Жилище в пустыне (сборник)

Заключив сделку, я тотчас же выехал с женою и детьми, чтобы вступить во владение покупкой. Детей у меня тогда было трое; двое старших были близнецы-девятилетки. Так как в Вирджинию возвращаться я не собирался, Куджо, связавший свою судьбу с нашей, последовал с нами на Дальний Запад.

Мы проделали долгий томительный путь; но все испытания его были ничем в сравнении с тем, что ожидало нас по прибытии в Каиро.

Там стоял в великолепном одиночестве один-единственный дом, выстроенный на единственном клочке осушенной земли, окруженной болотами. Почти весь грунт, назначенный под город, находился под водой, участки, не залитые водой, представляли собой топи, заросшие тростниками.

Никакого намека на театры, церкви, окружный суд и каменную набережную… Ничего похожего на рекламные посулы. Правда, чтоб огородить единственный каирский дом от разлива воды, была воздвигнута плотина, а дом этот оказался весьма подозрительной харчевней.

Делать было нечего. Оставив семью в гостинице, я отправился на поиски моего «городского» участка. Хваленый земельный пай оказался болотом, в котором я увязал по колено. Что же касается «фермы», то для посещения ее пришлось раздобыть лодку, и, поплавав вдоль и поперек моей земельной собственности, я вернулся домой разочарованный и подавленный, не прикоснувшись даже веслом к земле.

С первым же пароходом мы выехали в Сент-Луис. Земельный пай и ферма были проданы за смехотворную цену.

Стоит ли вам рассказывать, как я был удручен. Сердце обливалось кровью, когда я вспоминал все свои злоключения и думал о будущем, ожидающем жену и детей. Я бы горько проклял Америку и всех американцев, но в проклятиях не было проку. К тому же мне не на кого было обижаться. Два раза кряду меня, правда, гнусно обманули, но разве то же самое не могло случиться у нас на родине, в благословенной старой Англии? Разве друзья мои, молодые светские щеголи, поступили со мной лучше? Американцы дважды меня ограбили; но пенять я должен на свою неопытность, результат поверхностного воспитания: так же точно меня бы надули при покупке коня в Татарсале или же в Пиккадилли, подсунув мне негодный чай. Но кто же был виноват, что я ничего не смыслил в товаре!

Глава VII. Караван

В Сент-Луис мы добрались с какой-нибудь сотней фунтов, и, так как работы я сразу не нашел, эта сумма быстро растаяла.

Тем временем в нашей гостинице остановился какой-то молодой шотландец. Подобно мне, он был в Сент-Луисе чужестранцем и считал себя выходцем из метрополии. Вскоре мы познакомились и, разумеется, поделились своим опытом. Я пожаловался ему на свои невзгоды в Вирджинии и в Каиро, и мне показалось, что собеседник настроен сочувственно. Он, в свою очередь, распространился о своем прошлом и некоторых планах на будущее.

Несколько лет он проработал на медных рудниках в глубине Великой Северо-Американской пустыни, в горах, называемых Лос-Мимбрес, к западу от реки Рио-Гранде-дель-Норте.

Странный народ эти шотландцы. Их всего горсточка, но они проникают во все концы земного шара; где угодно вы найдете шотландца, и всегда притом занимающего важный пост, делающего карьеру, преуспевающего, но все же не порвавшего связи с родиной.

Шотландец, встреченный мною в Сент-Луисе, ездил зачем-то в Соединенные Штаты и теперь возвращался на свои рудники через Сент-Луис и Санта-Фе. С ним была жена, молодая красивая мексиканка, и единственный их ребенок. Они поджидали небольшого испанского каравана, который направлялся в Санта-Фе, и были намерены к нему присоединиться для безопасности, так как индейцы нередко тревожили путешественников.

Ознакомившись с состоянием моих дел, он предложил мне ехать с ним вместе, посулив доходное место на руднике, полновластным директором которого он состоял.

Глубоко разочарованный в чистокровных янки, я с радостью принял его предложение и, поручив себя высокому покровительству шотландского дельца, начал собираться в дорогу.

На последние деньги я сумел прилично одеться, купил повозку с парой выносливых быков для жены и детей и запасся провизией для путешествия.

