Вспомни, Облако! Книга вторая. Рассказы о загадках и тайнах пятого океана

Из соседней хаты донесся хрипловатый голос граммофона. Это Гринька привез его из города и крутил, подвыпивши, пластинки с маршами.

– Закрывайте, закрывайте окна, у коров молоко пропадет! – испуганно закричала мать и плюнула, оборвав сученую нитку.

– Эх, браты, щас бы щец миску да картохи чугунок, у меня с проклятого французского бульону кружение в брюхе!

– Этто у тя с волны. Качает тошно.

– Может, английские харчи-то покрепле будут?

Вот переплывем Ламаншу, спытаем… Глянь, глянь, рыба над водой сигает!

Все с ленцой придвинулись к иллюминаторам, чтобы взглянуть на диковину. Только Иван Чучин раскачивался на подвесной койке с книжкой

в руках.

– Вань, а Вань, почитал бы ты нам в голос? – отвернувшись от рыбьих плясок, попросил его земляк Григорий. – Может, про аглицкую царицу там и ее мадамов?

– Это pictionnaire franais-russe, russe franais.

– He тарабань, по-русски молви.

– Французско-русский разговорник это, балда! Про разлюбезных тебе мадамов тут нет. Погоди, Гринька, погоди… – И Иван выдал новую тарабарщину, ухмыляясь. – Понял?

– Не-е.

– Ежели приспичит где-нибудь на улице Лондона, подойдешь к английской даме, да выбирай милашечку на вид, и так скажешь.

– И она сразу, нате-вам, под локоток меня?!

– Под локоток другие возьмут. По-нашенски, значит, ты ее попросишь отправить тебя, хулигана, в полицию.

– Тьфу!.. Вылезу-ка я лучше на палубу, граммофон послушаю…

* * *

Прилежному ученику русскому солдату Чучину разрешаю выполнить «соло», – одобрительно хлопнув Ивана по плечу, искажая русские слова, торжественно произнес долговязый инструктор и в знак высокого доверия снял и протянул учлету свои авиаочки.

Переводчик моментально продублировал чисто по-русски:

– Лезь, Чучин, в кабину, тебе доверяют сделать первый самостоятельный полет. Не надо перевод. Ив Чучин талант. Все понимайт Ив Чучин. – Инструктор легонько подтолкнул Ивана к самолету. – Делать соло, Ив. Карашо делать!

– Иес! – гаркнул Иван, вытянувшись по стойке «смирно». Ему хотелось бежать к аэроплану, но он пошел чинно, не торопясь, затаив дыхание.

Прошли многие годы, а этот первый «свой собственный» полет он не забыл.

– …Когда полетел без инструктора – «соло» это называлось, – вот уж было чудо! Мать честная, красотища вокруг необыкновенная и – власть над этим самым воздушным океаном, – рассказывал Чучин в шестидесятилетием возрасте. – Ну, думаю, отец бы меня проклял, да и мать тоже. Я ведь их обманул, сказал, что на офицера учусь. Знаете, даже объяснить толком, что в небо на машине подниматься буду, не мог. Не поняли бы. Это ведь надо представить, до чего темные крестьяне были!.. Лечу я, значит. Хоч, на север, хочу на юг. Летишь на этом самолетике, альтиметр-прибор высоту показывает. А тебя, как песчинку малую, ветер назад относит. Но не ничтожность свою чувствуешь, а силу и ловкость… Хорошо было, да потом стало плохо. Война империалистическая. Я – в Россию, сел на самолет марки «Сопвич» и полетел на фронт…

А земляк Ивана Чучина Григорий не потянул на пилота, стал механиком.

Очень хорошим механиком.

«Сопвич» Д. Э. Шармана.

Зима 1916 года. Западный фронт. Офицеры в теплых бараках режутся в карты, чаи гоняют. Денщики и те у самоваров кипяточком пробавляются, сахаром с барского стола.

В солдатской казарме на стенах у окон морозная сыпь выступила – иней.

– Чучин, в штаб! – От посыльного пар валит.

По наледи, скользя, бежал солдат-авиатор.

– Немедленно вылетайте вот в этот район. – Дежурный офицер ткнул пальцем в карту, где пятна зеленые и ласково-голубые, а в натуре стоят там белые заснеженные леса и закованные в лед озера. – Произведите рекогносцировку. Очень ответственное задание, Чучин.

– Как же я в таком виде, ваше благородие, в голяшках? – показал солдат на кирзовые сапоги. – Валенки у меня фельдфебель отнял, в город пошел.

