Вы не видели мужчину, с которым я спала? Рассказы о любви

Дочка достала из мешочка небольшой узелочек. Развязали, в узелке были гвоздики для гроба – четыре больших и горсточка мелких. Гвоздики уже поржавели.

Лежало еще в мешочке метров пять белого ситца, пожелтевшего от времени, капроновая накидка, когда-то служившая занавеской, чулки с распустившимся столбиком и новое нижнее белье. На самом дне лежала записка, написанная каллиграфическим бухгалтерским почерком: «Не судите строго. Похороните рядом с родителями и крест поставьте как у них»

Журнал

В школе села Рощино проходил традиционный вечер выпускников «Искорка». Учителя и ученики, ответственные за проведение вечера бегали, суетились, бросали последние мазки на своё творение – зал, который в этом году был украшен необычно по инициативе классного руководителя 11 класса Татьяны Ивановны. На столах, накрытых тёмно-вишнёвыми шёлковыми скатертями, стояли разного цвета свечи в хрустальных подсвечниках, купленных на деньги, заработанные в ученической бригаде. Ребята своими руками на уроках технологии сделали украшения из цветных пластиковых бутылок, оригинальные и скромные, в виде вазы с цветами, развесили по стенам воздушные шары, к стульям привязали по шарику-сердечку. В центре каждого стола призывно сверкал серебряными боками самовар, и стояли не казённые стаканы, а принесённые из дому чашки с блюдцами и, конечно, выпечка: печенье, пирожные, торты.

Целый месяц активисты ходили по дворам, просили у родственников фотографии выпускников, колдовали над стенными газетами для каждого выпуска, до позднего вечера мастерили фильм, состоящий из воспоминаний самих выпускников и их учителей, работающих и пенсионеров, которые с радостью откликнулись на предложение и не только вспомнили своих «детей», но и принесли различные свидетельства их школьной жизни: тетрадки с корявыми буковками первоклашек, грамоты, пожелтевшие и с выцветшие от времени, дневники наблюдений, записочки и открытки.

Одна из бывших учительниц, выпустившая свой первый класс ровно пятьдесят лет назад восьмидесятидвухлетняя Евдокия Гавриловна с нескрываемым волнением ждала своих питомцев. Старенькая, седая, с неизменным клубком на голове, с костылём, который она поминутно то приставляла к стене, то вновь опиралась на него из-за больной ноги.. Евдокия Гавриловна приготовила речь, и листочек с простыми и сердечными словами дрожал в её руке, как осиновый на ветру. По случаю праздника она надела то же самое платье, в котором провожала со школьного порога своих питомцев. Платье бережно хранилось в шифоньере, поэтому не потеряло ни своего цвета за пятьдесят лет, ни привлекательности, только строгости в нём, конечно, убавилось. Высокая, стройная, Евдокия Гавриловна полвека назад в этом синем платье с кружевным воротничком была грозой всех прогульщиков и разгильдяев, или «тунеядцев», как чаще всего она называла проказников. Сейчас же похудевшая, постаревшая, ставшая гораздо ниже ростом со своей палочкой, учительница превратилась в бабушку, милую и трогательную своим нескрываемым волнением.

Пришли первые выпускники, но среди них не было ни одного из класса Евдокии Гавриловны. Одни, постарше, подходили к ней, приветствовали, обнимали её худенькие плечи, справлялись о здоровье и спешили, радостные и счастливые, к своим классным «мамам», целуя их, даря улыбки и цветы. Другие, помоложе, здоровались издалека из вежливости, и, не задерживаясь, шли к своим одноклассникам.

Уже несколько групп выпускников стояли со своими учителями, галдели, смеялись и плакали одновременно. И только Евдокия Гавриловна с надеждой и тревогой смотрела на входную дверь, которая радостно впускала бывших учеников и после каждого закрывалась громко, как бы выстреливая их из своего дула.

