Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Письмо вручено тебе будет русской гвардии офицером Габбе, одним из двух здешних наперсников моей музы и поэтом. Он благородного образа мыслей и здесь, в этом гатчинском поселении, отличается от прочих. Прошу его принять и обласкать. Его брат, кажется, у Попова в департаменте. Кстати вспомнил я, что хотел тебе рекомендовать и полковника Авлечеева и Нелединского, бывшего адьютанта великого князя. Честнейшею похвалою их будет, что они оставили здешнюю службу, и отставлены были не с честию. Отыщи их и поговори с ними тремя о том, что делается здесь в военном мире. Самовластие во всей своей дикости нигде так не уродствует, как здесь; Навел, исступленный, казнил, но не любовался в уничижении своих жертв. Здесь преподается систематически курс посрамления достоинства человека, и кто успешно выдержит полный опыт, тот смело может выдать себя за отборного подлеца и никакого соперничества в науке подлости не страшиться.

В сегодняшних газетах любопытного одна королевская речь открытия английского парламента. В ней любопытнейшего следующее: «Ce serait pour moi le sujet-d'un profond regret, si les événements qui ont eu lieu dernièrement en Italie avaient des suites de nature à troubler la tranquillité de ce pays; mais dans le cas où cela arriverait, le premier de mes soins sera d'assurer à mon peuple la continuation de la paix. L'allocation séparée qui fut faite en 1814 pour la reine, alors princesse de üalles, a cessé par le fait du décès du feu n.i, j'ai depuis ce moment donné dos avances telles que le loi les autorisait; ce sera à vous dans les circonstances présentes, à considérer quels nouveaux arrangements devront être près sur ce sujet».

В проезд свой король был хорошо принят народом, хотя и слышно было несколько «да зравствует королева» и свистков.

Здесь разнесся было слух, что король Сицилийский отрекся было от всего сделанного и говоренного им в Неаполе, и что вследствие того война была объявлена, и что открыли в Париже заговор подорвать замок Тюлльерийский, но нынешняя почта не принесла никакого подтверждения и, вероятно, слухи ложны были. Прости!

353. Тургенев князю Вяземскому.

2-го февраля. [Петербург].

Письмо твое от 20-го января получил и радуюсь, что и мое старое письмо не пропало. Впрочем, если мои и читаются, то беды нет. Разные причины заставляют меня быть осторожным. Твои отношения совсем другие, а я не хочу дать и повода в несправедливым нападкам.

Напрасно ты нападаешь на Тимковского. Недавно едва не отставили его за излишнюю либеральность. Он – человек почтенный по многим отношениям и даже ценсурным. Журналисты и мелкотравчатые авторы испугались, услышав о его отставке. И долго ему не сдобровать.

Читал ли дурной перевод Рубелия в «Невском Зрителе»? Публика, особливо бабья, начала приписывать переводчику такое намерение, которое было согласно с её мнением и принялись за ценсора! «Плачься Богу, а слезы вода»! Кому жаловаться? Нет трибунала, особливо там где ни вина, ни наказание ясно не определены.

На сих днях Пушкин писал наконец сюда из какой-то Киевской деревни от Давыдовых и, en passant, сказал, что у него готова и вторая поэма; между тем он еще и издания первой не видел. Он пишет к Гнедичу и велит кланяться Кюхельбекеру; нас забыл.

Perdu pour ses amis, il vit pour l'univers;Nous pleurons son absence, en répétant ses vers.

То же можно сказать и о Батюшкове: ни к кому ни слова.

Брат Николай поскакал из Москвы в симбирскую деревню спасать мужиков наших от несправедливого обвинения. В марте будет здесь. Не встретишься ли ты с ним в Москве? Посылаю тебе письмо брата Сергея, не знаю отчего у меня залежавшееся между старыми письмами. Благодаря Богу он выздоровел совершенно. О возвращении государя ничего не слышно, но, по некоторым соображениям, я, кажется весьма основательно, полагаю, что прежде двух месяцов нам его и ждать нельзя, – а там разлив рек, – а там, а там,

Увы, не знаю!

Воейков просит у меня твой «Халат», и я намерен дать ему его, хоть он и не по мерке «Сына Отечества» вышит.

