Исторические очерки России

Все эти замечания принадлежат человеку, которого сочувствия к России доказывается многими местами его сочинений, а беспристрастие известно целому свету после донесений о событиях 1876 г. в Болгарии, Но он – иностранец; защитники ташкентских порядков, вроде Гейнса и К°, пробовали этим обстоятельством ослаблять силу его доводов. Поэтому обратимся к другим источникам, и всего лучше к официальным. He далее 1876 года генерал Кауфман должен был удалить правителя своей канцелярии Гомзина, его помощника Савенкова и вообще до тридцати человек служащих в самом Ташкенте, в том числе губернатора Сырдарьинской области Головачева. За что? А за такие злоупотребления, которые марали русское имя: за мошенническую продажу вакуфных земель, за расходы денег на конский завод, существовавший только на бумаге, за постройку мостов таким образом, чтоб они как можно скорее разрушались и т. п. Генералу Кауфману не мешало бы при этом вспомнить, что главный источник зла – он сам и его система управлять краем по-проконсульски, из Петербурга. Ему не мешало бы не забывать, что собственные его взгляды на задачи туркестанского управления были и есть до такой степени странны, что правительство отвергло два его проекта об устройстве этого управления. Один из них, относящийся к 1871 году и представленный Кауфманом непосредственно императору Александру при письме, в котором автор уверял, что все написанное есть плод добросовестного изучения действительных нужд края, до такой степени нелеп, что мы приведем здесь извлечение из него как образчик того, до чего может додуматься военная бюрократия и чем, собственно, она руководствуется в своих приемах, имеющих будто бы целью привязать к государству вновь завоеванные области, а на самом деле достигающая прямо противного.

По одному из первых параграфов нового проекта правительственные учреждения, предназначавшиеся для края с населением не более одной русской губернии (1 700 000 д.), суть: главное управление, областные управления, уездные и городские, волостные и общинные. Главное управление состоит из генерал-губернатора и совета, и притом генерал-губернатор, как представитель высшего надзора, непосредственно, т. е. единолично, ведает весьма важные дела, как напр.: все пограничные дела, командование войсками, определение и перемещение чиновников. В случаях экстренных и не терпящих отлагательства, он имеет право удалять от должности всех служащих в крае, до губернаторов включительно, и допускать к исправлению их должностей лиц по своему избранию, доводя о том до сведения высшего правительства и испрашивая утверждение сделанного им выбора или присылку нового лица. Как высший же блюститель порядка и спокойствия в стране, генерал-губернатор волен высылать из пределов края всех лиц, которых пребывание кажется ему вредным, и никакие места и лица, даже Правительствующий Сенат, не могут входить в рассмотрение жалоб на такую высылку; не могут даже принимать жалоб этого рода. В пределах края генерал-губернатор может высылать каждого неслужащего под надзор полиции, куда ему заблагорассудится, и даже может передавать эту власть губернатору. Ему предоставляется предавать полевому уголовному суду всех тех, кто по закону подлежит собственно простому военному суду или даже обыкновенному уголовному. Как местному высшему блюстителю порядка, ему предоставляется право, под личною, впрочем, ответственностью (?), приостанавливать приведение в исполнение всякого постановления своего совета, донося, однако, об этом немедленно в Петербург. При поездках по краю генерал-губернатор вправе брать с собой столько чиновников, сколько пожелает. Правитель его канцелярии есть вместе и член совета, который составляется из чиновников всех министерств, не имеющих, впрочем, права сноситься с министрами. Совет есть не только высшая административная, но и судебная (в смысле кассации) и даже учредительная власть в крае. Он имеет право дополнять и разъяснять положение об управлении страною, он указывает порядок, сроки и способ применения общих законов империи к Туркестанскому генерал-губернаторству. Он комментирует даже шариат, т. е. мусульманское право, и, в довершение всего, служит главным в стране учреждением по поземельным и земским делам, причем под именем земства разумеется в каждом уезде исправник и два или три становых. Дополнения и разъяснения совета к положению об управлении краем принимаются немедленно к руководству всеми властями края, и только через год после введения их в действие представляются на высочайшее усмотрение, после чего, если будут удостоены одобрения верховной власти, издаются особым сборником, обязательным для всех мест и лиц Туркестанского генерал-губернаторства и уступающим в силе только законам. Областные управления и губернаторы оставлены проектом на втором плане, потому что они, будучи близко знакомы с положением отдельных местностей, могли бы составлять оппозицию генерал-губернатору и его канцелярии, именуемой советом. В проекте не нашлось даже места для особых судов, а судебная власть всецело предоставляется совету в Ташкенте и областным управлениям в областях. Таким образом, распорядители по делам, нередко разрушительным для частных лиц, становятся и судьями по этим делам. Впрочем, при областных правлениях полагаются прокуроры, как блюстители правосудия; но при совете и этого нет. Уездное управление лежит на уездном начальнике, который определяется и увольняется генерал-губернатором. Затем, в поземельном, полицейско-административном и судебном отношениях уезды разделяются на участки, управляемые участковыми начальниками (становыми), определяемыми ташкентским советом. Поземельный съезд состоит, как уже упомянуто, из уездного начальника и 2–3 становых; он действует по инструкциям ташкентского главного управления, которому подчиняется непосредственно, минуя областные управления и губернаторов.