– А, ничего, не замерзнете, Чучин. Думаю, обернетесь быстро…

Механик Григорий уже кипятил авиамасло для «Сопвича» на тагане. Посочувствовал земляку:

– Дуба дашь, это уж точно!.. Надевай мои бахилы. Они для тебя дюже просторные. На портянки еще пук газет навернешь. Бумага тепло сохраняет. Бери бахилы!

Когда «Сопвич» долетел в заданный район, Иван сразу понял – будет туго. Немцы густо нашпиговали батареями местность, поставили орудия стволами вверх. «Не хотят, видно, гансы карты свои раскрывать!» Чучин пошел напролом, приподнял нос «Сопвича». «Лезь к потолку, друг, лезь». Огонь метелил небо, клубился – бил шрапнелью, чтоб был по шире пулевой разброс. «Нет, не увернуться мне. Полезу еще выше». Кабина открытая, дрожь пробирает от холода, не от страха.

Пальцы из рукавицы вон, сунул в рот, чтоб согрелись, потом согретыми за карандаш поставить крестик на карту.

Огонь батарей стал еще плотнее. Иван засёк их местонахождение. Заметил большую колонну солдат, затем другую, тянущийся обоз, тяжело груженные повозки, битюки, с неба они как «божьи коровки», еле прут. «Снаряды, патроны. По всему видно, к наступлению готовятся».

Орудия бьют по «Сопвичу», отгоняют. Иван выше и выше лезет, чтобы схорониться. Набрал три тысячи метров, мороз градусов 50. На голове каска авиационная, подбитая мехом, лицо шарфом замотано до глаз, и лоб обернут теплой портянкой. Все равно холодно, но сдюжить можно. Иван бросает на несколько секунд ручку управления, рукавицей об рукавицу стучит, чтоб в пальцах кровь развеселилась. «А где ноги?» Не чувствует ног Иван.

«Сопвич» тоже дрожит, попало ему от немцев. Свалился на крыло и косо планирует в сторону русских позиций. Иван управляет одними крыльями, руль направления поворачивать нечем – не чувствует ног до колен.

«Сопвич» чудом достиг земли. Остановился завиток пропеллера. Летчик из кабины вылезти не может – застыл. Помог Григорий.

– Эх, ерой, во славу его поганого величества калекой станешь!

– Занемогу, буду тешить себя, что во славу отечества, Гриня.

На другой день с начисто отмороженными ногами попал Иван в госпиталь. Не отняли их, но будто усохли ноги, силу потеряли.

– Подчистую списываем, – буркнул врач. – Катись-ка ты в свою деревню, георгиевский кавалер Чучин.

* * *

«А тут революция. Ну, думаю, нет, в деревне сидеть в такое время не буду. Стал поправляться ускоренными темпами – да добровольцем в авиацию Красной Армии. И снова мой «Сопвич» со мной. Только теперь еще дороже стал, и расписал я его лозунгами, греющими сердце. С одной стороны – «Смело ввысь для победы над мировым хищником!», с другой «Прочь с дороги, враги Советской власти!

И верите ли, такое счастье мне было снова на нем летать, что спросили бы тогда: или никогда больше не сядешь в самолет, или вылетишь и погибнешь, – я бы без колебаний выбрал второе. Не задумался бы. Может, просто не верил, что в конце полета ждет гибель…»

* * *

В степи под Царицыном маленькое село Дубовка накрыла ночь, лишь цикады мирно стрекотали в пожухлой траве. Но и они не могли отвести тревогу. В селе осталось несколько конных красноармейцев, чтобы охранять аэроплан «Сопвич». Перебазировался отсюда штаб, ушел с ним отряд красных казаков. «Сопвич» улететь не мог: пилот его, Иван Чучин, в одной из хат метался в тифозной горячке.

А вокруг по степи рыскали сотни белых казаков.

– Попей, брат, попей, – твердил механик, склонившись над Иваном, вливал в рот холодную колодезную воду. Смыкались белые потрескавшиеся губы, и текли ручейки на шею, на грязную ситцевую наволочку под головой.

В беспамятстве Иван что-то бормотал, иногда вскрикивал: «Не трожь! Не трожь!»

– Ваня, попей чуток, попей…

Может, в бреду Иван вспоминал своего старшего брата Федора, ушедшего от расправы жандармов. Может, своего друга Гриню – коммуниста, растерзанного озверевшими кулаками за реквизированную у них арбу пшеничного зерна…

Белый казачий разъезд наткнулся на спящую Дубовку, въехал в нее на галопе. У околицы их встретил пулемет. Пуля срезала переднего, остальные повернули коней вспять, спешились, залегли в балке.