Кучера нанимать мне не пришлось, так как Куджо неизменно нам сопутствовал и с быками он мог управиться, как никто. Для себя я купил лошадь, карабин и целый ряд вещей, необходимых для путешествия в прерии. У сыновей моих Генри и Франка были два небольших карабина, приобретенные еще в Вирджинии, и Генри трогательно гордился настоящим огнестрельным оружием.

Закончив сборы, мы углубились в дикие прерии.

Наш караван был маленький; большой караван, ежегодно проходящий тропой на Санта-Фе, отправился тремя неделями раньше. Нас было человек двадцать с десятком фургонов. Попутчики мои почти все были мексиканцы и возвращались из Соединенных Штатов с артиллерийскими орудиями, которые были заказаны губернатором Санта-Фе. Они везли пушку и две бронзовых мортиры с лафетами и зарядными ящиками.

Не стоит вам подробно описывать все превратности долгого пути по обширным равнинам, с переправами через великие реки, протекающие между Сент-Луисом и Санта-Фе. В прериях мы столкнулись с индейским племенем паупн, а на берегу Арканзаса – с маленьким кланом чейен; но ни те, ни другие не причинили нам вреда. Месяца через два мы свернули с дороги, облюбованной коммерсантами, и, во избежание встречи с индейцами аррапао, пошли вдоль реки Канадирна и переправились на ее правый берег.

Вскоре выяснилось, что мы углубились в подозрительную и опасную область. Продвигались мы крайне медленно. Трава, по которой мы шли, то и дело пересекалась «арройосами», тянувшимися к реке. Большинство этих балок образовывали глубокие, хотя и совершенно просохшие, рвы, и нам приходилось ежеминутно останавливаться, наводить подобие понтонного моста для перевозки фургонов.

В одну из таких переправ сломалась ось у моей повозки. Мы с Куджо распрягли быков. Караван обогнал меня и проследовал дальше. Приятель мой, молодой шотландец, заметив, что у нас что-то неладное, возвратился галопом и предложил остаться с нами и помочь. Я отклонил его услуги, сказав, что нагоню остальных и что, во всяком случае, наверстаю задержку к ближайшему ночному привалу. В практике караванов сплошь и рядом случается, что какой-нибудь фургон остается для починки; если он не появляется к ночной стоянке, за ним посылают наутро упряжку, чтоб выяснить причину опоздания. Зная столярные способности Куджо, я не сомневался, что к вечеру нагоню караван. Шотландец, вполне разделявший мою уверенность, простился со мной и вернулся к фургонам. Через час с помощью гвоздей и веревок мы с Куджо основательно починили ось и погнали быков вдогонку за товарищами.

Не проехали мы даже мили, как обод одного из колес, рассохшийся и покоробившийся вследствие жары, соскочил с места, и спицы чуть не рассыпались. Эта поломка была несравненно серьезнее, чем случай с осью.

Вначале мне пришло в голову пуститься вскачь и вернуться с подмогой; но я уже достаточно надоел в пути моим спутникам; мексиканцы роптали, что я им вообще в тягость, и раза два уже отказали мне в помощи. Правда, я мог обратиться к молодому шотландцу, но не хотелось лишний раз обязываться.

Решив управиться самостоятельно, мы с Куджо сбросили с себя одежду, чтобы ловчее было работать. Жена моя Мария, хотя и воспитанная кисейной барышней, умела приспособляться к обстоятельствам, она поощряла нас бодрыми шутками, припоминая историю с городом Каиро и подводной фермой. Нет ничего более утешительного для людей, попавших в беду, как мысль о том, что им могло бы быть еще хуже. При этой мысли мы воспрянули духом и решили добиться успеха, преодолев все трудности.

Успеха мы добились. Работая молотком и руками, мы с грехом пополам натянули обод на колесо, но эта кропотливая работа отняла так много времени, что уже совсем стемнело. Когда повозка вновь утвердилась на своей оси и готова была двинуться дальше, мы с тревогой убедились, что солнце зашло. Не зная дороги, мы не осмеливались путешествовать ночью, а так как поблизости была вода, мы сочли благоразумным дождаться на месте утра.

Мы поднялись чуть свет. Подкрепившись завтраком, мы тронулись в путь по следам каравана. Нам показалось немного странным, что попутчики наши не проведали нас за ночь, и, ежеминутно вглядываясь вдаль, мы ждали, не появится ли кто-нибудь из них, отряженный караваном.

