Пять пьес

Синев. Вы, Аркадий Николаевич, невозможны с вашею прозорливостью. Ну-да, после ужасной семейной сцены, горемычная барынька ушла, в чем была, из дома и постучалась таки…

Сердецкий. К Крезу.

Ревизанов. Что и требовалось доказать.

Верховский. Вот видите, Андрей Яковлевич.

Ревизанов. Виноват. Позвольте, господа. Чего вы от меня хотите? Что-бы я не осудил этот поступок? Осуждаю. Но ведь я не утверждал, что люди страсти хорошие люди. Я только говорил, что это люди, которые хотят быть счастливыми, умеют брать свое счастье с боя и ради него на все готовы…

Людмила Александровна. На все?!

Ревизанов. Я раньше слыхал вашу историю, Петр Дмитриевич, и хорошо знаю её героя.

Синев (в сторону). Медный лоб!

Ревизанов. Это, действительно, упрямый и страстный человек.

Людмила Александровна (не глядя на него, издали). А… а совесть? упрекает его когда-нибудь?

Ревизанов (окидывает ее внимательным взором… после краткого молчания, решительно). Не думаю.

Людмила Александровна, с тихим содроганием, поникает головою.

Олимпиада Алексеевна. Скучная твоя история, Петя. Я думала, он ее убьет или она его.

Синев. Да вы же покойников боитесь?

Олимпиада Алексеевна. Я только утопленников, если в воде долго пробыли, а, если с револьвером, ничего… даже интересно.

Синев. Жест красив?

Олимпиада Алексеевна. Вот именно.

Ратисов. Господа, отвлеченности вещь хорошая, только, знаете ли, винта они все-таки не заменят.

Синев. Демосфен глаголет вашими устами, дядюшка.

Ратисов. У меня в кабинета уже приготовлен столик.

Верховский. Так что же мы теряем золотое время?

Олимпиада Алексеевна (Ревизанову). Как? разве вы играете?

Ревизанов. С особенным удовольствием.

Митя. Опять она к нему!

Синев (напевает Мите). Поймет ли кто души моей волненье?

Олимпиада Алексеевна (Ревизанову). Так что и теперь?

Ревизанов. Соблазняюсь.

Олимпиада Алексеевна. А я было хотела показать вам наш зимний сад…

Синев. Знаем мы этот зимний сад, сами хаживали…

Митя. О!!!..

Олимпиада Алексеевна. Это – мой любимый уголок… такой поэтический…

Митя. Смотреть такими глазами на какой-то денежный мешок!

Синев. Говорю тебе: гимназистам при капиталистах не везет.

Ратисов (из кабинета). Андрей Яковлевич! Петруша! Что же вы, господа? Ждем.

Ревизанов. Вы слышите…

Уходить.

Олимпиада Алексеевна. Ну, пропустил момент – тебе же хуже. Была бы честь предложена, а от убытка Бог избавил.

Синев (хохочет). Сорвалось!

Олимпиада Алексеевна. Митя… Ты видел в нашем зимнем саду новую беседку?

Синев. Нет, видно, и гимназистам иной раз бывает удача…

Отходить к Сердецкому, смеясь, говорить с ним.

Митя. Новую беседку? Нет-с, не видал. Да, и видеть не желаю. Показывайте господину Ревизанову!

Олимпиада Алексеевна. Ай, какой Отелло! Вздор! Вздор!.. Давай руку. Изволь провожать меня… сегодня ты мой аркадский принц.

Митя. Что вы хотите этим сказать?

Олимпиада Алексеевна. Ты слышал…

Митя. Я – такой!.. Я не умею шутить любовью. У меня чувства. Я не понимаю легких отношений к женщине.

Олимпиада Алексеевна. Ах, батюшки! что же? Бежим вдвоем на необитаемый остров?

Митя. Я, коли что, на всю жизнь. У меня это просто. Весь класс знает…

Олимпиада Алексеевна. Да ты руку-то давай.

