Лучшее место на Земле

Его правая рука скользнула по боку Ита, медленно проехала вверх и остановилась где-то на груди. Ит было напрягся, но рука больше не двигалась.

– Что я тогда чувствовал… нет, словами этого не передать, пожалуй. С неделю я там сидел, рядом с могилами и с этой проплешиной, в дом ходил только пить, да и то лишь когда про это вспоминал. Помнишь, Фэб когда-то рассказывал, что чувствовал и делал после смерти Гиры и экипажа? Ну так это было примерно то же самое, с той лишь разницей, что вместо него оказался я, и он, бедняга, конечно, в жизни своей ничего подобного тому, что я сделал, не делал. Через неделю я все-таки начал перебираться на ночь в дом, но только потому, что хотел умереть там, а не на могилах – такой вот странный бзик. Кто-то приходил, уходил… Атон, Эдри, Морис с Леоном… еще через пару недель Таенн из рейса вышел, к тому моменту с планеты уже, кажется, сняли карантин, и… а, ладно, это не важно. Таким порядком прошел месяц или даже больше, кажется. А потом…

Рука Скрипача снова ожила – тихонько двинулась к горлу Ита, а затем плавно поползла вниз и снова замерла, но уже чуть пониже солнечного сплетения.

– Потом пришел один мужик из Мастеров и сказал, что со мной хочет поговорить новый парень из их команды. Мне в тот момент было все равно, и я согласился – почему бы и нет? Ну, на следующий день прилетает ко мне парнишка оттуда… Мастер Путей, как я понял. Позывной у него «Алькор», вот он мне этим самым Алькором и представился. Смешной такой на первый взгляд мальчишка. На вид лет двадцать, волосы белые, совсем как у нашего Леона, но глаза не красные, а такого орехового оттенка, то ли зеленые, то ли карие, и не поймешь. Прилетел, значит, походил вокруг этого стеклянного пятна, а потом и говорит – знаете, теоретически я мог бы поискать, куда он попал, но мне для этого нужно на какое-то время оставить где-нибудь физическое тело. Можно его в доме положить?

Я стою, как идиот, и киваю. Он уходит. Я продолжаю стоять. Потом мне надоело, захожу в дом – и обнаруживаю, что этот поганец положил это свое тело на диван в гостиной, и… он пропал на месяц. Но в одну прекрасную ночь вернулся. Сплю я, значит, на травке рядом с могилами, а тут этот приходит. «Ситуация следующая, – говорит, – я нашел место, где он мог оказаться. Вероятность того, что он остался жив, очень мала, и…» Как?! Значит, она есть, эта вероятность?! Он на меня странными глазами посмотрел и говорит, что есть, но что ему еще месяц нужен, чтобы разобраться, как туда в физическом теле вообще можно попасть, не говоря уже об обратной переброске. Деликатный такой мальчишка. «Вы бы поели, – предлагает, – а то вы, простите, очень плохо выглядите». Ну, выглядел я на тот момент действительно не лучшим образом – а как можно выглядеть, если два месяца подряд жрать раз в неделю и почти не спать?.. В результате он снова бросил тело все в той же гостиной, а я опять стал ждать. Через неделю Влада с Соней пожаловали, потому что Леон и Морис в рейс ушли… они меня немножко привели в божеский вид, хотя спать я толком все равно не мог и от каждого шороха дергался. Думаешь, я не понимал, что виноват? Ошибаешься… как же ты ошибаешься…

Рука снова ожила – тихонько двинулась куда-то к ребрам, а потом скользнула ниже и внезапно оказалась под майкой.

– Собственно, прошел еще месяц, прежде чем Алькор вернулся, – продолжил Скрипач. – Но он вернулся. И сказал, что… что он нашел способ перебросить меня туда, где оказался ты, но вот с возвращением проблемы – видимо, придется работать группой. Ну и предложил – либо я жду, когда они доработают это проход, либо – можно отправиться прямо сейчас и ждать возврата там. Можно догадаться, что я выбрал, правда? Шанс, что ты жив, он рассчитал как один к ста тысячам, но мне в тот момент и этого было довольно. Про мир он сказал, что это техногеника, белая, слабо развитая и очень странная. Предупредил, что с собой надо брать золото, лучше всего в виде цепочек и браслетов, которые всем гарантированно подойдут. Я смотался к транспортникам, купил полтора кило цепочек, горсть камней и… и на следующий день Алькор меня, собственно, сюда и перебросил.

