Древняя Русь и славяне

В отечественной литературе вскользь уже указывалось на аналогии, которые имеются для «ряда» Ярослава в династических установлениях Древнечешского и Древнепольского государств, а именно на завещания чешского князя Бржетислава I (1034–1055) и польского князя Болеслава III Кривоустого (1102–1138)[85]. Действительно, распоряжения относительно престолонаследия, предпринятые в этих завещаниях, имели в виду ту или иную форму сеньората и в этом смысле могут быть типологически сближены с завещанием Ярослава Владимировича. Однако детального сопоставления завещаний Бржетислава I, Болеслава III и Ярослава Мудрого проведено не было. Попытка такого сопоставления убедила нас в том, что эти западнославянские княжеские завещания в полной мере аналогами «ряду» Ярослава служить не могут, поскольку не учреждают сеньората, а суммируют опыт его существования в течение нескольких поколений[86]. Кроме того, ничего похожего на «триумвират» старших братьев в этих установлениях не прослеживается. Обратимся к реалиям из другой части средневековой Европы, которым, в связи с древнерусской проблематикой, в науке пока не уделялось должного внимания.

Отправной точкой наших наблюдений служит бросающийся в глаза «чересполосный» характер уделов трех старших Ярославичей: Киев и Новгород Изяслава разделены Смоленском Вячеслава, Чернигов и Тмутаракань Святослава – степью, Переяславль и Ростов Всеволода – вятичскими землями Черниговского удела Святослава[87]. Эта территориальная структура необычна; например, в упомянутых разделах по завещаниям Бржетислава I (если такой раздел вообще был) и Болеслава III она не находит себе никакого соответствия. Зато такие соответствия имеются в династических разделах Франкского государства VI–IX вв., где этот феномен выражен даже более ярко, а главное – находит себе убедительное объяснение.

Хронологически первым в ряду франкских разделов стоит раздел 511 г. по завещанию короля Хлодвига, создателя Франкской державы. Каждый из четырех сыновей Хлодвига получил, по сообщению Григория Турского (умер в 593/4 г.), «равную долю» («aequa lance») отцовских владений[88], но при том так, что территориально единым оказался только удел Хлодомера, старшего сына Хлодвига от второго брака с Хродехильдой, тогда как уделы Теодерика, старшего сына Хлодвига от первого брака, а также Хильдеберта и Хлотаря, единоутробных младших братьев Хлодомера, оказались разбиты каждый на две части (см. карту на рис. 3)[89].

Рис. 3. Раздел Франкского государства по смерти Хлодвига в 511 г.

Принцип, приведший к такому итогу, недвусмысленно угадывается: каждый из братьев должен был получить часть не просто в наследии отца, а непременно в некоей базовой центральной области, которую составляли исходные земли франков до 480 г. вместе с провинциально-римским «королевством» Сиагрия, которое было захвачено Хлодвигом в 480 г. В источниках эта область получила наименование Francia – Франкия в узком, собственном смысле, в отличие от присоединенных впоследствии Аквитании, Алемании,

Бургундии, Новемпопуланы (позднейшей Гаскони) и Прованса, которые в своей совокупности также именовались в источниках Франкией. Более того, резиденции братьев – Реймс Теодерика, Орлеан Хлодомера, Париж Хильдеберта и Суассон Хлотаря – концентрировались в еще более узком и фискально насыщенном регионе, а именно между Верхним Маасом и Средней Луарой. В силу принципа равенства уделов (по их доходности) на четыре части пришлось поделить и захваченную впоследствии и пока не до конца освоенную Аквитанию (к югу и западу от Луары), так что возникла ярко выраженная владельческая чересполосица[90].

Показательно, что следующий, случившийся в 562 г. раздел между четырьмя сыновьями Хлотаря (умершего в декабре 561 г.), который к 558 г. стал единоличным правителем всего Франкского королевства, применительно к обозначенной центральной области явно следовал тому же принципу, восходя к прецеденту 511 г., – каждый из четырех получил удел с одной из названных выше столиц: даже явно обделенный младший Хильперик, сын Хлотаря от второго брака, получил Суассон (отцовский стол по разделу 511 г.). Трое старших единоутробных братьев, вероятно, стремились избежать чересполосицы, но это удалось только в отношении Хариберта и Гунтрамна, в то время как владения Сигиберта, младшего в этой тройке, помимо главного удела со столицей в Реймсе, включали еще аквитанский и провансальский (с центром в Марселе: остальная часть Прованса с Арлем и Авиньоном принадлежала Гунтрамну) анклавы (см. карту на рис. 4).