Митя. Руку?.. Руку извольте. А только я легких отношений не понимаю. Я такой!

Идут к дверям.

Синев. Тетушка! Вы не Олимпиада, – вы Иродиада!!!

Олимпиада Алексеевна. Что так?

Синев. Младенцев избивать стали.

Митя. Опять дразнишься? Чорт бы тебя побрал.

Олимпиада Алексеевна и Митя уходят. Синев хочет войти в кабинет. Людмила Александровна его окликаешь.

Людмила Александровна. Петр Дмитриевич.

Синев. Я, кузина.

Людмила Александровна. Этот Ревизанов… герой… герой вашей истории… не правда ли?..

Синев молча и выразительно показывает в сторону Ревизанова.

Людмила Александровна. Благодарю вас.

Синев ушел.

Сердецкий. Что с вами сегодня?

Людмила Александровна. Ничего… нездоровится немного… право, не обманываю.

Сердецкий. Ничего? А мне кажется, очень много. И кажется, что нездоровится не телу вашему, по душе. И еще кажется… говорить что ли?

Людмила Александровна. Как хотите…

Сердецкий. Что виновата в вашем расстройстве этот господин…

Людмила Александровна. Ревизанов? Вздор какой… Вы, Аркадий Николаевич, по старой памяти, всегда несколько ревнивы к новым лицам.

Сердецкий (смеясь). Может быть, может быть… Хотя Ревизанов не совсем новое лицо. Он, так сказать, лишь «в первый раз по возобновлении»… и… и вы любили его когда-то.

Людмила Александровна. А! Вы могли бы не напоминать мне… Какой позор! какой ужас!

Сердецкий. Он не позволил себе намекнуть на ваши прошлые отношения?

Людмила Александровна. Нет, нет!

Сердецкий. Я заметил два – три странных взгляда, брошенных им на вас.

Людмила Александровна. Что же они говорили?

Сердецкий. По-моему, смысл их был: «старая любовь не ржавеет»…

Людмила Александровна. Ха-ха-ха! Бедный Аркадий Николаевич! Вы так любите меня, что воображаете, будто все смотрят на меня вашими глазами… Голубчик! Где нам побеждать таких избалованных Дон-Жуанов? Я молода и недурна собою только для вашей влюбленной слепоты.

Сердецкий. Нет. Вы очень хороши собою, на какой угодно избалованный вкус. А этих пресыщенных прихотников я знаю. Подобный господин способен преследовать вас даже без всякой любви, а просто потому, что вот оригинально: потому, что вы Верховская, что y вас чудная репутация, что y вас взрослые дети, что y вас нет и никогда не было любовника, и что есть свинское блаженство осквернить все это, растоптать, залить грязью… Если г. Ревизанов вздумает надоедать вам, и вам нужен будет друг, вы, я надеюсь, знаете, где его искать?

Людмила Александровна (преодолевая свое волнение, шутливо кладет руку на его голову). Где же, как не в этом старом, седом человеке, с юношеским сердцем и влюбленными глазами… Ах, вы, рыцарь мой!

Сердецкий (целует её руку). Ну, вот, вы шутите, и я спокоен… А слова мои все-таки попомните. До свиданья: мне пора в редакцию, и я ухожу на французский манер, не прощаясь с хозяевами. Пусть винтят. До свиданья.

Уходить, но возвращается от дверей и пытливо смотрит в глаза Людмиле Александровне, взяв ее за обе руки.

Так ничего нет, ничего?

Людмила Александровна. Да что это, право? Мнительность какая! Ах, Аркадий Николаевич!

Сердецкий. Ну, ну, не сердитесь… не буду, не буду, я уже ушел, ушел… Всего вам хорошего, моя золотая.

В дверях смотрит на нее в пол-оборота.

Эх! Да когда же я, старый черт, любить-то ее перестану?

Уходить.

