Мир удивительных людей. Интервью 1998—2015

Тресту пятьдесят лет. Еще в советские времена он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Руководить таким крупным и известным в городе предприятием – престижная работа?

Тяжелая работа. Я прихожу в восемь часов утра, ухожу в восемь вечера. Два раза в неделю сам езжу на трассу, надеваю сапоги, топчу грязь, контролирую и помогаю. Мы строим нефтегазопроводы, и часто бывают моменты, когда это необходимо сделать быстро.

И что, Вы ускоряете процесс, помогая копать траншею?

Зачем? У меня два главных вопроса: организация и финансы. На трассе работает монтажник от Бога, бригадиры – герои Соцтруда, ну неужели я буду им рассказывать, как надо стык варить? Они заслуженные люди, я ж не могу с ними разговаривать свысока, толку не будет.

А с кем можете разговаривать свысока?

Ни с кем. У меня нет звездной болезни.

Значит, разговариваете на равных. На трассе лексику ненормативную пользуете?

Когда злюсь. Когда нормальных слов не понимают, приходится говорить на их родном

языке.

Не терпите, когда Вас не понимают?

Я не терплю, когда я два раза сказал, а меня не слышат. Не могу долго объяснять что-то и сразу начинаю повышать голос. В силу своего характера я могу любого из своих заместителей практически за пять минут уничтожить и ровно через три минуты забыть, что я злился. Камня за пазухой я не держу, это любой обо мне скажет.

Вы предполагаете, что «в силу вашего характера» у Вас есть враги?

Они есть у всех. Наверняка я кому-то не дал себя обмануть, кто-то на мне не сумел заработать денег. Но я стараюсь не натягивать отношений с врагами. Худой мир лучше доброй ссоры. Конечно, и я перехожу кому-то дорогу, но пытаюсь делать это деликатно. Всегда можно найти варианты, чтобы разойтись мирно. Один мудрый человек как-то сказал: «Если ты кому-то сделаешь плохо, тебе же это и вернется».

Вы верите в то, что так оно и есть?

Хотелось бы верить. Бывают же ситуации, когда все плохо и плохо, а потом вдруг становится нормально. Будто Судьба не загоняет до конца в яму. Сегодня такая экономическая ситуация в стране, что разорить можно любого. У всех есть долги, от этого никуда не денешься. Но почему-то некоторых толкают под банкротство, а некоторых – нет. Наверно, Всевышний смотрит с неба и начальнику налоговой инспекции в голову вкладывает: «Уралнефтегазстрой» трогать нельзя».

Дай Бог, чтоб это было так. Мне кажется, Вы очень осторожный…

Я довольно осторожный человек и не играю в опасные игры. За мной стоит коллектив, и я не могу рисковать его судьбой. Логично? Я ж не камикадзе, чтоб самому себе делать «в минус».

И все-таки, обмануть Вас можно?

Если человек пытается меня обмануть, я прекращаю с ним все отношения. Мы должны расстаться в течение трех минут после начала разговора. Причем расстаться деликатно. Всегда можно найти вполне обоснованные доводы на любые предложения.

А если человек не поймет Ваших обоснованных доводов?

С такими людьми я стараюсь не общаться. Это ж какие нервы надо иметь? Да и потом, мне просто становится скучно, когда нет никакого поступательного движения.

Движение для Вас так необходимо?

Я считаю, что мужчина до пятидесяти лет должен постоянно к чему-то стремиться. Остановиться на месте нельзя. Практика показывает, что после пятидесяти наступает время собирать камни. У меня в запасе всего десять пет.

Много запланировали?

Самое главное – вырастить сыновей. Старшему семнадцать, он уже самостоятельный, а маленькому только шесть лет. Я должен его воспитать. Как говорят в народе, каждый мужчина должен построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Дом я построил.

А дерево посадили?

Посажу. Это не проблема.

Сыновья похожи на Вас?

У младшего мой характер, на все сто процентов. Он может с бабкой и с дедом разругаться в «пух и прах», потом подойти и сказать: давайте помиримся. Руководить Антоном очень сложно.

