Из глубины. Избранные стихотворения

Илья Рейдерман

Из глубины. Избранные стихотворения

В оформлении обложки использована картина «Из глубины», художник Виктория Билоган (Австралия)

Иное имя. О стихах Ильи Рейдермана

Ю.А. Кувалдин

Чтобы остаться, нужно писать. Тело бренно, Слово вечно. Чтобы встать на полку вечности рядом с Данте и Мандельштамом, нужно писать на таком же высочайшем уровне, не заботясь о признании современников. Доводить себя до постижения непостижимых сутей. Так работает Илья Рейдерман – светоч высочайшей поэзии, хотя не пренебрегает «низкой» лексикой, сталкивая её с высокой, высекая искры новых невероятных смыслов, когда душа читателя зажигается. К чему дышать, когда рядом клубятся удавы стихослагателей?

Забыв о сущности вещей, внедрять себя в горнило духа. Вот назначение поэта. Рейдерман создал свою вселенную разъятия понятий текущих правил. О, сила слова:

Изменяются даты, ну а временалишь прикидываются иными.Но беспамятства чашу – выпей до дна,заодно – позабудь своё имя.

Он долго шёл к таким стихам. Но возраста нет у поэта. Он сам себе время, эпоха и храм. Великая песня пропета. Илья Рейдерман сочленяет слова бесстрашно, как это делал в прозе Андрей Платонов, написавший: «Кладбище было укрыто умершими листьями, по их покою всякие ноги сразу затихали и ступали мирно». Совершенно невероятная метафора – люди как листья. Отработало тело и стало листвой. Лишь поэты не умирают. Душа Рейдермана находится в Слове.

Физиономии, лица, рожи.Но отчего же – мороз по коже?Слишком знакомы – и времени злоба,и единение масс у гроба.

Рейдерман пронзительно чувствует, что весь Фридрих Ницше лежит в корне зла Зигмунда Фрейда, что битва идет между словами. Македонию нужно переименовать в Дономакию. Франц Кафка слабоват для понимания этого дела. Слова правят миром, открывают и закрывают страны и народы, уничтожают целые нации и фамилии. Чтобы нам жилось счастливо, нужно слово «Россия» заменить словом «Соряис» (видимо, Станислав Лем шифровал под Солярисом непознаваемую Россию). И будет людям счастье! Счастье на века! Гений Ильи Рейдермана узрел это, поэтому выдохнул:

Все стихи Мандельштама – написаны мной.Я – безумец, ещё недобитый,что стоит перед той же китайской стеной,и терзается той же обидой.

Весь корень удач и неудач, весь мир сидит в тебе. Не оглядывайся по сторонам, не ищи виноватых. Виноват только ты.

В одном из писем ко мне, Рейдерман вспомнил поучительное:

«Как гордо писал Мандельштам Пастернаку из Воронежа, кажется – когда ни о каком напечатании его стихотворений уже не могло идти и речи – что он «наплывает» на русскую поэзию и знает, что останется в ней».

Юрий Александрович Кувалдин

писатель

«Лучшая из эстафет…»

Р.С. Спивак

Читаю стихи – и не без удивления вижу, что перед нами позднеромантический поэт, наследник «серебряного века», обладатель редкого в наши дни высокого поэтического слова. Он странным образом существует где-то между символизмом и акмеизмом, пожалуй, ближе других ему Мандельштам, о чём свидетельствует беспримерное количество стихотворений, посвящённых ему или написанных под его эпиграфами. Одну из своих книг он демонстративно назвал «Вместе», вся она состоит из стихотворений под эпиграфами. И в ней он пишет:

Пирую с вами посреди чумы!Борис и Анна, Осип и Марина(как мне по именам окликнуть всех?)Ввиду объявленного карантинапоговорить мы можем без помех.

И впрямую говорит о наследстве, которое получил, и которое его обязывает продолжать разговор, «длить серебряную нить».

