Облачная башня (сборник)

На участке Абу такое невозможно. Он уже в курсе, кто кого не любит. Поговорит со взрослыми, перекинется парой слов с учителем. Узнает, какие планы у парней после армии. Как устроились, как работа. Думают ли о женитьбе или дурака валяют. К братану, который с зоны откинулся, зайдет, намекнет, не пора ли в город выдвигаться такому отважному и талантливому джентльмену, чем водку пить и бездельничать по селу. Если джентльмен намек не понял, Абу может его и в обезьянник в райцентр свозить суток на пятнадцать, там лучше думается. Абу очень любил слово «джентльмен», оно привязалось к нему после фильма «Джентльмены удачи». А потом благодаря мальчишкам, в воспитании которых он принял участие, это слово стало почти семейной особенностью.

В детстве Магомед почти не разговаривал. Однако Абу выделял его из всей остальной оравы подростков, толпившихся летом у него в доме. Непонятно почему, ведь среди них было много более ярких личностей. «О чем ты с ним разговариваешь? – как-то спросила его жена. – Он же все время молчит». – «Он слушает», – ответил Абу.

Дядя Абу был человеком, который без всего этого детского сада не представлял свою жизнь. Он вообще был центром всей семейной жизни. Все съезжались к нему. Все важные семейные решения обсуждались на собраниях в этом доме. Трудно сказать, сколько было народу в один момент в доме Абу в разгар летних каникул. Это не считая его собственных восьми девчонок. Абу очень хотел сына. К рождению шестой девчонки он немного приуныл. Он очень просил Всемогущего позволить ему иметь сына, но когда родилась восьмая девочка, он понял, что у Всеведущего почему-то другие планы. Абу в вере крепок, и раз так – значит, так.

Ворота в просторный двор Абу были всегда открыты. Этот двор был сельским клубом. Заходили родственники и соседи поговорить на скамейках под деревом. Летом целый день орава подростков там же, во дворе, играла в шахматы. Играли блиц на пять или пятнадцать минут. Многие играли очень хорошо. Лучше всех играл Салман, это началось с раннего детства, даже Магомед, когда уже готовился поступать в Физтех, редко выигрывал у него.

– Ой, спаси меня Аллах! – притворно закатывал глаза Салман, когда соперник нападал на его фигуру. По шахматным часам лупили так, что за лето успевали расколотить двое-трое, Абу привозил их из магазина «Динамо» в городе.

Вечером старики садились поиграть в карты за стол в беседке из дикого винограда. Самым удачливым игроком был дед Хасан. В пятидесятые годы он провел несколько лет в тюрьме, за то что хранил Коран и объяснял его всем желающим. Выпустили его, потому что поняли, что упорного горца все равно не отучишь совершать намаз. Не помогали ни беседы в спецчасти, ни штрафной изолятор. Дикарь, одно слово. Его пример разлагающе действовал на других заключенных, поэтому его сплавили в колонию-поселение, потом освободили. Лет за десять до этого расстреляли бы, да и дело с концом. Но уже времена были более гуманные. В карты он научился играть в тюрьме. Там же он выучил массу русских пословиц, которые творчески сокращал.

– Риск – благородие, – говорил он, делая ход.

– Без труда не выловишь, – забирая взятку.

Позже, в 80-е годы, видеомагнитофон и большой телевизор выносили во двор под большое дерево. Смотрели исключительно голливудские боевики. Всякие ужастики и фантастика не пользовались успехом. Неподвижные старики в папахах, в одинаковых позах, с прямой спиной, опираясь двумя руками на посох перед собой, сидели на скамейке. С непроницаемыми лицами они смотрели, как Чак Норрис побеждает зло ударами ногой с разворота в голову. Молодежь сидела и лежала на чем попало и просто на земле и одобрительно гудела, оглядываясь друг на друга в особенно классные моменты. После окончания просмотра немедленно шли за дом пинать стенку, кто выше. Можно сказать, что Чак Норрис был кумиром горцев в те далекие времена. Даже молодой Шварценеггер не затмил его славу. Даже Стивен Сигал, вкусно хрустящий костями злодеев. А теперь уж никогда никто не затмит, потому что сейчас один гламур, который нам, горцам, отвратителен.

