В огонь и в воду

– Правда, – отвечал маркиз, вздыхая; – но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушием за неблагодарность. Я соединю свою судьбу с твоей, я не разлучусь уже с тобой ни когда. Мы вместе станем гоняться за приключениями. Мы добьемся того, что о наших подвигах затрубят все сто труб Славы, я я хочу, чтобы, ослепленная блеском моих геройских дел, когда-нибудь она сама, с глазами полными слез, упала передо мной на колена, умоляя располагать ею… едем же!

– Куда это?

– Право, не знаю, но все-таки едем скорей!

– Согласен, но с условием, что ты пойдешь прежде со мной к графу де-Колиньи, у которого я поселился после той ночной схватки.

– Да, кстати! правда! что с тобой сделалось после этого наглого нападения, которое подоспело так во время, чтобы рассеять мои черные мысли?

– Я встретил дом, где одна добрая душа приютила меня.

– А хорошенькая эта добрая душа? спросил маркиз.

– У христианской любви не бывает пола, – отвечал Гуго, а про себя подумал: – «Положительно, этому бедному маркизу не везет со мной!»

Когда оба друга вышли на улицу, маркиз взял Гуго под руку и, возвращаясь опять к предмету, от которого не могли отстать его мысли, продолжал:

– Я всегда думал, что если сам дьявол зажжет свой фонарь прямо на адском огне, – и тот не разберет, что копошится в сердце женщины! Что же после этого может разобрать там бедный, простой смертный. как я? Принцесса была вся в черном, приняла меня в молельне, – она, дышавшая прежде только радостью и весельем… а из слов её я догадываюсь, что она поражена прямо в сердце каким-то большим горем, похожим на обманутую надежду, на исчезнувший сон, в котором было все счастье её жизни… Не знаешь ли, что это такое?

– Нет, – отвечал Гуго, не взглянув на маркиза.

– Ведь не может же это быть любовное горе! Какой же грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к её ногам, целуя складки её платья? если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я бы отправился искать его повсюду и, как бы только нашел, вонзил бы ему шпагу в сердце!

– Надо однако и пожалеть бедных людей: довольно уже, кажется, быть слепому; умирать тут незачем!

– Пожалеть такого бездельника! что за басни! Она хочет удалиться от света, эта милая, очаровательная принцесса, украшение вселенной, запереться с своем замке, там где-то за горами, и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль – похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело ее несчастье! Клянусь тебе, друг мой, я не переживу отъезда моего идола…

– Что это? Как только ты не убиваешь ближнего, то приносишь самого себя в жертву; не лучше ли было бы заставить твое милое Божество переменить мысли, не лучше ли внушить ей другие планы?

– Ты говоришь, как Златоуст, и я примусь думать, как бы в самом деле этого добиться… Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?

– Разумеется!

Все время разговаривая, Гуго и друг его пришли наконец к графу де Колиньи и застали его сидящим, с опущенной на руки головой, перед тем же самым столом с картами и планами, за которым нашел его Монтестрюк в первый раз.

Гуго представил маркиза де Сент-Эллиса и граф принял его, как старого знакомого; он сделал знак обоим, чтоб сели возле него, и сказал:

– Ах! вы находите меня в очень затруднительном положении. Вы верно слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?

– Против турок, – отвечал маркиз, – которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, слышал.

– Только об этом все и говорят, – добавил Гуго.

– Вы знаете также, может быть, что в совете короля решено послать как можно скорей войско в Венгрию, чтоб отразить это вторжение?

– Я что-то слышал об об этом, – отвечал маркиз, – но должен признаться, что одна принцесса с коралловыми губками…

– Вот дались ему эти сравнения! – проворчал Гуго.

– Так засела у меня в голове, что уже и места нет для турецкого султана, – докончил маркиз.

– Ну, – продолжал Колиньи, улыбнувшись, – мне очень хотелось бы получить начальство над этой экспедицией, – и вот я изучаю внимательно все эти карты и планы, но не так-то легко будет мне устранить соперников!

– Разве это не зависит вполне от самого короля? – спросил маркиз.

– Разумеется, да!

