Заложница Карла Великого

АЛЬКУИН. Мне ж представляется, о, государь, что среди тучи мы стоим, таящей сокрытую еще судьбу. Пошли, Господи, нам силы с достоинством не нести! (Входит настоятельница, плача)

КАРЛ (идя ей навстречу). Странно мне сегодня, о, мать почтенная, в стенах монастыря: так чуждо необычно и даже жутко – хотя при мне мой меч. Мне кажется, как будто я – лишь дух мой, сюда явившийся, в то время, как другой король здесь правит. Но жив я; ты узнаешь меня?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (целует край его одежды и плачет). Храни, Господь, главу помазанника Твоего!

КАРЛ. Опять в слезах? Сегодня, как тогда, когда в последний раз мы виделись в дворце. Оставь меня наедине с почтенной матерью.

(Алькуин выходит. От двери отскакивают бледные монахини, подслушивавшие у дверей)

КАРЛ. От ложа смерти ты пришла. Что ж! Кто умер, – счеты тот покончил с жизнью. А над живыми тяготеет проклятье Божье за прародительницу нашу Еву. Все еще она порой нас навещает. Дабы не прекратилась мука нашей жизни – она приносит снова яблоко и снова грех вносит в мир. Как давно не виделись мы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Слишком долго и для слуги твоей и для твоих питомцев в стенах монастыря. Они сиротами становятся без своего отца.

КАРЛ. Отец? Питомцы? Уж если, женщины, отец вам нужен – ищите его на небе. К отцу земному не обращайтесь. Не отрицай – твоя печаль тебя в неправде обличит: язычник Беннит, тогда лишенный всех земель, теперь опять владеет своим поместием в Саксонии и снова приобретенной властью он гордится. Но если в споре он победу одержал, то все же, мать, тебя вторая Беннита победа более печалит. Горько, что отнял душу детскую он у тебя и у Христа.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Бичем Господним стала заложница для всех нас…

КАРЛ. Хорошо!.. Пусть станет она бичем для всех. Будь я действительно отец, я б день и ночь, как ты, скорбел о том, что Герзуинда мы здесь, на попечении твоем благочестивом, а далеко, у очага язычника живет вонючего. Я исповедаться хочу тебе, мать настоятельница. Мать… я… сюда пришел… воспитанницей она была твоей. Ну, словом: Герзуинда… О том, что было с ней, конечно, знаешь ты; все проникает чрез стены моего палатината. Так вот весь мир клянет ее. С глаз моих я грешницу прогнал. И вот теперь раскаяньем терзаюсь горьким. Не думай, мать, что разума лишился я. Христофор, младенца Иисуса на берег пронося чрез поток бурливый, когда б на волю теченья бурного отдал святую ношу – как горько раскаялся бы он! Поверь мне, мать, страсть дикая и буря сладострастья – не похоть в ней распутницы, а иго сатаны и мрачное служенье тьме. Я часто видел, как её касался дух, покоривший тело нежное себе, как к исступленью страсти страшному ее он принуждал в служении ему. Когда же я рукой дотрагивался до неё – то мукой искажались черты лица, застывшего в бесчувствьи, в то время, как извивалось беспомощное тело. Ну, словом: невинна ли она иль нет – но соблазнила маской святости она меня – сиянием невинности. Если это обман, то помоги мне, мать, сияние разрушить, не то я божеством ее признаю франков. Разбей святыню, из которой кротко улыбается она!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. О, государь, решенье мудрое Господяе, которому вдвойне я покоряюсь, от вины тебя уберегло.

КАРЛ. Мать, она влечет меня к себе! Я пленник, я свободу потерял. Чем привязала она меня к себе, когда ее я выгнал – чарами какими? Кольцом ли, что, быть может, она украла у меня? Я не могу постигнуть, отгадать. Помоги решить загадку! Пойди, найди ее; хочу узнать, кто душу в ней убил – когда ты скажешь, что она мертва; хочу не дать ей умереть – когда ты скажешь, что она жива! И если мне скажешь: ты погубил ее, не зная, что она живая, – то сыновей я соберу и королевских слуг моих, им волю объявлю последнюю и в монастырь уйду.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. К дяде своему в Саксонию не возвращалась Герзуинда. Здесь она была и здесь приют нашла – как ей ты обещал через меня. Но вторично теперь она ушла, ушла – и больше не вернется. Когда через порог ступил ты к нам в обитель – она незримо пролетела, тебя минуя; в ту самую минуту умерла она. Стремительно с подушки голову подняв и голосом, от звуков которого застыли все, она назвала короля и умерла.

