Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе

Был Пашка Федоров, кормивший с руки многих в Екатеринбурге, и нету. Что с ним? Где он? А никто не знает. Может, губернатор и знает, но не наступил его час откровений, поэтому молчит о Пашке-критикане. Не считаю, что с ним произошло что-то непоправимое. Посидит на казенных харчах. Вернется. И мы увидим всё того же успешного и оптимистичного Пашку по кликухе «Брыластый». Думаю, что после этой отсидки жди успешную им защиту кандидатской, а то и докторской.

Не верите? Думаете, его миллионов не хватит? Ну, не надо! Кто-кто, а Пашка выкрутится. Не тот человек, чтобы вот так просто уйти в небытье. Потому что не тупой!

В Соединенных Штатах Америки

– Отец, – сказал, войдя в дом родителей, Форсайт-младший, – поздравь: я – миллионер!

Форсайт-старший фыркнул:

– Экая, право, невидаль. В нашей стране миллионеров хоть пруд пруди.

Джон кивнул, уселся на тахту, закинув одну ногу на подлокотник. Пригладив начавшие седеть волосы, он возразил:

– Но ты, отец, миллионером так и не стал.

– Не стал, – охотно подтвердил сильно постаревший отец. – Но сотни других стали.

– Слабое, отец, утешение.

– Но честное утешение!

– В честь этого события, отец, думаю пожертвовать нашему католическому приходу, где меня крестили, несколько десятков тысяч долларов.

Отец кивнул.

– Святое дело, сын. Но этого мало. Сходи в костел, помолись, попроси о милости у заступника своего святого Иоанна Крестителя, чтобы тот и дальше благоволил к тебе и простирал над тобой свою могущественную длань.

– Сделаю, все сделаю, отец!

Послесловие

Два миллионера и два пути к миллионам. По какому пойдете вы – по американскому или российскому? Не знаю.

Мне могут возразить: что касается России, сгустил краски. Неправда! И ничего я не сгущал, наоборот, разжижил красочки, чтобы выглядел наш бизнес поприличнее. Примеры, взятые мною, совершенно типичны. В Екатеринбурге есть «бизнесмены» и покруче, чем Паша Федоров, а в США куда успешнее, чем Джон Форсайт-младший.

…Как-то задержали депутата городского законодательного собрания Храброва (это один из тех мужиков, с которыми умел и умеет договариваться губернатор). Храбров идет по двум статьям Уголовного кодекса.

Не он один, понятно, а с подельниками (также миллионерами, также депутатами законодательного собрания), которые успели смыться и сейчас находятся в бегах. Думаю, правоохранительные органы совсем не хотели, чтобы вся гоп-стоп компания оказалась за решеткой, а потому и предоставили возможность смыться.

Лишь наивный человек может поверить тут в случайность: прошляпили, мол.

Список тех миллионеров, у которых происхождение миллионов вызывает, мягко говоря, большое сомнение, десятки, если не сотни. И это лишь в Свердловской области.

Все миллионеры рассказывают одну и ту же сказочку: взялись, поднатужились и вот они, миллионы, свалились прямо им в руки.

Честный бизнес в России пока невозможен. И это надо принять за аксиому. Государство с помощью налогов грабит предпринимателей. А предприниматели, причем, все, в свою очередь, грабят народ и обманывают государство.

Наш бизнес в более выгодном положении, чем государство. Потому что наш бизнесмен обирает всех без разбора, в том числе и тех, которые на него работают.

Государство, повторяю, грабит лишь предпринимателей, поэтому бедным-бедно… как церковная крыса.

Бедно государство – это верно. Но можем ли взять на себя смелость заявить то же самое о представителях государственной власти? Я бы не рискнул. Эти, наоборот, очень и очень богаты, поэтому, расставаясь с руководящим креслом, ничуть не унывают. Они в одночасье оказываются миллионерами.