Голливудская мелодрама совершенно не прижилась. Мелодрамы смотрели индийские. Нам, горцам, нужны настоящие страсти: так чтоб начиналось с жуткой несправедливости, так чтоб у героя убили папу, маму, чтоб это сделал могущественный богатый человек, притворявшийся другом отца. А брата героя, маленького, еще чтоб ничего не понимал, этот враг забрал. И чтоб герой ничего не знал, не понимал. И героя обвинить в убийстве родителей и в тюрьму или сумасшедший дом лет на пятнадцать. Он выйдет, весь крутой, и, понятно, начнет расследование, откроет страшную правду и полюбит дочь могущественного врага. И она полюбит его. И уже младший брат весь в золоте, он уже стал как родной сын для могущественного врага. И младший брат приходит убить героя, не знает, что они братья. Нужно, чтобы финал во дворце, везде ковры, золото. «Стой, – кричит дочь, – это твой брат!» Дрожит рука с револьвером у младшего брата, не знает, как поступить. «Убей, если ты мне сын», – кричит могущественный враг. «Нет!» Могущественный враг стреляет сам, но младший брат заслоняет собой старшего. Умирает: «Я счастлив, брат, что нашел тебя». Герой вместе с могущественным врагом рыдают над телом. От горя враг стреляет себе в голову и сердце, долго умирает на руках дочери, которую успокаивает герой. Конец. И мы все во дворе дяди Абу не смотрим друг на друга, чтобы не увидеть слезы в глазах брата. Ползут титры: Радж Капур – Раджив Капур – Шакти Капур – Шаши Капур – Карина Капур – Ранбир Капур, и приходится смотреть их до конца, пока не щелкнет магнитофон, отдавая кассету. Вот какое было искусство – это вам не Анджелина Джоли с Томом Крузом бла-бла-бла. Хотя как раз Том Круз ничего: похож на нашего человека внешне, подтянутый, и взгляд дерзкий такой.

Именно к Абу прибежал Ахмед с криком: «Долбаный Борз порвал Магомеда!» Борз был лохматый, страшного вида волкодав. В те времена Борз доходил Магомеду до плеча.

Ахмед в детстве боялся собак, его сильно покусали, и он от страха ненавидел Борза. «Не ругайся», – сказал Абу и выскочил во двор. Магомед сидел бледный, зажимая руку, крови действительно было много. Абу подхватил Магомеда и повез в больницу райцентра, где ему зашили руку и сделали уколы.

Когда вернулись, Абу достал патроны, снял со стены ружье и сказал:

– Пойдем, застрелишь пса.

– Я не буду этого делать.

– Ты должен. Или это сделать мне?

– Мы не будем убивать Борза. Он не виноват.

Произошло вот что: кошка соседки, старой русской учительницы, которая жила в селе с незапамятных времен еще до Выселения, не смогла запрыгнуть на забор, когда за ней погнался Борз. Похоже, кошка была не намного моложе хозяйки. Тут бы ей и конец, но Магомед бросился на Борза. От неожиданности пес цапнул Магомеда.

Оставалось понять, не трусит ли парень.

– А почему он может покусать тебя и не пострадать?

– Он защищал наш дом.

Абу отлично разбирался в людях и во взгляде мальчишки не видел страха. Он всегда был рад, если напряженность удавалось снять, а еще лучше – если можно посмеяться в конце.

– Твоя жизнь не будет простой, – сказал старший.

Таким образом инцидент был исчерпан. Оставалось только дать в лоб Ахмеду, чтобы больше без спроса не бегал докладывать дяде Абу. Но это можно было сделать потом, когда снимут швы.

«Ты ошибался, умный дядя Абу, моя жизнь проста и всегда была простой», – думал Магомед, вспоминая Абу. С возрастом все становилось только понятнее – значит, проще, значит, лучше.

Кстати, старая учительница ничего не узнала об этой истории. Мальчишки дяди Абу доставляли ей одни неприятности. Жители высокогорья не сажают фруктовые деревья долин, потому что они вымерзают раз в несколько лет в суровые зимы. Выживают только некоторые сорта яблонь и вишни. Учительница была сослана сюда из Краснодарского края и упорно высаживала всякие черешни-абрикосы со своей родины, которые успевали дать один-два хилых урожая, после чего неизбежно наступала волна холодных зим.

Мальчишки обрывали все это еще зеленым, так что отношения не клеились. Еще у нее был патефон (настоящий механический патефон!), который она пару раз в год заводила послушать, и набор тяжелых черных пластинок для него.