– Ну, что же? разве вы не на самом лучшем счету у его величества?… Я-то уже очень хороше знаю это, кажется… – продолжал Гуго.

– Согласен… но рядом с королем есть и посторонние, тайные влияния.

– Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерией – в Риме, при царе Нуме, и Габриелью – в Париже при короле Генрихе IV.

– А теперь называются герцогиней де-ла-Вальер или Олимпией Манчини – в Лувре, при Людовике XIV.

– А герцогиня де-ла-Вальер поддерживает, говорят, герцога де Лафельяда.

– А королева дает шах королю.

– Не считая, что против меня еще – принц Конде со своей партией.

– Гм! фаворитка и принц крови – этого уже слишком много за один раз!

– О! принц крови не тревожил бы меня, если б он был один… Король его не любит… Между ними лежат воспоминания Фронды; но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону…

– Почему же вам бы к ней не поехать? почему же бы не сказать ей: графиня! опасность грозит великой империи, даже больше – всему христианству, а его величество король Франции – старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтоб отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы… Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы; всю жизнь торжеству правого дела… Меня хорошо знают, и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, и я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, всю свою бдительность, чтоб покрыть новою славой королевскую корону его величества… Я встречу там победу или смерть! и в благодарность за доставленный мне случай к отличию, я благословлю руку, которая вручит мне шпагу.

– Право, друг Монтестрюк, браво! – вскричал Колиньи, – но чтоб говорить так с фавориткой, надо иметь ваше лицо, ваш пламенный взор, восторженный жест, звучный, идущий прямо в сердце, голос, вашу уверенность, вашу молодость, наконец… Тогда, может быть, если б у меня было все это, я бы решился попытать счастья и, может быть, получил бы успех, но мой лоб покрыли морщинами походы, на лице моем положили печать заботы и борьба, в волосах моих пробилась седина; как же я могу надеяться, чтобы блестящая графиня де Суассон приняла во мне участие?

– Да кой чёрт! – вскричал Монтестрюк, – не в уединенной же башне очарованного замка живет эта славная графиня, обладающая, как говорят, грацией ангела и умом дьявола! Не прикована же она в пещере, под стражей дракона! Она имеет, если не ошибаюсь, должность при дворе: есть, значит, возможность добраться до неё, познакомиться с ней, говорить с ней. Один прелестный ротик сказал мне недавно, что у меня смелость граничит с дерзостью. Я доведу эту дерзость до крайней наглости и, с помощью своей молодости, дойду до той веры, которая двигает горами.

– Если дело только в том, чтоб тебя представить, – сказал маркиз де Сент-Эллис, – то об этом нечего хлопотать: я к твоим услугам.

– Ты, милый маркиз?

– Я сам. Ведь я говорил же тебе, что приехал в Париж именно для того, чтоб выручать тебя, ночью на улице, а днем во дворце! Я помог тебе вырваться из когтей шайки бездельников, а теперь я же берусь толкнуть тебя в когти хорошенькой женщины.

– Да как же ты возьмёшься за это?

– Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графом де Суассоном, мужем прекрасной Олимпии: там какие-то двоюродные или троюродные. Я никогда не пользовался этим родством, а теперь отдаю его в твое полное распоряжение.

– Соглашайтесь, – сказал Колиньи. – Она – женщина, и хорошо это доказала!.. Кто знает?…

– Отлично! – вскричал маркиз, – сейчас же бегу к кузине, не знаю с которой-то степени, и беру с бою позволение представить тебя ей.

– Не думайте однако же, чтоб это было так легко… Войти к той, кто была, есть или будет фавориткой – трудней, чем к самой королеве. В её приемных залах всегда целая толпа.

– Возьму приступом, говорю вам; но с условием, чтобы друг мой Гуго и ваш покорнейший слуга тоже участвовали в экспедиции. Мы оба хотим отведать Венгрии, и я надеюсь покрыть себя там лаврами за счёт турок и отнять у них с полдюжины султанш, которых подарю одной принцессе, не имеющей соперниц по красоте в целом мире!

– Будьте покойны!.. хотя бы мне досталось идти до Болгарии, чтоб истребить неверных, я поведу вас и туда.