Рис. 4. Раздел Франкского государства по смерти Хлотаря I в 561 г.

Еще более показателен раздел, имевший место вскоре, в 567/8 г., после смерти Хариберта. Владения умершего брата рассматривались не grosso modo, а по отдельности в своих составных частях: особо делилась натрое часть, входившая во Франкию в узком смысле (при этом стольный Париж с непосредственно прилегавшей к нему областью также подлежал особому разделу), особо – аквитанская, особо – завоеванная уже после Хлодвига Новемпопулана (см. карту на рис. 5).

Рис. 5. Раздел владений короля Хариберта после его смерти в 567 г.

Возникшая в результате лоскутная структура не могла быть стабильной и немедленно привела к тяжелым междоусобным конфликтам. Однако для нас важно отметить сам принцип раздела, который покоился на основополагающем для династического сознания франков понятии родового совладения – так называемом corpus fratrum: все сыновья умершего отца имели право на долю в его наследстве, первоначально – равную[91]; впрочем, с большей или меньшей отчетливостью родовое совладение прослеживается во многих раннесредневековых династиях – особенно же на Руси, что, собственно, и делает франкский материал столь показательным для русиста[92].

Этот принцип сохранялся у франков и при Каролингах, причем был настолько прочно укоренен, что в нем ничего не изменила даже коронация Карла Великого (768–814) императорским венцом в 800 г., хотя противоречие между родовым совладением и неделимостью императорского звания было очевидно[93]. В 806 г. Карл издал завещательное распоряжение, предполагавшее раздел Франкской державы после своей смерти на примерно равные части между тремя сыновьями – Карлом, Пипином и Людовиком (см. карту на рис. 6); в науке этот документ получил название «Divisio regnorum» («Размежевание королевств»)[94].

Рис. 6. Разделы Франкской державы по завещаниям Карла Великого (806 г.) и Людовика Благочестивого (817 г.)

Никаких распоряжений относительно императорского титула или какого бы то ни было иного, пусть только формального, сеньората старшего из братьев, а именно Карла, документ не содержит. Удел Карла отличался, однако, тем, что включал в себя целиком всю прежнюю Франкию в узком смысле в обеих ее половинах – западной (Нейстрия) и восточной (Австразия). Это обстоятельство может показаться принципиальным, так как предыдущий раздел между самим Карлом Великим и его братом Карломаном после смерти их отца короля Пипина III в 768 г. оставлял (если не говорить о деталях) Австразию за Карломаном, а Нейстрию – за Карлом, то есть воспроизводил раздел в предыдущем поколении Каролингов: между старшими сыновьями умершего в 741 г. Карла Мартелла – Карломаном и Пипином (будущим Пипином III)[95]. Однако Карл Великий вовсе не имел идеи неделимости Франкии в узком смысле, как можно было бы подумать; это видно из его распоряжения, что в случае ранней смерти его сына Карла королевство последнего делится между братьями Пипином и Людовиком по границе раздела 768 г. между Карломаном и Карлом[96]. То, что в основе «Размежевания королевств» лежала традиционная идеология corpus fratrum видно еще и по следующему факту: заботу о судьбе папства император возлагал на всех троих сыновей совокупно[97] (хотя Рим и вся Папская область находились в уделе Пипина), причем особо оговаривал, что границы уделов проведены им именно так, а не иначе, еще и с тем, чтобы Карл и Людовик, владея соответствующими перевалами через Альпы, имели удобную возможность при случае прийти на помощь Пипину[98].