На рассвете уже не разъезд, а две пропыленные, злые кавалерийские сотни охватили Дубовку полукольцом, затаились в седом ковыле. Лишь на курганах маячили их дозорные.

– Ваня, очнись, скакать надо, Ваня! Село окружили! – тормошил Чучина механик. – Красноармейцы уходить собираются. Вань, а Вань! Ну, подними голову. Порубают нас! «Сопвич» захватят. Его сжечь надо, а?

Больной красвоенлет не воспринимал причитания механика, но, когда тот про «Сопвича» сказал, что-то включилось в голове Ивана, он открыл глаза и приподнялся на локтях.

– Что-о?!

– Беляки кругом, Ваня.

– Поднимай меня, веди, тащи к самолету!

Механик нес Ивана к «Сопвичу» на плечах. Как куль

опустил в кабину. Ноги его на педали поставил. Ладонь на ручку управления положил. И бросился винт раскручивать. В полубессознательном состоянии Иван делал то, что нужно.

Не видел он группу конных красноармейцев, уходивших в степь. Не видел катившихся к площадке сизых клубов пыли, в которых поблескивали клинки белой казачьей лавы. Розовая, вся в красных кругах пустота зияла перед ним. И стучали молотки по железу – «это мотор, мотор, мотор…»

Он терпеливо ждал, когда прогреется запущенный мотор. Механик вскочил во вторую кабину.

– Давай, Ваня! И пронеси беду, боже!

Голова Чучина свесилась на грудь, он опять потерял сознание.

– Гони «Сопвич», Ваня-а! Гони-и-и!

И опять слово «Сопвич» встряхнуло Ивана. Тронулся самолет, поехал зигзагами, побежал, как пьяный. Ветер ворвался в кабину. Иван стал видеть ясно. Слева и справа к ним скачут кони, огромные, втрое больше «Сопвича». Чище стал слышать. Кони трубят и стонут. Но не кони это – это пули стонали в лете. «Сопвич» оторвался от земли сам оторвался. Иван закричал:

– Что-о, съели, паразиты? На-кось, выкуси!

Механик смеется и плачет, он уже простился с жизнью.

Не помнит Иван Чучин, как к своим прилетел. «Сопвич» прокатал траву колесами. Остановился, плюется из патрубков гарью, никак не отдышится. Бесчувственного вытянули из кабины пилота.

Еще месяц давил его жестокий тиф.

* * *

В Туркестане Иван Чучин гонял басмачей. «Шайтан-арбой» окрестили они его преданный самолет «Сопвич», а красвоенлета – «небесным дьяволом». Неуловимые для красных конников басмаческие стаи находил Иван и в горах и в пустыне. Бил из пулемета, горстями бросал на их головы металлические стрелы, наводил ужас бидонами с песком – падая, они истошно выли, до смерти пугали всадников и лошадей.

Не все басмачи впадали в панику. Стучали с земли английские «виккерсы». После одной из схваток привел Иван к своим сильно израненный «Совпич» – 70 пробоин!

А у крепости Гиссар, где оказывал Иван воздушную поддержку красным аскерам, пуля попала в мотор и разворотила карбюратор.

Огонь выбился из-под капота, «Сопвич» рухнул, зарылся носом в песок. И если бы не своевременная конная атака эскадрона красного командира Акбара Хусайнова, пасть бы израненному Ивану Чучину под саблями басмачей.

* * *

В апреле 1919 года афганский эмир Аманулла-хан направил Советскому правительству письмо, в котором сообщил, что, вступая на престол, он провозглашает независимость Афганистана. «В целях упрочения дружественных отношений между Россией и Афганистаном и ограждения действительной независимости Афганистана»12 был заключен советско-афганский договор. В августе 1919 года Советское правительство, удовлетворяя просьбу Амануллы-хана, решило оказать правительству Афганистана поддержку и передать ему несколько военных аэропланов, послав вместе с ними летчиков-инструкторов.

– Вот что, Иван сын Григория, придется тебе отправиться в дорогу дальнюю и нелегкую, – сказал человек во всем черном и кожаном, со звездой на кожаной фуражке. – Есть распоряжение в порядке культурных связей помочь друзьям в Афганистане овладеть летным делом. Подумай, что и как, забирай свой «Сопвич» и – в путь. Не против, не болен, не возражаешь? Не забыл еще, как по-английски и французски калякать?