Скрипач примолк, слабо пошевелился, устраиваясь поудобнее. На секунду его руки напряглись, но боль в покалеченном левом плече почему-то не возникла – видимо, рыжий удерживал ему плечо специально. Зачем?..

– Вывалился я точно там же, где и ты, под Домодедовом, – продолжил Скрипач. – Тоже, кстати, слегка приложился, но что такое три трещины на ребрах в сравнении с тем, что досталось тебе, верно? Полежал несколько минут и встаю. Гляжу – ко мне бегут два мужика и тетка. С носилками. Когда увидели, что я встал, – растерялись до отупения, – он хихикнул. – Они стоят, я стою… грязный весь, в пыли, упал же, ну и эти, охреневшие… Подошел я к ним, снял язык, удивился, что это русский, и начал расспрашивать. Ясное дело, что про тебя. Картинку показал. Да, отвечают, был такой. Но это уже давно, его, мол, больше чем полгода назад в Москву забрали, и ни слуху, ни духу. В коме, говорят, забрали. Скорее всего он уже умер.

Так, думаю. Приехали. Но надо сначала выяснить, что случилось, и хотя бы могилу найти… прежде чем руки на себя накладывать. Ну, объяснили они мне, как добраться, позвонили этому самому Федору Васильевичу, и через три часа я уже был в Москве. И…

Скрипач осекся, с минуту молчал.

– Когда я тебя увидел в этом коридоре, с этими сраными пробирками, я думал – убью. Убью своими руками, как двести лет назад еще обещал. Помнишь? Помнишь, еще бы ты не помнил… Думал и… не смог. Сижу, как последний придурок, рядом с тобой на полу, все эти раны, криво зашитые, рассматриваю, а внутри… меня как ножом кто-то режет… не знаю, как это объяснить, да и не нужно, наверное… Когда ты меня послал, когда милиция уехала, зашел за мной Федор Васильевич. Попробовали с ним поговорить, да что-то не особо тогда разговор вышел. Натянуто, не к месту и не в тему. Снял я комнату неподалеку и месяц пробовал к тебе как-то подобраться, а ты – ни в какую. Ну, это ты и сам знаешь. Про то, что я в кустах сидел и смотрел каждый день, как ты на этом дебаркадере в обмороки валишься, ты, конечно не знал… Через месяц меня отловил Васильич и вызвал на беседу. Так, говорит, и так. Вы бы лучше к нему больше не ходили. Почему, спрашиваю? А потому, что у нас, отвечает, его состояние вызывает большие опасения, а после ваших визитов все еще хуже стало. Так что вы лучше больше не появляйтесь. А как я, черт возьми, могу не появляться, когда у меня внутри от одной мысли, что все вот так сложилось, душа наизнанку? Хорошо, отвечаю. Если вы настаиваете, чтобы я не появлялся, сделайте что-нибудь, чтобы у меня такой возможности больше не было. Потому что не появляться я не могу… и не смогу, если поблизости буду. Ну, отвечает, это дело, надеюсь, поправимое. Зайдите завтра после шести ко мне, попробуем один вариант. Захожу к нему на следующий день, а у него в кабинете сидит пузатый пожилой мужик, судя по виду – большая шишка, классом не ниже самого Васильича. И лежит перед ним на столе «РП-17» с привинченным сбоку номером. Разговоров он разводить не стал, а напрямую, значит, спрашивает – молодой человек, вы можете определить, почему это устройство не работает? Посмотрел я на эту хреновину, и впервые за все время мне по-настоящему смешно стало. Они что, за идиота меня считают, что ли?.. Устройство это, отвечаю, не работает потому, что вы в нем аккумулятор не тем концом повернули, и лучше бы вам его повернуть обратно да заодно поджать клемму – передатчик казенный, а ну как сломаете и придется потом платить. Пузатый засмеялся, Васильич улыбается… ну что, Паша, возьмете радистом в колонну какую-нибудь или еще поговорить хотите? Поговорить со мной хотели и поговорили, про все подряд – от дизельных двигателей до выносливости и всего прочего. Как выяснилось, этот мужик работает в Ространсе, на какой-то высокой должности, и они меня через него, в порядке исключения, конечно, пихнули водителем-радистом на эти самые «БЛЗ». Такую работу, мало что престижную, да еще и очень хорошо оплачиваемую, тут просто так не получишь, ну и… ну, это тоже не важно, думаю. Прошел за неделю курс подготовки и оказался впервые вот в этом самом караване, на этой самой дороге. Из России в Турцию, в Стамбул. Состояние у меня на тот момент было – не приведи, Господи, потому что до этого я успел поговорить с Васильичем, и он мне в тактичной форме объяснил, что ты, по сути дела, умираешь, просто медленно. У тебя, мол, тяжелая депрессия, от медикаментозного лечения ты отказался, но вроде бы как вы перестали его тревожить, ему полегче стало. Правда, непонятно, надолго ли.