А Вами можно руководить?

Думаю, да. Но не открыто. Если мне говорят: ты должен то или другое, я начинаю защищаться и делать все наоборот. Если мне, к примеру, скажут, что обязательно надо голосовать за Хакамаду, я из принципа за нее голосовать не буду.

Ну а если без принципов – то Ирина Хакамада Вам нравится?

Сначала нравилась, теперь – нет. Сегодня она начинает объединяться с кем попало, лишь бы попасть в Думу. Из всей этой команды мне симпатичен только Чубайс, он действительно умный парень.

И вдруг бы Вам приказали голосовать за него?

Приказывать мне бесполезно.

Наверно, это восточная кровь в Вас играет…

Больше похоже на то, что знак зодиака. Я Овен по гороскопу, и если упрусь рогом, меня не сдвинешь. И потом, восточного во мне мало – отец у меня узбек, а мама чистокровно русская женщина. И она сразу же поставила себя в семье так, что никаких узбекских замашек в доме не было. Все было по-русски: женщины сидели за столом.

Ваша мама – идеал женщины?

Для меня – да. Я все время говорил, что моя мама самая красивая и самая хорошая. Помню, маленький сижу у нее на коленях, она спрашивает: «Почему ты любишь меня больше всех?» А я отвечаю: «Потому что ты мягкая и у тебя нет щетины». Отец целыми днями работал, мама была со мной постоянно. Я всегда чувствовал ее заботу обо мне.

И сейчас?

И сейчас. Только теперь это меня напрягает. Мне сорок лет, а мама по-прежнему относится ко мне как к ребенку.

А отец?

Отец для меня всегда был авторитетом. И сейчас он как бы тоже авторитет, но время уже не то. Раньше он говорил: надо сделать так и никак иначе. И я делал. А сегодня я достаточно зрелый человек и могу сам принимать решения. Тем более, когда сам принимаешь решение, потом и пенять не на кого.

Сорок лет – это что для Вас?

Сложно ответить. В любом случае какой-то переходный возраст. Ведь не зря говорят: если в сорок лет ума нет, его не будет никогда. Или еще жестче: если начать учиться музыке в сорок лет, то первый концерт дашь на том свете.

Вы, кстати, музыке в детстве учились?

Закончил музыкальную школу по классу фортепиано. Но я не считаю, что это называется «учиться музыке». Если б я закончил музучилище, потом консерваторию, посвятил бы этому жизнь, тогда – да, можно было б сказать, что я учился музыке. А я просто играл на фортепиано.

Сейчас играете?

Практически нет. Но музыку люблю. Мне нравится живая музыка, джаз я долго слушать не могу. Люблю песни Игоря Талькова. Не то что люблю, скорее поражаюсь его предчувствию. Как Булгаков 8 «Собачьем сердце» описал то, что произошло гораздо позже, так и Тальков – будто предвидел и предчувствовал заранее. Может быть, все это было в его снах?

Вы верите в сны?

Даже имею дома сонник и заглядываю в него. А если снится что-то с четверга на пятницу, то тем более.

Вы это серьезно? Как-то трудно представить Вас рядом с сонником в руках…

Почему? Я верю в это даже больше, чем моя жена. Сколько раз со мной случались ситуации, которые я уже где-то видел. Получается, что видел во сне, но не придавал значения. Теперь стараюсь запоминать свои сны.

Вы можете сказать, что Вам обычно снится?

Работа. В основном мне снится работа.

А Вам снится когда-нибудь счастье?

А что такое счастье? Это ведь мгновение. Десять лет назад мы приехали с женой на юг, я упал в море, плыву и думаю: как хорошо, спокойно, ну просто высший пилотаж. Наверно, это и было счастье…

Впервые опубликовано в журнале «Челябинск», 1999, №8

11: Свободный полёт

…А начиналось все так: записавшись за два месяца на прием, я пришла в частный стоматологический кабинет. И женщина, вся в белом, металлическим голосом настоящего (по детским воспоминаниям) зубного врача процедила: «Вы что, не слушаете дома автоответчик? Я же сказала, что прием переносится на завтра». И все. Никаких реверансов.