Людмила Александровна (одна). Чувствует… Признаться просит… Да ни за что! никогда! На пытку пойду, пусть меня клещами рвут не признаюсь!.. Ну что же?… Кончено: побеждена. В чьих я руках! в чьих руках!.. Боже мой! Я так слаба, а он так силен и зол. Хочешь ты испытать, как разгневанный муж, в бешенстве, отталкивает развратную жену? хочешь ты услыхать позорную брань из уст своих детей?.. Дети мои! милые! Вы ростете, все вами любуются, какие вы добрые, честные. Кто вас ростил, кто учил, кто жил с вами одною жизнью? Я! Все я! И теперь показать вам, что я всю жизнь лгала и прятала под красивыми словами позорное прошлое? Нет, я должна спасти себя от презрения детей, потому что должна спасти их от ненависти ко мне. Если человеку противна родная мать, что же уважать остается ему на свете? Пусть я стану еще порочнее и хуже, но лишь пред самою собой. Моя семья останется счастливой, а за мои грехи я отвечу пред Богом…

В кабинете хохот.

Верховский. Ха-ха-ха! без трех, милый Андрей Яковлевич! без трех!.. Ха-ха-ха! Помилуйте, господа, мог ли я предполагать, что сажусь играть с такими мастерами?

Синев. Скромничаете, дяденька, скромничаете! знаем мы вас, как вы плохо играете.

Ревизанов. Хорошо, что моя очередь выходить… Хоть дух переведу, а то просто в жар бросило…

Людмила Александровна. Будь, что будет. Мною держится мой домашний очаг. Он дает свет и тепло слишком многим. Я не имею права разрушать его…

(Ревизанов выходит из кабинета. Он молча смотрит на Людмилу Александровну. Она, вся трепещущая, сжимается, как от холода. Немая сцена.)

Людмила Александровна (после долгого молчания, почти шепотом). Я буду y вас… я… я повинуюсь.

Занавес.

Действие III

Роскошный номер в московской первоклассной гостинице. Вечер.

Ревизанов один y письменного стола. Леони, в короткой кофточке, в шаочке, с хлыстом в руке, тихо входит.

Леони. Ohe! mon gros… вот и я! Ты занять? Я мешаю?

Ревизанов. И очень.

Леони. Я на одну минуту

Ревизанов. Почему ты не в цирк?

Леони. Я скачу в третьем отделении, предпоследним номером. Воспользовалась свободным временем, заехала к тебе не утерпела… Аh, vieux cochon! Я таки люблю тебя немножко…

Садится.

Ревизанов. Гм… Гм…

Леони. Сколько бумаг! и все деловые!

Ревизанов. Конечно.

Леони. Даже… даже вот этот голубой листок.

Ревизанов (слегка ударил ее по руке и прячет письмо в карман). Оставь.

Леони. Ах, извините. Я не знала…

Ревизанов не отвечает.

Леони. Знаешь ли, этот деловой документ очень похож на письмо от женщины.

Ревизанов. Ты находишь?

Леони. От кого эта записка?

Ревизанов. Это не твое дело.

Леони. Однако, мой милый, вы становитесь не слишком-то любезны в последнее время.

Ревизанов. Может быть.

Леони. Я не знаю, чем это милое настроение вызывается y вас. Может быть, y вас дела не хороши? Может быть, вы влюблены неудачно? Но, во всяком случай, я не желаю, чтобы на мне срывали дурное расположение духа. Я к этому не привыкла.

Ревизанов. Не трещи… надоела.

Леони (вскочила). Я запрещаю вам говорить со мною в этом тон. Леони никто еще не говорил, что она надоела.

Ревизанов. Ну, а я говорю.

Леони (топнула ногою, в гневных слезах). Это гнусно, гнусно так обращаться с женщиной.

Ревизанов. Да полно, пожалуйста! Что за трагедия? Я никак с тобою не обращаюсь. Ты беснуешься и ругаешься, а я нахожу, что это скучно, вот и все.

Леони. Если вам скучно со мною, отпустите меня, разойдемся. Не вы один любите меня, я найду свое счастье с другим.