Рука под майкой снова ожила и осторожно двинулась вверх, к груди.

– Я в тот момент был примерно как ты – не спал, не жрал… Как сквозь Крымские горы прошли, с трудом до сих пор понимаю, потому что в таком состоянии мог три раза тоннель протаранить… как-то обошлось. Вышли в море. Идем по дамбе. Доходим до этого вот самого кемпинга. Причем, что интересно, ко мне несколько раз подходил Ванька и говорил какие-то странные вещи, но я на эти вещи в тот момент просто забивал, не слушая, – не до них было. Дошли. Встали на стоянку. Народ, как водится, сготовил пожрать, а я взял чашку чая и ушел на дамбу, подальше. Сидел, ждал, когда они разойдутся, чтобы не говорить ни с кем. Потом, смотрю, разошлись вроде бы. Допил чай и пошел в эту самую связку. Понимаешь, если бы я в другом состоянии был, все, вероятно, сложилось бы иначе. Но я был почти в точности как ты – и поэтому даже удивиться не успел, когда меня на входе огрели по затылку «колбаской». Слово «ой» не додумал до конца в тот момент. «Колбаска», Ит, страшная штука. Это длинный такой мешочек, наполненный мокрым песком… им человека оглушить – как нечего делать. Когда я очнулся… – Он осекся. – Они мне выдрали руки из плеч, привязали к столу и пустили по кругу. Кажется, несколько раз. Два или три. Всей колонной. Шестнадцать человек.

Ит замер. Скрипач вздохнул. Рука его снова пришла в движение и переместилась к левому боку.

– Я помню только то, что было вначале, – продолжил он. – Это… это было больно. Очень больно. Дело в том, что они накурились травы, и то, что они делали, показалось им чертовски смешным и веселым. Мне в тот момент, конечно, так не казалось, но потом… а, ладно, не суть. Что было той ночью, я помню кусками – и думаю, это к лучшему. Помню, что сперва орал, потом уже не мог и стал слышать, как орут под дверью – это дядя Коля был и Ванечка, они требовали, чтобы немедленно открывали, но поди, попробуй что-то потребовать у толпы обкурившихся мужиков, которым очень хочется хоть кому-то вставить… А потом помню, что было снова и снова больно, и дальше – все равно. Думаю, я вырубился. Да нет, не думаю. Знаю. Вырубился, и всех дел.