Вопрос на засыпку: откуда несметные богатства у лидера одной из партий Жиринского? Вопрос не праздный. Потому что этот политический деятель никогда не занимался бизнесом (а, может, мы просто-напросто не знаем?), даже чисто по-российски. А миллиарды у Беломырдина, который также не был замечен на ниве предпринимательства, или у супружницы бывшего мэра Москвы Баторлиной? Баторлина, по правде говоря, – на особицу: ее несметные богатства созданы на строительном рынке первопрестольной. Причем, с чисто российского нуля.

У госпожи Баторлиной есть предшественница. Не в России пока, а опять же у проклятых «америкашек». Там одна дамочка, на глазах миллионов, к своим семидесяти годкам стала сильно богатенькой, сделав бизнес на сборе и утилизации жестяных консервных банок. Умирая, бабулька завещала накопленное сыновьям. Конечно, у тамошней сильно предприимчивой бабульки не оказалось, как у Баторлиной, миллиардов, но наследники не в обиде: чуть больше ста миллионов долларов – это тоже кое-что.

P. S. А Храброва-то уже, я извиняюсь, – ку-ку, нет. Нашли в камере СИЗО удушенным. Логичное завершение жизни российского миллионера. А Вороксин, подельник, оказался мудрее: порыскав по бескрайним заграничным просторам, вернулся в родные палестины, кинулся в ноги власти и возопил: «Простите, окаянного! Я больше не буду!» И простили. Сжалились, видать. Пронял он суровые сердца власти нашей. А как иначе-то? Нам предками завещано: милость к падшим проявлять3.

Дунькина радость

Железнодорожный вокзал. Зал ожидания для транзитных пассажиров. Их, то есть пассажиров, в этот час и с десяток не наберется. Потому что до прибытия очередного поезда дальнего следования, о-го-го, сколько остается.

Из боковой двери, которая всегда, так сказать, на клюшке, появляется женщина неопределенного возраста; на ней – униформа, а голова низко повязана цветастым большим платком и, намеренно громко гремит ведёрками, шумно волочит за собой швабру, по-хозяйски оглядывая вверенную ей территорию.

– И чё не сидится людям, – ворчит женщина вслух, делая ударение в последнем слове на втором слоге. – Ездют и ездют… Вместо шастанья по вокзалам, сидели бы дома да чаи распивали в свое удовольствие… Грязь только разносят. А я… – женщина (опять-таки намеренно) останавливается возле диванчика, на котором одиноко сидит, уткнувшись в глянцевый журнал, модно одетый молодой мужчина, хотя вокруг все другие диванчики свободны, и начинает размахивать влажной тряпкой, то есть стирать пыль, – гни на вас спину.

Мужчина, ни слова не говоря, пересаживается на другой диванчик и вновь прячет лицо за журнальными страницами.

Дуняшка (вообще говоря, так-то ее называет лишь большое начальство, ну, то есть сам начальник вокзала, а товарки куда проще – Дунькой) прерывает процесс размахивания тряпкой и, вперив глаза в мужчину, громко, чтобы все слышали, спрашивает:

– Напялил очёчки и, думаешь, все ладом, да?

Мужчина лишь фыркает. А вот в дальнем конце зала девчонки тихо хихикают.

– Прикольная тётка, – говорит одна из них.

Почувствовав одобрительную поддержку зала, Дуняшка продолжает гнуть своё.

– Ты вот тут сидишь, – это она продолжает общаться с мужчиной, – а дома твоя баба скуку разгоняет с твоим дружком. Как думаешь, им там весело?

Вопрос повисает в воздухе, но Дуняшку это не напрягает.

– Им, – говорит она, – там хорошо… Не то, что тебе, придурку очкастому…

Мужчина буркает так, чтобы другие не слышали:

– Жаловаться буду.

Женщина на какое-то время замолкает. Закончив протирать диванчики, берется с ожесточением и с шумом драить полы. Драит, а сама недовольно крутит головой. Вот она вновь возле объекта своего внимания.

