Польша и Россия в первой трети XIX века

Вскоре М. Огиньский получил чин тайного советника и звание сенатора. Он совершил поездку в Париж, где повидался с проживавшим там своим семейством. Париж был полон слухов о приготовлениях Наполеона к войне против России. Как полагали находившиеся во Франции поляки, война предпринималась Наполеоном «с целью восстановления их самобытности». В Париже состоялась встреча Огиньского с Ф. Ц. Лагарпом, который говорил ему «о симпатиях своего питомца с самых юных лет к участи Польши и поляков». Возвращаясь в Петербург через Варшаву, Огиньский стал «свидетелем патриотического увлечения соотечественников» Наполеоном, которого сам он не разделял. Прибыв 9 (21) апреля 1811 г. в Петербург, уже 13 (25) апреля он был приглашен к Александру I. После обеда, уединившись в кабинете императора, они обсуждали политические проблемы, в частности, говорили о подготовке Наполеона к войне и его стремлении опереться на поляков. Александр I сомневался в том, что Наполеон рискнет выступить против России. Огиньский высказал мысль, что если бы русская армия двинулась через Княжество Варшавское в Пруссию, то тогда польские войска примкнули бы к русским. Александр I провозгласил бы себя польским королем и «обнадежил жителей Герцогства Варшавского в соединении их с литовцами», при этом он приобрел бы «двенадцать миллионов верных поляков, готовых на всякую жертву ради восстановления своей отчизны». Однако император заявил, что не хочет начинать войну. Он уверял Огиньского в своем расположении к полякам: «Настанет время, когда поляки убедятся, как высоко ценю я их и какое участие принимаю в судьбе их». В планы Огиньского входило заметное увеличение территории Литвы или образование территориальной единицы, центром которой являлась бы Литва. Он предложил Александру I провести административные изменения – образовать особую провинцию под названием Великого Княжества Литовского, в состав которой должны были войти Гродненская, Виленская, Минская, Витебская, Могилевская, Киевская, Подольская, Волынская губернии, а также Белостокский и Тарнопольский округа. Во главе этой огромной провинции он предлагал поставить великую княгиню Екатерину Павловну. Император был несколько озадачен предложением Огиньского, и у него возник целый ряд вопросов: не слишком ли обширна территория предполагаемой «провинции» для управления одним лицом; согласятся ли называться литовцами жители Волыни, Подолья, Киевской губернии и, наконец, насколько успешно будет соотноситься этот проект с финансовой системой империи, развитием торговли, военной организацией и др. Разговор продолжался около трех часов, и в завершение его Александр I попросил Огиньского представить высказанные им соображения в письменном виде66.

15 (27) мая 1811 г. Огиньский прочитал императору подготовленную им «Записку о политическом значении Польши в виду России и Франции» 67. Одновременно он представил и проект указа о новой организации западных губерний России, состоявший из 11 статей68. Огиньский сообщил Александру I, что, по имеющимся у него сведениям, Наполеон направлял в Литву агентов «с поручением исследовать общественное настроение, подстрекать жителей и распространять положительные уверения о намерении его расширить Польшу до самой Волги». Он высказал соображение, что «пока Наполеон будет расточать полякам лицемерные обещания и льстить их патриотизму, а с другой стороны, Россия не выйдет из нынешнего апатического бездействия, энтузиазм и надежды поляков будут все более расти и развиваться». Огиньский пытался убедить русского императора в том, что в случае начала войны с Францией ему следовало бы немедленно объявить себя польским королем, чем он сразу расположил бы к себе жителей Княжества Варшавского, и затем «оставалось бы только обозначить пределы этого нового королевства и способ его управления на основаниях, выгодных для поляков и не нарушая интересов империи», т. е. вопросы о границах будущего Королевства Польского и организации его системы управления откладывались на более позднее время. Несмотря на свою в целом пророссийскую ориентацию, Огиньский постоянно подчеркивал невозможность и нежелательность полного вхождения Польши в Российскую империю. Он замечал, что «покорить – не трудно», но «нужны многие годы, чтобы привязать к себе новых подданных». И, наконец, «едва ли согласуется с законами природы слияние двух народов воедино настолько, чтобы они составляли единое целое». Таким образом, наиболее образованные представители польской политической элиты, к числу которых принадлежал и Огиньский, понимали, что процесс объединения польского и русского народов в единое государство является делом сложным и даже вряд ли возможным. Этому препятствовал целый ряд факторов: исторический опыт, включавший прямые военные столкновения, притязания на одни и те же территории, различие в уровне культуры, различная ментальность, отличия в нравах, обычаях и, наконец, столь важный момент, как принадлежность к разным вероисповеданиям.

