Европейские негры

«Я уехал из Англии, разменяв наскоро свои билеты. Из Парижа я писал в Палермо к родственникам бедной моей матери, но мне отвечали, что о ней нет никаких слухов. У меня не оставалось надежды отыскать ее или сестру. Это приводило меня в такое отчаяние, что я иногда думал о самоубийстве; но я отвергал это желание, как слабость. Я решился бороться с судьбою, жить гордо и независимо, на перекор ей. При моем богатстве легко было войти в круг лучшего общества; но я также, по старой привычке, любил сближаться с простолюдинами, и у меня были друзья во всех классах парижского населения. Я находил свое наслаждение в том, чтоб держать в руках нити тысячи интриг, управлять судьбою людей, неведомо для них, все знать и всеми властвовать.

– И вы до сих пор продолжаете эту страшную для вас игру? с ужасом спросил Бейль.

– Да; но будьте покойны: я вас не введу в опасность. Этот дом останется всегда чист, как душа дитяти, вверенного вашему надзору.

– Не за себя, а за вас я боюсь, сказал Бейль.

– Я знаю, что когда-нибудь это кончится дурно, но привычка сильна. Сначала мне казалось, что я могу так же легко оставить эту жизнь, как легко менял блузу на фрак. С этим намерением я оставил Париж и уехал в Германию; но, я скоро увидел, что не могу отказаться от своей роли – невидимого властелина над участью многих. Вы мне поверите, если я скажу, что никогда не извлекал ни малейшей выгоды для себя из этого положения. У меня независимое ни от кого богатство, источник которого вы знаете. Однако ж, возвратимся к моим приключениям. Однажды, когда я был проездом в Вецларе, я услышал историю, корая возмутила меня. Говорили, что мать продала свою дочь. Я решился избавить эту несчастную. В таких случаях я не ищу предлога для своих визитов. Я прямо вошел в указанную мне квартиру и застал бедную девушку одну; старухи не было дома. Боже мой! эта девушка была моя сестра! Но мне слишком-тяжелы воспоминания об этом ужасном деле; скажу вам коротко, что сестра моя была возвращена лордом Бемолем матери, но матушка, скоро умерла от нужды. Тогда малютка попалась в руки гнусной женщины, которая выростила ее, чтоб пользоваться её красотою, присвоив себе имя матери. Нет надобности говорить, была ли наказана эта женщина. Я должен был скрыть от света на несколько месяцев несчастную сестру. Ребенок, который поручен вам, сын её. О! для меня было бы легче найти сестру в могиле, нежели в руках этой женщины. Но я любил мою Люси, и она была достойна этой безграничной привязанности. её кротость, её ум, её красота заслуживают величайшей любви. Через год я повез ее в Сицилию, и оттуда начал процес против старого лорда Кембля. Мне удалось доказать законность брака матушки; моей сестре было возвращено имя нашего отца. Я хлопотал только для неё, не упоминая о своих правах: я думал, что мое прошедшее может когда-нибудь обнаружиться, и потому решился не называть себя перед светом её братом, чтоб не связывать её судьбы с моею неверною участью. Половину своего состояния отдал я ей. Она вышла замуж и живет здесь. Теперь вы все знаете. Простите ж, мой друг. Я слишком взволнован, мне нужно отдохнуть. О, как легко на душе, когда имеешь человека, которому можно поверять свои заботы, свои опасения!»

V. В семейств Эриксенов

Доктор Эдуард Эриксен, старший брат Артура, уныло смотрел на своих маленьких детей, игравших с третьим, двухлетним малюткою. Он думал о неприятной сцене, которую вчера имел с женою. Возвращаясь домой с визитов, Эдуард был поражен сильным горелым запахом, наполнявшим комнаты; он бросился в детскую, и нашел там няньку своих детей, по обыкновению, занятою сплетнями с горничною его жены; детей не было.

– Что такое случилось у вас? Отчего такой дым в комнатах?

– Я не знаю, недовольным тоном отвечала нянька.

– Где дети?

– Играют, должно-быть, на кухне.

Он велел привесть детей, и испугался, увидев, что у его сына опалены волосы. На расспросы отца, малютка отвечал, что он играл у печи и платье на нем вспыхнуло, так-что ребенок едва не сгорел. Эдуард пошел в комнату жены; она спокойно сидела в креслах, зевая и пересматривая модные картинки.

– Ты не знаешь, что делается с детьми? сказал муж взволнованным голосом.

– Ничего особенного.

– Они едва не сгорели.