Если б мое чувство собственной значимости перевесило желание улыбаться, я никогда бы к ней больше не пошла. Но рассказы знакомых о ее стоматологических художествах и творческом подходе даже к самой маленькой пломбе интриговали больше, чем личные амбиции. И я пришла, и уснула в кресле (хотя отказывалась в это верить), и очень легко и быстро перешла с ней на «ты»…

…Теперь мы встречаемся в уютном кабинете Марины Яковлевны Бондаренко просто так. Пьем вино, разговариваем ни о чем и обо всем; я, слава Богу, сижу на диване, Марина готовится к конкурсу и своему тридцатипятилетию, а я, думая о своем, невпопад спрашиваю: «Ты веришь в любовь?» «А как же, только в нее и верю», – смеется она…

…Я ответила на твой вопрос? Или ты хочешь, чтобы я сидела и подводила итоги – чего я достигла и не достигла к своим тридцати пяти годам? Что я должна тебе говорить?

Да успокойся, ничего ты не должна…

Я и так на протяжении многих лет подвожу итоги… Часто слышу про себя: человек большой силы воли, «железная леди». Многие не считают меня женщиной и спрашивают, умею ли я плакать? Даже близкие, которые меня окружают, считают меня стеной, за которую они прячутся. Я говорю: «Слушайте, ну вы же должны поддерживать эту стену, в конце концов она может рухнуть…»

Может быть, этот образ сильной и волевой женщины выстроен сознательно, и тебе в нем удобно?

Нет, не удобно. Но я не притворяюсь, я действительно такая. Терпеть не могу, когда меня гладят против шерсти. Мной бесполезно командовать – я никогда не подчинялась ни приказам, ни указам. Жажда свободы во мне сильнее всего: творец должен быть свободным.

Даже в те времена, когда я работала в поликлинике в стиле соцреализма, я все делала так, как хотела. Разумеется, начальство было мной недовольно и однажды отправило меня в ссылку в какую-то захолустную поликлинику.

«Не стоит прогибаться под изменчивый мир»?

Точно. Это про меня. Я работала в ортопедии (кстати, очень блатное место по тем меркам) и всегда была там чужой. Там необходим такой своеобразный тандем врача и техника: приносит техник плохую работу, и врач, у которого нет характера, соглашается. А то, что потом пациент мучится с неподходящими протезами, никого не волнует. Я никогда не соглашалась и просила переделать протез.

Другое дело, что, может, я не дотягивала до ортопеда с большой буквы. Ну что ж, всем оставаться на местах – я с головой ушла в лечебный процесс. Или делать отлично – или не делать никак.

Это максимализм?

Это профессионализм. Но я и максималист во всем. Или любить до безумия – или не любить никак. Готовить еду, чтоб все гости причмокивали, стонали и умирали от этого вкуса – или не готовить вообще. Я тут начала учить английский и говорю своей преподавательнице: «Я не выйду замуж, пока не выучу язык». А она мне: «Если ты так будешь учить и дальше, ты еще долго не выйдешь замуж».

И что?

Ничего. Продолжаю учить английский…

…Она учит английский, купается в проруби, ныряет с аквалангом, играет в большой теннис, катается на горных лыжах, не курит. И когда кончается «Мартель», она изо всех сил старается не пить самогон… «Ну не хватает мне чего-то, неймется. Чем больше мы соприкасаемся с миром неизвестного, тем больше понимаем, как мало еще познали». Она уезжает в Лондон и скучает по работе: «Моя работа – это моя любовь. И пациенты для меня – больше чем пациенты. Только здесь можно получить всю гамму ощущений». Семь лет назад Марина Яковлевна Бондаренко, одна из лучших врачей-стоматологов железнодорожной поликлиники, сделала первый шаг в неизвестное и организовала частный стоматологический кабинет.