Рука замерла на ребрах и двинулась к солнечному сплетению. Медленно-медленно…

– Очнулся я на следующий день, уже ближе к вечеру. В кабине, на койке, в машине дяди Коли. Боль адская, ни есть, ни пить, ни ссать, ничего не могу. Больно везде и тошнит все время. Первые сутки лежал, как труп. На второй пить смог, на третий до сортира доковылял с Ванькиной помощью… На четвертый вроде бы и вовсе полегче стало, тонус восстановился, руки перестали болеть… Мы же ребята крепкие, да и агентская практика сказывается. Но это тоже ерунда. Главное – другое. Знаешь, я, когда там лежал, в этой кабине, вдруг понял – а ведь мне легче! Все болит, все раскурочено, но, черт возьми, мне легче, потому что я понял одну простую вещь, которую до того все никак не мог вычислить. Мы слишком хорошо жили, Ит. Особенно последние четверть века. Слишком хорошо. Слишком правильно. Даже несмотря на задания, на кажущуюся грязь и пакость. Наш мир, он ведь был почти идеальным. – Скрипач печально вздохнул. – Муж, жена, сын, дом, птицы, друзья, общее благополучие… да много всего… А ведь мир, он на самом деле – не такой. Он совсем не такой, Ит. И мы про это забыли.

Рука скользнула к покалеченному плечу, Ит дернулся, но Скрипач удержал его.

– Не надо, – сказал он. – Даже не пробуй. Я тебя знаю так же, как себя, и сейчас ты никуда не денешься. Знаешь почему? Во-первых, тебе некуда деваться, а, во-вторых, надо ли? И в-третьих, я тебя не отпущу. Я все равно сейчас сильнее, ничего не выйдет.

Ты все-таки дослушай.

Дальше было в некотором смысле даже забавно. Когда я, едва оклемавшись, стал выползать из кабины… ха, знаешь, что эта кодла задумала? Меня прикончить, чтобы самим потом не сесть. Дядя Коля их тогда крепко прижал – оказывается, пока я там валялся, он застращал всю колонну так, что они света белого уже не видели. Ну, это все я быстро разрулил. Поговорил с ними, объяснил, что и как… в общем, помирились, и дело с концом. Они мне еще в Стамбуле хорошо проставились, а потом мы этим же составом во Францию сходили, затем в Испанию, в Италию… утряслось все само собой, и слава богу. Но я эти три месяца все время думал… Я думал, что тебя надо как-то спасать. Любой ценой. Из каждой страны звонил Васильичу, узнавал, как ты там… он говорит, что у тебя все в порядке, и я… если не в порядке, то хоть в море топись, а если все хорошо, то жить как-то можно. Ну а дальше… пришли из последнего рейса в Москву, я к Васильичу, а он неожиданно говорит – ради бога, возьмите вы его с собой, потому что у меня народ уже бунтует. Не слепые все, видят, к чему дело идет, а сделать ничего не получается. Может, говорит, хоть вы как-то… И вот тут я понял то главное, о чем хочу тебе сказать. Мне кажется, ты меня сейчас не очень понимаешь, но, может быть, потом, когда придешь в себя, разберешься. Я люблю тебя. И я очень хочу, чтобы ты жил. Даже если меня не будет, чтобы ты жил. И где бы мы ни были, то место, где есть ты, – для меня всегда останется лучшим местом на Земле. Понимаешь? А чем можно заменить любовь, которой больше нет? Что сильнее, что способно как-то разбудить тебя, заставить начать бороться? И я понял что. Ненависть. И только ненависть. Ненависть, Ит, она порой даже сильнее любви, а что говорить про моменты, в которых и любви-то никакой нет? Я понял, что нужно сделать так, чтобы ты стал по-настоящему меня ненавидеть… и придумал вот это все. Что я, собственно, еще мог? У меня было не так много вариантов. Что было, то и было. То и есть.

Ит внезапно почувствовал, что дыхание его помимо воли учащается, возбуждение накатывало волной, и справиться с ним не было никакой возможности.

– Ничего другого, – продолжил Скрипач. Рука его, лежавшая на ребрах Ита, слева, вдруг напряглась. – А потом…

Ит слабо вскрикнул.

– Наверное, это правильно, – с легким сомнением подытожил Скрипач. Еще несколько секунд он удерживал Ита, затем отпустил и встал с протяжно скрипнувшей кровати. Поднял с пола джинсы Ита и свой «терьер».

Ит с трудом сел.

Скрипач сунул ему в левую руку штаны, в правую – пистолет. И то и другое Ит покорно взял и в смятении замер. Что с этим делать?..

Скрипач отступил на шаг. Ит встал.