«Что ж я, дура старая, так волнуюсь. Вряд ли мне придётся кого-нибудь дождаться. Ведь тем девочкам и мальчикам, которых я выпустила в жизнь, уже под семьдесят. У них болезни, старость такая же, как и у меня, бедная, нищенская. Многие живут далеко, как они приедут в наше богом забытое село, это какие деньжища надо, чтобы, например, приехать из Новосибирска, где сейчас живёт Надя Гирик, бывшая староста и правая рука моя. Или, например, из Санкт-Петербурга, где живёт Толик Адрианов, спортсмен и отличник класса. Тогда почему директор школы прислал за мной машину, сказал, что меня сюрприз ждёт. Какой же всё-таки подарок ждёт меня?»

Размышляя, Евдокия Гавриловна не заметила, как в фойе появился высокий седой мужчина с огромным букетом алых роз. По одежде (он был в элегантном сером костюме и водолазке) и манерам в нём безошибочно угадывался интеллигент. Очки в золотой оправе поблёскивали в свете электрических лампочек, которых к вечеру дополнительно вкрутили штук десять. Он внимательно изучал зал и, наконец, твёрдой походкой направился к Евдокии Гавриловне. Когда учительница поняла, что это бывший её ученик Ваня Маслов, он уже обнимал свою старенькую учительницу, пожимал её руки и говорил взволнованно не те слова, которые он готовил всю дорогу, пока ехал в родное село, а что приходило в данный момент в голову.

Евдокия Гавриловна растерялась, букет, как сумасшедший, прыгал в её руках, она говорила своему бывшему ученику то вы, то ты, называла то Ваней, то Иваном Васильевичем, потом присела, заплакала, вместе с ней прослезился и гость, но всё-таки учительница взяла себя в руки, и повели они неспешный разговор.

Когда Евдокия Гавриловна спросила о работе своего ученика, она невольно слукавила. Знала ведь, что Иван Васильевич крупный инженер, много лет возглавлял один из известных в стране заводов, имеет правительственные награды, является лауреатом Государственной премии и много ещё чего порассказали школьные следопыты о гордости школы, да и родная сестра Ивана Васильевича всего лет десять, как уехала из села. Она и предположить не могла, что такой занятой человек когда-нибудь вспомнит о своей малой родине и приедет на встречу с выпускниками из самой Москвы. К сожалению, больше никто из их класса на «Искорку» не пришёл, и учительница с учеником сидели одни за столом, между тем, как за соседними столиками был шум и гам, звучали школьные песни и смех. Особенно веселились те, кто окончил школу десять, пятнадцать и двадцать лет назад.

После общих воспоминаний, как учились, как ходили в походы, как трудно жилось, о тех, кто жив и кто, к сожалению, покинул уже этот мир, Иван Васильевич неожиданно сказал:

– А ведь я приехал покаяться перед вами, Евдокия Гавриловна, – и пристально посмотрел на учительницу. Она опешила.

– В чём, Ванечка? – неожиданно для самой воскликнула учительница. – Разве ты виноват в чём-то передо мной? Я помню тебя очень славным мальчиком, не отличником, но твёрдым хорошистом, добрым, отзывчивым, добросовестным.

– Вы стали нашим классным руководителем в пятом классе, а в начальной школе я ведь учился на двойки и тройки, хуже меня ученика в классе не было. Первая моя учительница, Зоя Васильевна, махнула на меня рукой, говорила маме, что толку из меня не будет, учёба, мол, ему не даётся, но выйдет из него хороший тракторист. Мама ей поверила и перестала меня заставлять учить уроки. Целыми днями я забавлял себя сам: то сусликов в степи выливал, то кроликов разводил, то для бабушки очки мастерил, то в поле дядьке помогал. Отца-то у нас не было, и дядька часто брал меня с собой на трактор, приучал к работе. В пятом классе я продолжал валять дурака, получал свои двойки и тройки, мама с родительского собрания приходила пристыженная и раздосадованная. Бралась в сердцах за ремень, потом махала рукой, садилась и плакала. Мне было очень жаль её, я тоже начинал реветь, обещал исправиться в очередной раз, но всё возвращалось на круги своя. Пока я наконец не получил пятёрку. И поставили её мне вы, по истории. Помните?

Учительница, конечно же, не помнила, мало ли она за свою жизнь поставила пятёрок, но согласно кивнула головой.