Доходы по генерал-губернаторству и расходы по содержанию управлений вносятся в государственную смету одним параграфом, причем совету в Ташкенте предоставляется перемещать статьи сметы, лишь бы не выйти из общей суммы. Таким образом сметные правила, так сильно стесняющие финансовый произвол бюрократии в Европейской России, уничтожаются для господ ташкенцев. Штатные расходы по управлению провинциею с населением в 1 700 000 душ определяются проектом гг. Кауфмана и Савенкова в 996 000 рублей, т. е. в 8 или 9 раз более, чем расходуется на управление таким же населением в России.

В высшей степени любопытно, как проект, подписанный лицом пятидесятишестилетнего возраста, занимающим притом высокую государственную должность, трактует вопросы об общественном и поземельном устройстве обширного края, имеющего свою многовековую историю. В Средней Азии, особенно среди кочевого населения, издавна существуют волости и аулы как мельчайшие общественные группы, почти неделимые и связанные между собою не только географическою совместностью, но и историческим происхождением. Их безусловно признавали и русские законы с самых тех пор, как Россия овладела степями. Но проект гг. Кауфмана и его фаворита Савенкова, попавшегося потом в столь неблаговидных проделках, что для избежания тюрьмы и Сибири он прикинулся сумасшедшим, не признают аулов, т. е. естественных историко-географических групп, а заменяют их искусственными округами с населением не менее 500 душ. При этом в местах земледельческих они слагаются из поземельных общин, как бы артелей, которых особенность состоит в том, что они должны состоять не менее как из десяти лиц. Чуть осталось девять – община распадается, закон не признает ее, и членам ее остается лишь пристроиться к другим поземельным общинам или бросать земледелие. Причисление лица к округу удостоверяется билетом, выдаваемым старшиною, причем взыскивается в пользу казны 20 копеек с души. С этим билетом всякий житель Туркестанского генерал-губернаторства может свободно проживать в крае где хочет, до самой своей административной высылки или отдачи под надзор полиции. Но если он такого билета не имеет, то почитается не имеющим никаких личных и имущественных прав, почему и всякое действие, сделанное ему во вред, не может быть обжаловано никакому административному или судебному месту. Округа, нужно заметить, образуются из населения, причисленного к известной территории, так что киргизы, для осуществления проекта, должны бы были перестать вести кочевую жизнь, т. е. вымереть в течение 3–4 недель…