До полудня мы никого не встретили. Местность была суровая, голая, с каменистыми пригорками и щетиной тощего кустарника.

Когда мы продвинулись достаточно далеко, со стороны гор послышался все явственней какой-то гул, сопровождаемый грохотом, напоминавшим разрыв ядра.

Что могло это значить? Мы знали, что в артиллерийских зарядных ящиках перевозились ядра; но неужели на товарищей напали индейцы? Неужели стреляли из пушек по индейцам? Нет, это невероятно. К тому же мы слышали только одиночный взрыв, тогда как при пушечной стрельбе всегда бывает двойная разрядка звука: когда ядро вылетает из жерла пушки и когда оно разрывается. Неужели нечаянно взорвался один из снарядов? Трудно поверить…

Мы остановились, прислушались, но звук не повторился. В этом томительном выжидании прошло полчаса. Наконец мы двинулись дальше, не столько обеспокоенные причиной взрыва, сколько заинтригованные тем странным обстоятельством, что никто из каравана не был послан осведомиться о нашей участи.

По-прежнему следуя по колеям фургонов, мы с раздражением убеждались, что они совершили за день огромный переход; солнце уже садилось, а до ночной стоянки каравана было еще далеко. Наконец мы добрались до нее.

Кровь стынет в жилах при воспоминании о зрелище, которое нам представилось: все фургоны были с разорванной холстиной и опрокинуты; грузы валялись на земле, тут же стояли пушки, тлели огни потухающих костров.

На земле были распростерты трупы людей и животных, а волчья стая с воем и сварой оспаривала добычу друг у друга. Часть лошадей, быков и мулов, принадлежавших каравану, валялась без признаков жизни, а остальные куда-то исчезли.

На земле были распростерты трупы людей и животных, а волчья стая с воем и сварой оспаривала добычу друг у друга

Вне всякого сомнения, спутники наши подверглись нападению диких индейцев. Мы хотели было вернуться, но передумали. Ведь мы находились в самом центре кочевья индейского племени. Если индейцы скрываются поблизости, всякое отступление бесполезно. Но, судя по тому, как трупы людей и животных были изглоданы волками, индейцы ушли довольно давно.

Оставив жену в повозке под охраной полуигрушечных карабинов Генри и Франка, я отправился с Куджо обследовать арену кровавого происшествия. Мы отогнали волков от кровавой добычи; их было не меньше пятидесяти, и держались они от нас на самом близком расстоянии. Мы нагибались к трупам, чтобы опознать товарищей, но лица их были так сильно изуродованы, что мы узнали только одного; индейцы их всех оскальпировали. Мне бросились в глаза осколки бомбы, которая разорвалась посреди стоянки и разнесла в щепы несколько фургонов. Караван наш не был коммерческим и товаров вез немного; однако индейцы похитили все, что, по их мнению, представляло какую-нибудь ценность. Вокруг были разбросаны громоздкие предметы, почти все приведенные в негодность.

Краснокожие, безусловно, отступили в беспорядке. Очевидно, их испугал взрыв ядра с его разрушительными последствиями, которые они приписали не иначе как могуществу «великого духа». Я проглядел все глаза, силясь найти моего друга, молодого шотландца, но среди мертвых его как будто не оказалось. Не было также его жены, единственной, кроме Марии, женщины в караване.

– Несомненно, – заметил я Куджо, – они увели ее живой.

В это мгновение собаки яростно залаяли, а волки в ответ им завыли, словно между ними завязалась стычка. Шум исходил из кустарников поблизости от стоянки. Мы знали, что владелец рудника захватил двух больших собак из Сент-Луиса. Лаяли, безусловно, они. Мы побежали к кустарникам и раздвинули заросли. Продвигаясь по направлению шума, мы обнаружили двух больших окровавленных псов, которые отчаянно отбивались от нескольких волков, не подпуская их к чему-то черному, что лежало в кустах. Это была женщина. Прелестный ребенок обвивал ее шею, испуская вопли ужаса. В одно мгновение мы убедились, что женщина мертва…

Но здесь рассказ нашего хозяина был внезапно прерван.

Мак-Кнайд, один из участников нашего каравана, с напряженнейшим вниманием следивший за нашим рассказом, вскочил и закричал:

– Жена моя! Несчастная жена!.. Ролф, Ролф! Неужто вы меня не узнаете?..