– Нянька мне сказывала. Но ты вечно преувеличиваешь всякие пустяки.

Эдуард начал упрекать жену за беспечность о детях. С нею сделалась истерика. – Ныньче, воротившись домой после визитов, Эдуард уж не застал жены дома – «Она уехала к своей матушке», отвечала ему горничная. Эдуард предположил, что это следствие вчерашней сцены и думал о своих неприятностях.

– Эдуард, ты поступил чрезвычайно-неосторожно, сказал Артур, входя в комнату брата: – ты знаешь легковерие твоей жены, сварливый характер тещи – возможно ли подавать им такие поводы к подозрениям?

– Что такое? спросил, встрепенувшись, Эдуард.

– Откуда взял ты этого ребенка, который играет с твоими детьми?

– Ах, Боже мой! самая простая история: несколько дней назад, меня позвали к одной больной; я нашел девушку, в последнем периоде чахотки; помочь было невозможно, но я продолжал посещать ее, чтоб не лишать ее надежды. Я показался ей добрым человеком, и бедняжка решилась наконец высказать мне свое горе: у ней было дитя, и она мучилась мыслью, что оно останется бесприютным после её смерти. Мне стало жаль; я обещал не оставить малютку. Вчера эта девушка умерла, и я велел принести её сиротку к себе. Надобно пристроить бедного ребенка. Его принесли сюда нынче поутру.

– И не сказал об этом жене?

– Вчера она не хотела видеть меня, после своего истерического припадка. Ныньче утром, когда мне надобно было отправляться на свои визиты, она еще спала.

– Но знаешь ли ты, что ты наделал?

– Что ж такое?

– Твоя теща говорит, что ты был знаком с этою девушкою, что этот ребенок – твое дитя; что ты самым ужасным образом оскорбил жену, взяв к себе в дом этого ребенка; что твоя жена не может после этого оставаться в моем доме и должна просить развода.

– Боже мой! какая нелепость! сказал изумленный доктор: – подумай сам, такой ли я человек, чтоб можно было выдумывать обо мне подобные пошлости?

– Но их однако выдумали. Быть-может, теща и жена твоя через несколько времени образумятся, по, во всяком случае, после глупой сплетни, ты не должен оставлять этого ребенка в своем доме.

– Но что ж мне делать?

– Знаешь ли, сказал Артур, подумав: – отдадим его на воспитание в одно честное и доброе семейство, которое могу я указать тебе.

– Кто ж эти люди? спросил Эдуард.

– Их фамилия Штайгер. Отец, старик, добрейшее существо в мире; дочь… ты сам увидишь ее. Эдуард, я давно хотел познакомить тебя с ними, потому что я люблю эту девушку.

И Артур, увлеченный своими чувствами, начал рассказывать брату о своих отношениях к Кларе и описывать ее в самых восторженных выражениях.

– Но подумал ли ты, Артур, что матушка всеми силами будет противиться твоему намерению? Как будут оскорблены все наши родственники! какие сплетни поднимутся между знакомыми!

– Но я решился; это необходимо для моего счастья. Я дал уж слово.

– Во всяком случае, на меня ты можешь рассчитывать, Артур: я твой верный союзник.

– Поедем же к Штайгерам, просить их, чтоб они взяли этого ребенка.

– Хорошо; но прежде зайдем к сестре Марианне: я не могу оставить детей с этою беспечною нянькою; надобно поручить их Марианне.

Марианна плакала, когда вошли братья.

– У нас с тобою почти одинаковое горе, сказала она Эдуарду.

– Что такое, милая сестра?

– Мне совестно говорить вам: вы подумаете, что я разузнаю о поступках моего мужа неблагородными средствами; но я узнала это совершенно против воли. Сейчас мне доложили, что меня хочет видеть какая-то незнакомая женщина; я вышла к ней, ничего не предчувствуя. И прежде, чем я успела сообразить, что она говорит мне, и прогнать ее, она уж толковала мне, что Альфонс волочится за танцовщицею, которая живет у своей тётки, какой-то г-жи Бекер. Я прогнала гадкую доносчицу, которая, вероятно, надеялась награды за свое шпионство; но… теперь я соображаю многое, и вижу, что её слова справедливы. А он еще всегда толкует мне о приличиях; он еще ревнует меня, которая никогда не подавала ему никакого повода к подозрению…

Артур вспомнил, что на лестнице попалась ему вдова Вундель, которую он видел несколько раз, проходя к Штайгерам.