– Не задирай лапы… Свободных мест, чё ли, нет? Чё ты все время мешаешь мне работать?… Тоже мне… жалобщик отыскался… Кому жаловаться-то?

– Начальнику вокзала, – чтобы устрашить уборщицу, говорит он.

– Ему? – переспрашивает Дуняшка, потом смотрит на настенные круглые часы, показывающие полдень, и, продолжая елозить шваброй по одному и тому же месту, весело хохочет. – Иди, милый, иди. Ждет тебя, – женщина хитро подмигивает, – в приемной, учти, придется посидеть.

– Занят? – спрашивает мужчина и спохватывается, поняв, что уже втянут в бабий разговор.

– Ишшо как! – восклицает и причмокивает. – Не твой час у него, милый, нет, не твой.

– Не принимает?

– Принимает, да только не таких, как ты.

– А кого?

– Сейчас, – она вновь смотрит на часовой циферблат, – пожалуй, кадровичку.

– Очень кстати.

– Ошибаешься, милый.

– Это еще почему?

– Третий-то в таком деле завсегда лишний, сам должон понимать, – молодежь в другом конце зала опять хихикает. – Драит он…

– Чего драит?

Дуняшка сердито смотрит на мужика.

– Ты тупой, да, бестолочь? Вон, – она кивает в сторону молодежи, – сразу усекли. Не чего, а кого, недотёпа этакий, – женщина быстро-быстро водит туда-сюда шваброй. – Вот так драит, вот так!.. Только стон стоит.

Мужчина хмыкает и недовольно отворачивается.

– Значит, жаловаться решил?.. Ну-ну!.. На кого жаловаться? – ответа не дождалась. – На меня, чё ли? Без таких, как я, в грязи потонут… Без таких, как я, и вождю не выжить, а не только начальнику вокзала с его брысой кадровичкой.

– Причем тут вождь?

– А вождь твой не человек, а? Недавно, хе-хе, пять часов по телевизору заливал мне мозги. И жизнь, говорил, хороша, и жить, говорил, хорошо в его стране.

– Упекут за такое вольнодумство тебя туда, где Макар телят не пас. Взвоешь, да поздно будет.

– Меня? Упекут? И чё? Да с моей-то специальностью везде рай – что тут, что там. Тебе, – она оценивающе осматривает молодого человека, – там, да, будет не лафа. Тюремная роба – не твой прикид. Ну и тамошняя баланда, пожалуй, не по вкусу придется, – она тычет пальцем в раскрытый журнал, где на развороте полуголая блондинка. – И этих тоже не видать, как своих ушей.

Дуняшка, орудуя шваброй с тем же ожесточением, еще долго ворчит на власть, которая дурит таких, как она; на начальство, которое гребет под себя – всё и всех; на народ, который, глядучи на такую жизнь, по-детски радуется, мчась к избирательным урнам, чтобы поддержать либо фронт какой-нибудь, либо партию отчаянных прохиндеев.

– Такие вот мы, – итожит Дуняшка, покидая зал ожидания, размахивая тряпьём и по-прежнему гремя ведёрками. Уже в дверях, повернувшись к жидкой аудитории, добавляет. – Одна мне радость – душевно поговорить с умными людьми… Как вот сейчас… Душа радуется!

А молодежь в след ей теперь уж громко хохочет:

– Крутая тетка!

Это – не аргумент

Начальник налоговой инспекции Загоруйко уж который час нервно шуршит бумагами, которых на его столе – видимо-невидимо. Тут слышит осторожный стук в дверь. В сердцах кричит:

– Да! Входите же!

Дверь осторожно приоткрывается и показывается сначала лишь длинный нос, а потом и все лицо кавказской национальности.

– Вы сказали можно, да?

– Входите же, – недовольно бросает Загоруйко. Отчего же недовольное? Пожалуй, рассчитывал увидеть более привлекательное личико.

Кавказец смущен, но все-таки входит, прикрыв за собой дверь.