– А теперь стреляй, – приказал Скрипач. – Давай, не стесняйся и не тяни. Штаны только надень сначала, а то набегут, и неудобно получится. Знаешь, я даже рад, что все вот так заканчивается. Тем более что жить после того, что с тобой сделал, я все равно не сумею. И материал мы никому не отдали… может быть, это и есть способ разорвать навсегда этот проклятый круг. Стреляй. Я не могу больше.

Они стояли друг напротив друга. В комнате царил полумрак, но свет был не нужен, зрение вполне позволяло различать почти все. Скрипач замер, глаза его сузились, он закусил губу и неподвижно смотрел на Ита, ожидая. Выражения на его лице было не разобрать.

А у Ита в голове в тот момент царила полная сумятица. Ни одной целой мысли не осталось, только какая-то дикая и стремительная мешанина из обрывков и кусков. Что-то билось изнутри, что-то рвалось наружу, разбивая голову на сто миллионов осколков, что-то распадалось, рассыпалось, чудовищный набат колотил в виски… господи… шел за мной… вот так… шестнадцать человек… не может быть… три месяца… что же это… зачем… боже мой… и… как я мог… что… что я… что… всего лишь фраза, и вот так… его же из-за меня… что же это такое… чуть не убили… боже мой…

И вспышкой возникла одна-единственная целая мысль.

ЧТО Я НАДЕЛАЛ?!

Огненные, со звезду размером, буквы, беспощадно и неотвратимо…

ЧТО Я НАДЕЛАЛ?!

ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?!

Ит неуверенно сделал шаг по направлению к Скрипачу. Левая рука разжалась, и джинсы упали бесформенной кучкой, следом – из безвольной правой руки, тихо звякнув, вывалился «терьер». Скрипач отступил на полшага, и тут Ит осел на пол и вцепился что было сил Скрипачу в колени обеими руками, вжимаясь всем телом, уже переставая понимать, что происходит вокруг, а что – с ним самим. Из горла отчаянно рвался то ли стон, то ли крик, но вместо него получался какой-то полупридушенный вой, никак не желавший сложиться в слово, которое Ит сейчас пытался сказать.

– Эй, ты что? – недоуменно спросил Скрипач. Нагнулся, попробовал было расцепить сведенные руки, но ничего не вышло. – Ит?..

Ит с огромным трудом как-то поднял голову и наконец сказал, вернее, простонал слово, которое сейчас судорогой сводило ему горло и легкие:

– Прости…

Глаза Ита остекленели, лицо исказилось. Скрипач смотрел на него в полной растерянности, затем снова попытался освободиться, уже чувствуя, что происходит что-то неладное, но все еще не понимая до конца, что именно.

Горло сводило спазмом от рыданий, и если вытолкнуть воздух из легких еще как-то удавалось, то вдохнуть он толком не мог, вместо вдоха получался длинный сиплый и болезненный полустон-полувскрик, который снова переходил в мучительный выдох, когда воздуха уже нет, а мышцы сводит все сильнее.

В дверь колошматили, кто-то кричал, кто-то требовал немедленно открыть. С огромным трудом Скрипач кое-как расцепил Иту руки и немного приподнял его; тот, продолжая хрипеть, тут же вцепился в Скрипача снова, но Скрипач, удерживая его одной рукой, сумел доковылять до двери и отодвинуть «собачку» задвижки.

– Что тут происходит, вашу мать?!

Мечущиеся лучи фонариков, гомон встревоженных голосов в коридоре, обрывки чужих фраз, чье-то перепуганное лицо, мелькнувшее и пропавшее.

– Я тебя спрашиваю, что тут происходит? Почему оружие на полу валяется?!

Дядя Коля с нескрываемой злостью смотрел на Скрипача:

– Ты отвечать будешь, гнида?!

– А ты не видишь? – обозлился в ответ Скрипач. – Что? Человеку плохо!

– Почему он без штанов? – заорал старший караванный. – Ты оглох?! Он без штанов, и у него ноги в крови! Отвечай, что тут творится?!

– Давай считать, что я его изнасиловал, – ледяным голосом сообщил Скрипач. – Еще что-то рассказать?

– Вот что, падла, ты у меня под суд пойдешь, и срал я три кучи, гость ты там какой-то или хрен собачий! Что с ним в результате?!