– Не мучь себя прежде времени, сказал Эдуард: – ты сама знаешь, можно ли полагаться на слова женщины, которая ссорит жену с мужем, чтоб получить несколько талеров. Позволь нам узнать хорошенько, справедливы ли твои подозрения, тогда увидим, что нам делать.

И, попросив сестру посмотреть за детьми, Эдуард отправился вместе с Артуром к Штайгерам.

VI. Ричард

В гардеробных кордебалета нет торопливой деятельности, свидетелями которой мы были в тот спектакль, когда началось наше знакомство с Кларою Штайгер: фигурантки одеваются очень-медленно, да и немного их собралось нынче в театр. Это потому, что ныне дается опера, а не балет, и фигурантки участвуют только в двух-трех сценах, именно, так-как опера фантастического содержания, то в первом акте являются на сцене сильфиды, а в пятом, в последней сцене, фея Амороза, покровительница любящих сердец, слетает с облаков, чтоб соединить тощего тенора с престарелою примадонною.

– Правда ли, Тереза, что ты выходишь замуж? спросила одна из танцовщиц у роскошной сильфиды, поправлявшей перед зеркалом свои крылья.

– Да, это правда; я уж подала просьбу об отставке, гордо отвечала Тереза и пошла в тот угол комнаты, где одевались Клара и Мари. Мари была печальнее, нежели когда-нибудь, и Клара напрасно старалась утешить ее.

– Да скажи, по крайней мере, о чем ты плачешь? говорила Клара.

– Нет, с тобою напрасно говорить об этом, ты не поможешь.

– Так посоветуйся с Терезою, вот она идет к нам: она девушка умная и энергическая. – Мари наклонила голову в знак согласия, но продолжала плакать.

– Что за слезы? сказала, подходя к ним, Тереза: – уж не случилось ли с тобою какой-нибудь беды, Мари? Да оно, впрочем, и не было б удивительно.

– Тереза, я погибла! рыдая, говорила Мари.

– Э, полно воображать все в таком ужасном виде! Да перестань же плакать! нехорошо, если заметят другие. Если и случилась беда, незачем разглашать ее. Да говори же, что с тобою?

– Тётка все мучила меня, все твердила о том господине. Я не хотела ее слушать. Я говорила ей, что на мне хочет жениться Ричард; она отвечала что все это глупости, что я могу жить роскошно, иметь экипаж, богатые платья… Вчера вечером она ушла из дому; я осталась в квартире одна. Вдруг вошел в комнату он. Я испугалась. Он все говорил, что очень меня любит. Я плакала и просила его уйти, пожалеть меня, оставить свои намерения, потому что у меня есть жених, которого я люблю. Но он делался все более дерзок, наконец взял за руку и хотел насильно поцеловать.

– Что ж, ты вырвалась, звала на помощь?

– Я не смела кричать, потому что боялась этим самым повредить себе. Но в ту самую минуту вошел за мною лакей. Это спасло меня. Но… все-таки, как не плакать мне: что подумал обо мне наш старик-лакей? Он всегда хвалил меня и Клару за то, что мы так скромно держим себя; а тут он пожал плечами, и теперь не хочет говорить со мною. Что подумает Ричард, если до него дойдут такие слухи? Ведь он может поверить.

– Не беспокойся, Мари; когда нас будут развозить по домам после спектакля, я останусь в карете последняя, и объясню старику, как было дело. Если он подумал о тебе что-нибудь дурное, он увидит, что ошибался. Не бойся, только держи себя осторожнее; я искусным образом устрою, что Ричард поспешит свадьбою, и тогда ты будешь безопасна и счастлива.

– А тебя также надобно поздравить, Тереза? Ты выходишь замуж? сказала Клара.

– Не знаю, стоит ли того дело, чтоб поздравлять, гордо отвечала Тереза.

– Скажи что-нибудь о твоем женихе.

– Я привезу его к вам, тогда увидите сами. Я не советовала Бергеру жениться на мне, потому что, говорила я, он может раскаяться; но он возобновляет свое предложение в третий раз. Мне уж надоело слушаться чужих приказаний здесь, в театре, и я наконец согласилась осчастливить его и принять его под свою команду: надобно же и мне в свою очередь распоряжаться другими.

Раздался знакомый звонок, и танцовщицы побежали на сцену.