– Мак-Кнайд? – с удивлением отозвался Ролф. – Мак-Кнайд? Клянусь, что это он!

– Жена, несчастная жена!.. – захлебывался Мак-Кнайд. – Я знал, что они ее убили. Позже я нашел ее останки… Но ребенок… Ролф, скажите, что сталось с дочкой?

– Дочь ваша здесь, – ответил хозяин, указывая на черноволосую девочку.

И в то же мгновение шотландец схватил Луизу и осыпал ее поцелуями.

Глава VIII. Рассказ Мак-Кнайда

Трудно вам описать возбуждение, которое поднялось после этой неожиданной встречи. Вся семья всполошилась, все говорили одновременно и, чуть не плача, теснились вокруг Луизы, словно боялись ее потерять. Это опасение, несомненно, возникло в сознании детей, которые вдруг поняли, что девочка им не сестра. Они привыкли считать ее родной сестрой, и Генри, души в ней не чаявший, называл ее черной сестричкой, в отличие от «белянки» Марии.

В центре взволнованной группы стояла черноволосая девочка, потрясенная не меньше остальных, но от природы более сдержанная и отличавшаяся самообладанием.

Коммерсанты и охотники поднялись, поздравляя Мак-Кнайда со счастливой находкой. Они пожимали руку хозяину и его жене, припоминая то, что им приходилось слышать о страшном убийстве в прерии. Старый Куджо прыгал и кувыркался, подхлестывая пантер и собак-волков, и даже звери выли с какой-то дикой радостью. Хозяин удалился в соседнюю комнату и принес большой глиняный кувшин. Поставили чашки и предложили нам отведать какого-то красного напитка. Каково же было наше удивление, когда, пригубив его, мы обнаружили, что это было вино. Подумайте только – вино в пустыне! И даже превосходное вино. Хозяин нам объяснил, что оно выжато на плантации из гроздьев дикой изабеллы, которой изобилует долина.

Когда мы выпили по чашке и уселись, Мак-Кнайд по просьбе Ролфа досказал свою историю, ибо все мы горели нетерпением узнать, каким образом он вырвался из рук индейцев в ту ужасную ночь. Рассказ его был краток:

– Расставшись с вами, – начал он, обращаясь к Ролфу, – в том месте, где сломалась ваша повозка, я погнал лошадь галопом и вернулся к каравану. Дорога, как вы помните, была здесь ровная и легкая, и, так как для стоянки следовало выбрать место где-нибудь у подошвы холма, мы шли по направлению к возвышенностям не останавливаясь. Солнце уже садилось, когда мы достигли ручья, где вы застали опрокинутые фургоны.

Здесь мы разбили лагерь. Вас я не ожидал раньше, чем через два часа, рассчитывая, что никак не меньше времени уйдет на починку сломанной оси. Мы развели костры, чтоб приготовить ужин. Подкрепившись, мы уселись вокруг пылающего хвороста, болтая и покуривая.

Так как никто из нас не предполагал, что вблизи могут быть индейцы, дозорных мы не выставили. Дело шло к ночи, и я уже начинал о вас беспокоиться, думая, что вы собьетесь ночью с нашей колеи. Жену с дочкой я оставил у огня, а сам поднялся на холм, откуда мог обозреть предстоящую вам дорогу. Однако в темноте я ничего не увидел. Несколько минут я простоял, ожидая, не послышится ли скрип колес или звук вашего голоса; но внезапно я уловил протяжный вой и с тягостным предчувствием вернулся к стоянке.

Я узнал боевой клич племени аррапао.

В темноте мелькали индейцы и мерцали огни.

Я слышал стоны, смешанные с торжествующими воплями, мольбы и проклятия, и в этом хаосе выделялся голос жены, призывавшей меня.

Ни минуты не колеблясь, я сбежал с холма и бросился в самую гущу свалки. Единственным моим оружием был большой охотничий нож, и я раздавал им удары направо и налево. Я отрывался от борьбы лишь для поисков жены: я искал ее в фургонах и по всей стоянке, громко клича ее по имени; но она не отзывалась. Видно, не суждено нам было встретиться. Я вновь очутился лицом к лицу с краснокожими и сражался с героизмом отчаяния. Большинство моих спутников были умерщвлены, какой-то индеец ранил меня томагавком в бедро; я рухнул наземь, увлекая за собой индейца; но не успел он вскочить, как я уложил его на месте ножом.