– Вызывали, да…

– Вы кто? – не отрываясь от кучи бумаг, спрашивает начальник.

– Я?.. Не я… Мой папаша Мурат Бюль-оглы, да…

– Ну и что?

– Вы бумажку прислали. Чтобы мой папаша налоговую декларацию, да, представил за прошлый год.

– Представил?

– Не может, да, товарищ начальник, никак, Аллах свидетель, не может.

– Почему? И какое мне дело до твоего Аллаха?

– Он киллером работал…

Загоруйко хмыкнул:

– Киллер или дилер – без разницы. Положена декларация о доходах – изволь в положенные сроки представить. И нечего тут ходить и отрывать от дел занятого человека.

Лицо кавказской национальности мнется.

– Что еще? Не ясно?

– Ясно, да, товарищ начальник, но его нет…

Начальник прерывает:

– Кого «нет» – киллера или дилера?

– Папаши моего… Месяц назад мы его проводили в последний путь.

– Да? – Загоруйко чешет в затылке и резюмирует. – Положим… И что? Это – не аргумент в его пользу. Мог бы и по пути занести.

– Так… не может…

– Все-все-все! – кричит начальник и вновь берется за шуршание бумагами.

Лицо кавказской национальности, покрутив пальцем у виска, покидает кабинет.

– У начальника, да, не все дома, да…

Рыжеволосая секретарша, усердно накрашивая губы, глубокомысленно замечает:

– Может быть…

Рынок, батенька, рынок

Круизный лайнер плывет по океану. На нем – не меньше тыщи отдыхающих. Народ балдеет, то есть время проводит преотлично, отдыхает так, как только может россиянин, – на полную катушку.

Самуил Гороховский, новый русский из Москвы, – здесь же, плывет бизнес-классом и, разумеется, отрывается по полной программе: днем – на солнце загорает, вечером – в ресторане пьянствует с себе подобными, а ночью – на дискотеке с красавицами балуется.

На этом же лайнере, но экономклассом, плывет и наслаждается своим скромным благом Никанор Овечкин, мужичонка с Вологодчины. Он при оплате тура издержал все свои годами деланные сбережения. Так что ему не до шика. Да ему, собственно, и ничего не надо: солнце – одно на всех, океан – тоже, сервис, понятно, скромен, однако достаточен, чтобы себя чувствовать человеком, а не свиньей какой-нибудь.

Плывет, покачиваясь на волнах, лайнер. И тут налетел сильнейший шторм. Шторм так трепанул лайнер, что тот раскололся пополам и пошел ко дну… Как тот самый «Титаник».

…Крохотный необитаемый остров. Песчаный берег, пальмы. Лежат ничком двое – Самуил Гороховский и Никанор Овечкин. Им – повезло… Не то что всем остальным… Лежат, в чем мать родила. Впрочем, Никанору повезло больше – он все-таки в трусах-семейниках. Самуил лежит, обхватив мертвой хваткой огромный кожаный саквояж, а Никанор крепко-накрепко удерживает видавшую виды «авоську».

Никанор очнулся первым. Освободившись от всякой океанской дряни, приставшей к нему, сел.

– Хе! – коротко хохотнул он. – А шторм-то – соображает, знает, кого покарать, а кого помиловать.

Самуил, приподняв голову, сплюнул набившийся в рот песок.

– Ты кто?… Чё тут делаешь?

– Хе! – вновь коротко хохотнул Никанор в ответ. – То же, что и ты.

– Мы одни?

– Похоже на то.

– Значит, я – Робинзон, а ты – Пятница?

– Хе!.. Это мы еще посмотрим, кто есть кто, – со значением произнес Никанор.

Никанор встал, сладко зевнул, с удовольствием потянулся.

– Схожу-ка я и приму ванну.

Никанор ушел, искупавшись, снял трусы, прополоскал, отжал и надел.