Через два дня после этого разговора, Гуго был дежурным в Фонтенбло. В той галерее, которая вела в комнаты графини де Суассон, он вдруг увидел фигурку, которая шла припрыгивая так проворно и так весело, что он невольно взглянул на этот вихрь из шелку, уносимый парой маленьких резвых ножек. Женщина, которой принадлежала эта фигурка, это личико, этот взгляд, эта улыбка, в платье усеянном развевающимся бантами и лентами, – обернулась инстинктивно.

Вдруг она вскрикнула и бросилась к гасконцу.

Другой крик раздался в ответ и Монтестрюк кинулся к ней.

– Но, прости, Господи! это Брискетта, – воскликнул он.

– Но, это он, это Гуго! – вскричала она в то же мгновенье. И, окинув его сверкающим взглядом, продолжала: – Мой милый Гуго в таком чудном мундире!.. Вот сюрприз!

– Моя милая Брискетта в таком прелестном наряде! – возразил он. – Вот приключение!

Тут появились придворные.

– Место не совсем удобно для разговора, – сказала она: – слишком много глаз и ушей! но через час сойдите вниз, я буду во дворе принцев; не останавливайтесь только, а идите за мной, как будто вовсе меня не знаете; мы уйдем в сад, а я знаю одну рощицу рядом с королевской шпалерой, где можно будет объясниться на свободе.

И она улетела, как жаворонок, послав ему воздушный поцелуй.

Гуго ждал с величайшим нетерпением назначенного Брискеттой срока; он даже сошел во двор принцев раньше часу. Её еще не было. Гуго принялся ходить взад и вперед, отыскивая тёмные углы и делая вид, что изучает архитектуру, чтоб не возбудить подозрений. Ни на одну минуту он не подумал, что Брискетта забудет обещание.

– Если она не идёт, – значит, ее задержали, – говорил он себе; – но что и кто?

Это-то именно ему и хотелось узнать. Какими судьбами дочь Ошского оружейника очутилась во дворце в Фонтенбло, и притом не как постороннее лицо, которое встречается случайно мимоходом, но как живущая там? Впрочем, с такой взбалмошной девочкой не все ли было вероятно и возможно, а особенно сумасбродное?

Так размышлял Гуго, как вдруг услышал шелест шелкового платья на ступенях лестницы, которая вела во двор. Он обернулся – перед ним была Брискетта, немного запыхавшаяся от скорой ходьбы. У неё было то же смеющееся личико, как и в галерее. Она сделала ему знак глазами и вошла в темный коридор, а оттуда проворно выскочила в сад; дойдя до королевской. шпалеры, она живо взяла его под руку и увела в скромный приют в рощице, где можно было беседовать, не опасаясь посторонних взоров.

– У вас готово тысячу вопросов мне. неправда ли? – сказала она ему, – и у меня также целая тысяча… Они так столпились у меня на губах, что я и сама не знаю, с чего начать. Давно ли вы при дворе?… Как сюда попали?.. Зачем?… Чего надеетесь?… Довольны ли вы?… Рады ли, что со мной встретились? Я очень часто об вас думала, поверьте!.. Ну, поцелуемся!

И не дожидаясь его поцелуя, Брискетта бросилась ему на шею.

– Как хорошо здесь! – прибавила она, прижимаясь на минуту к его сердцу. – Ах! я так сильно вас любила, мой милый Гуго, когда мы были там, далеко!

– А теперь?

– Теперь? – сказала она, поднимая голову, как птичка, – пусть только вам встретится надобность во мне, и вы увидите, что я сберегла для вас то же сердце, что билось на Вербовой улице!..

Она улыбнулась, отстранилась немного и продолжала:

– Вы только болтаете, а не отвечаете мне. Расскажите мне всё, всё.

Гуго рассказал ей всё подробно, умолчав благоразумно о кое-каких обстоятельствах, которых незачем было открывать ей. Он осторожно обошел причину опасности, грозившей ему у церкви св. Иакова, но остановился охотно на своей встрече с маркизом де Сент-Эллис, на участии к нему графа де Колиньи, на представлении королю и неожиданной развязке, бывшей последствием его первого появления при дворе. Монтестрюк вел свой рассказ так свободно и так живо, что Брискетта не могла не похвалить его ораторские способности.