– Так вот, эта пятёрка перевернула всю мою жизнь. Вы рассказывали нам о Древнем Египте и так увлечённо, что я, раскрыв рот, слушал. А когда вы предложили выйти и повторить рассказ, я смело направился к доске и передал всё слово в слово. И вы с огромным удовольствием поставили мне пятёрку, первую в моей жизни.

– А в чём же ты решил раскаяться, мальчик? – задумчиво спросила учительница.

Евдокия Гавриловна, наконец, увидела перед собой того вихрастого мальчишку-пятиклассника с последней парты, очень шустрого и верткого. Он постоянно кого-то задирал, и его то и дело приходилось одёргивать, пока она не пересадила Ваню за первую парту. И хотя сразу он естественно крутиться не перестал, но слышал гораздо больше, чем за последней партой, а память у него была феноменальная.

– А в том, что я журнал, в котором вы мне пятёрку поставили, украл.

– Как украл? – испуганно воскликнула Евдокия Гавриловна и оглянулась.

Учительница и верила, и не верила словам Ивана Васильевича.

– Очень просто. Вы вышли из класса, а я подошёл к учительскому столу и незаметно положил журнал в холщовую сумку, с которой ходил в школу. Домой я летел как на крыльях. Мне хотелось быстрее маме показать свою отметку, но когда я пришёл, её дома не оказалось. Я свою пятёрку и гладил, и целовал, и смотрел на неё во все глаза и не мог налюбоваться. Наслаждаясь оценкой, я всё-таки сообразил, что родительница вряд ли погладит меня по головке за такое дело, поэтому свидетеля своего преступления спрятал в сарае в укромном местечке, а маме просто похвастался своим успехом. Она сначала не поверила, а потом расцеловала меня и испекла мои любимые пышки на кислом молоке, которые мы ели только на праздники. На другой день в школе был переполох из-за журнала, вы пришли на урок заплаканной, но потом новый журнал завели и отметку мою перенесли в него. Я не осознавал своей вины, каждый день уходил в сарай, любовался пятёркой и с удовольствием учил уроки. Мама заметила во мне перемены, но объяснила всё просто, по-крестьянски: «Перебесился». Один я знал, отчего со мной произошли такие метаморфозы. Много лет мне было стыдно признаться в преступлении и вот, наконец, я созрел. Простите меня, Евдокия Гавриловна.

И припав на одно колено, улыбаясь, он поцеловал учительнице руку и склонил голову.

– Прощаю, мой дорогой, – смеясь, ответила учительница. – Хотя, если честно, я этот случай совершенно не помню.

Свидание

Она назначила ему встречу на той самой лавочке под раскидистой ивой.

Правду говорят, что люди меняются быстрее вещей. Вот эта зелёная скамейка в парке осталась такой же, как и тридцать лет назад, даже цвет не поменяла. Та же гордо выгнутая блестящая спинка, чёрные ободья по краям, тяжелые стальные ножки, которые много лет не дают возможности убежать со своего места этой свидетельнице любовных утех и драм. Жёлтый вытоптанный песок под ногами. Та же ива, которая своими склонившимися ветвями почти круглый год создавала интим влюблённым парочкам, скрывая их даже от фонаря, который бесстыдно светил на углу сквера.

Да и весь сквер почти не изменился. Театр, в честь которого он был назван, как стоял, так и стоит, афиши зазывают многочисленных студентов, общежития которых находятся неподалёку. Дорожки сквера посыпаны таким же красным и жёлтым песком. Памятник М. Ю. Лермонтову не сдвинулся со своего места ни на сантиметр, всё так же великий поэт молод, как и тридцать лет назад, да и через триста он не изменится.

И только люди сменяют друг друга, рождаются, влюбляются, женятся, рожают детей, стареют и умирают. А солнце продолжает светить другим, небо не падает после каждой трагедии, всё остаётся таким, как было.