Подход Огиньского к литовским проблемам был несколько иным, поскольку они затрагивали его интересы гораздо глубже. В «Записку» он включил краткий экскурс в историю «литвинов», содержавший весьма высокую национальную самооценку. В частности, литовский магнат писал: «Принадлежащая России часть Польши составляла особенное самостоятельное владение – Литву – еще до присоединения этой последней с Польским королевством. Жители Литвы искони отличались воинственным духом, предприимчивостью, ревнительностью к своим правам, верностью монархам, мужеством и любовью к отечеству». Подчеркивалась «отдельность» Литвы от Польши – даже совместное государственное существование не привело к их полному объединению: «Они [«литвины». —Г.М.] всегда гордились своею народностью, и хотя и соединились с Польшею, однако сохранили свои обычаи, гражданские законы и местное самоуправление, свою армию, верховные суды, министров, государственных сановников и даже сейм». Огиньский замечал, что если бы в свое время, когда эти земли только вошли в состав Российской империи, из них было создано государство, хотя бы и «неразрывно соединенное» с Россией, «но со своим отдельным управлением, то туда нелегко было бы проникнуть какому бы то ни было иноземному влиянию». И делался соответствующий вывод: если бы теперь перечисленным выше восьми губерниям император даровал «сообразную с местным управлением и характером жителей организацию», то признательные жители образовали бы на западной границе империи «оплот более надежный, нежели все расположенные там войска и крепости». Затем в «Записке» предлагались конкретные рекомендации-требования: сохранить за этим государственным образованием название «Литва», поставить во главе его лицо «с титулом», восстановить, с необходимыми изменениями, Литовский статут и др. В заключение Огиньский объяснял те выгоды, которые получит Россия от такого политического шага: «исчезнут приверженцы Наполеона», «литвины», отошедшие от дел, вернутся и будут храбро защищать границы империи. Это воодушевило бы и население Княжества Варшавского, способствовало бы возвращению эмигрантов и т. д.69.

Александр I внимательно выслушал зачитавшего записку Огиньского и, ничего не обещая, сказал, что воспользуется изложенными в ней мыслями. Огиньский отъезжал в четырехмесячный отпуск в Литву, и император просил его передать землякам, что занимается их судьбой и что рассчитывает на их преданность. «В случае войны, – сказал он, – я образую польский корпус в такой же связи с Российской империей, как Венгрия и Богемия с Австриею». А если войны не будет, то он надеется осуществить, как заметил он Огиньскому, «наш великий план относительно Литвы». Так что обещания со стороны российского императора были весьма широкими, авансы давались большие. И в какой-то степени это способствовало росту осложнений, возникших в отношениях с поляками много позднее70.

На протяжении 1811 г. Огиньский продолжал работать над усовершенствованием своего плана. В октябре он представил императору «Проект указа о новой организации западных губерний», в соответствии с которым восемь вышеназванных губерний, а также Белостокский и Тарнопольский округа должны были образовать Великое Княжество Литовское. Возглавлять его будет титулованное лицо с местопребыванием в Вильно, управлять им будет наместник, должна быть создана и отдельная литовская администрация. Основным законополагающим актом становился Литовский статут. Официальным языком признавался польский, все должности по государственному управлению должны занимать только уроженцы и землевладельцы Великого Княжества Литовского. Иными словами, при формировании администрации Княжества предусматривался как национальный, скорее даже региональный, так и сословно-имущественный ценз. Особо оговаривалось, что «все суммы на поддержание народного образования и содержание учебных заведений […] навсегда отделяются от всех прочих отраслей общественных доходов», т. е. на финансирование образования выделялась специальная статья. Здесь проявлялось понимание значения образования для воспитания подрастающего поколения71.

М. Огиньский настойчиво убеждал Александра I в необходимости создания Литовского государства. Об этом шла речь и в беседе, состоявшейся 15 декабря 1811 г. Он пытался даже оказать давление на императора, заявляя, что Наполеон может опередить его и провозгласить польским королем себя. Огиньский предлагал, образовав Великое Княжество Литовское, «сделать из него Польшу». При этом российский император должен сам объявить себя польским королем на принципах Конституции 3 мая 1791 г. Это соответствовало настроениям польской шляхты западных губерний России, где начали распространяться слухи о создании отдельного Литовского княжества, которое станет ядром будущей Польши. До окончания предстоящей войны с Наполеоном эта новая Польша, считал Огиньский, могла бы ограничиться восемью «литовскими губерниями».