– Хорошо! – сказал он, вновь растянувшись на песке. И глубокомысленно добавил. – Не жизнь, а малина.

Тут что-то внутри у Овечкина засосало. Это «что-то» заставило вспомнить про «авоську», небрежно валявшуюся без всякого призора. Развязал. Достал большущий, килограмма, наверное, на полтора, батон домашней колбасы. Хрясть – и, отломив хороший кусок, стал аппетитно чавкать.

Самуил глядел и терпел. Терпел бы и дальше, но голод – не тётка: не выкинешь в окошко. Откидывает защелки на саквояже, раздергивает «молнию», шурша, долго ощупывает рукой.

– Слава Богу, сухо, – говорит он, тем самым пытаясь обратить внимание на себя. – Глянь, – говорит, – что у меня есть.

Никанор взглянул: саквояж-то, оказывается, битком набит «зеленью».

– Каково, а? – спрашивает новый русский.

– Ничего, – равнодушно отвечает Никанор, – много, но… Красивая бумага.

Сидит мужичок на бережку, взирает на безбрежную гладь океана, отщипывает по чуть-чуть от куска колбасы и бросает в рот, медленно и с аппетитом пережёвывая. Бизнесмен смотрит и облизывается: есть уж очень хочется, а нечего. И, сообразив, делает предложение:

– Слышь, мужик, давай играть в рынок?

– Давай, – охотно отвечает мужик из Вологодчины и продолжает жевать. – какое-никакое, а занятие…

Новый русский:

– Почём нынче колбаса, братец?

Мужичок хихикает:

– Цена нынче на рынке зависит от спроса.

– Я куплю, – говорит бизнесмен, – у тебя с полкило колбасы. Сколько просишь?

– Так… это… – мужик чешет в затылке, потом долго смотрит в небо, кряхтит и охает, – ладно уж, – идет на уступку, – саквояж «зелени» – и по рукам.

Новый русский сам чуть не позеленел.

– Сдурел, мужик?! Да, я на эти бабки…

Никанор, ухмыляясь, говорит:

– Попытай счастья… Рынок, батенька, есть рынок. Он диктует правила игры… Походи, поприценивайся. Может, где и подешевле купишь. Я не против. Я буду только рад, если покупка твоя будет более выгодна, – вологодский мужик все также со значением хохотнул и добавил. – Рыночные отношения, дорогой, ничего другого не предполагают.

Явленье романиста

Выражусь без обиняков, без словесных пируэтов всяких разных: раздолбай литератор Жопников, оторва, каких поискать на белом свете. В великие прётся изо всех сил. Невыносим с некоторых пор. Для меня… Для других – образец для подражания.

А это стало сильно проявляться с месячишко назад, когда Жорка Жопников стал задумываться очень, морщить чело, не обремененное интеллектом.

Однажды, как свидетельствуют очевидцы, впервые в руках моего героя очутился четырехтомник с романом «Тихий Дон». Книги понравились ему: весомо; верно, не раскрыл ни разу, однако душа его затрепетала, когда представил, что на обложке золотом выписано не «Михаил Шолохов», а «Егорий Жопников». Нет, это надо видеть!..

– Без проблем, – твердо выразился он. – Не дурнее, пожалуй, буду, – почесав для солидности облысевшую шар-голову, выдал резюме. – Вот сяду за ноутбук и выдам, – еще подумал и добавил. – Название само припёрлось – «Красный Восток»… Или… – опять задумался. – Может, лучше, если назвать «Бурливая Волга»?

Решение этой проблемы отложил на потом.

Он засел за исторический роман.

Сколько времени прошло? Никто не знает. Да и не столь важно для истории: когда историкам понадобится, то, истинно вам говорю, все найдут и опишут.

Главное – стуча по клавишам ноутбука с утра до ночи, высидел, выродил, выпестовал.

