Пять пьес

Ларцев. Да, вот разве, что так…

Берта. И после такой чувствительной сцены, вы, неблагодарный, все-таки покидаете нас? на кого?

Леман. А я-то?

Берта. Подите вы!

Амалия. Нам нужен человек основательный.

Берта. Что называется protecteur et solide.

Леман. Ну, если для основательности, то одна вам надежда на его благоутробие, почтеннейшего Федора Федоровича.

Франческо. Леман! Опять?

Леман. Врешь, брат! При публике не боюсь. Помилуйте, господа: утром прошу y этого Гарпагона взаймы двадцать франков, не дал. И после этого звать тебя Франческо? Врешь, хорош будешь и Федькой.

Франческо. То есть, до чего ты в невежестве своем нисколько не образован, это один я в состоянии понимать.

Леман. Дай двадцать франков, стану образованный.

Амалия. Франческочка, дайте ему: неужто вам жалко?

Франческо. Да не жалко, А зачем он…Вот бери… только помни, черт: за тобою теперь сто сорок…

Леман. О, Франческо! Приди в мои родительские объятия.

Франческо. И брюки мои, которые заносил, еще в пятнадцати франках считать буду.

Леман. Фу, Франческо, при дамах.

Амалия. Франческочка, отныне вы назначаетесь моим бессменным кавалером.

Франческо (с итальянским отрицательным жестом). Нон поссо.

Амалия. Ах, невежа! почему?

Франческо (тыкает перстом в галстух). Скриттурато.

Леман. Что-о-о?

Берта. Франческочка, неужели?

Амалия. Франческочка, быть не может!

Берта. Франческочка, миленький, куда, куда, куда?

Франческо. В Лодию скриттурато. Вот и телеграмма

Леман. Такого и города нет.

Франческо с (презрением). Скажите? Как же это нет, ежели аджеиция содрала с меня тысячу франков за скриттуру, да еще агент выпросил перстень на память?

Кистяков. Дорогой?

Франческо. С кошачьим глазом.

Показывает телеграмму.

Читай, коли грамотный, вот!

Кистяков. В самом деле скриттурато. И в Лоди.

Франческо. Скриттурато. В «Лукреции Борджие» дуку изображать… «Вьени ля миавендеетта»!..

Леман. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданин!

Кистяков. Вот Вильгельм Александрович интересовался намедни, известный ты или неизвестный. Теперь, пожалуй, и впрямь в известности выскочишь.

(Франческо бьет себя в груд кулаком). Вьени ля миа вендеетта!

Рехтберг. Позвольте, уважаемый Федор Федорович…

Франческо. Франческо-с! Ежели желаете доставить мне удовольствие, Франческо Д'Арбуццо. Федор Федоровичем, батюшка, всякая скотина может быть, А Франческо Д'Арбуццо – один я.

Рехтберг. Позвольте, уважаемый, принести вам мое искреннейшее поздравление с первым успехом вашей карьеры, которую, мы надеемся и не смеем сомневаться, вы, подобно другим, присутствующим здесь, блестящим представителям русского таланта…

Кистяков. Помилуйте! |

Леман. Много чести! |

Амалия. Кланяемся и благодарим! | Вместе.

Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |

Рехтберг. Прославите и поддержите репутацию русского гения под вечно ясным небом, расстилающимся над родиною искусств.

Молодежь рукоплещет.

Франческо (снисходительно). Это наплевать.

Рехтберг. Виноват: я не расслышал…

Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу в грудях имею…Вьени ля миа вендеетта.

Лештуков (Маргарите Николаевне). Мы должны видеться сегодня.

Маргарита Николаевна. Где же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужих глазах.

Лештуков. Ночью после ужина ты будешь здесь y меня.

Маргарита Николаевна. Право, Дмитрий…

Лештуков. Ты будешь.

Маргарита Николаевна. Ах, оставь! Глупо! Сам знаешь, что невозможно.

Лештуков. Это свидание мне необходимо. Надо сделать невозможное, сделай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?

Маргарита Николаевна (не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь как-нибудь, приду.

Рехтберг подходить к ним.

Рехтберг. Дмитрий Владимирович кажется мне сегодня не совсем здоровым.

Лештуков. Душит… сирокко.

Ларцев. К ночи надо ждать бури.

Рехтберг. Если позволите, y меня всегда имеется при себе гомеопатическая аптечка. Прелестнейшие крупинки против астмы.

Леман. Так я и знал, что он фарширован чем-нибудь этаким.

Лештуков. Благодарю вас: я аллопат.

Подходить к столу, наливает стакан вина и выпивает залпом. Рехтберг смотрит на него с некоторым ужасом.