Так или приблизительно так думала немолодая уже женщина, сидя на зелёной деревянной скамейке под раскидистой ивой вдали от пешеходной дорожки. Она была ещё хороша собой: пышные тёмно-русые волосы аккуратно уложены в парикмахерской, на лице французский макияж, большие выразительные серые глаза, немного вздёрнутый маленький носик, довольно полные губы, на которых остался едва заметный след губной помады. Женщина была полноватой, но это была не безобразная полнота, а приятная. Белые бриджи подчёркивали красоту её ног, а цветная трикотажная майка с геометрическим рисунком необыкновенно молодила её.

«И зачем я пригласила его на это свидание? Столько лет минуло. Почти целая жизнь. И дёрнул же чёрт меня искать его в Интернете. Ради интереса. Вот тебе и интерес.»

Она стала вспоминать события тридцатилетней давности. Общежитие политехнического. Первый курс. Четыре сельские девчонки, только что познакомившиеся друг с другом. Робкий стук в дверь их комнаты. На пороге – высокий застенчивый парень. Скромно опустив долу очи, попросил хлеба. Потом они с другом Мишкой стали ходить в гости, слушали вместе музыку, спорили, готовились к экзаменам. Привязанность незаметно переросла в любовь, а потом они убегали от всех и прятались вот под этой самой ивой. Целовались до головокружения, небо опрокидывалось им под ноги, и они плыли на мягких невесомых облаках, не замечая времени. Любовь их была такой же скромной, как и он сам: рук не распускал, при девчонках никаких поцелуев, в кинотеатре сидели только рука в руке, на танцах – нежное объятие – и всё. Зато цветы в их комнате не переводились: каждую неделю приносил новый букет кроваво-красных гвоздик. В то время не было такого многообразия цветов, как сейчас, и гвоздики стали символом их любви. Да, именно любви, тихой и ясной. Как жаль, что она поняла это, спустя много лет. А тогда… Надоело однообразие: общежитие, прогулки по городу, кино, театр, гвоздики и скамейка под ивой. Хотелось чего-то нового, экстремального. И оно не заставило себя ждать.

Подруга Изольда познакомила их прямо на улице. Они шли с занятий, а навстречу курсант училища связи, подтянутый, улыбающийся, с четырьмя нашивками на рукаве.. Это потом она поняла, что встреча не была случайной, что всё было спланировано заранее. Он оканчивал училище, и для хорошего распределения ему нужна была жена. Что ей ударило в голову, она до сих пор не может понять. Взрыв атомной бомбы был меньшей силы, чем её страсть. Всё закрутилось, завертелось с бешеной силой. Она забыла обо всём на свете, в том числе и о нём, а он тактично отошёл в сторону. В начале июня отгремела свадьба, в конце выпуск в училище, а в августе она с мужем уже была в Германии. Там родился сын, а через два года они опять оказались в Союзе, родилась дочь. Муж никогда не любил её, изменял, пристрастился к выпивке, в конце концов его с треском выперли из армии, а она уехала к маме. Развелись без слёз, без упрёков, по-человечески, совсем не так, как жили.

Вспоминала ли она свою первую любовь? Теперь-то можно признаться, что да, причём очень часто. Когда лила слёзы над своей неудавшейся семейной жизнью, когда одна ходила в кино и театр, когда в одиночестве гуляла по незнакомым улицам как в калейдоскопе меняющихся городов, в которые забрасывала её судьба с непутёвым мужем. Дети выросли, а ей ничего не осталось, кроме как вспоминать молодость, да ещё Интернет, который занимал всё её свободное от работы время. Не веря в удачу, она сделала запрос.