Жорка любовно посмотрел на дитё новорожденное, не слишком симпатичное, но все равно родное, и прикинул, подумав: «Ничё, когда под мильен знаков с пробелами? Круто? Нормально. Мишанька Шолохов, оно так, взъярится на меня, примет за соперника, станет пургу гнать, гнобить везде, – он машет рукой. – Хрен с ним, перебьется… Не ему одному… В славе всю жизнь бултыхаться.

Слава Богу, этот самый Жопников не ведает, что бояться конкурента нет смысла, так как тот давным-давно отдал, как говорится, Богу душу.

Чтобы представить себе научнее созданный им продукт, распечатал на принтере. Положил огромную стопку листов на ладонь левой руки, а на ладонь правой – Шолохова.

– Ого! – взвизгнул от наслаждения Жорка. – Моё – весомее.

На другой день выложил на своей интернет-страничке. Сидит и ждет. Читательского наплыва ждет, само собой, комментариев. Ждет-пождет, а никого. Жорка, хмурясь, идет на страничку другана, отправляет личное обидчивое сообщение: чё, дескать, не фурычишь и не комментируешь, а еще, дескать, дружбаном числишься?

Тот всё понял и метнулся тотчас же к Жорке на страничку. С трудом осилив первый абзац, дружбан сплюнул под ноги и подумал: «Хренотень. Блевотина. Офигенное долбоё… И, – он с еще большим ожесточением вновь сплюнул, – дремучая безграмотность».

Но, будучи друганом давним, написал в комментарии другое, а именно: «Шик! Блеск! Красота! Жорка, извини, но ты – гений!!!» Именно три восклицательных знака (ему нравится, когда этих знаков много) поставил, чтобы подчеркнуть свое восхищение романом. Подумав, обратился к своей группе поддержки, состоящей из своих клонов.

Тут-то и полились комментарии, один краше другого. Был такой, что даже видавшего виды Жорку чуть-чуть смутил: клон явно перегнул, когда написал, что у Жорки Жопникова Нобелевка не за горами.

Перегнул, верно, но зато романисту-то как приятно?!

С той поры, задрав нос до облаков, ходит по просторам Интернета классик. Всех подтыкает, над всяким ёрничает, учит молодежь уму-разуму. В том числе и меня, несмотря на то что моя молодость осталась давным-давно за горами и долами. Слушаю, вежливо поддакиваю, благодарю за учебу, обещаю писать, как он (упаси Боже, только не лучше). Потому что, почуяв во мне (пусть даже в мыслях) соперника, затопчет. А мне это надо?

Да… Чуть не забыл: для названия романа-эпопеи Жорка Жопников выбрал (после мучительных размышлений) второй вариант. Что скажешь? Как любил выражаться О. Бендер, конгениально!

Рекорд старого пердуна

Сидит на завалинке дед. Сказывают, что ему много лет – за сто будет. Вышел, чтобы старые косточки погреть на августовском ласковом солнце.

Метрах в пяти от него ребятня в лапту играть затеяла. Шумят, ссорятся, окаянные, мешают старому думы свои думать.

Тут старый возьми да и дёрни как следует. Почитай, полдеревни грохот слышала.

Один парнишка, не занятый в игре, подбежал и сказал, кому-то из старших подражая:

«Нехорошо, дедуль, воздух портить».

Дед, закряхтев, сказал:

«Оно так… конечно… Но что делать, ежели воздуха в нутрях слишком скопилось? Вот и выпустил… Читал в ученой книжке, будто вредно держать дурное в себе».

Подтянулись, прервав игру, другие пацаны. Первый мальчишка, чувствуя за спиной дыхание друзей, вскинув патлатой головенкой несколько раз, строго сказал:

«А мама говорила, что неприлично в общественных местах…»

Дед, взъерошив и без того не видевшие давно расчески мальчишечьи волосы, сказал:

«Эх-хе-хе, милый… Неприлично, но как быть, ежели приспичило?»

Мальчишка, подумав, ответил:

«Не знаю».