Население Туркестанского генерал-губернаторства освобождается вовсе от государственных земских повинностей. Но это не значит, чтобы таких повинностей не было; напротив, их очень много, но все они местные, т. е. отбываются не в пользу государства и не под наблюдением верховного правительства, а только по указаниям и под руководством ташкентского совета. К этим местным повинностям, отбываемым бесконтрольно со стороны верховной власти, относятся, между прочим, поставка подвод для войск в случае военных действий, никогда в крае не прекращающихся, содержание почтовых, водяных и торговых дорог, мостов и спусков, устройство и ремонт станций, возведение тюрем, присутственных мест, отопление домов начальников областей и генерал-губернатора, отвод квартир и юрт для чиновников, проезжающих по делам службы, и даже штатное содержание целого межевого ведомства.

Все земли Туркестанского края объявляются государственною собственностью и никому впредь не могут быть отчуждаемы без особого каждый раз высочайшего разрешения. Впрочем, они отводятся лицам и обществам на праве постоянного пользования и с правом собственности на все воздвигнутые на них строения. Но в случае государственных или земских надобностей право пользования может быть прекращено административным порядком, с вознаграждением владельца по положению. За постоянное пользование землею вносится оброк, просрочка в уплате которого ведет к прекращению поземельного права. На землях, не отведенных в постоянное пользование кому-нибудь, запрещается вообще не только возводить постройки, но даже разводить сады, пашни и огороды. Некоторые земли могут быть даны в наследственное пользование, но не более 83 десятин. Вакуфы, т. е. земли мусульманского духовенства, также объявляются государственными; но доходы с них идут в пользу самого духовенства и школ, впрочем, через местное «земство», т. е. через становых и исправников.

Наконец, мусульманская вера, общая всем среднеазиатцам, в пределах Туркестанского генерал-губернаторства только терпится, но не охраняется. Всякое ее постановление, противоречащее русскому (то есть православному?) закону, почитается ничтожным. Каждый мусульманин волен исповедывать свою веру, как он ее понимает, волен возводить мечеть; но ей не придается никакого особого значения противу других зданий (напр. сараев). Правительство мусульманской веры не ведает, чистоты ее не охраняет и никакого уклонения от ней, никакого раскола – до тех пор пока он не выразится во вредной для спокойствия общества проповеди – не преследует. Брак лиц мусульманского вероисповедания считается законным лишь тогда, когда он совершен на основании «Проекта», и рассматривается не более как договор с целью сожития. При этом, хотя мусульманам дозволяется многоженство, но вторичный брак мужчины не может быть совершен иначе, как по согласию жены. В случае несогласия ее, муж может вступить в новый брак не иначе, как расторгнув первый в присутствии судьи и рассчитавшись сполна с прежнею супругою. Жена имеет право покинуть своего мужа; но муж, за исключением случая формального развода, может удалить жену лишь по суду… Совету в Ташкенте, составленному из одних христиан, предоставлено дать на подобные случаи толкование к шариату, т. е. к Корану.

Таковы основные положения административно-законодательного проекта, представленного местною властью через пять лет по завоевании края, который имеет свою историю, свои предания, нравы, законы, обычаи, словом, свою цивилизацию. Объяснительная записка к проекту с наглостью уверяла, что все изложенное можно без труда ввести, потому что Туркестанский край tabula rasa. Ясно, что если бы подобный проект представил, напр., британскому правительству какой-нибудь даже мелкий чиновник Индии, то он был бы если не посажен в Бедлам, то уж непременно уволен от службы, особенно в Индустане. Генерал же Кауфман с 1871 г. осыпан наградами и почестями и продолжает вот уже двенадцатый год сидеть на своем месте, покровительствуемый военным министром Милютиным и даже уважаемый императором Александром за «ум и честность»[18]. Каковы последствия выходят из этого для достижения цели – сближения с Россиею Туркестана, – видно из того, что каждый год генерал-губернатор требует усиления в крае войск и что теперь число их перешло за 40 000. Сила, одна грубая, материальная сила гарантирует русскую власть в крае, где так легко было бы заменить ее могуществом цивилизации, гуманностью приемов администрации, строгою правдивостью независимого суда и уважением ко всем тем местным обычаям и законам, которые не прямо противоречат началам гражданственности. Всеобщее восстание в крае при первом удобном случае весьма вероятно.