Кистяков. Ого!

Лештуков. Благословен аптекарь, который сочинил эту микстуру.

Маргарита Николаевна (с укоризною). Дмитрий Владимирович!

Леман (также наливает и пьет). Мы с Дмитрием Владимировичем сегодня после обеда вторую фиаску почали.

Франческо. Челебрита.

Лештуков. Что, Франческо?

Франческо. Говорю: на счет, чтобы выпить, большая вы y нас челебрита.

Рехтберг (жене). Весьма милый человек, этот ваш знакомый, г. Лештуков. Жаль, что, при его любезности и дарованиях, он совершенно лишен характера.

Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?

Рехтберг. Прежде всего потому, что он пьет слишком много вина, тогда как, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего он, как умный человек, не сознавать не может.

Маргарита Николаевна насмешливо смотрит на мужа и злобно улыбается.

Рехтберг. Смею спросить о причин вашего веселого настроения?

Маргарита Николаевна. Мне смешно, что за все знакомство с Лештуковым, с известным Лештуковым, вы только и сумели разглядеть в известном Лештуков, что он пьяница.

Рехтберг (с холодным, острым взглядом). Нет, прошу извинить: вы ошибаетесь. Я только-что имел честь заметить вам, что считаю вашего знакомого очень порядочным человеком. И, благодаря порядочности, я разглядел в нем только один недостаток, тогда как иначе имел бы право разглядеть много… И… неужели вы желали бы этого?

Маргарита Николаевна (струсила). А! Мне все равно.

Отходить.

Рехтберг (смотрит на часы). О…. А мне еще надо написать несколько писем… Андрей Николаевич, еще раз позвольте выразить… Счастлив, счастлив знакомством. Надеюсь, что в Петербург… Маргарита Николаевна, проси.

Маргарита Николаевна. Я еще на вокзале его увижу. До свидания, Ларцев, мы, с примадоннами подъедем к поезду.

Амалия (Лештукову). Музик мой можно тут y вас оставить?

Лештуков. Хоть целый нотный магазин.

Маргарита Николаевна. Берточка, А ваша шляпа?

Берта. Сейчас, душечка, сейчас!

Убегает по винтовой лестнице.

Маргарита Николаевна. Мы будем ждать вас внизу в экипаже.

Уходить с Амалией в главные двери.

Рехтберг (Ларцеву). Если могу быть чем-нибудь полезным, мое маленькое влияние к вашим услугам.

Ларцев. Благодарю вас. Нет. Что же? Я сам по себе… человек теневой.

Рехтберг. Знаете, и в вашей свободной профессии бывают случаи: приобретение для музея или какое-нибудь интересное посещение….

Ларцев (уже несколько нахмурился). Чувствительнейше вам благодарен. Будьте здоровы. Всего лучшего.

Провожает его к главной лемтнице.

Кистяков (y стола). Итак, друзья мои, как говорится в какой-то комедии, друг наш, Андрей Николаевич Ларцев исчезает, и все, что было в нем приятного, исчезает вместе с ним. По сему случаю, приглашаю вас наполнить чаши благородным тосканским вином. Пожелаем путешественнику всех благ земных, и прежде всего, чтобы его поезд не соскочил с рельсов, А всем нам скорейшего с ним дружеского свидания.

Резкий и короткий стук в двери, затем быстро входит Джулия; она запыхалась от ходьбы, бледна, как полотно, никому не поклонилась, идет прямо к Ларцеву.

Кистяков. Это называется: прерванный спич или вот что значить не запирать дверей за знатными иностранцами.

Ларцев (идет навстречу Джулии; смущен). Вот как хорошо вы сделали, что пришли.

Джулия (смотрит прямо в лицо ему). Вы уезжаете, не простившись со мною, синьор.

Ларцев. Так надо, Джулия.

Джyлия с укоризною, качая головой, молча смотрит на Ларцева взглядом безнадежного отчаяния.

Леман (y стола, прочим). Ага! Кот сливки слизнул, – да уж и думал, что не высекут.

Франческа фыркает.

Лештуков. Нехорошо, Леман.

Ларцев. Так надо, так лучше будет. Вы сами знаете.

Джyлия молчит, качая головой.

Франческо. А она его не пырнет?

Кистяков. Что за глупости?

Франческо. То-то, А то можно и полицию кликнуть.

Ларцев. Когда-нибудь мы встретимся с вами при лучших обстоятельствах и веселее, чем сейчас.

Джyлия. Может быть.

Леман. Ой, пырнет?

Франческо. Вьениля миа венде-е-етта!

Кистяков. Что, чертова перечница? Будешь в другой раз обольщать благородных девиц?