В прошлом году я была в Полтаве на семинаре у Сергея Радлинского, это мой учитель, очень известный стоматолог, про него говорят: «Радлинский славится своими зубами, как Фаберже – яйцами». Так вот, о спросили, что нужно для того, чтобы открыть частный кабинет? «Запастись терпением, пригласить на работу менеджера и вести себе личного психотерапевта», – отдал он. А я сидела и вспоминала, как я в это делала сама: и документы оформляла, и пациентами занималась.

Это было тяжело?

Это было круто. Наверно, если б я вросла в Челябинске, мне было бы легче. Снял бы папа трубку, позвонил – и меня приняли в любом кабинете. Но такого не было. Сначала я витала в облаках: я все могу, мне все подвластно – настолько я была увела з себе. Никакой работы не боялась: точить пятнадцать зубов – я, удалять пятнадцать зубов – я. Как в том фильме: «Огласите весь список»…

Помню, в институте преподаватель подарил мне диск, которым обрабатывают зубы, с напутствием: «В Сан-Ремо за лучшую песню дарят платиновые диски, а я вам дарю алмазный. Южно-Уральская железная дорога будет гордиться, что к ним едет такой доктор, как Бондаренко». Вот с такой бренностью, что знаю все, я и пошла в неизвестное…

Наверно, такая уверенность всегда помогала?

Наверно… Но я тогда впервые поняла, эта-оде стресс. Сейчас вспоминать страшно. Оборудование было простенькое, с арендой – сложности, квартиру обокрали, в аварию попала. А я все равно не останавливалась, потому что знала, чего именно я хочу, если я начинаю что-то делать, я кожей чувствую, как это все должно выглядеть. Я всегда считала унижением для пациента зубные кресла, стоящие в ряд. Ну что ж, видимо, надо было и эту чашу слить. Зато сейчас я в свободном полете.

Мудрые люди говорят: прежде чем красиво парить, надо хорошо помахать крыльями…

Это точно. После института я совсем недолго работала в смотровом канете: три кресла в ряд, по пятнадцать-двадцать человек в день проходит, талончики-то двадцатиминутные были. Так я успевала всю эту очередь через себя пропустить и еще своих знакомых принять. И вот так целый день: откройте рот, закройте рот, полощите, голову поверните, следующий… Однажды вечером после такого рабочего дня открываю дверь в коридор и говорю последнему пациенту: «Плюйте».

Этот «последний пациент» до сих пор вздрагивает при воспоминании о смотровых кабинетах…

Ну а что делать? Родину, родителей и цвет эмали не выбирают.

Опасно разговаривать с вами, Марина Яковлевна, и все-таки рискну спросить: в своем свободном полете ты на какой ступени? Уже паришь или еще машешь крыльями?

(Смеется). Если сам врач начинает считать себя звездой, он кончается как личность. Пациенты слышат мой уверенный голос и не догадываются, что внутри у меня порой клубок сомнений. Я вышла на ту ступень, где чувствую себя вечным учеником. И в этом прелесть.

…Друзья Марины Яковлевны, не выдерживая ее многочасовых рассказов о работе, придумали интересный способ остановки: «Мы знаем, что ты гениальный доктор, только отвали». Скромно соглашаясь, доктор Бондаренко замолкает.

«У гениальных людей есть право на какую-то слабость: я могу быть вспыльчивой, капризной, требовательной, могу до слез довести ассистента».

Марина, а ты можешь себе позволить слабость быть просто женщиной? Вроде бы, начинали мы с тобой разговор о любви…

(Смеется). А что про нее говорить, я уже все сказала. Раньше я считала себя непривлекательной женщиной, комплекс был жуткий, и поэтому я должна была быть умной. Я должна была курлыкать так, чтоб от меня не оторвались. Вот и получается, что накурлыкапа себе все сама…

Помню, давно, лет 10 назад, была авария на перекрестке улиц Воровского и Доватора, я увидела, выскочила из троллейбуса и запаниковала. У врача не должно быть эмоций, а я поддалась общей панике, думала: мединститут рядом, много врачей в толпе. А человека не спасли. Я потом долго мучилась, узнавала, внезапно ли наступила смерть или наша была вина, что не смогли завести ему сердце…

Я уже привыкла за все отвечать сама, мужское начало во мне сильно развито. Да и потом, я просто не верю ни в какого Ганса Христиана Андерсена, который придет и сделает сказку. Один из моих пациентов как-то сказал: «Вы обладаете потрясающим даром – вселять уверенность голосом». Вот так. А я смотрю мультфильмы и плачу. От этой теплоты и доброты, от этого мамонтенка, который ищет маму… Верю я в любовь?