И тут я понимаю значение его встречи с Анной Ахматовой в её последний приезд в Москву, непосредственным свидетелем которой я была, пойдя по указанному адресу вместе с ним. Поэт читал раскалённые стихи о любви (адресат их был мне известен). Стихи были скорее в духе Цветаевой – но Анна Андреевна великодушно улыбалась и коротко сказала: «Пишите». Поэту нужна была эта символическая встреча – он осознал себя участником «лучшей из эстафет» – как писал в стихотворении.

Из Перми кружными путями попал он в свою «провинцию у моря», издав множество тоненьких книжечек мизерными тиражами и не завоевав известности, престижных литературных премий. Сказать ли, что судьба не сложилась? Сложилась Книга.

Может быть, проживи он другую жизнь, в тесном кругу столичных литераторов, – таких стихов он бы не написал. Конечно, иногда в его голосе слышится раздражение, порой он срывается в публицистику, а то и в открытую нравоучительность. И всё же в большинстве его стихотворений есть редкое качество – гармония! Он настоящий поэт-философ – что тоже редкость. В стихах он напряжённо размышляет, что порой не способствует ни лёгкости строки, ни лёгкости восприятия. У него есть своя устойчивая система образов, самобытная философия природы. Есть у него и подлинно трагическая лирика.

Мне интереснее всего и ближе его философская поэзия. Она – о мудрости, которая помогает понять истинные ценности жизни, о внутренней силе личности, дающей возможность пройти через испытание трагедией и укрепить свою связь с высшими инстанциями бытия. Его философская поэзия не собственно религиозного характера, но ее питают библейские образы и смыслы, как и его собственный опыт личной непростой судьбы, она требует достаточно высокого уровня культуры и мышления. Его стихи обязывают к духовному и душевному напряжению, но они не просто эмоциональны – в них бьется страсть мысли и чувства.

Я хочу процитировать стихотворение, которое поэт сам для себя считает программным. Книгу избранного он назвал «Из глубины». Это и начало известного псалма. Но это и указание на своё, так сказать, «местоположение» среди других поэтов. Он уподобляет себя рыбе, ушедшей на предельную глубину. «Я не молчу. Я говорю, как рыба/ Сквозь толщу вод кричу! Напрасный труд.» – пишет поэт.

И продолжает:

…плыть в этом – без конца и края – море,вопросы множа и ища ответ.Ты очутился на таком просторе! —беда, коль путеводных истин нет…Поторопись, – пока на полувздохене замолчал, судьбу свою кляня.Так трудно в переходной жить эпохе

(она перешагнёт через меня!)

Тут и боль поэта: не слышат! Но и позиция «гордого человека», знающего цену своего слова: уйти от суеты, шума, чтобы мысль додумать, чтобы тихий шёпот рождающейся строки услышать. И несомненно – это слово Поэта.

Рита Соломоновна Спивак

доктор филологических наук, профессор

Пермского государственного университета.

Философ и поэт

В.Н. Порус

(выступление на поэтическом вечере И.И. Рейдемана, организованного в рамках культурной программы VI Всероссийской научно-практической конференции по экзистенциальной психологии, психологический факультет МГУ, Москва, 2016 г.)

Я философ, и хотел бы сказать несколько слов об интимном родстве между философией и поэзией. К тому подвигает меня поэзия Ильи Исааковича. Он сам признался, что он поэт, потому что философ и, возможно, философ, потому что поэт. И это, конечно, не случайно.

Несколько слов о том, что такое поэзия, как я её себе представляю. Поэт всегда находится в поле напряжения. Экзистенциальный поэт – в поле перенапряжения. Напряжение это возникает между тайной и истиной. Между тайной и истиной – напряженное пространство. Иногда оно стягивается в точку. Эта точка – поэт. Поэт, который подвинется от тайны к истине, скорее всего, превратится в пророка или исследователя, ученого.