В субботу огласит историограф Русскую академию словом истины об Иване Ивановиче, и если слабость в ногах и хирагра в руке мне позволят, то я потащусь слушать его. Между тем президент отказывает Крылову в медали, не смотря, что Карамзин, Филарет и многие другие из членов академии подписались, что он достоин оной. С одной стороны, конечно, справедливость требовала вспомнить о старике Дмитриеве, который также не имеет еще медали, но для, чего не дать вдруг двум? Крылов получал уже поздравления. Подписавшиеся не должны бы возвращаться в Академию. Шишков нашел средство быть деспотом и в Академии.

Булгаков верно описывал тебе помолвку Боголюбова на Бахметевой. Порадуйся: ему отказали, и московская невинность во всех смыслах слова сего спасена.

С которому времени будешь ты в Москве, и когда возвратишься в Варшаву? Глядя на себя, два месяца с разными недугами запертого и с обвязанной левой рукой, я иногда не на шутку сбираюсь к водам изгонять хирагру, геморрой и, может быть, старые грехи, но не знаю еще, на Кавказ или в Европу поеду. Я смешен больной: ни я к болезням, ни болезни ко мне не привыкли, et je lui tiens compagnie de très mouvaise grâce. Грущу, скучаю, досадую и отчаяваюсь в совершенном излечении без сильной помощи вод а прогулка. Здешний климат и образ жизни доконают меня. Ко мне ездят слушать «Негодование», и я уже его вытвердил наизусть, но ни одной копии не выдал и не выдам.

В воскресенье свадьба Голицына с Строгановой. В среду у графа Строганова бал.

Прости! Пора писать в Царьград и в Дерпт. Иван Иванович Дмитриев сбирается сюда, а Василий Львович твердит роль.

354. Князь Вяземский Тургеневу.

[Начало февраля. Варшава].

«L'Europe n'est plus une réunion d'états dont chacun doive former une famille particulière occupée de son bonheur domestique: elle est une agrégation de familles qui ne doivent chercher le perfectionnement de l'ordre social que, parallèlement les unes aux autres, sous la condition que ce sont les familles retardataires (запоздалые) qui arrêteront la marche des plus hâtives et non celles-ci, qui presseront la marche des autres. Les rois, dans ce système, forment une tribu nomade qui va tour à-tour planter ses tentes en des pays différents, et qui, au lieu de faire avancer les nations paresseuses, repousse en arrière les nations plus actives».

«Le résultat de la guerre, s'il est heureux en faveur de l'Autriche, ne peut être conforme & l'intérêt d'aucune autre grande puissance, à moins que celles-ci n'obtiennet de leur côté une augmentation proportionnelle. La question de la guerre de Naples n'est doue pas une question simple. Elle peut, elle, doit amener avec elle de graves changements dans la situation actuelle de l'Europe. Il y aurait de la simplicité à croire que la cour de Vienne, faisant la guerre pour le triomphe d'un certain mode de pouvoir, comme on. la faisait autrefois pour un certain mode de culte, ne demandera pour prix de ses sacrifices que la satisfaction intérieure et mentale d'avoir rétabli des formes plus complètement monarchiques en deèà et au-delà du Phare; les croisés eux-mêmes ne se bornaient pas à convertir les âmes et à faire adorer la croix par les infièles: chemin faisant, ils subjuguaient des états même chrétiens, ils envahissaient et dévastaient Constantin -pie: il leur fallait des principautés et des royaumes qu'ils né craignaient pas de s'approprier, au mépris des droits des légitimes possesseurs. Les croisades monarchiques seront-elles plus généreuses dans leurs vues, plus exemptes de tout calcul terrestre? Leur ambition n'aspirera-t-elle qu'à faire prévaloir un dogme et régner un axiome? Pareils à ces paladins, grands coureurs d'aventures, toujours prêts à défier ceux qui ne voulaient pas rendre hommage à la dame de leurs pensées, les monarques du ХИХ-èine siècle irönt-ils rompre des lances avec des gouvernements étrangers pour forcer ces mécréants à convenir que le pouvoir illimité des rois est le nec plus ultra de la raison humaine? Quelque ardeur de zèle que puissent montrer les cabinets pour la plus grande gloire de la monarchie pure, ce n'est pas & Vienne que l'on trouvera, même sur ce point, une exaltation dégagée de tout élément matériel. Le cabinet autrichien est le moins romanesque des cabinets: c'est peut-être le plus positif, le plus ennemi des abstractions, celui [6] qui s'attache le plus aux réalités. On a vu de quel poids sont daus la balance de ce cabinet les affectious les plus chères du prince».