Леман. Удивительное дело, братцы мои, откуда бы наш брат, российский художник, ни уезжал, непременно по нем натурщица плачет.

Ларцев. Джулия, я просил Лештукова передать вам…

Джyлия. О, синьор, мы с вами в полном расчете.

Ларцев. Но я полагаю, что вы не откажетесь принять от доброго друга маленький подарок? Скажу вам откровенно: никакими деньгами не окупить услуг, оказанных вами моей картине.

Джyлия. Деньги, когда их дарят друзья, говорят, приносят несчастье, синьор.

Ларцев. Так засчитайте то, что вам передаст Лештуков, в плату за сеансы. А на память обо мне – примите вот это.

Снял с себя часы красивый, старинный хронометр, с множеством брелоков на цепочке и подал Джулии.

Леман. Кажется, пошли в ход вещественные знаки невещественных отношений.

Джyлия. Я не возьму, синьор, это слишком дорогой подарок. И с этими привесками, конечно, для вас связаны воспоминания.

Ларцев. Тем приятнее мне оставить эту вещь y такой хорошей девушки, как вы, Джулия.

Джyлия. Благодарю вас. Они y меня как святые будут.

Порывисто подает ему обе руки, который он долго и крепко пожимает.

Кистяков. Однако, милый человек, до поезда осталось ровно полчаса.

Лештуков. Если вы намереваетесь выдержать прощальную овацию на вокзале, то вам время.

Леман. В потемках поедешь.

Кистяков. Да, рано стемнело: в самом деле, гроза идет.

Лештуков (прошел мимо Ларцева и Джулии тихо). Поезжайте, что тянуть? Только спектакль посторонним.

Ларцев. Верно, верно.

Отходить от Джулии, с досадою теребя бороду.

Нет, что же, однако, я y этой девчонки украл?

Леман (Ларцеву на ухо). Андрик. Честно. Благородно… дай на прощанье двадцать франков взаймы.

Ларцев. Поди ты к черту! Тебя еще не доставало.

Кистяков. Ехать, так ехать, как говорил попугай, когда кошка тащила его за хвост.

Ларцев. Ты совершенно прав: мой отъезд путешествие именно в этом роде. Прощайте, Джулия, дорогая. Храни вас Бог! Дмитрий Владимирович, до скорого свидания в Риме.

Быстро, нервно, крепко жмет им руки уходит по главной лестнице. Леман, Франческо, Кистяков следуют за ним. Лештуков провожает их на лестницу. Джулия бросилась к окну и замерла. Глухой шум отъехавшего экипажа.

Лештуков (возвращается, открывает электричество). Джулия!

Джyлия не отвечает.

Лештуков. Джулия!

Джyлия не отвечает.

Лештуков (подходить к ней и слегка касается её плеча). Джулия!

Джyлия. А, это вы… Вы заметили: он на меня последнюю взглянул, когда уходил отсюда… и еще кивнул мне головой, когда сел в экипаж…

Лештуков. Джулия!

Джyлия (резко и быстро). Он, кажется, оставил вам деньги для меня? Они с вами? Дайте.

Лештуков (смотрит на нее с удивлением. В сторону). Довольно прозаической финал для столь возвышенной драмы.

Открывает письменный стол, вынул столбик золота, завернутый в бумагу, передает Джулии.

Получите.

Джyлия. Он сейчас, действительно, в Рим поехал?

Лештуков. Да, кажется.

Джyлия. Я на эти деньги за ним поеду, синьор.

Лештуков. Напрасно, Джулия.

Джyлия. Да, синьор. Не качайте головой: поеду и найду его, где бы он ни был, в Риме, в Неаполе, в Милане.

Лештуков. Эх, Джулия, ничего из этого не выйдет. Не пара вы.

Джyлия. Синьор, он сын крестьянина, как и я… Разве ваши крестьяне благороднее наших?

Лештyков. Да не то, Джулия. Не о происхождении речь… А не годитесь вы друг для друга.

Джyлия. Синьор… синьор… не людям, мне судить об этом. Мое сердце выбрало его.

Лештуков. Ну, А его сердце не хочет и не умеет знать ничего, кроме своего таланта, который y него, действительно, огромный… Вот вам никогда и не понять друг друга.

Джyлия. Талант… дар божий… А моя красота разве не великий дар Божий? Если Бог одарил его, то и меня Он не обидел. Мы оба равны перед Ним, синьор.

Лештуков. Да, вы прекрасны, Джулия. И вы хорошая девушка. Вы стоите большой любви.