Поэт, который подвинется от истины к тайне – должен замолчать. Потому что тайну лучше и прочнее всего хранит молчание. Правда, он может захотеть что-то сказать о тайне. Но тогда он попадет в ту самую ситуацию, о которой когда-то сказал Ф. И. Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь». Это обнаружение тайны, которая пытается рассказать о себе словами – трагично, это такая трагедия, которую трудно вынести. И тогда напряжение может погубить того, кто пытается сделать то, чего он пытаться не может, оставаясь поэтом.

Поэт обречен, судьба у него такая, жить между тайной и истиной. Илье Рейдерману это удается. И всё, что скажет поэт, а пуще того – что он не скажет, а что умный читатель, или слушатель услышит и увидит в том, что он сказал – в этом и состоит его призвание.

Я сказал о кровном родстве философии и поэзии. Философ находится там же, где поэт. Он – в том же поле напряжения. Чем он там занимается? Он, вообще говоря, должен выразить условия, при которых тайна может себя раскрыть, а истина – сохранить в себе тайну. Вот это и есть призвание философа. Он не устраняет поле напряжения, в котором живет поэзия, а пытается подняться над ним, понять, отчего оно напряжено. Он не может стать поэтом, потому что тогда он может перестать быть философом. Но, оставаясь философом, он должен ощутить в себе главный вопрос, то главное страдание, что должно стать предметом его ума и чувства. И это, может быть, является главной проблемой, как для философии, так и для поэзии.

Мы знаем, что М. Хайдеггер в конце жизни пришел к тому, что философия исчерпала себя и должна уступить место поэзии. Возможно, в этой хайдеггеровской мысли заключены и тайна, и истина. Возможно, поэзия воспримет философию в себя так же, как философия воспринимает в себя поэзию. И они станут одним и тем же. Сейчас этому многое мешает: посторонние влияния, различие языков, традиций, культур. Но, всё это возможно, и, мне так хочется надеяться, когда-то осуществится. Ведь, вспомним, так все и начиналось когда-то. Философы были поэты, поэты были философы. Отсюда традиция: Державин, Баратынский, Тютчев, Бродский, Рейдерман…

Закончу шуткой: Илья Исаакович нелециприятно прошелся по современным средствам общения, которые став электронными, потеряли тепло пишущей руки и слезу, капавшую на написанные слова. Да, все так. Но познакомились мы с Ильей Исааковичем благодаря Фейсбуку.

Владимир Натанович Порус

доктор философских наук,

профессор НИУ ВШЭ

И судьба получает объём

Комната

Вхожу. Сажусь к окну, сосредоточен.Стекло. С аквариумом схож мой куб,в котором, отгороженный от ночи,как рыба, бьюсь, пока сорвётся с губпузыриком взлетающее слово.…Оно уходит – неподвластно мне,беспечное (ни стен ему, ни крова!),забыв меня – безмолвного – на дне.

1964 г.

«Поднимается небо всё выше…»

Поднимается небо всё выше —и меня поднимает.Словно бы я внутри воздушного шара,детского, голубого шара,только очень большого..Весна.

«Он был не человек – бродячий цирк…»

А.Ч.

Он был не человек – бродячий цирк,собрание чудес, чудин, чудачеств.Он случай оседлал, как мотоцикл,и – вверх по стенке – догонять удачу!Вертел своих фантазий колесо.Жонглировал словами вдохновенно.…А в перерыве – закрывал лицо.Ведь занавеса лишена арена.

1963 г.

Зеркало

1.Зеркало – обезьянка —мой повторяешь жест!Зеркало – ты изнанкагорестей и блаженств.Люди и годы – мимо.Но, как всегда, – в глазасморит неумолимобледная полоса.2.Рассекает пространство полоскапосеребренного стекла.Всё так просто – и слишком уж плоско.А ведь целая жизнь протекла!Может быть, отраженье лживо?Зеркала научились лгать?Всё бесплотно. А было бы живо,если б время застыло, как гладьстекленеющая. Чтоб памятьстала домом, а не тропой.Чтоб как зеркало, жизнь обрамитьи поставить перед собой.Но мгновенье, жизнью согрето,улетает путями света.Отраженья, как льдинки, тают.Не простившись со мной, пропадают.