По отношению к Киргизским степям, лежащим севернее Туркестана, напротив, успехи объединительной политики были довольно значительны и привели к результатам более или менее удовлетворительным. Насколько можно связать судьбы кочевого народа с судьбою оседлого, – эта связь достигнута или, по крайней мере, ей положено прочное основание. Наибольшая заслуга в этом деле принадлежит Степной комиссии 1865-67 годов, которая хорошо изучила быт и нужды киргизов и умела, не нарушая – подобно генералу Кауфману – условий кочевого быта, дать населению степей устройство, которое обеспечит ему мир и даже прогресс[19]. Комиссия при этом не явилась подражательницею китайцев, которые той же цели достигают в Монголии, ублажая, т. е. привлекая на свою сторону местную знать – давящих народ князей и тайцзиев, – а напротив, сквозь всю степную организацию провела демократическое начало, вызывающее народ к новой жизни. Всюду управление номадами и суд над ними и особенно между ними вверены людям выборным, взамен прежних потомственных султанов, манапов и биев. Это выдвинуло народ и положило конец – если еще не de facto, то de jure – с одной стороны, многим злоупотреблениям родоправителей по отношению к народным массам, а с другой – их сепаратистским стремлениям, которые были довольно естественны у людей, считавших себя потомками Чингиз-хана, Аблая и пр. Но, отдавая должную справедливость «Степному положению» 1868 года, мы должны заметить, что самое введение его в жизнь, по крайней мере в Оренбургском крае, сопровождалось такими обстоятельствами, которые способны были вызвать среди киргизов ненависть к России и действительно произвели возмущение. Вот некоторые из относящихся сюда фактов:

Оренбургские киргизы издавна стояли гораздо дальше от русских, чем сибирские. Причин тому было несколько. Во-первых, не далее 1835 года у них отнята часть лучших кочевок под станицы Оренбургского казачьего войска; во-вторых, среди их степей вовсе не было русских торговых пунктов, где бы они могли приучиться к личным сношениям с русскими, в-третьих, степями эти управлялись родовыми султанами, а не приказами, как в Сибири; в-четвертых, всякий беспорядок легче возникал и труднее прекращался в Оренбургском крае, потому что агитаторы всегда находили поддержку и убежище в соседней труднодоступной Хиве. Очевидно, что при таких условиях, особенно при совершенном незнакомстве киргизов с русскою администрациею, – доходившем, напр., до того, что адаевцы никогда не видали ни одного русского чиновника, – и при прямой опасности для местных султанов утратить власть над народом, нужно было проводить новый закон с большою осмотрительностью и тактом. Между тем оренбургская администрация отличилась крутостью мер и бестактностью, которые даже у генерала Крыжановского неповседневны. Слухи о введении нового управления силою взволновали киргиз еще на зимовках 1868-69 года; с началом весны эти волнения мало-помалу перешли в бунт. Киргизы начали откочевывать от Уральской линии вглубь степей и тем лишили даже возможности употребить противу них военную силу, потому что не было больше верблюдов, необходимых для перевозки за войсками продовольствия. Не сообразив того, что либеральный, демократический закон не мог нравиться степным консерваторам-мусульманам, Крыжановский вздумал прибегнуть, для усмирения волнений, к содействию местной аристократии и духовенства. Киргизы Баядиль Кекин и султан Бай-Мухамед Айчуваков и мулла Ишан были призваны повлиять своим авторитетом на мятежников, но, конечно, напрасно, тем более что одновременно с тем пришлось арестовать семейство Айчувакова по подозрению в измене. Целую весну 1869 г. в степи господствовало полное безначалие. Русским туда нельзя было показываться. Наконец в мае начали выдвигаться с линии отряды, из которых один был под начальством гражданского чиновника, д. ст. сов. Юрковского: так потеряли голову оренбургские администраторы. Отряд этот, пробравшись сначала довольно далеко, был, однако же, скоро остановлен ложным слухом, что соседняя колонна потерпела неудачу противу киргизов, и потому вернулся назад, а штатский начальник его даже заболел от страху и бежал в Оренбург. Это отступление было принято в степи за результат победы киргизов и очень воодушевило последних; но мало-помалу новые войска, подходившие с линии, усмирили мятеж, только средствами, гибельными для края. Большая часть реляций отрядных начальников формулировалась так, что «отряд не нагнал неприятеля, но зато отбил много скота», или что «мятежническая партия скрылась, но зато отрядом захвачен весь скот, лошади, бараны и другое имущество, брошенное киргизами». Этот отбитый скот, по дороге на линию, падал тысячами, и в результате вышло обеднение степи, которое примерно простиралось на сумму до 4 миллионов рублей. А с обеднением киргизов упала и вся русская торговля с ними. Купец Лебедев потерял за степными должниками 130 000 рублей; купцы Дюков и Веснин совсем отказались от степной торговли в 1872 г. и т. д. Таким образом, неудачные административные меры оренбургских властей по введению новых положений вредно отозвались на всех связях, существовавших между киргизами и русскими и вызвали ненависть и ожесточение первых противу русской власти. Это ожесточение было так велико, что, как мы уже упоминали, на Мангышлаке киргизы убили русского штаб-офицера, Рукина, с частью его конвоя, а других казаков, захваченных в плен, продали в плен в Хиву, откуда те вернулись не ранее 1873 года.