– Подзабыл, да сговоримся, пожалуй.

– Вот именно, пролетарии всегда найдут общий язык. А ты там выбирай, кого учить-то, выбирай.

– Понял, товарищ начальник.

Только будь осторожен: афганские муллы за каждого убитого «красного» прощают двести грехов. Там тебе и ЧК не поможет. Востри глаза, особенно в пути.

– Поберегусь.

Странный караван через пустыни и горы пошел. На лошадях – бензин в канистрах. На верблюдах – припасы и запчасти самолетные. Легендарный «Сопвич» Ивана Чучина и еще один самолет – на слонах покоились.

Под палящим солнцем, под жгучим ветром и жалящим тело песком, сквозь холодные ночи в горах пробивался караван к Кабулу, окруженный аэропланохранителями на выносливых афганских конях. Были конники в белых чалмах с прикрепленными к ним красными лоскутками.

Попадались в пути и отравленные колодцы. Неожиданно камни сыпались на горную тропу. Откуда-то из-за укрытия трижды гавкала английская гаубица, и третий снаряд сразил афганского конника. Поработали винтовки и наганы в пути. Беспокоило это Ивана, но больше всего его настораживал норов слона, на котором ехал его любимый «Сопвич». Неспокойный слон, недисциплинированный. Ни по-русски, ни по-каковски не понимает, даже мату не внемлет.

– Вижу однажды, – вспоминает Иван Чучин, – слон хоботом вырвал с корнем саксаул, крепчайшее дерево, и вроде как бы им почесался. Ну, думаю, сейчас и самолетом почешется – и прощай, мой заплатаный-залатаный. Нет уж. Взяли мы его с товарищем, да и тащили на руках до места назначения. Переход через труднодоступные и опасные горные перевалы от Амударьи до Кабула длился 85 дней.

Прибыв на место, уставший, исхудалый – кожа да кости! – Иван Григорьевич Чучин не дал себе ни минуты отдыха. В короткое время при его содействии была организована Кабульская авиационная школа, где афганцы получали первые навыки техники пилотирования. Сначала летали на стареньких «Сопвичах», потом Советское правительство подарило Афганистану несколько боевых самолетов Р-3, на которых афганские летчики учились высшему пилотажу.

Старики, первые летчики свободного Афганистана, до сих пор помнят своего учителя, пришедшего к ним с советской стороны в 20-х годах, русского Ивана Чучу.

Расставшись с «Сопвичем» в Афганистане, Иван Чучин прошел добрый путь. Мирно трудился, отлично воевал в Великую Отечественную, снова трудился для Родины. Теперь живет в Москве, пенсионер.13 Очень любят ребята рассказы его. И особенно воспоминания о верном «Сопвиче»…14.

( сверху-вниз, слева-направо)1. Можайский Александр Федорович— русский военный деятель, контр-адмирал,изобретатель, пионер авиации.2. Менделеев Дмитрий Иванович-русский ученый.3. Циолковский Константин Эдуардович-русский ученый, отец космонавтики.4. Жуковский Николай Егорович- русский механик, создатель аэродинамики , как науки.

Часть вторая

Большой принц

Для меня летать и писать —

одно и то же.

Главное – действовать,

главное – найти себя.

Авиатор и писатель сливаются:

оба в равной мере познают мир.

Экзюпери.

Антуан Мари Роже де Сент-Экзюпери родился во французском городе Лионе 29 июня 1900 года в семье графа.

Род Экзюпери – потомки странствующих рыцарей Грааля, вечно юных, живших тысячу лет назад для свершения подвигов добра. Это по легенде. Зато доподлинно известно, что отец Антуана граф Жорж Александр Сезар де Сент-Экзюпери в 1880 году добровольно отправился на корабле «Тритон» через океан, чтобы воевать за независимость Африки.

Неистощимый в выдумках и проказах, Антуан мог часами недвижно сидеть перед камином, глядеть сквозь жаркое пламя, грезить или сочинять стихи, задумчивые и грустные.

Он хорошо рисовал, играл на скрипке, но больше всего его очаровывали механизмы, и поэтому лучшей игрой для Антуана было изобретательство.

Век, в котором Антуану предстояло взрослеть, был веком Крыльев и Скорости.

– Вот это мотор, а это телефон, это паровоз, а это аэроплан. А вот велосипед. Когда я полечу на моем крылатом велосипеде, толпа воскликнет: «Да здравствует Антуан де Сент-Экзюпери!» – восторженно говорил он сестренке Симоне и показывал рисунки на полях тетради со стихами.

