаком: левая, правая, левая, правая, левая. Внезапно ее сознание отключилось. Ощущение тела потерялось, растаяло, пространство сложилось вчетверо, как Митина газета. Лена очнулась на земле, на той же тропинке возле ЗАГСа. Тщедушный мужичок, бывший супруг Мордюковой, неловко поднимал ее одной рукой, держа бычок от сигареты в другой.

– Вы, дамочка, того, чего валяетесь? – спросил он, видимо, надеясь встретить родственную душу собутыльника.

– Не знаю, – честно ответила Лена. Ее руки и пальто испачкались. Голубая лодочка слетела и лежала в пыли. Мужичок неловко попытался надеть на нее туфлю, как принц-неудачник Золушке. Лена глотала воздух, пытаясь вернуть ощущение реальности.

– Я, если че, свободен, – сообщил мужичок, видимо, намекая на свой недавний развод.

– Сесть надо, – выдавила Лена и сама удивилась странным звукам, которые произнес ее рот. Мужичок понял и поволок ее к троллейбусной остановке, где была скамейка.

– Вот тут, дамочка, отдышитесь, – сказал мужичок. – Может, стольник на пиво, а?

Лена вперилась в него непонимающим взглядом, мужичок понял, что дамочка не в себе, и, оставив ее на остановке, направился к ларькам возле метро. Лена пыталась осознать, что значил набор звуков, исходящих от мужичка, кто она сама и зачем вообще все. Она растопырила пальцы и уставилась на них с удивлением. Недоверчиво поскребла ногами по асфальту, пытаясь оценить ощущения. Подъехал троллейбус, несколько кучек людей, как кусочки пластилина, смешались и влились общим потоком в открывшуюся пасть. Лена сощурилась: пластилин растекся и потерял контуры. Дверь троллейбуса выдохнула и захлопнулась. Лена откинулась на скамейку и попыталась сфокусировать взгляд: она всматривалась в движение прохожих, машин и никак не могла вернуть прежнее изображение. В левом глазу мерцало огромное пятно и мешало видеть. Она точно закостенела, а все, что попадало в поле ее зрения, приобретало причудливые формы и краски: люди расслаивались на кубические сегменты, как хамелеоны, переливаясь фиолетовым и зеленым. Проехал автобус, протянув за собой оранжевую и желтую полосы. Картина делилась пополам двумя окружностями: реальная по краю, а центр – вибрирующий, живой, дышащий. Она пошевелила пальцами и нажала на брови. Неужели она потеряла сознание? Лена сделала над собой усилие и вытащила телефон из кармана пальто. Потыкала пальцами в экран. Через некоторое время ей удалось набрать номер.

– Мне плохо, – промямлила Лена не своим голосом. Возле ЗАГСа. Тут транспорт ездит. Забери меня, я не могу сейчас сама. Я тут посижу.

Лена, как собачка, наклонила голову набок и стала наблюдать. Изображение пред глазами стало похоже на рисованный мультик. Все покрылось разноцветными штрихами. Время от времени глаза застилала серая полоса, за которой, как после затемнения в кино, вспыхивал новый сочный кадр. Пешеход перебегает улицу, оставляя за собой малиновые брызги, и исчезает в недрах автобуса. Вспышка. Ребенок отрывается от руки матери, падает на мягкий мучнистый асфальт и в безголосом крике открывает рот. Вспышка. Печальная женщина-птица меняет синюю связку бананов на лиловую. Вспышка. Звук не доходил до Лениного сознания – она продолжала наблюдать немую, безумно окрашенную картину. Наконец он приехал. Посадил ее рядом, опустил сидение, чтобы ей было удобно. Сел за руль.

– Тебе плохо? – озабоченно поинтересовался он и попробовал рукой ее лоб. – Тебе холодно?

– Не знаю, – ответила Лена. Она все еще смутно осознавала, что с ней произошло. Слова доносились гулко, издалека.

– Тебя отвезти к доктору?

Как Лена ни пыталась, ей не удалось воссоздать ассоциацию, обозначающую поход к доктору.

– Не надо, – ответила Лена, потому что других вариантов ответа представить не смогла.

– Куда ты хочешь?

– Не знаю.

«Кажется, это я уже говорила», – вспомнила Лена.

Он замолчал. Они выехали на шоссе.

– О! Хочешь суши? – с надеждой спросил он, как будто это был самый легкий вопрос на экзамене.

Лена мучительно пыталась объяснить себе, что такое суши, но ее мозг не слушался.

– А что такое суши?

– Ты серьезно?

– Да. Не могу вспомнить…

Он бросил на нее тревожный взгляд.

– Ты обожаешь суши.

– Я?

– Тебе надо к врачу.