– Выходит, – продолжала она, – вы совершенно счастливы?

– Счастлив! Да разве можно когда-нибудь быть вполне счастливым?

– Значит, есть еще что-нибудь, чего вы желаете?

– Э! мой Боже, да! и мне не останется ничего желать разве только тогда, когда я добьюсь от графини де Суассон того, что мне от неё нужно…

– Вы в самом деле имеете просьбу к обер-гофмейстерине её величества королевы? Вы?

– О! сущие пустяки!.. Начальство над армией, посылаемой в Венгрию, для одного из моих друзей, которому мне пришла мысль услужить этим.

– Только-то!.. Ах! видно, вы так навсегда и останетесь верным сыном своей родины! А какими же путями вы надеетесь добраться до графини?

– Один господин, которого вы знаете, тоже из Арманьяка, маркиз де Сент-Эллис, обещал мне открыть двери графини.

Брискетта задумалась на минуту и, погладив рукой подбородок, спросила:

– А хотите, я возьму это дело на себя, скажите?

– Вы?

– Да, я! Бывают часто такие обстоятельства, что женщина стоит в них любого маркиза.

– В самом деле, какими судьбами вы очутились здесь? что делаете?

Целый поток вопросов сорвался с языка его. Она остановила наводнение, положив руку на губы поручика.

– Ах! как вас мучит любопытство! продолжала она со смехом; все узнаете, только после… Теперь у нас одна важная вещь, которой нужно заняться, – это свиданье ваше с графиней де Суассон… свиданье, от которого вы ожидаете таких чудес… Если я возьмусь за дело, то мне сдаётся, что это свиданье вам будет назначено скоро… и при лучших условиях, чем через вашего маркиза де-Сент-Эллиса… Хотите?

Уверенность Брискетты поразила Гуго.

– Хорошо! – отвечал он; – но как же я узнаю, что вам удалось?

– Будьте здесь завтра, в этот же час.

– Как! уже и завтра?

– А зачем же откладывать?

– Значит, у вас есть волшебная палочка феи?

– Почти.

На этом последнем слове Брискетта его оставила, а Гуго, разумеется, ни слова не сказал графу де Колиньи о том, что произошло между ним и хорошенькой девочкой из Оша, встреченной им в Фонтенбло. Он сам вполне доверял уменью Брискетты, и боялся, чтоб другие не осмеяли этого доверия, объяснить которое он и сам не умел порядочно.

Как и накануне, он в нетерпении пошел в сад немного раньше назначенного часа. Скоро он завидел Брискетту издали: она скользила вдоль шпалер и лишь только подбежала к нему, как поднялась на цыпочки и шепнула ему на ухо:

– Готово!

– Как! с первого же разу! Но это похоже на чудо!

– А вас это удивляет? Дела всегда так делаются, когда я в них вмешиваюсь. Но прежде всего, пока я стану рассказывать об употребленных мной средствах, у меня есть к вам просьба… Мне как-то неловко говорить тебе «вы», мой милый Гуго. позвольте мне говорить вам «ты».

– Говори.

– Вот это называется – ответ! Ну, мой друг, маркиз де Мент-Эллис тебя представил очень плохо, все равно, как бы и не представлял вовсе.

– Что же он сказал такое?

– Он поклялся графине, что она тебя ослепила своей красотой, и что ты сейчас вот испустишь дух, если она не позволит тебе обожать ее вблизи.

– Нашел дурака!

– Глупо, мой бедный Гуго, непроходимо глупо! Графине уже просто надоели все эти ослепления: ведь она давно знает, что она – светило и что лучи её глаз жгут насмерть бедных смертных! Все придворные поэты клянутся ей в этом великолепными рифмами и тысячи просителей давно уже это доказали ей окончательно. Знаешь ли, что она мне говорила сегодня утром?

– Тебе?

– Мне, Брискетте.

– Вот забавно!

– Слушай прежде, а удивляться можешь после. «Ах, моя милая! – говорила она мне, – какая скука! какой-то кузен из Арманьяка хочет представить мне какого-то провинциала, своего друга… Что тут делать?»

– А ты что отвечала?