«S'il était permis à un simple citoyen de se rendre l'organe du genre humain, j'ajouterais, non comme conseil, mais comme humble prière: «O rois, dont la présence seule est déja un bonheur pour vos peuplesl Renoncez à cette existence voyageuse qui, en montrant les chefs des empires errants sur les grandes routes de l'Europe, où groupés sur des théâtres étroits (кавое живописное выражение!) désenchante le vulgaire et rapetisse la royauté» («Du Congrès de Troppau», par M. Bignon.).

Я, разумеется, выписываю тебе на скорую руку одни резкия черты из сего сочинения, которое, за недосугом, прочел бегло. рассуждения, исторические и политические доводы, приводимые сочинителем, везде опирающимся более на события и правила, преподаваемые славнейшими государственноведцами (Vattel, Grotius, а в исторических ссылках является даже и граф Орлов), чем на умствования, в светлом блеске показывают всю кашу, всю уродливость, всю бессовестность, следующие за этою тревогою, ничем другим не оправданною, как самовластием силы, воюющим против прав рассудка и человеческого усовершенствования. Как только эта книга поступит в продажу, разошлю ее б вам; теперь попотчивай выписками из неё алчущих здравой пищи.

«29 janvier. Paris. Ce soir, sur les 4 1/2, le roi travaillait dans son cabinet, quand tout à coup une forte détonation s'est fait entendre non loin de ses appartements. Les grilles du château ont été fermées de suite; les troupes ont pris les armes, et les recherches les plus minutieuses ont été faites dans le palais. On a trouvé que l'explosion était partie au-dessous du cabinet du roi, et au-dessous des appartements de madame, dont les vitres ont été cassées. L'explosion a été si forte, qu'elle a été entendue du P nt Louis XVI. Il n'est heureusement résulté aucun accident de cet événement, qu'on ne peut attribuer qu'à la plus abominable scélératesse ou à une négligence bien coupable. A six heures une explosion a encore éclaté sur la place Lescot, près le Louvre, mais elle n'a causé aucun dommage. Avant-hier au soir un pareil événement est arrivé à dix heures sur la place du Palais Royal, au moment où monseigneur le duc d'Angoulême revenait de Compiégne».

«L'explosion est provenue d'un baril de poudre de la contenance de six livres environ. II avait été placé entre la muraille et un coffre à bois.

Генерал Donnadieu смертельно ранен в поединке с адьютантом Richelieu. Ты знаешь, что после его бесовской речи, он на улице преследовал ругательствами Richelieu.

Спасибо за письмо от 26-го января. Воля твоя, я понимаю предпочтительное благоволение к себе Дмитриева и поздравляю искренно его с тем. Жуковский был гражданином-песнопевцсм в событиях Двенадцатого года, Батюшков – никогда; где и когда мог, он ополчался против просвещения, забывая, что не нам нападать на злоупотребление, когда и употребление самое еще не в употреблении. Тот и другой не написали строки, которую ценсура не могла бы благословить, а в пашем положении откупить ценсорское разрешение, значит обязаться не огласит ни одной мысли, не исключая и самодержавных, ибо «История» Карамзина, подверженная горнилу Тимковского, не явилась бы в свет нетронутою. Говорить о луне с августейшим лицом можно, но с глазу на глаз; я и сам позволяю себе непристойности житейские, пью и распутствую по целым ночам с людьми, на которых краснея смотрю при рассвете, но, по крайней мере, не оглашаю нагло своей шалости и если не совершенно оправдательно, то извинительно противоставляю мужественный образ мыслей, смелое исповедание души независимой беспорядочным порывам чувствований своевольных и превратных.

Зачем не печатаете вы моего «Гизо», расставщики ковык и строчных препинаний? Исправьте, что хотите: прозу отдаю вам. Пускай и ценсура чего не пропустит: точки, да точки! они отныне будут вывескою мыслящего пера. Пускай и всего не пропустит, и то не бесплодно. Архивы ценсорские завалятся моим письмом. Придет день суда, и расправа учинится. За что же вам, друзьям моим, зажимать мне рот?

Перекрестись! Зачем и как не посылать «Негодяйки» Ивану Ивановичу? Что ты думаешь о себе? Для тебя ли одного пишу? Сейчас отправь Ивану Ивановичу, или никогда доставлять тебе ничего не буду.

В стихах Воейкова есть прелести:

Тот сорван с высоты и брошен в заточенье.