– Я не знаю, – ожесточенно ответил Скрипач. – Чем стоять, лучше помог бы!

– Как?! – заорал в ответ дядя Коля. – Как я помогу, когда ты не знаешь, что с ним?!

– Может, на улицу? – робко предложил из угла Ванечка. – Там воздуха побольше.

– Давайте, – распорядился дядя Коля. – Ну-ка, живо, помогите кто-нибудь… да помогите же руки ему разжать, сильный, сволочь… черт, да что ж такое!..

В шесть рук Ита выволокли из связки и положили на песок. Он продолжал хрипеть, по телу пробегала дрожь.

– Задохнется сейчас, – констатировал кто-то невидимый в темноте. – Кажись, кранты.

Скрипач сел на колени рядом с Итом, запрокинул ему голову, зажал нос и попробовал вдохнуть – ничего не получилось, сжатые в спазме мышцы просто не пропускали чужой вдох. Он подождал несколько секунд, поймал момент, когда Ит попытался вдохнуть сам, и уже на этом вдохе сумел загнать тому в легкие немного воздуха.

– У вас лекарства есть? – спросил он в пространство.

– Димедрол, анальгин и но-шпа, – ответил старший караванный. – Ну, нашатырь еще был.

– О боже… тащите, что есть, может, хоть что-то сработает, – взмолился Скрипач. Снова нагнулся к Иту: – Держись, слышишь? Не смей! Ит, не смей! Дыши, давай!..

Свет фонариков по песку, кто-то тащит аптечку, от одного вида которой разом накатывает безнадега и мысли о тщете всего сущего.

– Сейчас… – бормотал дядя Коля. – Внутривенно не получится, темно слишком… Ладно, черт с ним, попробуем в мышцу… Вань, посвети мне.

– Через сколько это действует? – спросил Скрипач.

– Что? – не понял караванный.

– Что ты ему сейчас вколол? Через сколько это действует?!

– Димедрол? Да должен вроде быстро, – отозвался дядя Коля. – Если вообще получится. Понимаешь, если это что-то типа истерики, то может и сработать. А если нет…

По телу Ита прошла судорога, он затрясся, конвульсивно задергался – и вдруг с хриплым стоном вздохнул. Закашлялся, захлебываясь новым стоном, и вздохнул снова. Скрипач подсунул ему руку под спину, прижал к себе, одновременно запрокидывая голову.

– Давай, родной, давай… давай, дыши… – бормотал он. – Все, все, все, тихо… ты только дыши, не останавливайся… Вот так… вот и хорошо… вот и молодец…

– Может, обратно его? – спросил кто-то.

– Пока не надо, пусть в себя придет, – попросил Скрипач. – Ну все, все… Все, Ит. Все всех простили… дыши, родной… Коль, обезболивающее какое-нибудь есть?

– Я ж сказал, анальгин. Думаешь, надо сделать?

– Сделай. Я же ему плечо… того… связки порвал.

– Еще и плечо? Совсем охренел, урод?!

– Так получилось.

– Что еще у тебя, блин, получилось?

– Коль, давай завтра про это поговорим? – предложил Скрипач. – Сейчас помочь как-то надо, а не трепаться.

Ит вдруг поднял искалеченную руку и что было сил вцепился Скрипачу в майку. Тот перехватил его поудобнее и прижал к себе еще сильнее.

– Я здесь, все хорошо… спокойно, я никуда не денусь, слышишь?

– Да он под димедролом не соображает ничего, – пояснил дядя Коля. – От него мозги сносит только в путь.

– Все он соображает. Народ, принесите воды кто-нибудь, – попросил Скрипач. – И одеяло тоже.

– А одеяло тебе для чего? – недоуменно произнес Ванечка.

– Хочу с ним еще часок посидеть на воздухе, – пояснил Скрипач. – Я его потом сам до комнаты дотащу, без проблем.

– Так, ладно. Все, мужики, концерт окончен, расходитесь, – решительно приказал дядя Коля. – Давайте, давайте, двигайте! – прикрикнул он. – В шесть утра выходить, спать надо. Кому сказал, разошлись, живо! Тут вам не цирк с конями, блин! Человек чуть дуба не дал, а вам лишь бы пялиться! А ну, свалили все быстро!