Учился Антуан средне, бывало, получал низкие баллы за прилежание и опрятность. Зато свободно читал на нудной для других учеников латыни «Гальскую войну» Юлия Цезаря, желая понять, как действовали машины древних римлян

До 1921 года сомнения в выборе жизненного пути заставляют юношу метаться, искать «место под небом». То он хочет получить профессию моряка, но в военно-морском училище срезается на экзаменах, то поступает на архитектурное отделение Парижской академии искусств, но и оттуда уходит, записавшись добровольцем в полк истребительной авиации.

Добиваясь права летать, он не гнушается черной работы в авиаремонтных мастерских.

К осени 1922 года у Антуана Экзюпери в кармане диплом гражданского пилота и права военного летчика, он – младший лейтенант в авиаполку под Парижем. Но летает недолго, всего несколько месяцев – терпит аварию, и его демобилизуют.

Он служит на кирпичном заводе, а потом становится разъездным продавцом автомобилей от фирмы «Сорер».

Антуан пишет рассказы, стихи, и почти каждая строка в них кричит: «Хочу летать!»

Наконец в 1926 году судьба улыбнулась ему – он принят на службу в генеральную компанию авиационных предприятий конструктора и промышленника Латекоэра.

В этом же году Экзюпери публикует в журнале «Ле Навир д’Аржан» свой первый рассказ «Летчик».

Когда Сент-Экзюпери появился в конторе аэродрома Тулуза – Монтодран, первым его встретил начальник эксплуатации Дидье Дора, выдающийся французский авиатор.

Дидье Дора увидел перед собой застенчивого юношу с мягким голосом и задумчивым взглядом. Экзюпери всем обликом производил впечатление скорее мечтателя, чем человека действия.

Полетный опыт Экзюпери был мизерным, и все же Дора принял его на работу, правда, с испытательным сроком.

«Самолет – не цель, только средство, – рассуждал Экзюпери. – Жизнью рискуешь не ради самолета. Ведь не ради плуга пашет крестьянин. Но самолет помогает вырваться из города, от счетоводов и письмоводителей, и вновь обрести ту истину, которой живет крестьянин». Владея самолетом, сложной машиной, детищем технического прогресса, человек решает те же задачи, какие приходится решать тому, кто держит в руках заступ или рубанок.

– Если бы среди облаков росли цветы, – вспоминает один из его друзей, – он бы бросил штурвал и сорвал один из них. Очень скоро молодой летчик завоевывает авторитет среди «воздушных волков» авиалинии, его начинают ласково называть Сент-Экс, он становится начальником аэродрома в Кап-Джуби. Там, в пустыне, Экзюпери организует систему спасения попавших в аварию экипажей. Постепенно он располагает к себе воинственных арабов, становится им другом. Бесстрашие Экзюпери, его поведение сделали больше, чем длительные переговоры представителей авиакомпании с племенами кочевников. Четырнадцать раз Сент-Экзюпери вызволял из плена своих товарищей-летчиков, захваченных дикими племенами после вынужденных посадок в пустыне. Кочевники, привыкшие встречать незнакомцев стрельбой, опускали ружья, завидев среди рыжих барханов высокую фигуру Экзюпери.

Антуан Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери – французский писатель и профессиональный лётчик.

Теперь, когда после выполнения служебных обязанностей остается достаточно времени, Экзюпери целиком отдается любимым занятиям: литературе, разработке инженерных проблем, изобретательству, живописи, музыке. Он все чаще задумывается над использованием в авиации реактивных двигателей. Пробует писать настоящие поэмы в прозе. Совместимо ли?

Позже Экзюпери ответил на этот вопрос:

«Теоретик верит в логику. Ему кажется, будто он презирает мечту, интуицию и поэзию. Он не замечает, что они, эти три феи, просто переоделись, чтобы обольстить его, как влюбчивого мальчишку. Он не знает, что как раз этим феям обязан своими самыми замечательными находками. Они являются ему под именем „рабочих гипотез“, „произвольных допущений“, „аналогии“, и может ли теоретик подозревать, что, слушая их, он изменяет суровой логике и внимает напевам муз…»

В Кап-Джуби, оставаясь по ночам один в своем ветхом бараке и работая за «письменным столом» – дверью, положенной на две железные бочки из-под горючего, – Сент-Экзюпери закончил свой первый роман «Почта на юг».