Ревизанов. С другими, Леони, с другими, надо быть точною в выражениях.

Леони. Вы никогда не любили меня, если можете шутить со много так обидно.

Ревизанов. Разумеется, никогда. Кажется, y нас, когда мы сходились, и разговора об этом не было. А ты разве любила меня и любишь? Вот была бы новость.

Леони (горько). Нет, этой новости вы не услышите… Я вас, конечно, и не люблю, и не уважаю… вы для меня просто мешок, откуда можно брать деньги… не так ли?

Ревизанов. Не знаю, как по-твоему, по-моему, так. Да я ни на что более и претензий не имею. Я плачу и не жалуюсь. Ты очень эффектная и занимательная женщина…

Леони. А, главное, в моде. Так приятно, ведь, чтобы вся Москва кричала: вот Ревизанов, который отбил знаменитую Леони y князя Носатова.

Ревизанов. Не скрываю: и это не без приятности.

Леони. Вот этой-то славы y вас и не будет больше. Не будет y вас Леони. Кусайте себе тогда локти… и утешайтесь вон с этою, которая пишет вам письма… виновата, деловые документы – на голубой бумаг.

Ревизанов. Будет другая слава, и гораздо более пикантная… Станут говорить: вот Ревизанов знаете, тот самый, который выгнал от себя знаменитую Леони.

Леони (бешеным криком). Lаche!

Ревизанов (тихо). Пошла вон!

Немая сцена. Леони под взглядом Ревизанова пятится к дверям, как зверь от укротителя.

Леони издали грозит хлыстом. Вас следовало бы вот этим!

Ревизанов грозно поднимается с места и делает к Леони два шага. Она, струсив, бросает в него хлыстом и убегает.

Ревизанов (поднял хлыст, осмотрел его, подавил пружину, ручка хлыста отскакивает, обнаруживая потайной кинжал). Изящная вещичка. Сохраним на память об освобождении от иноплеменницы… Не прилетела бы она мириться? Вот было бы не кстати.

Бросает хлыст на письменный стол и звонит. Вошедшему человеку.

Иоган, заметили вы даму, которая от меня вышла?

Человек. Мадам Леони?

Ревизанов. Да. Меня для неё нет дома.

Человек. Слушаю-с.

Ревизанов. Передайте это швейцару. А затем приготовьте стол, дайте фруктов, крюшон, цветов получше… У меня ужинает другая дама… Да! Скажите швейцару: не надо, чтобы ее видели. Пусть проведет как-нибудь поосторожнее. Ну, живо!

Человек уходит.

Ревизанов (вынимает из кармана спрятанное письмо). «Очень может быть, что письмом этим я делаю новую ошибку и даю вам новое оружие против меня. Но все равно. Если вы хотите погубить меня, то погубите и без этих жалких строк. Я в последний раз пытаюсь смягчить ваше сердце. Сжальтесь, оставьте меня в покое. На что я вам? Мало ли женщин красивее меня? Я не молода, я мать семейства, y меня взрослые дети. Пощадите мою совесть. Как я буду смотреть им в глаза? Отпустите меня на волю! Клянусь, я буду благодарна вам, как благодетелю. Вы приобретете друга, верного и преданного, какого y вас еще не было»… (Прячет письмо в бумажник). Мне против воли жаль ее. Но отказаться от неё невозможно. Она зацепила меня слишком крепко. «Не молода»… «мало ли красивее меня»… Разве любят за молодость, за красоту? Любят потому, что любится. Любят не женщину, но свою прихоть к ней. Она дорога мне, потому что с нею надо бороться, надо покорить ее, завоевать… Уступить ей сейчас значить быть побежденным во второй раз… Ни за что! (Входить человек). Что вам?

Человек (подает карточку). Желает вас видеть.

Ревизанов. Синев? Так поздно? Вот не вовремя. (Смотрит на часы). Успею сплавить. Просите.

Синев входит, слегка навеселе.