Спектакль шел своим порядком. Вот наконец и пятый акт. Пора приниматься за машину для полета феи Аморозы. Этою машиною, по обыкновению, должен был управлять Ричард Гаммер. Лакей, развозивший танцовщиц, был подле него, в качестве помощника; но заботливый и сильный Ричард делал все один. Старик-лакей сидел, сложа руки. Вот и последняя сцена. Четыре здоровые работника тянут через сцену машину и медленно несутся перед зрителями облака, а на облаках фея Амороза, покровительница любящих сердец. Когда она будет прямо над головами влюбленной четы, Ричард начнет потихоньку отпускать веревку, которую держит в руке, и фея плавно спустится, чтоб возложить миртовые венки на счастливцев. Ниже феи летят хоры подвластных ей духов.

– Тяжеловато держат, а спускать будет еще труднее, сказал Ричард: – за-то, впрочем, и вид хорош; правду сказать, загляденье.

– Ну, для меня тут нет никакого загляденья, отвечал старый лакей. – Привозя да отвозя их, поневоле узнаешь, как живет из них почти каждая. Не люблю я этих волшебниц. Это вам хорошо на них глядеть издали. Легкомысленные, девушки занимаются глупостями.

– Ну, ты преувеличиваешь, сказал Ричард: – много найдется и таких, которые держат себя строго.

– Не слишком-то много.

– Как же? Ну, возьмем в пример хоть Клару и Мари: про них ничего не скажешь, кроме хорошего…

– Ричард! держи крепче веревку! – раздался голос его отца, главного машиниста при театре: – верхняя машина идет в ход! Держи крепче!

– Не бойся, не сорвется из руки! закричал ему сын.

– Клара, так; а Мари я не похвалю, отвечал лакей, продолжая разговор.

– Как так? спросил изумленный Ричард: – ведь ты сам всегда ее хвалил.

– До вчерашнего дня хвалил; вчера я застал ее в-расплох: сидела она одна с каким-то господином – ну, разумеется, одет он очень-хорошо, видно, что человек богатый – сидит, цалует у ней руку и тянется поцеловать в губы.

У Ричарда потемнело в глазах.

Страшный треск, ужасный вопль пробудили его из забывчивости: сцена была покрыта обломками машины, и под этими обломками недвижимо лежал труп девушки, которая за минуту блистала красотою и цветущею свежестью молодости.

– Мари! бедная Мари! вскричал старый лакей, бросаясь на сцену.

– Ты убил ее! с негодованием говорила через минуту Тереза Ричарду: – я сейчас говорила с лакеем, знаю, что он тебе рассказывал.

– Нет, слабым голосом отвечал он: – я сам себя не помнил, я не знаю, как выскользнула веревка у меня из рук.

– Доктора! доктора! кричали между тем. – Театрального доктора не было на тот раз в театре; но Эдуард Эриксен был уже на сцене. «Она еще дышет!» сказал он: «только едва-ли есть какая-нибудь надежда».

– Она еще жива? спрашивал Ричард лакея.

– А ты видно любил ее?

– Жива ли она?

– Теперь-то пока жива, да все-равно, умрет; впрочем, оно и лучше.

VII. Перед маскарадом

В знакомой нам комнате Лисьей Норы, где был судим изменивший своим товарищам лакей, сидел молодой человек, которого мы видели там первый раз. Перед ним стоял Франц Карнер, которому он доставил место при молодом графе Форбахе.

– Редко ты являешься с докладами, Карнер… или, пожалуй, буду называть тебя прежним именем, Йозеф, говорил молодой человек.

– Вы знаете, мне тяжело делать это; но я принял ваши условия и не стал бы вас обманывать. Все, что стоит вашего внимания, я докладываю вам; но редко я замечаю что-нибудь важное. Теперь я принес вам письмо, которое поручил мне граф отнесть к фрейлине фон-Сальм.

– Распечатай же его; печать Форбаха у меня есть, мы опять запечатаем, и ты отнесешь его.

– Не заставляйте меня делать этого; тяжело мне и то, что я принес его вам.

– Я не желаю зла Форбаху – ты это знаешь; напротив, я люблю его, сказал, улыбаясь, молодой человек. Ты делаешь услугу мне, не вредя ему. Пожалуй, я сам распечатаю письмо. И, пробежав письмо глазами, он остановился на последних словах: «Позволь мне, Евгения, просить тебя о том, чтоб в следующий маскарад ты надела домино с белыми лентами. Это важно для меня, по особенному обстоятельству, о котором расскажу тебе, когда ты исполнишь мою просьбу». – Письмо совершенно не важно, Йозеф: я уж знал все это прежде. Возьми его.