В этом отношении весьма замечателен резкий контраст «Размежевания» Карла Великого с аналогичным документом его сына и преемника императора Людовика Благочестивого (814–840). Оказавшись единоличным наследником империи (упомянутые выше Пипин и Карл умерли еще при жизни отца, в 810 и 811 гг. соответственно), Людовик в 817 г., вскоре после восшествия на престол, в свою очередь издал завещание, которое упорядочивало взаимоотношения между тремя его сыновьями – Лотарем, Пипином и Людовиком. По этому завещанию, получившему название «Устроение империи» («Ordinatio imperii»), Лотарь, будучи старшим, наследовал не только императорский титул отца, но и львиную долю его владений, тогда как его братьям доставались относительно небольшие уделы: Пипину – Аквитания, Людовику – Бавария[99] (см. рис. 6). Хотя оба последних титуловались королями, но должны были признать верховную власть Лотаря: «После нашей кончины да получат (Пипин и Людовик. – А. Н.) королевскую власть под рукой старшего брата»[100]. Перед нами очевидная попытка перейти от corpus fratrum – братского совладения в его радикальной первоначальной форме – к безусловному сеньорату.

В силу ряда обстоятельств, вдаваться в которые здесь не место, завещанию Людовика Благочестивого не суждено было осуществиться. Лотарь, попытавшийся было после смерти отца в 840 г. настаивать на принципах «Устроения империи», потерпел поражение от братьев Людовика Немецкого и Карла Лысого (сын Людовика Благочестивого от второго брака, родившийся после 817 г.; Пипин Аквитанский умер в 838 г.). Результатом компромисса между братьями стал знаменитый Верденский договор 843 г., предполагавший возврат к традиционному династическому разделу на равные части, причем – и на это следует обратить особое внимание в контексте нашей темы – снова, как в меровингские времена, разделу на три части подверглась и территория коренной Франкии[101] (см. рис. 7). Это обстоятельство подчеркивало неудачу сеньората: императорский титул Лотаря превращался в пустую формальность.

Рис. 7. Раздел Франкской державы между сыновьями императора Людовика Благочестивого по Верденскому договору 843 г.

В свете изложенных здесь, по необходимости бегло, типологических наблюдений раздел Руси в 1054 г. по завещанию Ярослава Мудрого производит двойственное впечатление.

С одной стороны, по своим размерам, экономическому и военному потенциалу удел Изяслава Киевского выглядит доминирующим. Бесспорно, ресурсы собственно Киевской земли того времени, включавшей Погорину и Турово-Берестейскую область, в совокупности с Новгородом намного превосходили ресурсы, скажем, Святославова Черниговского удела, половину которого, к тому же, территориально составляла и хозяйственно, и даже политически еще недостаточно освоенная к середине XI в. земля вятичей. В этом отношении «ряд» Ярослава сходствует с разделом у франков согласно «Устроению» императора Людовика Благочестивого, являвшимся попыткой установить эффективный сеньорат, не отменяя, однако, совершенно обычая наделять всех сыновей. Это заставляет всерьез отнестись к трафаретному сообщению летописи, что Изяслав должен был, по замыслу Ярослава, стать для братьев «во отца место», хотя конкретное содержание постулируемых этой формулой общерусских полномочий Изяслава остается неясным. Для сопоставления их с отдельными довольно четко прописанными позициями «Устроения империи» Людовика – например, с пунктом о верховном надзоре Лотаря за справедливостью внутреннего управления в уделах младших братьев[102] – просто не хватает данных.

С другой стороны, характер уделов трех старших Ярославичей сближает Ярославов «ряд» не с «модернистским» проектом Людовика Благочестивого, а напротив – с архаическими чересполосными разделами у франков эпохи Меровингов. Если исходить из этого параллелизма, то складывается впечатление, что в середине XI в. в Среднем Поднепровье имелась какая-то выделенная область, в которой непременно должны были получить причастие Изяслав, Святослав и Всеволод. Эту область естественно отождествить с так называемой «Русской землей» в узком смысле слова, так что в «ряде Ярославле» позволительно было бы усматривать некоторый дополнительный довод в пользу существования такой «Русской земли» в X–XI, а не только в XII в.[103] Вместе с тем, в отличие от франкских разделов VI в. и более поздних, уделы Ярославичей в «Русской земле» вовсе не выглядят равноценными. Восточные пределы последней очертить трудно, но даже если они обнимали Курское Посемье, входившее в Переяславский удел Всеволода, все равно сравнивать, например, переяславскую и киевскую части «Русской земли» явно не приходится. Младшие же Ярославичи, Вячеслав и Игорь, вовсе остались без причастия в «Русской земле». Едва ли потому, что это было практически неосуществимо. Так, например, Белгород середины XI в., быв к тому времени епархиальным центром и представляя собой, судя по археологическим данным, весьма внушительный городской центр[104], несомненно, мог бы стать и княжеским столом. Следовательно, такое неравноправие братьев входило в замысел Ярослава, являясь шагом от corpus fratrum в его чистом первоначальном виде к сеньорату.