Джyлия. Он не любить меня, синьор, но должен будет полюбить. Потому что иначе… от любви, какая в моем сердце, надо умереть, синьор! (Поклонилась Лештукову и быстро побежала к выходу).

Лештуков. Любовь сильна, как смерть. О, Соломон, мудрый царь Израиля!

Отворил окно и стоит около него. Комната наполняется шумом грозно ревущего моря, небо совершенно черно и вспыхивает по временам яркими зарницами…

Ого, как расходилась. А воздуха всетаки ни на вздох. Точно свинец в легких.

Идет за драпировку: приостанавливается.

В конце концов дерево этот Ларцев.

Стук подъехавшего экипажа.

Неужели наши.

Выходить из-за драпировки переодетый в легкую шелковую блузу. Перевесился за окно.

Отчего так скоро?…. Не слышу…

Переходить к винтовой лестнице и, открыв дверь, перекликается с Амалией и Бертой.

Лештуков. Проводили?

Амалия. Едва успели. Наши часы врозь с железнодорожными на целые десять минут.

Берта. Чуть чуть успел вскочить в поезд. Велеть вам кланяться.

Лештуков. Спасибо.

Амалия. Сойдете вниз ужинать?

Лештуков. Нет, благодарю. Нездоровится, хочу в постель.

Амалия. Ой, какая скука!

Берта. Мы совсем одни. Маргарита Николаевна тоже с мигренью, прошла прямо к себе.

Лештуков. А художники?

Амалия. Закатились в курзал.

Лештуков. На всю ночь, конечно?

Берта. Вероятно. Франческо угощает по случаю скриттуры.

Лештуков. Жалею, что не могу сделать вам компанию. Я уже раздет.

Амалия. Если так, Берточка, не отправиться ли и нам по своим коморкам? есть совсем не хочется.

Берта. Я бутерброд захвачу. В постели съем.

Амалия. Ну, покойной ночи.

Лештуков. Покойной ночи.

Отходить.

Берта. Да! Дмитрий Владимирович!

Лештуков (возвращается). Ну-с?

Берта. Осмотрите наружную дверь мне показалось, что она y вас открыта.

Лештуков. Хорошо. Сейчас.

Амалия. Еще заберется кто-нибудь.

Лештуков. Кому там? Покойной ночи.

Прошел к выходной двери и распахнул ее: за нею в темноте стоит Альберто, смущенный, бледный, слегка выпивший.

Лештуков. Визит поздний и весьма некстати, но не скажу, чтобы неожиданный.

Альберто (мнет шляпу в руках). Простите.

Лештуков. Я так и думал, что вы не утерпите, чтобы не зайти.

Альберто. Он уехал, синьор?

Лештуков. Как видите.

Альберто. Это вы его заставили, не правда ли?

Лештуков. Заставить я не мог, А советовал очень…. Ой, как вы скверно выглядите.

Альберто. Я с утра ничего не ел и не могу есть. Все противно… за то жаждою глотку сожгло. Стакан вина позволите, синьор?

Лештуков. Сделайте одолжение… Чокнемся, Альберто.

Альберто (пьет и потом с громадным облегчением вздыхает). Так это верно? Уехал и не вернется?

Лештуков. Ни в каком случае.

Альберто. Стало быть, есть еще честные люди на свете. Тем лучше для него. (Бросает стакан об пол). Синьор, так да разлетятся все злые мысли.

Лештуков (глухо). Аминь!

Альберто (со слезами на глазах, дружески трясет ему руку). Синьор, вы меня из мертвых подняли.

Лештуков. Бог с вами! Не преувеличивайте.

Альберто. Вы уедете далеко, вы большой барин, А все-таки помните, что y вас здесь есть друг, который для вас, если понадобится, не пожалеет жизни.

Лештуков. Спасибо, Альберто. Не волнуйтесь так. Я не сделал ничего особенного. Хорошо, что дело кончилось миром: вот что главное.

Альберто. Я рад, очень рад, что мне не надо обижать художника. Оп мне нравится, я хотел быть ему другом. Но что делать? Жизнь приказывала его убить.

Лештуков. Мой совет: не слишком преследуйте Джулию. Пусть опомнится, придет в себя: дайте влюбленности остыть – самолюбию успокоиться. Лишь бы она сгоряча не сделала какой-нибудь дикости.

Альберто. Все равно, синьор. От судьбы не уйдешь. Мне вот уже который день кажется, что я пропащий человек. Кто-то темный гонится за мною по пятам, и добром нам с Джулией не разойтись.

Лештуков. Вы сами сказали сейчас: да погибнуть злые мысли.

Альберто. Что же? Галеры, так галеры. Только я и на галерах не позабуду вашего стакана вина и вашей ласка.