Впервые опубликовано в журнале «Челябинск», 1999, №12

12: Правила игры

…Когда после долгих уговоров мы наконец-то встретились, он спросил меня: «Вы хотите разговаривать про мою жизнь, про мои взгляды и увлечения?» Я кивнула головой. «Мне кажется, что интереса в этом плане я не представляю, – продолжил он, – я типичный средний предприниматель, и разговаривать с вами могу только о работе». Ну что ж, спасибо и за это, подумала я. Мой собеседник – генеральный директор фирмы «Мавт» Александр Леонидович Сафронов.

Александр Леонидович, вашей фирме восемь лет. Насколько я знаю, за эти годы фирма ни разу не меняла своего названия. Но почему оно такое загадочное?

Как-то один мой знакомый сказал: «Я думаю, что первые две буквы в названии – это фамилии известных в городе людей, но я никак не могу понять, кто эти «В» и «Т»?

И кто же?

Никто. Мы выбрали название «Март» и пошли регистрировать фирму. Причем нужно было зарегистрировать быстро, потому что на следующий день мы должны были в банке получить кредит. Оказалось, что в этом банке уже есть такое название. Нам сказали: либо меняйте название, либо идите в другой банк. Я перебрал все способы наиболее быстрого решения этой задачи и приписал снизу к букве «Р» хвостик. Получилось такое неудобоваримое слово.

Во всяком случае, лучше, чем «Март».

Лучше, думаете? Наверно, не так банально.

Обещанный кредит в результате получили?

Получили. Вообще-то наша фирма открылась и начала заниматься разработками программного обеспечения, поскольку все, кто стоял у руля, были бывшими научными сотрудниками. Но все наши разработки тогда, в 1991 году, оказались невостребованными, и мы решили временно заняться торговлей. И это временное дело постепенно нас увлекло.

Говорят: нет ничего более постоянного, чем временное…

Торговля – дело достаточно живое и, что самое главное, – оборачиваемое. В общем, арендовали мы один отдел в торговом центре и занялись розничной продажей продуктов питания. Потом стали заниматься элитными напитками и элитными продуктами питания.

Как вы рискнули настолько радикально поменять поле деятельности? Из научных работников – в коммерсанты?

В то время все занимались всем. И считалось, что пришло новое время, и можно как бы начинать с нуля. Нам хотелось создать свое дело, которое было бы стабильно и надежно, и за которое не было бы стыдно перед своими детьми.

То время, когда вы занимались научной работой, и сегодняшнее – это разные жизни?

Разные. Мне сейчас лучше. Тогда лицемерия было больше. На порядок. Партийные собрания, пустые отчеты. Невозможно было проследить, как твой труд влияет на конечный результат. Будучи кандидатом наук и заведующим лабораторией, я получал четыреста рублей плюс премия, но мог ходить на работу и почти ничего не делать: всегда было ощущение жесткой стабильности и предсказуемости.

Сейчас вы видите результат своей деятельности?

Все разработки, которые мы там осуществляли, все идеи, программы, расчеты – все это в жизнь внедрялось очень медленно. А сейчас какие-то наши приемы или коммерческие схемы внедряются мгновенно. Все проявляется через две-три недели в виде каких-то финансовых результатов.

В торговле короткие деньги?

Конечно. Короткие быстрые деньги. Поэтому мы и пошли в торговлю. Когда началась приватизация, мы, будучи научными работниками, кроме ручки ничего не приватизировали. И нам идти-то больше было некуда. Но с самого начала нашей деятельности мы избрали путь, лежащий исключительно в правовом поле. Наверно, поэтому фирма развивалась постепенно, постоянно приспосабливаясь к изменяющемуся законодательству.