Еще одной традиционалистской чертой порядка, установленного «рядом» Ярослава, может служить раздел Смоленска Ярославичами[105] в 1060 г. Завещание Людовика предусматривало в таких случаях совсем иной порядок действий: по смерти кого-либо из младших братьев Лотарь призван был обеспечить одному из сыновей покойного наследование в уделе отца; если же покойный оказывался бездетен, то его удел должен был перейти в руки Лотаря[106]. Королевства младших сыновей Людовика Благочестивого задумывались в качестве патримониев-отчин, тогда как уделы Ярославичей – нет (судя по смене удела Игорем); королевства сыновей императора Людовика не подлежали разделу даже в случае их выморочного характера, тогда как Смоленский удел был разделен, даже не будучи выморочным. Раздел Смоленска Ярославичами имеет аналогию в упомянутом разделе Парижа и удела короля Хариберта в целом в 567/8 г., а также в традиционалистских установлениях «Divisio regnorum» 806 г., которые предписывали именно разделы – правда, только в случае, если умерший не имел наследника[107]. В отличие от Смоленска, о судьбе Волыни по уходе оттуда Игоря в 1057 г. надежных сведений нет. Тот факт, что после бегства Изяслава из Руси в 1068 г. в Новгороде, бывшем до этого под Изяславом, садится Святославич Глеб[108], а на Волыни – Всеволодович Владимир[109], вроде бы дает основание думать, что Волынь после 1057 г. перешла под власть Изяслава. Тогда мы имели бы случай, напоминающий норму сеньората в смысле «Ordinatio imperii». Но подумаем, так ли это? Не видно причин предполагать, что между 1057 и 1060 годами произошла какая-то коренная перестройка взаимоотношений между Ярославичами, которая и обусловила разницу в участи Волыни и Смоленска. Значит, Смоленский удел сам по себе отличался от Волынского. Чем же?

Трудно не заметить, что Ярославов «ряд» явно апеллировал к разделу Руси по Городецкому договору 1026 г., согласно которому Ярослав получал днепровское Правобережье с Киевом, а его младший брат Мстислав – Левобережье с Черниговом[110]. В 1054 г. левобережный удел Мстислава оказался поделен между Святославом и Всеволодом Ярославичами. Хотя мы не знаем о Городецком договоре ничего, кроме того что Ярослав и Мстислав «разделиста по Днепр Русьскую землю»[111], но этого достаточно, чтобы понять: Волынь ни в коем случае не могла относиться к владениям Мстислава Черниговского, в то время как по крайней мере существенная часть Смоленской волости (к югу от Днепра)[112], вполне вероятно, к ним принадлежала. Если Ярослав Мудрый в своем «ряде» сыновьям в самом деле отталкивался от предыдущего раздела 1026 г. (а это типично для прецедентного правового сознания средневекового человека), то Волынь оказывалась выделенной из части Ярослава, а Смоленская волость – из частей Ярослава и Мстислава совместно. Та же логика подсказывала, что освободившаяся в 1057 г. Волынь должна отойти к Изяславу, а освободившийся в 1060 г. Смоленск – быть поделен между Изяславом и преемниками части Мстислава Владимировича, то есть Святославом и Всеволодом. Коль скоро это так, единоличное наследование Изяславом Волыни не имеет отношения к его старейшинству. Это также означает, что Смоленск вряд ли был поделен (что бы ни понимать под этим разделом) на три равные части, как иногда полагают, исходя из наблюдения, что сумма смоленской дани в 1078 г. (300 гривен золота) была кратна трем[113].