1964 г.

3.Это – я? Не подать и видучто узнал. Но встречаю взгляд.Вот, что в зеркале было скрыто:тот, кем был полвека назад.Ты, выходит, уже мой предок?Ну а я со временем бьюсь.Жил как мог – но тебя не предал,новой встречи с тобой не боюсь.И зеркальная эта полоска —зыбкий времени водоём.Это я там дымлю папироской.И судьба получает объём.

3.05.15.

Мост

Скрипят ступеньки деревом и снегом,и над мостом, как светофор, звезда,и, паром занавешивая небо,проносятся ночные поезда.Простые доски тянутся в пространстве,покрыты льдом, как схваченный поток,и говорят о страсти дальних странствийпод стук колес и бег скользящих ног.И мост качается, почти взлетает,и над мостом, как светофор, звезда.И в дымном ветре километры тают.…Проносятся ночные поезда.

(Середина 1950-х)

Бедный Йорик

Над человеком времена – шутили.И он шутил, пытаясь разобраться.Скажи, не тесно ли тебе в могиле,которую б теперь назвали братской?Осуществить призвание – хоть вчерне!А то ведь будущих веков историк,глядишь, поднимет твой беззубый череп,и грустно улыбнётся: бедный Йорик!

1964 г.

Монолог поэта

Осталась боль – хоть затянулась рана.Кого винить? Виновны поезда.Поэт неточен – или слишком рано,а чаще – безнадёжно опоздал.Глазей в окно, пока за поворотомне скрылось всё, а дальше – напрямик.О, рельсы строк – я предан им, я продан.Попарно рельсы строк по шпалам книг.И не продешевил ли я, всю жизньсменяв, не зная, на клочок бумажный —билет сквозь время? С рифмою свяжись —и уведёт от простоты домашней.И свяжет руки – чтоб ни дать, ни взять.И свяжет мысли в узел небывалый.Мир твой до малости – а жить нельзя…По шпалам, о – за истиной – по шпалам!И если не смогу всю боль и нежностьвместить меж двух рифмующихся строк,я оглянусь, тебя я вспомню – прежней.И снова повторю весь монолог.

1963 г.

Нисходящая мелодия

«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ!» Вы подглядели,будьте свидетелями, фонари.Как я бродил до зари…(В самом деле —под фонарями бродил до зари?)«КАК Я ЛЮБИЛ!» Тротуар, обнови жевоспоминаний истоптанный путь.Суть была в том, что я шёл к ней всё ближе,а становился всё дальше – вот суть…«КАК Я ЛЮ…» Был на Урале июль —с жаркими днями, ночною прохладой.Памятью благоразумной верну льэти контрасты любви и проклятий?«КАК Я…» Не вспомнить. И слёз не пролитьЧем возмещается сердца растрата?Но когда нечем уж, кажется, жить —жизнь поворачивает. Без возврата.«КАК…» И смещенье в себе ощутив,встав пред загадкою обновленья,всё ещё ловим из отдаленьяэтот затверженный старый мотив.«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ» «КАК Я ЛЮБИЛ!»«КАК Я ЛЮ…» «КАК?»…Нисходя по ступеням,падая полувопросом без силв ту тишину, что зовётся забвеньем.

1965 г.

Из книги «Миг», «Картя молдовняскэ» Кишинёв, 1975

«Кто-то скачет на коне…»

Кто-то скачет на коне.Кто-то за конём – бежит.Жизнь уходит, а на днестрочка грустная лежит.По дороге молодцомкто-то скачет – пыль в глаза.С запрокинутым лицомкто-то смотрит в небеса.Кто-то скачет – конь горяч!…Не ловить бы мне удач.Просто – жить под небесами.Хочешь – смейся. Хочешь – плачь.