Синев. Андрей Яковлевич извините, что я не званый и яко тать в полунощи…

Ревизанов. Всегда рад вам, Петр Дмитриевич, душевно рад.

Синев. Да что вам радоваться-то? Что я для вас представляю? Так, грубиян – мальчишка, моська – знать, она сильна, что лает на слона.

Ревизанов. Батюшки! что за унижение паче гордости.

Синев. Да, право. Я ведь к вам с повинною, ей Богу, с повинною. Обедали это мы сейчас с товарищами, и вдруг говорят мне, что вы вчера за всех наших студиозов недостаточных плату в университет внесли. До земли вам поклон! Великолепно, батенька!

Ревизанов. Что тут великолепного! Вы же мой взгляд на благотворительность знаете. Еще одна неизбежная взятка обществу. Только и всего.

Синев. Э, батенька! дудки! Теперь не обморочите. Знаем мы, как вас понимать, притворщик вы!.. Мы за ваше здоровье три бутылки клико осушили. Заметно?

Ревизанов. Не очень.

Синев. Ну, бутылки высохли, а душа размякла.

Ревизанов. И нашел покаянный стих?

Синев. Думаю, вот человек, к которому я несправедлив. Он всегда ко мне внимателен, ласков, любезен, всею душою ко мне, а я против него все на дыбы, да на дыбы.

Ревизанов. Это вы о наших дебатах y Верховских?

Синев. Да… и о многом. Вот же, думаю, докажу справедливость сейчас же пойду, за студиозов руку ему пожму, да кстати и за всю свою наглость извинюсь.

Ревизанов. В том числе, и за историйку об уральском Крезе?

Синев. Фу! какое это было мальчишество!.. Андрей Яковлевич!

Ревизанов. Не беспокойтесь, я не сержусь.

Синев. Меня стоило за уши выдрать, а вы великодушно промолчали.

Ревизанов. Я в таких случаях всегда молчу.

Синев. А, знаете, опасная система.

Ревизанов. Почему?

Синев. Молчание могут принять за знак согласия.

Ревизанов. А мне какое дело? Пусть принимают.

Синев. Андрей Яковлевич, да ведь нехорошо… сознайтесь, что было нехорошо.

Ревизанов. Хорошо или нехорошо, а не переменишь, если было. Хвалиться нечем, а отрекаться горд.

Синев. Смелый вы человек.

Ревизанов. Да, робеть не в моих правилах. Дело в том, Петр Дмитриевич, что, если человек сам сознает в себе преступника и не боится им остаться, так трусить посторонней болтовни и считаться с нею ему нечего.

Синев. Послушайте! это…

Ревизанов (смеется). Нет, вы погодите хватать меня за шиворот. Я не дамся. Я если и преступник, то на законных основаниях.

Синев. Чорт знает, что такое! С вами разговаривать что по канату ходить.

Ревизанов. Однажды я поссорился с некоторым банкиром. Взорвал его на воздух: лопнул банкир, бежал в Америку. Десятки семейств разорились, были случаи убийств, сумасшествий.

Синев. Что же, из этого следует?

Ревизанов. Недавно я сыграл на понижение черепановских акций, заработал пол-миллиона, но опять пустил по-миру десятки, может быть, даже сотни людей…

Синев. Ну, что же, конечно… Но вы действовали в пределах своего права…

Ревизанов. Если вы считаете меня в праве убивать сотню человек крахом банка, почему мне не убить одного человека ножем?

Синев. Софизм, батюшка, старые софизмы. Да еще с прескверным ароматом: Сибирью пахнут.

Ревизанов. Так бы я и позволил вам отправить меня в Сибирь.

Синев. Тут позволения не спрашивают.

Ревизанов. Между мною и Сибирью три барьера: ловкость, смелость и богатство.

Синев. Деньгами от уголовщины не отвертитесь.

Ревизанов. Будто?

Синев. Замять уголовное дело? Да ни за сто тысяч.

Ревизанов. За иные дела платят и больше.

Синев. Порядочному человеку это безразлично.