Таким образом, хотя преимущественное положение Изяслава Ярославина по сравнению с братьями проведено «рядом» Ярослава последовательно как внутри пятерки в целом, так и внутри тройки старших, оно оказывается характерным образом уравновешено самим выделением еще и этой тройки, наличие которой заметно архаизирует задуманный Ярославом вариант сеньората, придавая ему «смазанный», компромиссный характер. О причинах тому гадать не приходится, они лежат на поверхности. Во-первых, Ярослав должен был учитывать неудачный опыт радикальной ломки традиции родового совладения, который имел место в Польше при Болеславе I (992-1025) и, кажется, на Руси при Владимире Святославиче (978-1015)[114]. Как далеко могло завести сопротивление такой ломке со стороны обойденных членов княжеского семейства, Ярослав убедился самолично, содействуя возвращению в Польшу Оттона, одного из лишенных удела братьев Мешка II[115], и наблюдая распад Польского государства после смерти последнего в 1034 г. Во-вторых, междоусобие Владимировичей на Руси в 1015–1019 гг., активнейшим участником которого был сам Ярослав, показало, насколько важно не только обеспечить главенство киевского князя, но и суметь оградить младших братьев от насилия со стороны сидящего в Киеве старшего. Идейный пафос первых текстов борисоглебского цикла (возникших в 1060-е гг. летописной повести об убиении Бориса и Глеба и анонимного «Сказания» о святых братьях-страстотерпцах) – послушание младших князей старшему и справедливость старшего по отношению к младшим – и есть идеология умеренного сеньората, который имелся в виду «рядом» Ярослава. Двое из четырех младших братьев Изяслава Ярославина, которые имели столы совсем рядом с Киевом и делили со старшим честь совладения «Русской землей» в узком смысле, должны были, по мысли Ярослава, не столько ограничивать сеньорат Изяслава, сколько стабилизировать его, гарантируя от возможных злоупотреблений со стороны киевского сениора. Ведь и сам сеньорат был вовсе не ступенью на пути к единовластию (как невольно представляется сознанию современного человека), а именно способом гарантировать мирное братское совладение, которое одно только и было легитимной формой сохранения государственного единства в представлении людей того времени[116]. Вот почему действия княжеской власти в рамках сеньората описаны печерским летописцем как общие, коллективные действия всей братии Ярославичей, а не только старейшего или трех старших из них, хотя и сеньорат киевского князя, и своеобразный «триумвират» киевского, черниговского и переяславского князей, как мы стремились показать, являлись составными частями «ряда Ярославля» 1054 г.

III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков в сравнительно-историческом освещении[117]

В относительно недавно вышедшей книге двух известных английских исследователей, которая претендует, по замыслу авторов, на формулировку во многом подчеркнуто нового взгляда на историю Древней Руси, среди прочих неординарных мыслей высказывается убеждение, что одной из характерных особенностей древнерусского княжеского семейства было отсутствие у него каких-либо определенных династических правил: в каждом конкретном случае (начиная от отдельного столонаследия и кончая общерусскими договорами вроде Любечского 1097 г.) Рюриковичи будто бы гибко применялись к особенностям сложившейся ситуации, не стесняя себя теми или иными общими династическими принципами[118]. Будучи увлечены собственными идеями, авторы не склонны придавать большого значения разбору историографии, постулируя это даже в качестве исследовательской позиции[119]. Возможно, в иных случаях такой подход и имеет какие-то оправдания, но никоим образом не в случае с деликатной проблематикой династических взаимоотношений в семействе Рюриковичей в целом и в отдельных его ветвях в частности, несмотря на всю противоречивость суждений, высказывавшихся в науке на этот счет, а быть может, – именно ввиду такой противоречивости.