Но настоящий Сент-Экзюпери ощущается в «Ночном полете». Прочтите эту повесть в минуты уныния и, дойдя до последней страницы, вы найдете причины надеяться, воспламениться и снова всей душой отдаться делу, которому посвятили жизнь. Один из знаменитых американских летчиков-испытателей однажды признался Дидье Дора, сколь благотворно отражалось на его душевном состоянии чтение Сент-Экзюпери. И в особенности, когда испытателем овладевал страх при мысли о необходимости мгновенно решать труднейшие задачи, постоянно возникающие в его ремесле.

– Сколько раз благодаря ему, – сказал летчик, – я вновь и вновь находил смысл в том, чтобы продолжать свое дело, продолжать отдавать ему все силы, чтобы технический прогресс мог способствовать прогрессу человечества.

Авиатором Сент-Экзюпери считался хорошим. Знал свой самолет наизусть, любой прибор мог найти с закрытыми глазами.

– Знаете, сколько у меня тут всего! – показывая кабину приятелю, гордился он. – Сто сорок восемь штук. Ткните пальцем в любой прибор, я вам мигом объясню, что и зачем.

Он любил летать. Возможно, у него не было врожденных инстинктов, как у лучших летчиков мира, но, летая с Антуаном, все чувствовали, что он ведет самолет своим сознанием, умом – методично, как математик.

«Мыслил он, как инженер или ученый, а не интеллигент-писатель и даже не как романист», – категорично утверждает Дидье Дора в своих воспоминаниях.

Научно инженерные разработки Сент-Экзюпери действительно весомы.

В «геометрической» группе изобретений он запатентовал гениограф – прибор для решения штурманских задач; репитор (повторитель) – для безошибочного отсчета показаний приборов самолета; прокладчик курса; радиопеленгатор. В группе «слепая посадка» – радиосигнализатор и другие. Поразительно, как творческая сила мысли и умение абстрагировать привели Сент-Экзюпери, несмотря на недостаточное знание термодинамики, к результатам, которые не так-то просто получить и с помощью расчетов методами математической физики.

В военное время Экзюпери работал над многими изобретениями, отдельные из них, особенно в области электроники, и сейчас служат основой для исследовательской работы. Например, предложенное им решение для ориентировки самолета в тумане.

Не будет преувеличением сказать, что смерть Экзюпери лишила авиацию талантливого искателя. Но больше всех научных и инженерных находок он ценил другое свое открытие: гордился тем, что на радость детям догадался добавить в мыльный раствор глицерин, и радужные, сверкающие мыльные пузыри не лопались, касаясь потолка и стен, а отталкивались, как мячи.

После полутора лет работы в Кап-Джуби Сент-Экзюпери возвратился во Францию для прохождения курса пилотирования гидросамолетов.

В октябре 1929 года он уже технический директор филиала французской компании «Аэропосталь» в Южной Америке. Новый директор мало сидит в служебном кабинете, он летает, осваивает новые трудные маршруты.

В ту героическую пору отрочества авиации каждый полет становился еще одним прыжком в неизведанное. Работа Валерия Чкалова и Антуана де Сент-Экзюпери, Михаила Громова и Жана Мермоза, десятков и сотен пилотов пассажирской службы 20-х и 30-х годов была работой разведчиков будущего.

(сверху вниз и слева направо) Русский лётчик Валерий Чкалов, русский лётчик Михаил Громов, французский лётчик Жан Мермоз, французский лётчик Антуан де Сент-Экзюпери

Шесть тысяч пятьсот часов провел в воздухе Экзюпери, пятнадцать раз бывал на волосок от гибели. Первый – во время народного гулянья в Версале, когда у него разрушился самолет при выполнении фигур высшего пилотажа. Когда Антуан искал своего друга Анри Гийоме, потерпевшего аварию в Кордильерах, он чуть не врезался в скалы. При перелете из Парижа в Сайгон его аэроплан упал в Ливийской пустыне, и пилот с механиком спаслись чудом. Перелет Нью-Йорк – Огненная Земля закончился в Гватемале чуть ли не катастрофой. Эта авария случилась по вине самого Экзюпери. Перелет этот был больше авантюрным, чем необходимым, а взлет в Гватемале вообще безумен. Аэродром, маленький и кочковатый, практически не годился для взлета скоростной машины. Экзюпери перед разбегом не проверил количество залитого в баки бензина, которого залили сверх нормы, тем самым перетяжелив самолет Направление взлета выбирал не пилот, а сторож аэродрома, и выбрал самое неудачное.