(Карл стоит без слов, точно окаменев в то время как гул народа у ворот усиливается. В глубине сцены собираются дети с зажженными свечами в руках, очевидно чего-то ожидая)

КАРЛ (беззвучным шепотом). Магистр Алькуин!

АЛЬКУИН. Что, король Карл?

КАРЛ (как прежде). Магистр Алькуин!

АЛЬКУИН. Что прикажешь?

КАРЛ. Что это, искры пред глазами? Нет, свечи… свечи близятся ко мне.

(Карл остановившимся взглядом смотрит на свечи в глубине сцены. Теперь видно, что дети образуют начало шествия, которое медленно приближается к аван-сцене)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Король и милостивый паладин – шаги и взоры отврати от этого деянья серой смерти!

(Шествие направляется в глубине сцены справа налево и показываются носилки, которые несут монахини. Герзуинда лежит на них мертвая, лицо её закрыто)

КАРЛ. Молчи! Тут мертвая? Ты знаешь, кто она?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Она скончалась, с Богом примиренная – я приняла её последний вздох.

КАРЛ. Ты приняла её последний вздох? Чей? Кто та, которая скончалась? Открой лицо? Умерла по чьей вине она? Чего беснуется толпа перед воротами? Пусти меня. (Он твердо подходит к носилкам и сам поднимает покрывало с лица Гернуинды) Ты это? Герзуинда? Откуда ты? (Король выпрямляется, но его охватывает дрожь. Кажется, точно качается башня во время землетрясения. Он опускается, потом снова сейчас же выпрямляется, ищет опоры. Его поддерживают Рорико и Алькуин. Потом он снова слабеет, затем поднимается, отстраняет от себя Рорико и Алькуина и глядит на мертвую) Я опоздал!.. Как странно!.. Вы все поражены, что я спокоен. А странно то, что скорбь мне душу успокоила и вместе с тем мне показала целый мир утрат. Рука тепла… Не правда ль, соскользнул платочек розовый вот… вот отсюда и упал, как будто опустился к её ногам. Когда ж вы стали искать – его не стало. Так убегает жизнь. Я часто это видел и потому… (Он устремляет страшный пронизывающий взгляд на Эркамбальда) Я знаю: ты доволен, Эркамбальд. Да, вы довольны – но не я. То, что здесь свершено – убийство. Приблизься, Эркамбальд: убийство это. Тише! Она как будто сейчас заговорит. Грудь поднялась слегка. Ближе, подойдите ближе, говорю я! Убийство! Подойдите, чтоб видеть вас она могла и обличить убийц. Рико! У всех дверей расставить стражу. Двери все закрыть. В монастыре здесь убивают.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (бросаясь к его ногам). Быть может, государь, свершилось здесь убийство. Но если – свидетель всеведущий Господь! – преступленье свершено и бедное дитя руки – не знаю чьей – злодейской жертва, то подымаю для клятвы обе руки: настигни нас проклятье вечное! Да будут души всех нас лишены спасенья, если хоть зернышко вины здесь нашей: не потревожили ей волоска в стенах монастыря.

КАРЛ. Не я виновен в этом. То, что здесь видишь, Рико, – убийство гнусное. Поставьте стражу ко всем дверям. Кровь за кровь! Убийство это. Вот эта мертвая укажет путь нам. Веди нас, Герзуинда, и за тобою мы пойдем – хотя пришлось бы вступить в семью моих родных. В нее войдем, и на кого укажешь мертвым пальцем, того возьмем. Хотя бы это был мой сын, потребую я кровь за кровь!

ЭРКАМБАЛЬД. Вот, государь, возьми мою – пустите меня! – возьми спокойно. Немного, правда, во мне осталось крови, но капля каждая была твоей – пролитая и непролитая – с тех пор как я живу. Но прежде чем склоню я шею – склоню охотно под топором на плахе – позволь еще один раз поднять ее высоко. Не просветлен теперь, как было прежде, ты разумом Господним. Тебя окутал сон. Закрыты уши и глаза; ты ничего не видишь и не слышишь. Не слышишь, как толпа бушует? Отчаянье и ужас в их криках бешеных звучит! Слышишь – удары кулаками. Крик раздается: – Волосы распутница обрезала ему! Все думают, что дьяволица кровь твою сосет в монастыре – в то время как распадается тобою созданное царство. Вот что волнует их. Идет молва к тому же, что высадился датчанин Годофрид в Фрисландии на двух стах суднах, что он напал на наши поселенья, снес замки укрепленные, а гарнизон с собой увез иль перерезал. Такой удар неслыхан. Непонятен привыкшему к победам народу франков. Беснуются они и ножницами потрясают – не сомневаясь, что жрецы саксонские тебя заколдовали – как обессилили Самсона филистимляне – послав к нему Далилу; силу его похитила она, обрезав волосы ему (Во время всей речи Эркамбальда, Карл не сводит взора с Герзуинды. Все более и более привлекаемый ею, он приближается к мертвой, забывает все вокруг себя и только когда Эрканбальд кончает, он приходит в себя от наступающей тишины; тихим глубокик голосом:) Рико! Рико!