Этот стих – сорванец. Но встречаешь и жалости, например, те стихи, в коих он предпочитает ужину и чашке чая лицезрение Бога и хор серафимов (стр. 185). И давно ли он стал такой духовидец? У меня есть стихи эти, но лабзинства того в них нет. Уже не с тем ли, чтобы тебе угодить? Прости!

355. Тургенев князю Вяземскому.

9-го февраля. Утро. [Петербург].

Сейчас прислали мне сказать, что Катерина Андреевна родила благополучно дочь в третьем часу ночи. Она совершенно здорова. Третьего дня я пил у них чай, а накануне сбиралась она навестить меня и подняться на мою лестницу, по Николай Михайлович не пустил, и дело сделал. имени еще не дано, но вероятно дадут Елисаветы.

Письмо твое и послание к Жуковскому получил. Блудову еще не читал. Он очень болен и в постели. Теперь немного лучше. Но читал с Карамзиным; он полагает, что нельзя сказать встарь: это слово не заменяет встарину. Игумена хорошо бы сменить каноником – для ценсуры, но тогда ты на – , и выйдет – как каноник. Нельзя ли этого избежать, и я пожертвую тебе каноником.

Тем боле мучусь я, чем мучусь по охоте. Не лучше ли, то-есть, не правильнее ли: Что мучусь по охоте. Впрочем, я не уверен.

Ты этих мук – нельзя ли переменять? Есть стихи прекрасные, и Державин и Херасков врезываются в память, как стихи юности первого. Воейков просит поскорее послание для журнала, но я прежде посоветуюсь с Блудовым.

Получаешь ли ты «Вестник Европы»? На всякий случай посылаю тебе выписанные оттуда примечания на перепечатанное твое послание Вот и все тут. Какая охота или, лучше, похоть уязвить et quelle impuissance! В той же книжке и Воейкову в прозе досталось. Дмитриев за все сердится или, лучше, всякий вздор сборника московского принимает к сердцу. Он пишет во мне с негодованием, что какой-то Волков помещает в «Вестнике» же грозный протест против обозрения журналов и уверяет, что стихи твои никуда не годятся, да и сам Карамзин не заслуживает своей славы. Он желал бы я против этого ополчить нашу ценсуру и думает, что это имеет дурное влияние на образование нашего юношества; а я ему напомнил об инструкциях Казанскому университету.

В Русской Академии было публичное чтение. Я не выдержал экзаметров, залился потом и уехал, не слышав ни президента о коретках, ни Мартынова о каком-то воспитании в России, ни Воейкова отрывка о Петре I из его поэмы: «Науки и искусства», ни историографа, который чтением. своим сам недоволен, ибо читал слишком скоро, и тогда уже, когда Мартынов и Гнедич утомили внимание слушателей. Воейкова стихи оживили публику и понравились министру народного просвещения. Вот они. Я читал ему твои замечания на его обозрение, и он сбирался отвечать тебе. С тобою я согласен. Что за номенклатура талантов! Это походит более на «Petit dictionnaire des grands hommes», и на что морочить несведущих в нашей словесности и смешить les experts? Кого уверишь в богатстве бедности?

Сию минуту принес мне Габбе письмо твое. Я поговорил с ним откровенно и постараюсь познакомиться с Нел[единским] и Авлеч[еевым]. О французском пороховом заговоре и нам. уже известно.

На сих днях я получил «Le Congrès de Troppau», par Bignon, где уже и Лайбах задевают. Какая здравая логика, и как я желал выписать для тебя некоторые места! Есть мысли прямо из твоих писем во мне. прочти, если имеешь, а если у вас нет, то я пришлю тебе. Я получил еще кое-что, по неважное. Габбе мне сказывал, что ты уже читаешь Ferrand «Les trois démembrements», а для нас это запрещенный плод, и потому более на него позывает.

Жуковский болен ревматизмом. Я писал к нему сегодня и от него получаю довольно часто краткия грамотки. В апреле он едет странствовать. Мы ожидаем сюда Ермолова скоро, а Сперанского после. Первому дано 1-го Владимира, и по его представлению многим ленты и звезды, но я худо верю его заслугам. Он хочет блистать и хвастаться, а прочных и для блага России или тамошнего края подвигов я от него не надеюсь. Il faut être grand et porter le sentiment de sa grandeur dans l'âme, а последней у него немного.