Лештуков. Затем на галерах? Мы еще увидимся и в Виареджио.

Альберто. Хорошо знать, что имеешь преданного друга, даже когда живешь на другом конце света. Помните, синьор: нет услуги, которой не сделал бы для вас я, матрос Альберто… Ваши друзья – мои друзья. Ваши враги мои враги. Это говорю вам я, матрос Альберто. Вы меня поняли?

Лештуков (глухо). Думаю, что понял.

Альберто. Так вот помните… Приятных сновидений, синьор.

Лештуков. И вам.

Альберто (обернулся в дверях, в важной позе). Ваши враги – мои враги. А я – матрос Альберто.

Лештуков (запирает за ним дверь на ключ и гасит электричество, за исключением одного рожка за драпировкою. Сцена погружается в полумрак, освещенная лишь узким лучем из-за драпировки.

Лештуков. Если-бы я был подлец, то два слова этому преданному другу, и за горло г. Рехтберга я не поставлю одной лиры.

Заглядываеш на винтовую лестницу.

Темно… тихо… разошлись… Точно колодец… Да, еще окно…

Идет затворит окно, задергивает его коленкором. Отверстие двери на винтовую лестницу вспыхнуло на мгновение отсветом электричества, открытого в нижней комнате, и мгновенно же погасло. Вслед затем Маргарита Николаевна, в белом пеньюаре показывается в той же двери, огляделась, идет к письменному столу.

Маргарита Николаевна. Предупреждаю тебя: я долго остаться не могу – я очень рискую. Ты заставил меня сделать большую подлость. Ты знаешь, что я иногда принимаю сульфонал. Вильгельм всегда пьет на ночь сельтерскую воду, и я ему дала тройную дозу этой мерзости сульфонала… Конечно, это безвредно, но… мне казалось, что я делаю шаг к преступлению. Сейчас Вильгельм спит, как… Очень крепко спит.

Лештуков. Ты хотела сказать: как убитый, и не решилась?

Маргарита Николаевна. Да, неприятное сравнение.

Садится слева.

Лештуков (медленно прошелся по комнате и остановился за креслом Маргариты Николаевны). Я хотел убить его.

Маргарита Николаевна. Какой ужас!

Лештуков. Да… хотел.

Маргарита Николаевна. Я чувствовала, что ты все эти дни именно о чем-то таком думал.

Лештуков. Но я не могу. Нет. Я много думал. От мыслей y меня голова стала вот такая. Не могу.

Маргарита Николаевна встала, подойдя к нему, руки на его плечи.) Ты и убийство разве это совместимо?

Лештуков. Отчего нет? Отчего нет? У меня отнимают мое счастье, я должен защищаться.

Маргарита Николаевна. Милый мой, да ведь счастье-то наше было краденое.

Лештуков. Неправда, краденого счастья я не хотел. Ты знала, как, я смотрю на дело. Если ты понимала, что не можешь дать мне иного счастья, кроме краденого, как решилась ты остаться на моей дороге? Как смела ты делить мою любовь?

Маргарита Николаевна. Кажется, ты уже не Вильгельма, А меня убить хочешь?

Лештуков. В самом деле не знаю, что лучше, – отдать тебя твоему… собственнику, или убить тебя, вот на этом месте, и самому умереть с тобою.

Маргарита Николаевна. Те, кого на словах убивают, два века живут.

Лештуков. Не шути! Не время. Не дразни дьявола, в борьбе с которым я изнемогаю.

Маргарита Николаевна. Ты невозможен. Шумишь так, что весь дом разбудишь. Чего ты хочешь? Разве я тебя не люблю? Ты не смеет этого сказать. Да, не смеешь. Пусть будет по-твоему: я труслива, я мелка, я не могу отвечать на твое чувство с тою силою, как ты желаешь. Но, как я могу и умею, я тебя люблю и надеюсь любить очень долго. Ты человек независимый. Сам себе судья, никто тебе не страшен. А я сама себя нисколько не боюсь, людей же ужасно. Я тебе говорила, что если бы открыто сошлась с тобою, то измучила бы и самое себя, и тебя. Жаль, нельзя попробовать. Это было бы лучшим лекарством от твоей болезни мною.

Лештуков. Болезни?

Маргарита Николаевна. Да, ты любишь меня неестественно, ты слишком полон чувством ко мне. Я не могу верить в нормальность такой страсти. Право, ты на любви ко мне немножко сошел с ума, как другие бывают помешаны на римском папе, на свадьбе с китайскою императрицею… Я твоя мания, твоя болезнь. И это очень утешительно. От болезни вылечиваются, от любви никогда.