Сон

И каждому был дан свой час.Свой трезвый час средь дня иль ночи.И странно открывались очи,и свет, и тьму сосредоточивв себе. И мир был без прикрас.Всё – словно в первый день творенья,без глянца. Разворот работ.И совесть строгий счёт ведётприметам едким запустенья.Счёт недоделок и пустот.Как бы вращались жерноваиз очень твёрдого металла,и оправданий не хватало,и обращались в прах слова,и суть от формы отлетала.Всё было неприкрыто, голо,всё беспощадно, как во сне.Ты всё, душа, перемолола?И правда грубого помола —лишь горсть одна – на самом дне…

«Открыть себя – как в мир открыть окно…»

Открыть себя – как в мир открыть окно.И это в детстве было: не уменье,а первый дар – быть с жизнью заоднои повторять в себе её движенье.Но как же уберечь нам этот дарот взрослой недоверчивости нашей?Кто детство потерял – тот слишком стар.Его душа содержится под стражей.Не может он – рассудку вопреки —летать во сне и наяву решитьсявдруг уподобить крыльям две руки,чтоб к небесам, как птица, причаститься…Но человек касается небесладонью, от земных работ шершавой,и все не верит мысли слишком здравой.И всё шумит, шумит в нём детства лес…

Эхо света

Как тонкой нити звука нет конца —есть эхо, отзвук и преображенье,так солнца луч, коснувшийся лица,во мне самом отыщет продолженье.Ты, эхо света, помысел ли, звукнечаянно сорвавшегося слова?Ты – тайны и признания испугперед определённостью земногосуществованья. Бродишь в глубинепод оболочкой каждого предмета,глухим волненьем отзовясь во мне,как жажда продолженья, эхо света!Трудись, душа, стремясь соединитьвсё то, что жизнь дала и обещала,держа в руках существованья нить,тот лучик без конца и без начала.

«Мне этот город преподал урок…»

Мне этот город преподал урок.Самим собой быть – вовсе не заслуга!Сам по себе небесный свод глубоки солнце – ярко, и листва упруга.Сама собою южная веснавошла в деревья, переулки, лица…В ее щедротах мне не заблудиться.Она – и небо, и земля – она.Как разобрать мне этот росчерк в небеветвей, летящих смело в вышину?Как суть понять? Я сам – зеленый стебель,вдруг ощутивший тяжесть и длину.И как весна, как этот город жаркий,– пишу себя, порвав черновики.Правдиво. Безоглядно. Без помарки.Еще не зная будущей строки.

«Весна еще гадает – снег ли, дождик…»

Весна еще гадает – снег ли, дождикнаслать, иль солнцем подсветить слегка.Она еще в раздумье – как художникперед холстом, не начатым пока.Неверный март. Невнятно, зыбко, странно…Какой-то шорох, шепот, тайный сдвиг.И всё же – чудо, как весна нежданно!Того ли ждал? Опять врасплох застигвзмах этой шири, рвущейся из плена,(сверх наших мер, над нашей прозой – взмах!)Переворот, внезапно и мгновенносвершенный в небесах, сердцах, умах.И взгляд уже уносят облака,а между ними – синие провалы.Такая синь, какой и не бывалодо сей поры, – безмерно глубока…

«И, наконец, увидеть этот сад…»

И, наконец, увидеть этот сад,усыпанный, как снегом, лепестками.Мы с ним одни. Наощупь, наугадидет неслышный разговор меж нами.Прожилки листьев, полдень и лазурь,и белизна цветов, и зелень, зелень…Прими меня к себе и образумь,и опусти, как лепесток, на землю.И не от мудрости – от простотысвоей – пойму высокое молчанье.И сгусток тишины возьму, а тымахни легонько веткой на прощанье…

«Спокойно как!.. Ни дел, ни мыслей нет…»

Спокойно как!.. Ни дел, ни мыслей нет.Всё схлынуло, а будущее – где-тоза горизонтом. И струится светбезмерного, медлительного лета.И я уже включен в круговоротприроды – как травинка или каплядождя… Как будто скрепы дней ослаблии выпал я… Куда меня несет?