– «Надо прогнать его, графиня, и немедленно… Провинциал? у нас и без того их довольно!»

– Что?

– А потом я прибавила равнодушным тоном: а как его зовут, этого провинциала, которым вас хотят наградить, графиня?

– «Граф де Монтестрюк, кажется», – отвечала она.

– «Ах, графиня! – вскричала я, сложив руки, – избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Совсем нехороший человек, – влюбленный, который только делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы!»

– «Ба!» – произнесла она.

– А я продолжала все настоятельней: «рыцарь Круглого Стола, графиня, герой верности!»

– «Что ты говоришь, Брискетта?» – вскричала она.

– «Истину, графиня, святую истину; хоть бы все принцессы, хоть бы сами императрицы осаждали его самыми сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, право, даже заметит ли он еще эти улыбки?»

– «Значит, просто – сам Амадис Галльский?»

– «Почти что так. Ах! не он обманет когда-нибудь ту, кого любит!.. Он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине!..»

– «А известно, кого он любит?…» – спросила она с легким. оттенком неудовольствия.

– «Едва разве подозревают… глубочайшая тайна!.. Герцогиня де Креки, де Сент-Альбан, де ла Ферте, де Ледитьер, де Шон, де Субиз… и сколько других еще!.. самые хорошенькие герцогини пробовали отвлечь его от божества… Все напрасно, все труды их пропали даром!..»

– Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта! – сказал Гуго.

– Подожди! ты увидишь, что наши знатные дамы совсем не так глупы!.. Как только я кончила эту тираду – а уже сколько увлечения, сколько огня я в нее положила, если б ты слышал! – графиня де Суассон нагнулась к зеркалу…

– «После твоих рассказов, мне почти хочется узнать его… человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую верность той, кого любит… ведь это большая редкость!.. я, пожалуй, приму этого оригинала…»

– А я именно на это и рассчитывала, Гуго… Разве когда-нибудь женщина могла устоять против любопытства, да еще когда затронуто её самолюбие?

– А когда же, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? – спросил Гуго, который не мог удержаться от смеха.

– О! наверное скоро; завтра, сегодня же вечером, может быть.

– Ба! ты думаешь?

– Она попалась на удочку, говорю я тебе! Пропади мое имя Брискетты, если ее не мучит уже нетерпение испытать силу своих прелестей над твоей неприступностью…

Брискетта подвинула свое хорошенькое личико на вершок от лица Гуго.

– Сознайся сам, – продолжала она, – что для такой неопытной девушки я, право, недурно вела твои дела.

– Сознаюсь охотно.

– Но теперь, не выдай же меня, ради Бога! Постарайся особенно получше разыграть роль влюбленного.

– Это мне будет тем легче, – возразил Гуго с глубоким вздохом, – ничто не заставит меня забыть ту, образ которой наполняет мое сердце!

– Что такое?

– Я говорю, что мне стоит только говорить просто, непринужденно, чтоб оставаться верным своей роли… Да! твоя рекомендация очень облегчает мне эту роль!

– Ты, влюблен – искренно?

– Увы! да.

– А! изменник! И ты ничего не говорил об этом?

– Но судя по тому, как ты об этом говорила, я думал, что ты и сама знаешь…

– А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?

– Графиню де Монлюсон.

– Крестницу короля! Чёрт возьми! граф де Монтестрюк, вы-таки высоко целите!

– Я только послушался твоего совета, Брискетта.

– В самом деле, так, – продолжала она, рассмеявшись; – прости мне минуту неудовольствия при вести, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда её сиятельство обер-гофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось принести ее, смотри – не поддавайся, ради Бога! стой крепко!

– Против чего?

– Как! так молод еще, а еще при дворе!.. Но, дружок мой, ведь ты – запретный плод для Олимпии!.. понимаешь? Что ты такое, в эту минуту, как не яблоко о двух ногах и без перьев. Зазевайся только… и тебя съедят живым.

– Ты меня пугаешь – и для этого-то ты так проворно взялась пронести меня в рай?

– Иди теперь, и да руководит тобой сам дьявол!

Брискетта хотела уйти; Гуго удержал ее и спросил:

– Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и чем ты считаешься при графине де Суассон?