Сибирская степь была еще со времен Сперанского устроена так, что для нее переход к новым порядкам был почти неощутителен, а потому там не только беспорядков не было, но народ, в массе, был доволен нововведениями. Благодаря миру, многие сибирские киргизы предались занятию, которое более всяких других отучает номадов от хищничества, – земледелию, разумеется, где оно возможно по климатическим и почвенным условиям. То же самое произошло и в Семиречье, несмотря на то, что большая его часть завоевана лишь в 1850-х годах. Семиреченская область привлекла к себе даже выходцев из Китая, калмыков и сибо, которые на мирной почве ее искали спасения от беспорядков в Джунгарии и не затруднились принять не только русское подданство, но православную веру и даже казачий мундир.

Окраины Сибири к стороне Монголии ни в чем существенном не изменились противу того состояния, в котором их оставил при смерти император Николай. Правда, в видах вящего объединения их православные монахи занимались распространением христианства между калмыками и бурятами; но это религиозное объединение инородцев с русскими было в большей части случаев чисто номинальным. Буряты крестились, чтобы добиться сложения податных недоимок, иногда – чтоб получить чистую рубашку при крещении и потом скрыться в своих гористых степях или в лесах Саяна, пока личность их будет забыта и они в состоянии будут снова повторить ту же историю. Алтайская миссия прославилась разными нечистыми делами и взаимною ненавистью своих членов, что, разумеется, не говорит особенно много в пользу ее объединительной деятельности. Забайкальские же миссионеры составили себе известность вечными жалобами на полицию за слабое содействие или даже за противодействие их пропаганде: без полиции ведь они едва ли в состоянии бороться с противудействующими им ламами.