«Дождь кончился, но не ушел еще…»

Дождь кончился, но не ушел еще.Он – в сумраке над крышами и садом.Он, близостью недавнею смущен,еще неловко бродит где-то рядом.Он к телеграфному столбу припалвсем облаком, без молний и без грома.…Прощанья молчаливый ритуал.Как мне все это самому знакомо.

«Мне больно видеть это южный снег…»

Мне больно видеть это южный снег.Какая жалость – он сейчас растает!Зачем он в этом воздухе блуждает?Зачем бесцельно коротает век?Снег – для того, чтоб землю обновить,чтобы внезапно – завтра наступило.Припорошит всё то, что прежде было —и заново, как в детстве, можно жить.Но беспощадна юга благодать.И на лице – как бы слезинок влага.Ах, южный снег, к чему твоя отвага,тебе страницей белою – не стать.Лети с небес, хоть краток жизни миг.Снег, будущее – на ладони таешь.И всем, что есть в тебе, напоминаешьо новизне, что скрыта в нас самих.

Немота

1.Я онемел. Так стань моим,язык огня, язык заката!Сгорим, а там туман и дымкак тени уплывут куда-то.Но как хорош костёр земной!Но как велик костёр небесный!Как жарко говорит со мнойязык огня над темной бездной!Бросаю в топку свой словарь.Слова как бабочки сгорают.…Гудит огонь и повторяетобрывки их, как пономарь.2.Пророки нынче устарели.Что нам истлевших слов зола?Нас на железной каруселикружат насущные дела.Но что-то высказаться хочет.И человек, узнав судьбу,хоть перед смертью, но пророчит,и складка ярости на лбу.Что не сбылось? Что не вместилосьв событий оголтелый бег?Теперь он примет, словно милость,последний дождь и первый снег.О, мысль, пронзающая тело!Но мёртв несбывшийся пророк,кто знал лишь бессловесность дела,и Слова высказать не мог.

«И опять облетает листва…»

И опять облетает листва,будто падает с мира завеса.Загляни в глубину естестваподнебесного голого леса.Эти ветви корявы, стволы,будто их обожгло, почернели.Пламя дремлет внутри, в колыбели,– тайный жар среди ветра и мглы.Безответная жизнь – муравьятерпеливей, – а так бушевала,щебетала, шумела, играла,лепетала, сама не своя…Небо – низко. Земля – под листвой.И в просветах – простор обозначен.Лес молчит, нежилой, но живой,– будто за руку временем схвачен.Что там между ветвей – между строк?Чем пространство недвижное живо?Лес молчит – онемевший пророк.Жизнь – вот слово. Сказать бы – не лживо…

Уроки геометрии

1Круглится жизнь. Как будто бы отлитанадолго. Как ни поверни – кругла!Вот циферблата круг – моя орбита,свернешь с нее – и в миг сгоришь дотла.Вот круг работ, и круг забот, и мыслей…И жизнь идет под кругленький мотив.Качнутся день и ночь на коромысле,дугой тяжелой плечи обхватив.Лишь зачерпнешь – и время вновь сомкнется.Ах, не пролить бы, выпить всё до дна…Жизнь как вода во глубине колодца,круглится… Малость в ней отражена:частица неба. Вечности клочокв оправе предначертанного круга.И для чего же тетивою лукадуша напряжена? Какой в ней прок?2.Упряма прямота. Она – струнанатянутая. Но не в том ли чудо:заденешь – и рождается волна,улыбка, мысль, живой изгиб прелюда.Как музыку бы – жизнь понять. Вся суть,быть может, в том: не доверяй заботам,отважься с колеи прямой свернуть.Не истина ли там, за поворотом?Спрямляют телеграфные столбыи провода движенье мысли пленной.Но знаю: кривизна моей судьбы —изгиб волны, летящей во вселенной.Упряма прямота. Но суть не в ней.И судорогой нам тела ломаетживая боль рождений и смертей.И страсть нас гнет и к небу поднимает.Лишь оттяни струну усильем рук —хоть суждено ей снова распрямиться,но вылетит, освободится звук,улыбка, мысль, души твоей частица…3.Весной слышнее первозданный зовпространств, что жаждут с нами породниться.И, откликаясь, мы начнём с азов,поймём стремленье ввысь ростка и птицы.Мы кланялись, сутулились, грустили,расчерчивали жизнь от сих до сих,но всё не гасло, как звезда, усильепонять ту высоту, что в нас самих.Пугают нас небес пустые дали,мы в быт зарылись, как в окоп, по грудь.Что ж поднимает нас по вертикали,как жар болезни поднимает ртуть?Быть человеком – трудная задача.Расти, самим собою становясь.Но, может быть, живём мы, что-то знача,когда сквозь нас земли и неба связь.