Но ведь была вероятность и прогореть?

Известна масса случаев, когда люди использовали наработанные приемы на протяжении года, двух лет, а на третий год разорялись. В торговле каждый год меняются правила игры, меняется обстановка, и нужно каждый раз подстраиваться. Действительно, риск здесь высокий, можно купить товар, который не уйдет. Поэтому торговлей занимаются отчаянные и смелые люди.

Вы считаете себя отчаянным и смелым человеком?

Я считаю себя осторожным и расчетливым. Иногда, правда, принимаю решение под воздействием эмоциональных факторов. Потом остываю, и приходится менять это решение. В последнее время стараюсь не реагировать мгновенно, а подождать день-два, пока страсти улягутся. Первая реакция – это всегда резкое движение, и часто бывает, что именно оно начинает приводить в нестабильное состояние всю хрупкую конструкцию равновесия.

У вас были ситуации, когда равновесие терялось полностью?

У меня провалов не было, как не было и больших успехов. Моя жизнь поднимается медленно. Что такое провал? Это когда ты упиваешься самим собой или своими достижениями и пропускаешь изменение ситуации. А я к себе отношусь очень критически и всегда корректирую свое поведение.

Что такое – критически относиться к себе?

Не считать, что в собственных успехах виноват ты лично. Может быть, какая-то еще есть сила? Судьба. Везение. Удача.

Вы верите в Судьбу?

Верю. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Все в жизни взаимосвязано. Если в какой-то период тебе что-то легко дается, то лет через десять ты за это заплатишь. Наверно, поэтому у меня не было легких путей, я всего добивался медленным и напряженным трудом. Есть люди, которые всегда в авангарде: что-то изменилось, они уже отследили, кинулись туда, заработали большие деньги. А я – человек средних способностей, типичный представитель среднего класса, иду тихонечко за этими людьми, крохи подбираю и смотрю, где можно приложить свои силы.

Вы постоянно говорите, что вы – человек средних способностей. Вам так удобно?

Но если так оно и есть. Если наша фирма относится к средним, то и я – средний. Люди с выдающимися способностями добились выдающихся результатов. В принципе ведь деньги – это квинтэссенция способностей. Хотя все зависит от того, какую цель в жизни поставил человек. Правильно?

И какую цель вы поставили?

Обеспечить свою семью. Не только деньгами, но и конкретными предприятиями, которые можно будет передать сыну или дочери. Разве мог я об этом думать, работая в научно-исследовательском институте?

Вы сказали, что в институте было ощущение стабильности и предсказуемости. Вам было неинтересно работать в такой обстановке?

Ну почему, обстановка у нас была очень интеллигентная. Придешь с утра, с одним поговоришь о каком-нибудь романе в «Новом мире», с другим – о технике, с третьим – в обед в теннис поиграешь. Знаете, как было интересно… Просто клуб приятных людей. Многие, правда, эмигрировали потом в Израиль.

Уйти из института было сложно?

Очень. Мне не хотелось расставаться с научной средой, с тем образованием, которое я получил, с тем опытом, который имел. Помню, мы собрались человек несколько, и один из нас убедил всех, что всегда можно будет вернуться обратно, если в стране будут востребованы наши знания и способности. Но до сих пор ничего не востребовано…

Предположим, что ситуация в стране поменяется и ваши знания станут востребованными. Вернетесь в науку?

Сложный вопрос… Слишком много времени прошло. Уже изучил психологию предпринимательства, наработал какие-то навыки. Бросать все это и уходить я не хочу. Да и потом, в одну реку дважды не заходят.

Как вы относитесь к тем людям, которые остались в науке?

Там остались люди, которые боятся работать на российском рынке. На этом диком российском рынке. Остались неуверенные в себе. Либо уж совсем выдающиеся, какие-нибудь гении. Но таких я что-то не встречал. Разве только одного: у меня товарищ есть, предприниматель, мы с ним оформили уже три заявки на изобретение. Одну заявку послали в Японию, получили ответ. Сейчас вот итальянцы заинтересовались.