Экономическое сближение всех сибирских окраин с Россиею сделало значительные успехи, вследствие развития на сибирских реках пароходства; но зато оно же многое утратило с уничтожением кяхтинской монополии по чайной торговле. Огромные обозы с чаем тянулись до 1861 года постоянно по всей Сибири от Кяхты до Тюмени, и этим доставлялось немало заработков всему придорожному населению Большого Сибирского тракта. Теперь этого нет совсем, потому что кяхтинская торговля очень упала, а какие чаи и привозятся через Кяхту, то на значительном протяжении они следуют через Сибирь по рекам, на пароходах. Сибирский житель – извозчик теперь менее заинтересован в торговых связях с Россией, чем 25 лет назад. Для оживления этих экономических связей Сибири с европейскою Россиею весьма важно было бы устройство железной дороги через Урал, между бассейнами Иртыша и Камы; но об этом лишь были толки и довольно многочисленные заявления перед правительством сибирского купечества, до проведения же дороги не дошло. Занятое устройством стратегических линий в Западном крае, правительство как бы отворачивалось от линии Сибирской. Мало того; оно боялось железных дорог в Сибири, которые бы дали этой стране самостоятельную жизнь экономическую, а с нею, конечно, и политическую. В 1857 году американцы, увлеченные богатствами Амурского края, предлагали устроить железную дорогу между верховьями Амура и Байкалом; но правительство отклонило этот проект, причем государственный секретарь Бутков передал, через чиновника Беклемишева, генерал-губернатору Муравьеву, что «мы не можем допустить общения Сибири, через Тихий океан и Амур, с Америкою: американцы разовьют в стране республиканский дух и она отпадет от империи».

Что касается до политического закрепления за Россиею отдаленнейших восточных окраин Азии, то нельзя не заметить, что эти окраины – Земля чукчей, Камчатка, Охотский край и даже вновь приобретенные Сахалин и Амурский край почти забыты правительством, так что некоторые из них теперь менее тяготеют к России, чем при Николае и Александре I. Таковы в особенности страны на север от устья Амура, где уже начинает сказываться влияние американцев в ущерб русскому, и где сношения с Россиею поддерживаются лишь двумя рейсами в год: сухопутным через Якутск зимою и пароходным из Владивостока летом. В Амурском крае, для прочного объединения этой драгоценной местности с империей, не сделано почти ничего, кроме водворения крайне малочисленных колонистов-пионеров, которые притом поставлены в самые отвратительные экономические и нравственные условия через подчинение их военно-казачьей и военно-флотской администрации. Не проведено даже сухопутных дорог, которые бы связывали Амурский край с Забайкальем, Сунгарийскую низменность с Буреинскою и Владивосток с бассейном реки Усури… Ввиду всего этого как же не опасаться, что при первой войне с Англиею или даже с какою-нибудь другою, менее сильною, но морскою державою или же с Китаем, Россия лишится Амура?

* * *

Таковы наиболее выдающиеся замечания, которые, на основании фактов, можно сделать относительно успехов объединения государственной области русского народа за время, отделяющее смерть императора Николая от заключения Берлинского договора. Какие же общие выводы истекают из всего здесь изложенного? – Они немногочисленны, но поучительны, и их можно формулировать следующим образом:

1. Прикрепление некоторых окраин к России сделало с 1855 года значительные успехи. Особенно это можно сказать про Северный Кавказ и отчасти про Крым и северную половину среднеазиатских степей. Екатерининские завоевания в Западной России также теперь прочнее слились с Россиею, чем при Николае, благодаря ослаблению в них польского элемента и возвышению русского.

2. Гораздо слабее успехи приращения к России двух завоеваний александровских – Бессарабии и Польши. Первая, особенно теперь, после создания независимой Румынии, будет доставлять России немало хлопот, которые могут прекратиться лишь со введением у нас конституции столь же либеральной, как румынская, и с усилением в крае русского землевладения. Вторая, т. е. Польша, едва ли когда прирастет к России, но может еще долго сохраниться за нею, потому что восстановление ее независимости не в интересах соседних Австрии и Пруссии, не говоря уже про Россию. Во всей Польше, особенно же в западной ее половине, сделал за наше время большие успехи германский элемент, почему можно опасаться, что при первой войне с Германиею этот край будет отнят ею у России.

3. Еще больше вероятности осуществиться имеет это последнее предположение по отношению к Прибалтийскому краю, от Немана до Наровы и Чудского озера, где вся местная немецкая интеллигенция работает прямо в антирусском духе, под покровительством царствующей в России династии, вполне немецкой по происхождению и симпатиям.