«О чем шумишь, не опасаясь лжи…»

О чем шумишь, не опасаясь лжи,обойдено огнем и лесорубом,разросшееся дерево души,оркестр вселенной на помосте грубом?Как выделить из сотни голосов,которые дорогой жизнь дала нам,тот первый, нечленораздельный зов,что стал земли-строительницы планом?«Пе-ре-ра-стай себя…» И, как малец,сквозь гул дождей, что формы жизни лепит,в своей душе подслушивает лестот детский, еле уловимый лепет.

«Ах время, мы и впрямь, как дети…»

Ах время, мы и впрямь, как детиспешим накрыть его сачком,поймать рукой, запутать в сети.Спешим – и падаем ничком.И вот, когда мы, обессилев,лежим – над нами небеса,травинка – зеленью на синем,жучков беспечных голоса.И жизнь мгновенная природы,бессмертия кратчайший мигобъемлет нас. И мир велик,заполнен временем, как соты.И мы мгновенья собираем,преображаем, раздаём.А что на свете оставляем?Себя. Во времени своём.

«Сны беззаконны. Будто бы в окно…»

Сны беззаконны. Будто бы в окнонадуло – оттого и снятся, снятся.И все, что не сбывается давно,опять рискует из глубин подняться.Сны беспощадны. Простынь белизнавнушает сходство с операционной.Беспомощен, наркозом опьяненныйв чужой, непобедимой власти сна.Перед любою истиной – не струшупри свете дня. Чего же снам – не рад?Они во тьме обшаривают душукак будто ищут позабытый клад.Что в памяти хранил неповторимым,то – сшито заново. Но где же швы?…И вновь – невидимое станет зримым,как в детстве – ветер в шелесте листвы.Двойное зренье нужно – охватитьмечту и явь, их сплав, их нераздельность.Разрозненному придавая цельностьпорыва – времена соединить.Сны беззаконны – всё, что мы делили,чтоб знать отдельно, ставя по местам,они перемножают без усилий,соединяют: нет ни «здесь», ни «там»…Есть только воздух – утренний, летящий,тот ветер, что из детства – к нам в окно.…Ах, мало ли во что поверит спящий.Глаза открыть. Пора вставать давно.

Девочка с яблоком

Павлу Антокольскому

Вот яблоко. Что у него под кожей?Вот девочка. Что у нее в руке?Два мира – так близки и так несхожи.И гаснущий закат невдалеке.Ах, мякоть так податлива, сок – сладок.Но шум листвы в неспешной смене дней,но птичий свист, но этот беспорядокветвей – они видны, слышны ли ей?Вот яблоко. Оно как слиток света.Но там, внутри, во глубине зерна,спит дерево, чья суть во тьму одета,вся в будущем, до срока не видна.Ты, девочка, боишься темноты.Душа еще темна – вся в небывалом.Безмерность мира спит в пространстве малом.И тихо лепит свет твои черты.Горит закат. Простор и тишина.Как зерна, в землю падают мгновенья.И тайна роста, полнота творенья– в руке твоей, природой вручена.