Удам сделан начальником Семеновского полка. Посланник наш в Сардинии Моцениго получил святого Александра.

В «Невском Зрителе» вышла какая-то критика на баллады Жуковского. Для чего ты не прислал башмаков с Габбе? Здесь теперь князь Андрей Петрович Оболенский с женою.

Я отбираю стихи твои, кой ты у меня требовал, велю списать их и надеюсь в следующую среду послать.

Посылаю тебе лик Батюшкова, avant la lettre; делан с портрета, принадлежащего сестре его, для образчиков Воейкову.

Прости! Читал ли «Les aventures de la fille d'un roi». Я получил, но не успел прочесть.

356. Князь Вяземский Тургеневу.

10-го февраля. [Варшава].

Спасибо за 2-е февраля и за письмо цареградское. Жалею, что многого не успел еще в нем разобрать, но по нескольким приемам надеюсь дочитаться всего. Я «Невского Зрителя» не имею, и вряд ли кто получает его здесь. О чем дело? Постарайся как-нибудь прислать. Чего же можно еще требовать от Тимвовского? Дух праздности, любоначалия по всему печатному и печатающемуся у нас катится, как по маслу. Не нахожу нигде для него препинающей кочки, разве только точки. Мы точно воспитанницы сен-сирские: для нас пишутся одни «Есфиры». Настоятели наши говорят нам: «Il faut méditer Esther et se taire». Виноват, каламбур случился. Здесь был один, употребленный при Куруте по части выспренней полиции. Кто-то разругал его за какое-то дело. У него спрашивали: «Что это у вас было с таким-то?» «Ничего», отвечал он, «так, у меня с ним маленький каламбур случился».

Лайбахские дела, кажется, развязываются. Какое бы последствие ни было, но все, кажется, русскому путешественнику должно воскликнуть: «Берег, отечество, благославляю вас»! (то-есть, чорт с вами!), и тогда я тотчас лечу в Москву и надеюсь, хотя и мельком, поглядеть на вас, возвращаясь в Варшаву. Поедем вместе на воды, только европейские. Жене моей непременно нужно, и по всей вероятности нынешним летом будем в Карлсбаде. Шутки в сторону, перевари эту мысль.

Отдавай «Халат» мой в «Сын». Я с некоторого времени в самом дательном расположении и на часть «Благонамереннаго» выдал пропасть мелкотравчатых произведений. Отыскивай их: все тебе незнакомое. Только под «Халатом» выставить, что он сшит в 1817 году.

Не знаю, по каким причинам Шишков не дает медали Крылову, но радуюсь за Дмитриева и за вкус, что их награждением не сравняют, когда они заслугами не равны. Я, может быть, предпочитаю Крылова Дмитриеву как басенника и признаю в нем более того, что составляет поэзию; но на язык, на образование Дмитриев действовал успешно и постоянно, а тот выпустил только несколько острых стихов и счастливых выражений. Как же не тремя медальми украсить Жуковского и Батюшкова, если помыслить о медали Крылову! Да и Дмитриева это бы так обидело. Он почел бы это оскорбительною честью, и по делом. У нас Дмитриев живой классик, как Chenier говорил о Делиле. Конечно, по Сеньке шапка, но, не менее того, оно так.

О Боголюбове ничего не знаю: расскажи. Правда ли, что замуж идет Безобразова-Татищева? За кого? И если да, то как ни слова не говоришь мне о том. Что они делают?

Вот тебе портрет: отгадывай. Только прошу не пускаться ни в какие заключения: по чести нечего заключить. Здесь Розалия Ржевуска; только портрет не ею писан. Кажется, весть о поединке Dounadieu несправедлива. Есть у меня и другой портрет, но до другого раза: лень переписывать.

Увы, стыд и поношение! Вот объявление Австрийского двора. Не только мы дозволяем, но, в случае неудачи военной, Австрийский император говорит, что Российский обязывается помогать ему войском. О Прусском – ни слова… прусское правительство отвергает ролю второстепенную, а наше, волочившись шесть месяцов по следам австрийского, принимает ее на себя в деле столь несправедливом и оправдываемом столь нелепыми отговорками. Заставь перевести себе, если нет у вас еще венских газет. Вот добрый случай кипеть негодованию. Сердце рвется с досады. Прощай!

Прочти в статье: «Austrya» приветствие императора Австрийского Лайбахской гимназии.

357. Князь Вяземский Тургеневу.