Однажды она отобрала у Магомеда и Ахмеда брызгалки, прекрасные брызгалки из пластиковых баллончиков, из которых они брызгали на ее кошку, и выкинула их в сортир. Такие баллончики можно было найти только в городе, лето поблекло, каникулы коту под хвост. На следующий день Магомед с Ахмедом проникли к ней в сад на веранду и разбили несколько пластинок для патефона.

Через много лет Магомед сказал своей жене Заре, которой он говорил то, что не мог сказать другим:

– Стыд – удивительное чувство. После всего, что было в моей жизни, мне больше всего стыдно за то, что мы перебили тогда пластинки этой учительницы.

Свободная женщина Востока. Весна 2010 года, понедельник, обед

Магомед остановил «ягуар» на пустой стоянке загородного ресторана на берегу Финского залива. В понедельник в это время года они были единственными посетителями.

– Рад тебя видеть, – поздоровался Магомед.

– Почему? – спросила Лейла. Она любила вопросами ставить людей в тупик и постоянно тренировалась в этом.

– Потому что ты не такая, как все. Потому что ты помнишь моего отца. Потому что мы друзья.

Теперь Лейла была известной журналисткой, редактором газеты, ведущей популярных программ и частью московского бомонда. Теперь Лейла называлась Лилией и носила русскую фамилию мужа. Ее отец заведовал кафедрой истории университета их родного города и дружил с отцом Магомеда, так что они с Лейлой были знакомы с раннего детства.

– Когда ты дашь мне большое интервью?

– Когда-нибудь потом.

Они улыбнулись. Магомед ни разу в жизни не дал интервью, не выступил со статьей. Даже участвуя в официальных мероприятиях и приемах, он избегал камер и любой необходимости высказываться.

– А хоть небольшое, но с фотографией на разворот?

– Я не такой фотогеничный, как Ахмед.

Они еще раз посмеялись. Это была старая история: в конце Первой войны Лейла с группой западных журналистов ездила по горным районам. Интервью Ахмеда не планировалось, его отряд должен был сопроводить группу по контролируемой территории. Но Ахмед не упустил возможность покрасоваться на камеру. Интервью получилось действительно хоть куда. «Что вы думаете о своем противнике?»

– Мне жалко этих ребят, – сказал Ахмед. – Когда меня убьют, я буду знать, за что я умираю, – Ахмед обвел рукой вершины сзади себя, – а за что умирают они?

Фотографии получились еще лучше. Могучий бородатый красавец с пулеметом на плече на фоне гор и водопадов до сих пор украшал фотовыставки Европы.

– Я плакал, когда смотрел, – сделал ему тогда выговор Магомед. – Это ты здорово сказал. Все же подумал бы, прежде чем свою морду с пулеметом светить на BBC.

Всё от того, что Ахмед был поэтом. Он пописывал стихи даже во время войны. Иногда, кстати, неплохие. Он поддался красоте момента, красоте гор, красоте женщин, бравших у него интервью. Когда эти «ребята», грязные, как черти, с запекшейся под ногтями кровью, второй день без отдыха штурмовали здание завода, которое защищал их отряд, и у него кончились патроны, Ахмед испытал такое отчаяние, что если бы у него была атомная бомба, он без раздумий взорвал бы себя вместе с этими детишками и своим отрядом. Но атакующие вдруг выдохлись, не дойдя несколько десятков метров, и отряд смог отступить. Это было одно из чудес, которое Всевышний явил Ахмеду.

Ладно, это было давно. А теперь Магомед и Лейла сидели в ресторане с видом на хмурый Финский залив.

– Как служба? – спросила Лейла.

Это был их давний разговор: Лейла говорила, что жизнь в семьях горцев напоминает службу в армии: люди так же с возрастом двигаются по лестнице. На это Магомед отвечал, что в семьях сложнее, чем в армии: капитан смело рассчитывает, что станет майором, а в семье все зависит от пользы, которую ты приносишь.

– Служба предполагает, что кому-то подчиняешься. Я уже никому не подчиняюсь. Я типа царь.

– Неудобно спорить с таким умным человеком, но мне кажется, ты ошибаешься. Неужели нет людей, приказ которых ты выполнишь?

– Просьбу. В моем положении уже не получают приказов.