Вскочив на ноги, я умудрился извлечь из раны железное лезвие. Свалка вокруг костров затихала. Уверенный в гибели моих спутников, а также жены и дочери, я покинул поле сражения и углубился в чащу кустарника. Не прошел я и трехсот шагов, как снова свалился, обессиленный потерей крови и жгучей болью.

Я дополз до скалистой гряды, из последних сил вскарабкался на гребень утеса, но, когда я свесился вниз и заглянул в глубокую лощину, на дне которой зияла пещера, голова у меня закружилась, и я чуть не лишился сознания. Однако, взяв себя в руки, я спустился по уступам и спрятался на дне лощины, в каменном погребе. Не понимаю, как дополз я до этого места; здесь со мною случился обморок.

Так пролежал я несколько часов. Когда я очнулся, в моем логове уже брезжил день. От слабости я не мог шелохнуться. Взгляд мой упал на рану: она была не перевязана, но кровь остановилась. Я разодрал свою рубашку и как можно бережнее сделал перевязку. Затем я подполз к выходу из пещеры и внимательно прислушался. Мне смутно почудились голоса индейцев, долетавшие с нашей стоянки. Этот приглушенный говор продолжался час или два.

Но внезапно страшный взрыв потряс скалы: несомненно, взорвался один из снарядов. Затем раздались крики ужаса, послышался конский топот, и все умолкло.

Для меня было ясно, что индейцы покинули место взрыва, но я не отдавал себе отчета во всем происшедшем. Только позже событие разъяснилось: индейцы бросили пушечное ядро в костер – фитиль воспламенился, порох взорвался, и осколки ранили нескольких краснокожих. Подобрав наспех наиболее соблазнительные предметы из добычи, они вскочили на коней и умчались галопом.

Но с наступлением ночи вновь послышался гул со стороны лагеря, и я заключил, что индейцы вернулись.

Когда совсем стемнело, я попробовал выползти наружу, но сил еще не хватало; пришлось протерпеть всю ночь, сильно мучаясь раной и слушая завывания волков. На рассвете все успокоилось. У входа в мое логово я заметил дерево, хорошо знакомое нашим рудокопам. Это была разновидность сосны, которую мексиканцы называют пиньоно, чьи конические шишки служат пищей тысячам краснокожих, блуждающих в западной части Великой пустыни, по Скалистым горам и в Калифорнии. Лишь бы мне доползти до этого дерева – и я смогу утолить свой голод! Надежда придала мне бодрости, и я пополз. До сосны было шагов двадцать, но я настолько обессилел, и рана горела так мучительно, что я потратил на этот путь целых полчаса. К великой моей радости, шишек оказалось сколько угодно. Я набрал их, очистил от скорлупок и, добравшись до орешков, отшелушил их и насытился мякотью.

Теперь заговорила другая, не менее острая потребность: я умирал от жажды. Сумею ли я доползти до стоянки? Судя по расположению лощины, воды вблизи не было; приходилось покинуть эти места или умереть. Подстрекаемый этой мыслью, я предпринял труднейшее путешествие в триста шагов. Но едва я продрался на шесть шагов сквозь заросли, как пачка белых цветов привлекла мое внимание. Это была великолепная лиония, один вид которой наполнил меня ликованием. Я подкрался к дереву, пригнул к себе ветку пониже и, очистив ее от полосатых листьев, начал с жадностью их жевать. За первой веткой последовала вторая, потом третья, и вскоре нижние ветки оголились, словно ощипанные козами. Утолив жажду, я уснул под освежительной тенью лионии.

Проснулся я сравнительно бодрым и вновь почувствовал аппетит. Чуть было не разыгравшаяся лихорадка сошла на нет. Я приписываю это свойству листьев, которыми я полакомился, так как сок, содержащийся в листьях лионии, не только утоляет жажду, но и является сильнейшим жаропонижающим.

Я нарвал еще целую охапку листьев, связал их пачкой и вернулся к пиньону. Этими листьями я запасся потому, что хотел избавить себя от всяких движений до наступления ночи. Путешествие было мучительным, и, хотя от дерева до дерева оказалось не более десяти шагов, малейшее движение причиняло мне острую боль.