– Нет, не надо, поехали, сейчас пройдет… Суши…

К Лене постепенно возвращалось зрение, разноцветные хвосты престали тянуться за транспортом. Сознание вновь запускалось. Внезапно, как в телевизионный кадр, в поле зрения въехала знакомая машина. Номер 969, его номер, внутри защемило, сердце подпрыгнуло. За рулем, точно часть ее видений, бывший муж. Митя тоже заметил жену, повернулся влево, притормозил. Он двигался параллельно, наблюдал за соседней машиной и ужасался. «Боже, как гадко, только что мы были мужем и женой, и вот этот подонок уже рядом с ней, как будто так и должно быть. За рулем автомобиля, который я, между прочим, ей подарил. Низость. Конечно, дело сделано, чего ей теперь прятаться. Теперь она разлеглась на сиденье, и они, наверное, смеются и обсуждают сегодняшний фарс, этот идиотский развод. Неужели она никогда меня не любила?» – Митя горько усмехнулся и заметил, как Лена покачала головой, уловив его ироничный взгляд. Она попыталась что-то произнести, но осеклась и прикрыла рот ладонью. Митя поднял большой палец вверх, давая понять, что оценил ее оперативность, и нажал на газ. Какое-то время Лена молча вбирала в себя несущийся навстречу город. Ритм в груди постепенно замедлился, она узнала очертания знакомых зданий на Литейном. Реальность снова влилась в Ленино тело. Ей захотелось есть, и она вдруг сообразила, что такое суши. Да, суши– комочки риса с рыбой, она точно помнила, что обожает суши. Тогда, в ту самую минуту, Лена и Митя по-настоящему развелись.

Санкт-Петербург, 2006

Муха

Какой страшной властью меня к вам влекло? Что это было? Тяготенье слабого к сальному? Падающего к восходящему?

Или то была любовь? И это – любовь?

Да знаете ли вы, что такое любовь?

Август Стриндберг, «Фрекен Жюли»

На его руке под синей татуировкой в виде дракона белеют шрамы от неудачного суицида. Я стою у него за спиной, но ему пофиг. Он щурится на лист картона с акварельными разводами. Аккуратно держа кисточку, болтает ею в банке с сиреневой водой и проводит по акварели. Кисть касается листа – на картоне проступают контуры мужской фигуры. Краска течет, картина становится мокрой – кажется, идет дождь и персонаж промочил ноги. Он выводит четкие линии одной кисточкой, потом откладывает ее и берет другую, еще более тонкую. Облизывает ее, дотрагивается до краски – и на рисунке появляются мельчайшие детали: стрелки на часах, складки на брюках, морщины возле глаз. Я наблюдаю из-за его плеча, как острый кончик кисти жалом ложится на его язык, и мне хочется, чтобы он перестал рисовать и трахнул меня.

Он замирает, хмуро оглядывается, как будто только заметил, что я тут.

– Хочешь сок?

– Хочу.

– Не стой за спиной – не могу сосредоточиться.

Кисть булькает в воде, он выходит на кухню, заглядывает в холодильник, наливает сок в две белые чашки.

– Держи.

– Спасибо.

Беру чашку обеими ладонями и пью.

Он затыкает уши наушниками и опять растворяется в картине.

Я открываю форточку, плюхаюсь на диван, беру книжку «Молот ведьм» и делаю вид, что читаю.

В комнату влетает навозная муха. Большая и тяжелая, она нагружена чем-то гадким и едва летит. Мрачно жужжа, муха принимается описывать круги, пытаясь подняться к потолку. Ее жужжание одновременно раздражает и успокаивает.

Сегодня мне приснился черно-белый клоун, который вдувает в мой рот через дудочку светящийся порошок. Во сне у меня длинные волосы. На самом деле теперь они у меня короткие – я подстриглась, потому что Максиму так больше нравится. Я думаю, черно-белый клоун – это Максим, а порошок – это моя зависимость от него. А может, нет – просто вариант трактовки.

Я расскажу про этот сон Максиму, сейчас подберу слова, сформулирую, чтобы не запинаться и не выглядеть глупо, и расскажу, когда он дорисует. Я хожу к нему почти год, и каждый раз сценарий примерно одинаковый: я читаю или смотрю на него, он рисует и слушает музыку, потом мы трахаемся, засыпаем, на следующее утро опять трахаемся, и я ухожу до его следующего звонка. Я никогда не знаю, о чем с ним говорить. Сегодня мы сказали друг другу всего пару слов.

Муха – ворсистая, черная – болтается по комнате, ее жужжание усиливается при столкновении с предметами. Неприятный, монотонный звук.

Пытаюсь вспомнить, как попала в эту квартиру в первый раз.

Это произошло больше года назад. Точнее – 16 мая. Я ехала домой с Охотного ряда на Юго-западную. На Кропоткинской в вагон зашел высокий парень в зеленых джинсах. Сел напротив. Я следила за ним исподлобья. Коротко стриженный, в ушах наушники, на ногах салатовые кеды. «Размер 45, не меньше», – подумала я. Невозможно было оторвать взгляд от его рук – они гипнотизировали меня четкостью движений, брутальной грацией. Его пальцы двигались в такт музыке, точно щупальца осьминога. Он аккуратно положил ладони на малиновый рюкзак «Джане Спорт» и замер. Я исподтишка наблюдала за ним. Из-под куртки на запястье выглядывала темная татуировка. Он резко посмотрел на меня, я смутилась и отвела взгляд. Он перевел на одну сторону две застежки рюкзака, потом пересел ко мне и спокойно сказал:

– Привет.

– Привет, – ответила я.

Мы вместе проехали одну станцию, он сообщил, что он художник, едет домой на Фрунзенскую.

– Максим, – сказал он.

Пока я проигрывала в голове кокетливые фразы о том, что не даю телефон незнакомым парням, он вытащил из рюкзака маленький желтый стикер, написал семь цифр, наклеил его на указательный палец и протянул мне.