– Отложим эти церемонии. Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Конечно, есть люди могущественнее меня и организации сильнее и богаче, чем наша семья. Они могут меня принуждать или проявлять настойчивость. Но я уже действую не по приказу. Я попробую тебе объяснить. Скажи, почему мы вступили в войну, когда вторглись русские? Русские мешали нашей вере? Мечети уже можно было строить сколько угодно. Мешали нам делать дела? Нет, наоборот, наши дела сильно пострадали от войны. Мешали нам жить по нашим законам? Они никогда не понимали ничего в наших законах. Была задета честь. Я тогда уже имел бизнес в Питере, мы с Ахмедом уже нормально устроились. Я подумал и понял, что нужно ехать. А Ахмед всегда делает, как я.

– А Ахмед свободен?

– Я Ахмеду ни разу в жизни не приказывал. В серьезных вещах. Не в бизнесе, конечно, и не на войне. В бизнесе и на войне он мой подчиненный.

– У тебя не свобода, у тебя сплошная осознанная необходимость. Что ты сейчас чувствуешь, когда читаешь новости о Большом адронном коллайдере? Мимо обычных людей проходит все важное, потому что они неспособны это понять. Сообщение о телепортации квантовых состояний прошло на последних страницах. Но ты был создан для особого пути, все это знали. Даже твои братья знали, что ты особенный, когда кричали: «Мага, бросай задачи, пошли в футбол играть, сильно умный, да?»

– Честно и специально тебе признаюсь: я чувствую приятную боль, когда читаю об испытаниях коллайдера. Как трубач, который забросил трубу, чтобы открыть ресторан. Я некоторых знаю, я слежу, как там у них дела на коллайдере. Только не говори никому.

– Сначала ты уехал из Объединенного института на родину, потом война… Ты никогда не думал, что свернул с пути?

– Вернуться мне предложил отец – он хотел передать мне проектный институт. Этот институт был делом его жизни. Он его создал. Сказать ему «нет» я не мог. Ты счастливая. У тебя свобода сама по себе. Мой мир устроен по-другому. Я свободен только в моменты принятия решений. Совесть должна подсказать мне решение. Потом я должен выполнить свое решение. Когда я принял решение, появляется долг. И тогда я уже не свободен. Честь заставляет следовать долгу. Если долг и честь приходят в противоречие – время снова принимать решение. Вот так в моем мире, по кругу: Свобода – Совесть – Долг – Честь. Я мог уклониться от войны. Я был свободен. Совесть и честь мне сказали, что нужно ехать. А когда я сделал выбор и командовал отрядом – какая уж тут свобода.

– Таким образом, эти моменты свободы очень короткие.

– Иногда по несколько секунд. Но важно их чувствовать. Первый раз я это почувствовал в детстве, когда отказался застрелить собаку, которая меня укусила. Сейчас никто не посмеет мне сказать, что я струсил, да и никому это в голову не придет. А тогда мне было трудно, действительно трудно. Все братья, все старшие ждали, что я застрелю этого пса. И хотели этого. Я тогда первый раз почувствовал давление обстоятельств. Оно казалось непреодолимым, но я смог устоять и поступить по совести. Честь и совесть – это почти синонимы для меня. Свобода, долг, честь, совесть – всё одинаково важно. Если нет хотя бы одного, всё пропадает. Несвободный человек с честью, понимающий, что такое долг, хуже всего – марионетка в чужих руках. Задавить свободу пытаются именно рассуждениями про долг и про честь.

– Звучит хорошо. Ты умеешь убеждать. Но есть факты: европейцы произвели науку, машины, электронику и еще много чего. Я не феминистка, но тебе не приходило в голову, что мусульманскому миру это не удалось, потому что не хватает свободы и равенства женщины?

– Слушай, может, погостишь у нас, объяснишь Заре про приниженное положение женщины, а то я совсем под каблуком, – посмеялись. – Но промышленная революция в Европе началась до свободы и равенства женщин.

– Магомед, я не была свободна. Я освободилась. Но быть свободным – это право и обязанность человека. Быть рабом грех. Извини, я разгорячилась. Тебе не с кем обсуждать многие вещи, я вижу.

– Иногда молодость прорывается. Иногда не хватает ребят, с которыми я учился в Физтехе. С которыми я работал в Институте ядерных исследований. Мы часами могли говорить на эти темы. Задай лучше какой-нибудь нормальный журналистский вопрос.