РОРИКО. Что, государь?

КАРЛ. Идите. А ты останься. – И ты – и ты. (Он указал на Настоятельннцу и на Алькуина. Эркамбальд и остальные, также и дети, поспешно уходят. Король медленно подходит к носилкам) Мать, сатана был прежде ангелом Господним, неправда ли? Хотел од стать как Бог, но пал он и Господь его отринул. О, страшное паденье в бездну сияющих небесных сонмищ – детей небесных, которых создали из чистого сиянья, но не насытили!.. Их крик – крик о любви – пронесся по небу: На помощь, сатана! Хотим мы быть как Бог. Видите упрямство на чертах лица её? Разбилась власть Господня об ангела, Им созданного – не только человеческая и моя. Теперь она нема. Во сне я видел в сияньи тело её нежное. То, что я строго от неё скрывал, я вам открою. Любил я Герзуинду! Господь пространство наполняет именем Своим: она молчит, безмолвна, и на звуки отклика тут нет. Скажите то, чего не знаю: почему мир раскололся и трещина прошла чрез сердце мне? Она теперь перед судьей своим стоит. Что скажет он? что может молчанью гордому противоставить? Спросит ли ее: где, где мое кольцо? А если будет молчать она в ответ, то снова умертвит ее? Чтоб десять раз упрямо воскресала она для нового горенья и мучений старых. Мученье – вот для чего она жила! Гордость и страданье. Такая жизнь и моя. Прощай! Быть может, ты лишь искра пламени из ада – так каково же море пламени, откуда ты явилась? Не мудрено, что духи праведные на пагубу себе туда стремятся – обжигая грудь. Теперь я ваш. Спит Герзуинда – но пробудить ее нельзя, и потому есть время у меня для вас и датчан и Годофрида.

КРИКИ ТОЛПЫ. Волосы ему обрезала она! Волосы распутница ему обрезала!

РОРИКО. Если прикажешь, государь, я с конницей толпу отброшу.

(Эркамбальд поспешно вбегает)

ЭРКАМБАЛЬД. Ворвалась чернь в дом! С ней справиться нельзя. Если не выйдешь к ним и не покажешь им себя – быть может, скоро уж поздно будет.

КАРЛ. Ну, хорошо, пока не слишком поздно. Ремесленник, вернись к работе! Не взыщите, что пренебрег своим я долгом – его я знаю. Я знаю, что слуга я моих вассалов. Не осудите. Пожалейте – никому не говорите – теперь вдвойне я буду пот проливать. Наденьте мне железное ярмо – и вот увидите: бессилен будет бык передо мной. Вот так: возьмите, унесите ее. Я еще учиться должен тому, чему она меня учила. Не говорите, что учусь я у детей еще. и слышите? Скажите им: не знает король наш Карл, что значит ошибаться. Скажите, что тверд он как алмаз и никогда не плачет. Вы видите того, кто взором провожает мертвую. Толпа его не видит и не знает. Не выдайте его – пусть он исчезнет. Чего народ не знает – того не будет недоставать ему. Останется ему старик, и тот… старик стремится скорей попасть на поле брани – туда, где туч смятенье над головой, смятенье и воинство вокруг него наполнит мир. На боевого сесть коня не терпится ему – и ночью спать под свист в палатке. Старый воин остался им – остался король Карл. Он жаждет бури, как воды олень. Всю жизнь дышалось ему легко лишь в битвах, под звон оружья. Войну провозглашает он и сильных бой мужей.

(Он вошел в открытую галлерею и показывает кричащей толпе свой меч. На минуту наступает мертвая тишина, потом толпа разражается кликами бесконечного восторга).

КРИКИ ТОЛПЫ. Слава Карлу! Проклятье врагам его! Война! Он поднял меч. Слава ему! Он поднял меч!

Занавес.