– У меня к вам просьба, сказал Йозеф. – вы всегда были ко мне так милостивы… Жена моя здесь. Она была совершенно невиновата…

– Это значит, ты хочешь опять освободиться от моей власти? Пожалуй, Йозеф, я освобождаю тебя от всяких условий. Мы не будем больше видеться с тобою; но помни, я всегда готов помогать тебе, если понадобится.

– Неужели вы не позволите мне иногда видеть вас? с выражением искренней привязанности сказал Йозеф.

– Не знаю; быть может, мне когда-нибудь понадобятся твои услуги, мой честный Йозеф; но только в деле, которого ты не должен будешь стыдиться. Прощай же.

Йозеф ушел, благодаря своего покровителя.

Через два или три часа, герцог Альфред сидел у барона Бранда.

– У меня к вам важная просьба, барон, говорил он: вчера вечером я, Форбах и Штейнфельд сидели у майора Сальма. Он показывал Штейнфельду свои ружья и тому подобное; мы говорили с Форбахом…

– И вы предложили ему пари, подсказал Бранд.

– Значит, он уж говорил вам?

– Я ни вчера, ни сегодня не виделся ни с кем из бывших у фон-Сальма.

– Как же вы узнали о нашем пари?

– Это моя тайна; но я знаю, что вы герцог, сказали, что если вы захотите, то m-lle фон-Сальм будет на маскараде в домино с лентами цветов вашего герба. Форбах сказал, что этого она не сделает.

– Да откуда ж вы это узнали? Если так, вы знаете и просьбу, с которой приехал я к вам?

– Угадываю: вы хотите, чтоб я помог вам сдержать слово, потому что, хотя Форбах не принял пари, но вам хочется доказать, что вы имеете влияние на m-lle фон-Сальм.

– Да; но я сам вижу, что это невозможно, сказал герцог. – А мне чрезвычайно хотелось бы поссорить ее с Форбахом.

– Да, это очень-трудно: она конечно понимает, что, надев ленты цветов вашего герба, она безвозвратно компрометирует себя, сама объявляет себя… короткою вашею приятельницею, чтоб выразиться скромно.

– Но как бы хотелось мне этого! Я тогда торжествовал бы над этим ненавистным Форбахом.

– Но если я окажу вам эту важную услугу, что тогда, герцог? Могу ли я также рассчитывать на безусловную помощь с вашей стороны в моих делах?

– О, конечно! Даю вам слово.

– В таком случае и я даю вам слово, что ваше желание будет исполнено.

– Ужели? вскричал обрадованный герцог: – вы заставите ее сделать это? подумали ли вы, как это трудно? Ведь она любит Форбаха…

– Я не даю необдуманных обещаний. M-lle фон-Сальм будет на маскараде в домино с лентами цветов вашего герба. Но тогда и я потребую от вас услуги, скоро или нескоро, как случится, но потребую…

– И будьте уверены, я сделаю все, что в моих силах. До свиданья, барон.

– Я не удерживаю вас, потому что еду к вашему сопернику, Форбаху, сказал, улыбаясь, Бранд.

Когда барон Бранд вошел к Форбаху, у него сидели обыкновенные его гости и, в том числе, Штейнфельд. Они рассматривали рисунки, принесенные Артуром, и хохотали. При входе Бранда, хозяин и Артур переглянулись; но он, по-видимому, не замечая этого, хладнокровно спросил, чему все так смеются.

– Вы были свидетелем, барон, с каким нелепым чванством держал себя Данкварт, когда был у г. Эриксена; посмотрите же, достаточно ли отмстил ему оскорбленный художник этими рисунками, сказал хозяин, передавая ему альбом из шести листов.

На первом была нарисована голова орангутанга, на последнем чрезвычайно-сходный портрет Данкварта; промежуточные рисунки служили связью между этими двумя физиономиями, представляя постепенный переход обезьяны в Данкварта.

– Восхитительно! сказал Бранд. – Я дорого дал бы за этот альбом.

– Если вы обещаете не показывать его никому, кроме близких приятелей, и то под секретом, я подарю вам его, отвечал Артур.

– Принимаю подарок, и благодарю вас; но не принимаю ваших условий.

– Скажи, Штейнфельд, спросил хозяин: – как тебе понравилось нынешнее общество? Кончил ты свои визиты?

– Почти; остается сделать не более трех или четырех, между-прочим, генералу Вольмару. Правда ли, что его жена очень-хорошенькая?

– Красавица, сказал Форбах: – и Вольмар ревнив, как Отелло.