– Мне очень интересно то, о чем ты говорил. Я пишу книгу об альтернативах развития, собираю материал уже много лет. Все журналисты желтых изданий в душе мечтают написать о судьбах человечества окончательный, всё объясняющий труд. Свой собственный «Конец истории». Что была осенью за история с танцами твоих джигитов?

– Слушай, даже не понял, почему это так разошлось в Интернете. Приезжал в отпуск мой старший, Рамзан. Вместе с Асланом, Султаном и Мовлади поехали в клуб куда-то на Петроградку. На Каменноостровском попали в пробку, час стоят, с места не двигаются. День хороший, солнечный, настроение отличное, машина дорогая, все спортсмены и красавцы. Мовлади выскочил и давай лезгинку плясать. За ним Султан. Аслан и Рамзан ребята взрослые, серьезные. Из машины не выходили, сидели спокойно, только криками подбадривали и из пистолетов в воздух стреляли. Из соседних машин сняли, выложили на ю-туб. Пробка рассосалась, парни сели в машину и поехали в клуб. По номеру машины ко мне притаскиваются менты, что за дела, беспорядки, нагнетание национальной розни, к тому же нарушение правил уличного движения. Денег хотели. С ними Ахмед разговаривал, в чем, говорит, нагнетание? Исполнять народные танцы народа России? Желтые жилеты не надели на проезжей части плясать? Малозначительные такие менты, типа районные. Ахмеду пришлось им немного денег дать за стрельбу. Парням Ахмед провел воспитательную беседу на тему скромности и приличного поведения. На тему едешь себе тихонечко на «мазератти», скоростной режим соблюдаешь, правила движения не нарушаешь – так прилично серьезному молодому человеку. Нечего давать повод ментам таскаться, огорчать старших. Собственно, и всё. Но раскрутился скандальчик небольшой через телевидение местное и Интернет. «Танцы дикарей» и всякий такой примитивный расизм и ксенофобия. Что за чушь? От зависти? Мне вот хоть на каждом светофоре пусть выпрыгивают из машин и вприсядку – я донос писать не стану, я только скажу: «Ай, молодец». В Берлине эти балбесы выкинули такой же номер – там прохожие останавливались, в ладоши хлопали и радовались.

– Еще задам вопрос: у меня есть информация, что у тебя появился проект с китайцами.

– Контора большая, – пожал плечами Магомед, – вполне возможно. Я узнаю. А что за проект?

– Транспортный терминал.

Несколько секунд Магомед думал, глядя через стекло на серые волны залива.

– То, что я не даю интервью, еще не означает, что я не могу уточнить твою информацию или помочь тебе разобраться. Говори дальше.

– Мой источник сообщил, что китайцы организуют несколько крупных участков под строительство транспортных терминалов.

– Это хорошо, подъем экономики. Не вижу пока ничего особенного. Это большие интересные проекты, но не гигантские.

– Я расследую большое дело о злоупотреблениях в правительстве, эти проекты – часть картины. Какова твоя роль в проекте?

– Моя роль в любом деле – получить прибыль.

Магомед знал, что Лейла не раскроет источник, поэтому спросил другое:

– Когда ты узнала о моем участии?

– Несколько дней назад.

– Ты можешь точнее?

– В начале прошлой недели.

– Что тебе или твоим людям не нравится в этих проектах?

– Согласно декларации у них очень длительная окупаемость. Источники финансирования также не прозрачны, хотя в Китае за любыми источниками стоят чиновники.

– Это вполне по-китайски. У меня были торговые дела с китайцами. Они по-другому смотрят на вещи. Не скажу, что я их всегда понимаю. Но один из моих принципов – не обязательно понимать цели партнера, если он доказал свою добросовестность. Нужно понимать свою выгоду. И как ты ее получишь, если партнер попытается тебя обмануть или подставить. В данном случае китайцам затруднительно возиться с правами собственности, документацией и разрешениями на местном уровне, они попросили оказать им эту услугу. У меня есть проектная контора такого профиля, я этим займусь.

– Можешь считать это женской интуицией, но я бы не стала. Не лезь в это дело.

Магомед почувствовал, что она сдерживает волнение. Это по-настоящему важно.

– Я верю в твою интуицию. Даже больше: в твой ум. Я услышал тебя.