– Спасибо, Коль, – серьезно сказал Скрипач, когда за последним водителем закрылась дверь в связку. – А то действительно…

– Если бы тебе завтра не надо было за руль, я бы тебе сейчас все ребра за такое пересчитал, – с ожесточением ответил караванный. – Думал, нормального водилу беру, а не ублюдка-садиста, черт возьми… ну ты меня и подвел…

– Я все объясню, клянусь. Завтра объясню.

– Хорошо, тогда завтра и послушаю, – процедил караванный. – А чтобы ты еще чего не натворил, пойду на твоей машине, сволочь. Тем более что ты своей же милостью остался без напарника.

* * *

Утробное низкое гудение двигателя – где-то внизу. Гудение и вибрация. Мир вокруг слегка покачивается, и это хорошо… да и вообще хорошо лежать вот так, в полусне-полуяви, и слушать гудение движка и чей-то неспешный разговор… А, нет. Не чей-то. Скрипач и дядя Коля… что он забыл в нашей машине?..

– А все-таки, почему ты именно это сделал? Можно же было поговорить как-то, объяснить?

– …потому, что я мудак, Коль. Да и с разговорами не вышло. Думаешь, я не пробовал говорить? Еще как пробовал! Так он разворачивался и уходил… это, знаешь, уже просто от отчаяния получилось, наверное…

– По мне, так ты все-таки перегнул, – осуждающе, но в то же время с сочувствием. – А если бы он кони двинул? Соображаешь?

– Соображаю, – тяжелый вздох. – Да, дела… Как теперь со всем этим разобраться? У нас же еще и дома получилось… – Скрипач снова горестно вздохнул. – Понимаешь, как он вот так ушел, планету, на которой мы живем, тут же на карантин закрыли. Сразу. Долго объяснять почему, но, в общем, так положено после такого вот воздействия. Так какая-то добрая душа все-таки успела нашей жене и сыну сообщение сбросить, что он погиб. Представляешь?

– А у тебя сын есть?

– А как же, – усмехнулся Скрипач. – Только не у меня. У нас. Фэб-младший, от Орбели-Син и нашего мужа… ну, который умер, я тебе говорил. Мы же не люди, и семья у нас немножко иначе устроена.

– И сколько лет ему?

– Двадцать три, он уже почти взрослый парень. Рвется в нашу же официалку, а мать и мы оба против… в общем, пока что уговорили на дипломатический отдел, но он хочет как мы, в агенты…

– Ну а чего нет? – удивился дядя Коля. – Пусть идет. Чего вы ему не разрешаете, раз большой уже?

– Чего не разрешаем? Коль, вот ты своего родного ребенка добровольно на каторгу бы отдал? – возмутился Скрипач. – У нас работа, мягко говоря, непростая и тяжелая. Да и опасно. Нет, уволь, но к нам его ни в коем случае нельзя. А он хочет… теперь боюсь, как бы не пошел – династию поддержать, блин. Нас-то нет, за руку ухватить, если что, некому… Он же с детства это все видел, как они с мамой приезжали к нам. Контролирующие, официальная, транспортники… романтика, понимаешь? Брак наш с Орбели-Син, разумеется, был по договору с ее стороны, несмотря на всю любовь с нашей, но мотались они к нам за милую душу, по три-четыре раза в год, и жили по месяцу, а то и больше. У нас хорошо, дом огромный, сад… для мальчишки вообще раздолье. Он смешной такой был, маленький. – Голос Скрипача потеплел. – Приходим мы, допустим, с задания… а там, на задании, полгода отработки. То есть эти полгода мы спали урывками, жрали что попало и когда получается, работали в личинах, если вообще не черт-те кем… да и подставиться удалось каждому, и не по разу. И вот после этой очередной мясорубки можно наконец дома расслабиться. А расслабиться – это в первую голову, конечно, выспаться. Едва не неделю потом спишь, добрать как-то надо, ведь выдрать на следующую отработку могут в любой момент…