– Непременно постараюсь познакомиться, сказал Штейнфельд.

– Я держусь своего замечания, что она очень-похожа на вас, барон, продолжал хозяин, обращаясь к Бранду: – между вашими фамилиями непременно было родство.

– Мне было бы это очень-лестно, холодно отвечал Бранд.

Через несколько минут все разъехались; но Форбах удержал Эриксена.

– Нам нужно внимательно наблюдать за Брандом, сказал он живописцу: – мои подозрения усиливаются. На днях один из секретарей директора полиции говорил мне, что невозможно сомневаться в существовании организованной и опасной шайки, главным убежищем которой служит Лисья Нора. Он думает, что надобно истребить это гнездо, купив его на счет города и разрушив до основания; других средств нет, потому что все обыски не приводят ни к чему. Кстати, помните ли вы случай, когда вы были так добры, что отнесли мое письмо к одной старухе, живущей в той части города, именно, Бекер? Вы помните, что письмо было запечатано печатью Бранда? Теперь я начинаю думать, не к нему ли относились некоторые загадочные выражения в письме, которое получил я от этой старухи. Она писала, что поручает себя покровительству моего «могущественного друга» и так далее.

– Так печать была барона Бранда? сказал Эриксен: – о, теперь все объясняется: старуха, взглянув на нее, сказала, что не пощадит никаких усилий для исполнения «этого приказания» и прибавила, что эта печать важнее всех денег, которые вы обещаете ей. – Да, невозможно сомневаться, что Бранд находится в каких-то странных отношениях к подозрительным людям. Но если наши подозрения окажутся совершенно-справедливыми, что нам делать тогда? Уже-ли предать на позор человека, который, как-бы то ни было, был нашим приятелем?

– Нет, я не решился бы на это. Мне кажется, мы могли бы ограничиться тем, чтоб заставить его удалиться отсюда.

– Скажите, кстати, чем кончилась интрига, которую вы начали тогда?

– Старуха написала мне, чтоб я прислал свою карету к театру; но я не воспользовался этим согласием, потому что уж полюбил девушку, которую скоро назову своею невестою. Таким-образом интрига моя с Кларою остановилась на «предисловии».

– Вы говорите: «с Кларою», говорите, что посылали карету к театру? спросил Артур, стараясь скрыть свое волнение: – скажите же фамилию этой девушки.

– Клара Штайгер; вы знаете ее?

– Да, я видел ее несколько раз, отвечал Артур, делая страшное усилие над собою, чтоб казаться равнодушным, и поспешил проститься.

VIII. Свидание

Мучительно провел эту ночь Эриксен. Он не мог не верить словам Форбаха; но ему слишком-тяжело было отказаться от своей любви; и на другой день, все еще усиливаясь верить, что Клара не могла изменить ему, он пошел к старухе Бекер, чтоб расспросить ее подробнее. «Быть-может, Форбах ошибся; быть-может, он слишком-легко придал определенное значение словам этой старухи, которая говорила ему об успехе дела только для того, чтоб выманить у него денег», думал он.

Когда он отворил дверь квартиры, занимаемой Бекер, его поразил запах ладана. Старуха была печальна, одета в траурное платье. Молча поклонилась она Эриксену и поспешила запереть дверь в соседнюю комнату.

– Вы не узнаете меня? сказал Артур.

– Ах, вы, если не ошибаюсь, приносили мне письмо от графа Форбаха.

– Ну да; и теперь я у вас опять по тому же самому делу. Скажите мне правду, давно вы знали Клару Штайгер?

– Да, она бывала иногда здесь; я видела ее довольно-часто и прежде этого случая. Она была приятельница с моей бедной племянницею, которая теперь лежит мертвая, бедняжка!

– С вашею племянницею, а не с вами?

– Нет.

– Вы говорили тогда, что исполнить поручение Форбаха очень-трудно, и между-тем исполнили его?

– Не хочу хвалиться перед вами; я не знала, как приступить к этому делу. Клара держала себя очень-строго; но одна из моих знакомых, вдова Вундель, взялась это устроить. Она живет с Кларою на одной лестнице, и ей, по соседству, было гораздо-легче уговаривать Клару.

– Да, теперь понимаю; бедная девушка каждую минуту была опутываема её сетями…

– Тс! кто-то идет, сказала Бекер.

Дверь отворилась и вошла Клара Штайгер.

– Очень-рад видеть вас здесь, фрейлейн Штайгер, сказал Артур с горькою усмешкою.