Магомед усадил Лейлу в ожидавшее такси. Подошел к своей машине. По пустой стоянке задувал ветер, под серым небом залив накатывал на камни серые волны. Проблема состояла в том, что согласие на участие в проекте с китайцами он дал Ляну два дня назад.

На конгрессе инвесторов два года назад структуры Ляна – китайского предпринимателя с корейскими корнями – презентовали большой строительный проект. Все было немного с излишним размахом, мутно, даже вроде не очень прибыльно, вообще непонятно, зачем китайцам это нужно. Магомед отчасти из любопытства, из желания разобраться познакомился с Ляном. У них быстро нашлись точки соприкосновения в бизнесе и появилась взаимная симпатия.

Магомед интересовался Китаем. Он был знаком с несколькими предпринимателями из Китая, и чувствовал, что есть какая-то Великая культурная стена, разделяющая их. Великий Файервол, информация сгорает при прохождении, даже если добросовестно отправлена. На праздновании Миллениума Магомеду пришла в голову мысль: кто из народов встретит следующее тысячелетие? Каждому человеку свойственно надеяться на продолжение именно своего рода, однако только за два народа можно быть более-менее уверенным: за китайцев и евреев.

Лян свободно владел русским языком и в разговорах с Магомедом был вполне откровенен. С точки зрения господина Ляна общество северных варваров устроено очень просто (что, собственно, и делает их варварами). В цивилизованном обществе люди играют множество ролей и взаимодействуют множеством ритуалов, у варваров все гораздо проще. Все их структуры и организации – это на самом деле преступные сообщества, сражающиеся за свой кусок пирога.

В обществе варваров постоянно происходят какие-то реорганизации. Переименовывая, соединяя и разъединяя, они надеются достигнуть прогресса. Они не понимают, что в грязном доме бесполезно переставлять мебель, а нужно просто взять веник. В этом смысле сотрудничать с государственными структурами в России было сложно ввиду риска исчезновения преступного сообщества.

У Ляна не было национальных предубеждений. С точки зрения Ляна, структура и мотивы Магомеда были проще и понятнее.

С точки зрения Магомеда, сотрудничество с господином Ляном тоже было довольно безопасным, потому что у него было что отобрать в случае, если что-то пойдет не так. В начале серьезного проекта Магомед объяснял партнерам особенности своего взгляда на бизнес.

– Господин Лян, вас обманывали когда-нибудь? – спросил он еще в начале знакомства пару лет назад, когда они обсуждали первую серьезную сделку.

Лян пожал плечами:

– Я же предприниматель. Много сделок, много разных людей. Попадались всякие.

– Меня никогда не обманывали, – Магомед помолчал. – Некоторые приходили, чтобы меня обмануть. Но потом решали этого не делать. Я вижу перспективу с вами, поэтому хочу, чтобы мы понимали друг друга. Как вы относились к тем, кто вас обманул?

– Обычно мне и моим друзьям удавалось убедить их поступить правильно. Это ведь так хорошо, когда поступают в соответствии с договоренностями. Ну а нет – вы знаете, конечно, нашу мудрость: рано или поздно я увижу, как его труп река пронесет мимо меня.

– Я хотел бы пояснить очень важную вещь: я буду страшно расстроен, если увижу труп врага, который река проносит мимо меня. Я просто места себе не найду, если это не я его туда поместил.

– Я знаю об этом, – Лян слегка улыбнулся.

– Понимаете, это вопрос не денег. Это вопрос чести. Деньги – это важно. Сделка – это важно. Но почему он подумал, что имеет право меня обмануть? Почему он подумал, что просто так возьмет мои деньги, деньги моей семьи, и будет жить спокойно, наслаждаться и ничего ему не будет? Мне будет стыдно перед братьями, перед людьми, которых я уважаю. Понимаете?

Лян кивнул:

– Магомед, я вижу сделку. Мы, китайцы, похожи на евреев. Мы хотим, чтобы сделка была выгодна обеим сторонам. Это залог безопасности, залог будущих сделок. И вообще это правильно, – Лян помолчал. – В этом смысле с русскими трудно. Они любые сделки считают невыгодными. Они считают, что все их обманывают. Я думаю, у вас этого комплекса нет.

– В моей Книге написано, – сказал Магомед, – «Порядочный торговец – под сенью престола в Судный день. Не стяжайте имущества друг друга неправедным путем, а только путем торговли по взаимному вашему согласию». Я стараюсь следовать заповедям.