Когда он получил письмо от неё с предложением встретиться, у него перехватило дыхание, застучало в висках, руки и ноги похолодели. Только бы жена не заметила его волнения. Нет, лучше ей рассказать: она знала о его трагической любви. Он сам ей обо всём рассказал. А она жалела его, утешала. Утешая, влюбилась. Потом они оказались в постели. Он сделал предложение, потому что иначе поступить не мог. За тридцать лет привыкли друг к другу, вырастили детей, уже внуки радуют. Жена стала необходима как воздух, как сама жизнь. Любил ли он жену? Он сам не смог бы ответить на этот вопрос. Но когда она куда-нибудь уезжала или задерживалась на работе, он не находил себе места. В одной комнате им не было тесно. У них были общие переживания, общие желания. Он не часто говорил супруге о любви, но целовал всегда страстно, обнимал искренне. Жизнь их текла мирно, без всяких потрясений. Он почти забыл о своей роковой страсти, сердце его оставалось спокойным, когда он вспоминал её. И только их общая единственная фотография, которую он иногда ненароком находил, волновала его, но уже с меньшей силой, чем прежде. Фотография эта была сделана совершенно случайно. Они, взявшись за руки, как всегда гуляли в сквере и очень приглянулись фотографу. Тот не удержался и предложил щёлкнуть на память.. Они остановились, посмотрели друг на друга влюблёнными глазами, и мгновение это осталось навечно на чёрно-белом снимке. Вскоре она встретила курсанта. Позже он узнал, что фотографироваться вместе не стоило: примета плохая, но уже поздно было что-либо менять. Как-то он хотел порвать фото, но жена удержала. Так и напоминала ему эта фотография его несостоявшуюся любовь.

Жена хлопотала на кухне, готовила обед. Вкусно пахло жареным мясом. С лучком, с перчиком, на сковороде, так, как он обожал, хоть врачи во весь голос кричат, как это вредно. Он представил жену, с едва заметным румянцем на щеках, с сединками на висках, которые никакая краска не может закрасить, полноватую. Она одновременно могла делать несколько дел: жарить, печь, резать, мешать – и всё это с улыбкой, мурлыча себе что-нибудь под нос. Он так привык к её домашним борщам, соусам, пирогам и пирожкам, жареному и тушёному, что никакая, даже самая изысканная пища не могла покорить его избалованный желудок.

Он встал из-за стола, выключил компьютер, заглянул на кухню.

– Что-нибудь случилось, дорогой? На тебе лица нет, – встревожилась жена. – Дай-ка я давление померяю.

– Не надо, я себя хорошо чувствую, пойду, прогуляюсь, – остановил он её.

– Отлично, – всё ещё тревожно вглядываясь в родное лицо, сказала жена, – Только не задерживайся, через полчаса ужин будет готов.

Он вышел из подъезда, в нос ударили привычные городские запахи, так и не ставшие родными: до службы в армии он жил в деревне. И аромат луговых трав ему был милее запахов цветочных клумб, деревенская пыль не вызывала першения в горле в отличие от городской, жара в деревне не была такой знойной, как в городе. Навстречу шли люди, старые и молодые, девчонки и мальчишки, мамы с колясками, но он никого не замечал.

«И зачем она написала? Что я ей скажу? Я ведь в глубине души желал этой встречи много лет, а сейчас будто и не я иду на свидание с ней. Любимой и желанной?»

Он остановился. Как-то неестественно, с огромным трудом, споткнувшись о что-то, промелькнули эти два слова Итут вдруг он услышал последние слова жены: «Не забудь купить хлеба, Коля». Жена всегда его называла только по имени, даже когда пошла мода кликать мужей по фамилии или «лапками, зайками, котами». Сейчас многие в их возрасте величают суженых по имени-отчеству, она же по-прежнему, как в юности, с каким-то особым теплом в голосе.

Он подошёл к перекрёстку и увидел хлебный киоск, который уже лет двадцать стоял на этом месте. Хлеб в него завозили два раза в день: утром и вечером. Сейчас как раз возле киоска стояла «Газель», и продавщица Юлечка принимала вкусно пахнущие кирпичики и батоны. Терпеливо подождав, пока Юля подписывала бумаги шофёру, протянул 50 рублей:

– Одну булку белого и французский батон, пожалуйста, – сказал он мягко и улыбнулся.

Интернет

Как быстро все меняется в нашей жизни? Пять лет назад, для того чтобы позвонить за границу, надо было идти на почту, заказывать переговоры, ждать не меньше часа и только потом услышать долгожданное ало на другом конце провода. Вскоре у самых продвинутых и богатеньких сельчан появились сотовые телефоны, и, гордо вертя их в руках, можно было демонстративно разговаривать на зависть окружающим хоть с Америкой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.