«То-то и оно…»

Малыш, вспомнив что-то, спросил:

«Дедуль, а, дедуль…»

«Что?..»

Парнишка тряхнул головой.

«Батянька мне сказывал, что ты на ярмарке рекорд поставил… по этому самому… Правда, али нет?»

Дед усмехнулся и поправил левой рукой жиденькую сивую бороденку.

«Было такое… давненько уже».

«Расскажи, а?»

«Стало быть, так… Поехал я на ярманку, в район… Чтобы продать лишнее и купить нужное… Ну, вот… Торговли – никакой… Покупатель вялый: интересуется, щупает, а потом обратно кладет… Даже цены не спрашивает. Вот и собрались мужики кучкой и я с ними. Стоим и лясы точим. Значит, время убиваем, скуку разгоняем. Тут кто-то из толпы и дёрнул… Погромче, чем я давеча. Хохот. Один из мужиков возьми и скажи: погляди, дескать, может, портки-то на развал пошли от такого грохота. Черт меня дернул… Взял и похвастался: я, мол, могу и покруче. Все смотрят на меня и не верят. Распалился до невозможности: хотите, говорю всем, пёрну пятьдесят раз кряду? Все замотали головами, показывая, что это невозможно. Вхожу в азарт: давайте на спор, говорю, но только на что спорить будем? Вышел вперед мужик из соседней деревни, хлопнул о земь малахаем: ставлю, говорит, на кон новое тележное колесо (он приехал ими торговать); ежели, говорит, слово сдержишь, – колесо твое, а ежели нет, – тогда… Мужик запнулся, не зная, что с меня запросить. Один из стоявших со мной рядом пришел ему на помощь: коли нет, говорит, – проигравший пари ставит четверть самогона. Ударили по рукам. Только, сказал я, считать без мухлежа… Стали считать… Пятьдесят раз пернул – тютелька в тютельку… Колесо стало моим… Оно и сейчас целехонько, – дед показал суковатой палкой в сторону навеса. – Вон, на крюку висит. Телеги нет, а колесо есть… Так-то вот, – закончив рассказ, вновь потрепал мальчишечьи патлы. – А ты „неприлично да неприлично“… Всё прилично, что на пользу идет…»

Мальчишка упрямо сказал:

«Все равно… Мама…»

«Упрям же, варнак, – сказал дед и легонько потрепал мальчугана за ухо… – Я тоже был… Как-то подхожу к деду (взрослые парни научили) и говорю ему:

Ну, дедулечка, ну, дед,Научи меня пердеть:Если не научишь, —Пива не получишь

Ну, дед… хрясь по моей заднице палкой, которая у него была в руке, и пошел прочь.

Вот и я сейчас…»

Дед сделал вид, что, опершись о палку, встает. Пацаны, сделав вид, что испугались, хохоча, – врассыпную.

…Сидит дед: то смотрит на небо, где бело-серыми лебедями с ленцой проплывают облака, то в землю, где мураши деловито снуют, то на мальчишек, вновь играющих в лапту. Сидит и греется…

Потасовка

Анька Семенова и Верка Островская – давние и закадычные подружки. Более того, праздники отмечают семьями. Первая – менеджер по персоналу, вторая – руководитель отдела продаж в одной фирме. Обе – молодые и смазливые, обе пытались, как мы говорим, подбить клинья к шефу, но почему-то получили от ворот поворот, хотя шеф не из тех петушков, который равнодушен к своим и очаровательным соседним курочкам.

Как-то так получалось, что девчонки в отпуск всегда уходили одновременно и отдыхали в одних и тех же местах – обычно в Анталии или Кургаде, отдыхали без мужей. На сей счет была у обоих отмазка: надо, дескать, дать возможность мужьям наскучаться без них.

А мужья? Не раз были на наших корпоративах. Видел. Видные такие мужики, так сказать, кровь с молоком, явно есть чем утешить любую бабу. Мне казалось: от своих жен сходят с ума. Так ли на самом деле? Не знаю.