Ночь я провел под пиньоном, позавтракал шишками и, захватив пригоршню с собой, вновь потащился к лионии. Здесь я провалялся целый день и опять вернулся к сосне с охапкой листьев. Целых четыре дня и четыре ночи провел я, путешествуя туда и обратно, питаясь плодами благодетельных деревьев. Целебный сок лионии пресек развитие лихорадки. Рана начала затягиваться, боль – ослабевать. Время от времени меня навещали волки, но, замечая мой большой охотничий нож и чувствуя, что я еще жив, держались на почтительном расстоянии.

Время от времени меня навещали волки, но, замечая мой большой охотничий нож и чувствуя, что я еще жив, держались на почтительном расстоянии

На четвертый день я направился к источнику. Я настолько уже окреп, что мог ползти на четвереньках, волоча раненую ногу, как зверь с подбитой лапой. Не прополз я и полпути сквозь густые кустарники, как взгляд мой упал на предмет, от которого кровь застыла в жилах; это был свежеобглоданный человеческий костяк, судя по строению кости, принадлежавший не мужчине, а женщине… По всей очевидности, скелет моей…

Это был свежеобглоданный человеческий костяк…

Здесь голос рудокопа осекся, он глухо зарыдал и не сумел окончить фразы. Все слушатели, даже суровые охотники, прослезились. Но Мак-Кнайд уже овладел собой и продолжал:

– Судя по положению скелета, тело было погребено индейцами, что меня сильно удивило, так как это противоречит их обычаям. Я подозревал, что это сделали вы. И в самом деле, после печального открытия я вышел на тропу каравана и, нигде не видя вашего фургона, заключил, что вы побывали на стоянке и пустились самостоятельно в дальнейший путь. Но в каком направлении вы удалились, мне не удалось установить.

Разрешите теперь мне возобновить рассказ с той минуты, когда я набрел на останки моей жены.

Волки извлекли тело из могилы. Я искал вокруг каких-либо следов погибшего ребенка, разрывал руками рыхлую землю, шарил в охапке листьев, которыми вы прикрыли труп, но ничто не напоминало о ребенке.

Тогда я пополз к лагерю. На месте привала я нашел все в точности, как вы нам описали; прибавлю только, что хищные птицы уже расклевывали трупы. Судьба маленькой Луизы оставалась загадочной.

В одном из фургонов сохранился старый ящик, прикрытый всякой рухлядью и уцелевший во время беспорядочного грабежа. Я вскрыл его: в ящике среди другой провизии оказались кофе и несколько фунтов мясных консервов. Это было счастливое открытие, так как с кофе и мясом я смог продержаться, пока не окрепну настолько, чтобы набрать достаточное количество шишек пиньона.

Так прошел целый месяц. Ночью я спал в фургоне, а днем ползал вокруг дерева, собирая шишки. Я лишь смутно опасался возвращения индейцев. Эта область, насколько я знал, не была занята каким-либо определенным племенем.

Достаточно окрепнув, я вырыл яму, похоронил жену и решил покинуть эти мрачные места.

Я находился приблизительно в ста шестидесяти километрах от западной границы Новой Мексики. Но разве одолеть такое расстояние пешком в пустыне не труднее, чем переплыть океан? Так или иначе, надо было собираться. Я сшил мешок и наполнил его поджаренными орешками пиньона – единственной провизией, которая не обременит меня в пути.

Во время дорожных сборов, всецело поглощенный работой, я услышал в двух шагах шум и вскинул голову в тревоге. Но какова была моя радость, когда оказалось, что причиной моего испуга был кроткий мул, медленно направлявшийся к бивуаку!

Животное меня еще не заметило, и я боялся его вспугнуть и обратить в бегство неосторожным движением. Итак, я решил завладеть мулом врасплох и забился в фургон, где, как я знал, валялось лассо. Вооружившись арканом, я спрятался в засаде, рассчитав, что мул неизбежно пройдет мимо; и в самом деле, он шел прямо ко мне. Через мгновение шея животного была захлестнута мертвой петлей, я крепко привязал заарканенного мула к оглобле фургона. Это был один из наших мулов, ускользнувший от индейцев; проблуждав в прериях несколько недель, он набрел на след каравана и вернулся. Если б не я, он, пожалуй, вернулся бы в Сент-Луис, как то часто бывает с животными, отбившимися от каравана. В несколько дней я смастерил седло и уздечку, затем вскарабкался на мула с мешком жареных орехов и пустился в путь на Санта-Фе.