Ревизанов. Порядочному? А вы имели когда-нибудь в своем распоряжении сто тысяч?

Синев. Конечно, нет.

Ревизанов. Хорошая сумма. Круглая.

Синев. Какая бы ни была.

Ревизанов. Вы бескорыстны. Это делает вам честь.

Синев. Подкуп? Ну, сегодня вы откупитесь, завтра, послезавтра… но не монетный же вы двор, чтобы постоянно выбрасывать тысячи из кармана.

Ревизанов. Да и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться в подкупе…

Входит человек и начинает сервировать стол.

Синев. Э, да вы ждете кого-то?

Ревизанов. Есть тот грех.

Синев. Даму?

Ревизанов. Увы!

Синев. И деликатничает, не скажет, а я-то расселся… Гоните меня без церемонии в шею.

Ревизанов. Ну, в шею, зачем же? А вот, если бы вы теперь сами ушли, я вас задерживать не буду.

Синев. Знаю, батюшка, знаю вашу даму. Шик на всю Москву.

Ревизанов. Посошек на дорожку?

Синев. Ох, мне-то уж и многовато, пожалуй… Ну, да с таким занятным человеком.

Пьют.

Ревизанов. А завтра вы y меня обедаете.

Синев. Не могу, Андрей Яковлевич, завтра воскресенье, я абонирован Верховскими.

Ревизанов. Ага. Тогда в понедельник. Кланяйтесь Верховским.

Синев. Верховскому solo. Людмила Александровна уехала.

Ревизанов. Да?

Синев. В деревню, к тетке… помните Алимову Елену Львовну?

Ревизанов. Еще бы. Почтенная старушка, Когда же?

Синев. Сегодня в четыре часа. Я провожал. Она вчера сразу надумала и собралась ехать.

Ревизанов. Елена Львовна! Сколько лет я её не видал… Друзьями были… Скажите: давно она стала землевладелицею? Я что-то не помню, чтобы y неё было имение.

Синев. Помилуйте! Вы забыли! Родовое чудное имение в Рязанской губернии. её земля в двух верстах от Осиновки. Знаете, большой буфет?

Ревизанов. Как же, знал. (Смотрит на часы). Петр Дмитриевич, простите…

Синев. Помилуйте, что вы? Разве я не понимаю? До приятнейшего свидания.

Ревизанов. А еще стаканчик? прощальный? а?

Синев. Ну, вас! Мефистофель!

Пьют.

Больше и не просите. До приятнейшего!

Уходит.

Ревизанов. Лекок тоже! Хочет читать в сердцах, а из самого качай вести, как воду из колодца… Итак, уехала… Гм… признаюсь, это довольно неожиданно… (Берет с этажерки железнодорожный путеводитель и перелистывает). Гм… четыре часа… Осиновка… так, так… Ха-ха-ха! А встречный-то поезд в Малиновых Зорях? Я и забыл… (Человеку). Иоган! Завтра вы разбудите меня в одиннадцать. Больше носа сюда не показывать. Марш!

Человек уходит.

Ну, а если этот отъезд настоящее бегство… бегство опрометью, куда глаза глядят, лишь бы спрятаться? Нет! не может быть! не посмеет!.. Но если?.. Берегись тогда, красавица! И посильней тебя людей скручивал я в бараний рог… Странно, одна-ко, как крепко она меня зацепила… Подумаешь, жду первого свидания… Нервы, что струны в расстроенном фортепьяно… Вон даже руки дрожат.

Легкий стук в двери.

А-а-а!.. Войдите.

Людмила Александровна в дорожном туалете, под густым вуалем.

Ревизанов. Наконец-то!

Идет навстречу Людмилы Александровны и помогает ей снят шубку.

Бог мой! черный вуаль, черное платье… по ком вы в трауре?

Людмила Александровна. По своей совести.

Ревизанов. Как громко и… печально! Но не ужели и личико ваше сегодня такое же траурное? Откройте его, дорогая, дайте полюбоваться.