11/24-го февраля. Варшава.

Получено вчера известие, хотя неоффициальное, но достоверное, что государь, проехавши в Венецию, будет в 1-му марта нового стиля в Вене и пробудет там два дни. Таким образом дней через десять ожидаем его сюда. Прости!

На обороте: Его превосходительству, милостивому государю, Александру Ивановичу Тургеневу. В доме г-на министра просвещения, в С.-Петербурге.

358. Тургенев князю Вяземскому.

16-го февраля. [Петербург].

Спасибо за письмо без числа, но с выписками из книги, которая у меня уже есть, и о которой я также писал в тебе на прошедшей почте. «Сердце сердцу весть подает»: и мне она очень понравилась. Мой экземпляр здесь единственный и оттого в разброде. Присылай, если есть лишние у тебя. Сейчас прочел я «Histoire de la fille d'un Roi». Это – история французской конституции в аллегории. Лица, о которых по участию их в участи этой конституции намекает автор аллегорически, ты верно, угадаешь, особливо Шатобриана, Benjamin Constant. Выпишу и тебе некоторые места из брошюры au risque que vous l'avez déjà. Дочь королевская, описав несчастья ед, от неприятелей или от ultra-приятелей ее постигшие, рассказывают о себе: «J'étais toujours bien seule, bien triste sevrée de toute espèce de nouvelles; cependant, comme membre da la famille, on m'envoya, des deux Royaumes voisins, des lettres de faire part pour m'annoncer la naissance des deux cousines (ишпанской и неаполитанской конституций), dont l'apparation imprévue avait causé du chagrin à leur père qui ne lies attendaient pas si tôt; on ajoutait par postscript um, qu'ils les avaient reconnues, et que leurs, peuples avaient assisté avec joie à leur baptême. Depuis j'ai entendu dire, que ces deux princesses, nées au milieu des camps, pourraint bien devenir la source de grands débats, et que d'autres princes voulaient les étouffer dès leur berceau, de peur qu'elles, ne grandissent et ne prissent plus tard la fantaisie de voyager dans leurs états; on assure enfin que les grands parents doivent se réunir dans une ville du Nord pour décider, si elles seront légitimées et admises dans la famille, puissent-elles échapper aux tribulations, que. j'endure, et faire le bonheur de leur pères adoptifs et de tous leurs sujets. La gêne que j'éprouvais, les chagrins de mes amis, le silence même qui ne laisse pas de devenir à la longue une sorte de supplice pour notre sexe, tout m'accablait, tout altérait en moi les principes de la vie: je finis par tomber sérieusement malade. Une nuit il faisait un temps affreux; le vent de Nord soufflait avec violence; mon sommeil était fort agité; milles rêves sinistres avaient déjà traversé mon imagination, lorsqu'un génie m'apparut. – «Jeune infortunée, me dit-il, rassure-toi! Ne sais-tu pas que ta sainte patrone (английская конституция) a aussi connu le malheur? Tantôt je l'ai vu florissante et souveraine, tantôt je l'ai vu proscrite, mutilée, chargée de fers. C'est elle qui jadis, pour trois cent guerriers réunis à sa voix, fit de la mort une vertu; c'est elle, qui, sous un autre ciel, inspira une démence sublime au grant citoyen, qui devait la sauver au prix du sang de son fils; c'est elle, qui naguère chez le peuple des montagnes guida la flèche immortelle d'un père et d'un héros; c'est elle, qui planta ses étandards sur le sol du monde sauvage; c'est elle, qui dans les états de son père se leva si fière et

si terrible pour repousser les menaces et le joug de la domination étrangère; c'est elle enfin, qui vient à la faveur de son flambeau, de rajeunir la vieille terre du fanatisme. Et crois-tu qu'à travers tant de siècles et de révolutions son triomphe n'ait coûté ni pleurs, ni sang? Elle a eu ses bourreaux, elle a eu ses martyrs; mais inaltérable au sein des tourments, elle a chanté dans les cachots, elle a souri sous la hache homicide, elle s'est assise traquillement au milieu des cendres et des ruines! Et toi tu murmures de quelques outrages, de quelques larcins, faits à tes droits! Va, encore une fois: rassure-toi! Ton auguste père ne t'a point fait don de la vie pour t'abandonner si jeune encore: espère en sa bonté, compte sur ma puissance!» – Et le génie agita ses ailes, et disparut.