В данном случае позиция С. Франклина и Дж. Шепарда смыкается с крайностями так называемой «договорной теории» междукняжеских отношений, сформулированной в свое время В. И. Сергеевичем[120] в его полемике с «родовой теорией» С. М. Соловьева[121]. Развитие науки показало бесперспективность абсолютизации какого-то одного – будь то родового, будь то договорного – начала, ибо ни собственно родовые отношения внутри династии сплошь и рядом не обходились без договора, их подкреплявшего[122], ни договор не мог функционировать вне понятий династического легитимизма[123]. Поучительно наблюдать, как далеко за пределами древнерусской проблематики и абсолютно независимо от нее вдруг возникают схожие историографические коллизии. Так, давно и, казалось бы, прочно закрепившаяся в науке теория, выводящая территориально-политическую структуру Франкского государства эпохи первых Меровингов из архаической практики внутри-родовых разделов[124], вдруг была подвергнута радикальному сомнению в пользу идеи о том, что эти разделы определялись вовсе не какими-то общими династическими понятиями, а политическим договором ad rem, который исходил исключительно из особенностей ситуации[125]. Не приходится сомневаться, что субъекты этой полемики не подозревали о существовании своих русских прототипов вековой давности. Но для русиста эти симптоматичные схождения должны послужить лишним поводом вывести династическую проблематику Рюриковичей на простор сравнительно-исторических сопоставлений.

Разговорам о Древнерусском государстве как семейном владении Рюриковичей, начатым в рамках «родовой теории», суждено было надолго умолкнуть отнюдь не вследствие критики со стороны школы В. И. Сергеевича. Когда после работ С. В. Юшкова и Б. Д. Грекова в отечественной науке почти исключительно утвердился взгляд на Древнюю Русь как на государство феодальное, взаимоотношения между Рюриковичами даже древнейшей поры (до конца XI в.), если о них заходила речь, трактовались, как правило, в терминах сюзеренитета – вассалитета, то есть семейная терминология стала восприниматься лишь в качестве формы, которая скрывала фактически феодальные отношения[126].

В свое время, приступая к исследованию междукняжеских отношений на Руси, мы исходили из такой историографической ситуации как из данности и пытались путем типологических сопоставлений определить, с какого именно времени реальное содержание семейной терминологии оказалось выхолощенным, когда именно она превратилась в форму для иноприродного содержания? Внутридинастические отношения, в силу их относительно хорошей освещенности источниками, представлялись нам удобным материалом для выявления их постепенной феодализации, которая, в свою очередь, могла служить известной мерой «феодальности» общества в целом, а также помочь в поисках рабочих критериев синхро стадиальности разных обществ, тогда как эти критерии обеспечили бы уже научную обоснованность типологической компаративистики[127]. Однако углубление в тему, и прежде всего именно в сравнительно-исторический материал, убедило нас в необходимости отличать династическую проблематику от вопросов становления феодализма.

Феодальные, иными словами сюзеренно-вассальные, отношения связывают не членов династии друг с другом, а членов династии – со знатью, в той мере, в какой она состоит из держателей бенефициев (оговоримся на всякий случай, что ведем речь о раннефеодальном периоде). Таким образом, то, что можно было бы назвать феодализацией общества, происходило не внутри династии, а рядом с ней, хотя и при ее участии. Это очевидно на примере Франкского государства – в отличие от Руси, где скудость (если не сказать – отсутствие) выразительных данных о феодализации в домонгольское время заставляла историков искать следы феодализма там, где обнаруживается хоть какая-то иерархичность отношений, то есть внутри на удивление разветвленной и многочисленной княжеской династии. Пример Франкского государства ясно показывает, что видеть в междукняжеских династических разделах проявление пресловутой «феодальной раздробленности» совершенно неверно; образование династических уделов и феодальная децентрализация не имеют между собой ничего общего. Во-первых, разделы между членами династии сопровождают всю историю Франкского королевства, начиная с его основателя Хлодвига (умер в 511 г.), когда не только о феодальной раздробленности, но и о начатках феодализма говорить затруднительно. Во-вторых, мы видим, как совершенно независимо от династических уделов – отнюдь не на их основе, а внутри них – образуются те самые устойчивые наследственные территориальные владения знати, которые со временем становятся главными носителями феодальной раздробленности[128]. Удивительную типологическую близость династических порядков на Руси Х-XII вв. и во Франкской державе VI–IX столетий[129] невозможно продлить на общественно-политический строй обоих государств, который вырастает из слишком несхожих корней.