Брискетта встала и отвечала важным тоном:

– Я состою при особе её сиятельства… Ты имеешь честь видеть перед собой её первую горничную… её доверенную горничную…

И, присевши низко, продолжала:

– К вашим услугам, граф!

Всё устроилось, как говорила Брискетта.

Она передала Гуго записку, которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где он будет иметь честь представиться обер-гофмейстерине её величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.

В назначенный час Монтестрюк явился на прием у королевы. Сперва он преклонился по всем правилам придворного этикета перед её королевским величеством, а вслед затем маркиз де Сент-Эллис подвел его к обер-гофмейстерине.

– Граф де Шаржполь желает иметь честь быть вам представленным, графиня, – сказал он.

Графиня де Суассон подняла глаза, между тем как Гуго кланялся ей. На её лице отразилось удивление. На минуту она было смешалась, но тотчас же оправилась и сказала ему:

– Очень рада вашему появлению при дворе и надеюсь, что вы встретите здесь достойный вас прием…

– Я уже встретил его, потому что графиня де Суассон так снисходительно дозволила мне иметь иметь честь быть ей представленным.

«Это он! – подумала она… А, грубиян, однако ничего не теряет при огне!.. Важный вид, прекрасные манеры и прехорошенькое лицо!»

Сначала Олимпия не обратила на него, казалось, особенного внимания; но Гуго скоро заметил, что она довольно часто бросает взгляд в его сторону.

Скоро за этим взглядом показалась приветливая улыбка.

«Держись! сказал он себе, вспомнив кстати советы Брискетты; берегись крушения в самой гавани!.. У этой графини де Суассон лицо так и дышит умом и хитростью».

Утвердившись в своем решении, Гуго притворялся равнодушным, принялся бродить взад и вперед, и прятаться по темным углам, как человек, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпия постукивала от досады веером по ручке кресла; он делал вид, что ничего на замечает.

Вдруг появилась Орфиза де Монлюсон. В одну минуту все было забыто; Гуго подошел к ней с такой живостью, которой графиня де Суассон не могла не заметить. Орфиза с ним – и для него больше ничего не существовало! Его отвлекло только появление принцессы Мамиани, к которой он пошел на встречу, Она указала ему пустой стул подле себя.

– Так вот наконец здесь у королевы я могу поздравить вас с переменой судьбы! – сказала она. – На днях еще вы скрывались, смерть висела у вас над головой, а теперь вы состоите в свите короля и попали в число придворных. Какие же еще ступени вверх остаются перед вами?

Гуго пролепетал несколько слов в извинение: его осадили со всех сторон бесчисленные заботы. Она прервала его:

– Не извиняйтесь. Расставаясь с вами в то утро, когда вы шли искать помощи у графа де Колиньи, я вам сказала слова, смысл которых вы, кажется, не совсем поняли: вы любили меня всего один день, а я вам буду предана на всю жизнь! Неблагодарность ваша не может изменить меня, еще менее – расстояние, отъезд, разлука. Что со мной будет – не знаю, но какова я теперь, такой и останусь.

Она увидела маркиза де Сент Эллиса, который, узнав об её приезде, шел к ней; но прежде чем он мог услышать их разговор с Гуго, она прибавила грустным голосом:

– Впрочем, за что могу я жаловаться на вас? Вот ваш друг, маркиз де Сент-Эллис, питает ко мне такое же глубокое чувство, как я питаю к вам. А разве это меня трогает?… Вы мстите мне за него.

Скоро графиня де Суассон ушла вслед за удалившейся королевой и осталась в своих комнатах. Она отослала всех, кроме одной Брискетты.

– Ваш граф де Монтестрюк – просто дерзкий грубиян, – сказала она с живостью, сделав особенное ударение на слове: «ваш».

– Графиня изволила употребить местоимение, делающее мне слишком много чести, но я позволю себе заметить, что граф де Шаржполь вовсе не мой…

– О! я знаю, кто завладел теперь его сердцем!..

– В самом деле?

– Он даже и не дал себе труда скрыть этого. Она была там, его героиня, его божество!.. Графиня де Монлюсон, наконец!.. Ах! ты не обманула меня… он обожает ее!

– Да, совершенное безумие!