Александр I попросил Огиньского назвать имена восьми «верных соотечественников, по одному из каждой губернии, которым можно было бы доверить составление плана организации этих губерний». С присущей ему осторожностью он не упомянул наименования предполагавшегося государственного образования 72. Среди предложенных М. Огиньским лиц были заметные политические и общественные деятели: К.Любецкий (от Гродненской губернии), Т. Вавжецкий (от Виленской), В. Гечевич (от Минской), Л.Плятер (от Могилевской), Шадурский (от Витебской), К.Любомирский (от Волынской), Т. Чацкий (от Подольской) и А. Жевуский (от Киевской). Император согласился с его выбором, заменив лишь Жевуского на сенатора Козловского.

Демонстрируя свои либеральные воззрения, а по существу понимая значимость широкой общественной поддержки, в которой он был заинтересован, Александр I завел речь об отношении шляхты к крестьянам. Он сказал Огиньскому: «Не забывайте о земледельцах, это полезнейший класс населения, а у вас все еще обращаются с крестьянами как с илотами»73.

Александр I хотел также знать и мнение А. Чарторыского по всему комплексу польско-литовских проблем. В письме от 12 (24) апреля 1812 г. император задавал ему вопрос: «Полезно ли как предварительную меру организовать Великое Герцогство Литовское, дав ему одну из двух приготовленных конституций?» Или же это должно быть сделано одновременно с восстановлением всей Польши? В конце письма Александр I еще раз обращал внимание Чарторыского на связь между позицией России по польскому вопросу и предстоящей войной с Наполеоном: «Как поляк, Вы не можете обманываться насчет всех тех несчастий, каким подвергнет себя Ваша родина, если, пойдя под знамена Франции, она тем самым даст России право отмстить ей за все зло, какое будет ей этим причинено»74. Таким было предупреждение российского императора незадолго до начала войны Франции и России.

В 1811 г. Александр I намеревался создать в Петербурге комитет из «влиятельнейших поляков» для обсуждения польского вопроса. В этой связи М. М. Сперанский подготовил записку, в которой, в частности, отмечал: «Граф Огинский изготовил уже список людей примечательных. Сообразив сей список с тем, который доставлен был от Северина Потоцкого, кажется, легко будет сделать хороший выбор. Председателем сего комитета полезно было бы назначить графа Завадовского […]. Поляки его уважают и любят, а для них было бы сие полезно тем, что преградило бы толки о сем комитете»75. С. Потоцкий, как сенатор, входил в III департамент Сената, в котором решались дела по апелляции, касавшиеся бывших польских губерний, он являлся также попечителем Харьковского университета, а граф П. А. Завадовский, ранее министр народного просвещения, с 1810 г. возглавлял департамент законов Государственного совета.

Насколько серьезным был подход Александра I к решению польской проблемы, включавшему вариант воссоздания отдельного польского государственного образования, свидетельствует и тот факт, что актуальным он посчитал вопрос о подготовке текста польской конституции. Осенью 1811 г. Александр I поручил Г. Армфельду, занимавшему пост председателя комитета по делам Финляндии, составить конституции для Литвы и Польши. В январе 1812 г. проект был подготовлен. В соответствии с ним Польское королевство должно было иметь собственное «внутреннее устройство», национальную армию и независимую администрацию. Кроме того, Армфельд считал, что необходимо провести также и социальные реформы76. В письме от 12 (24) апреля 1812 г. А. Чарторыскому Александр I интересовался его мнением относительно двух представленных проектов конституции, не сочтет ли князь «более полезным сделать из этих двух проектов новый, третий»77. Под вторым проектом, по-видимому, имелся в виду проект, автором которого был М. Огиньский. Александра I занимал вопрос о введении конституционного правления в самой Российской империи. Как заметил в одном из своих писем сардинский посланник Жозеф де Местр, «император в глубине сердца чувствует неистребимое презрение к устройству своей державы», создается впечатление, что он «намерен учредить […] подобие третьего сословия»78. Однако возраставшая угроза войны с Францией отодвигала проблемы, связанные с разработкой конституций – и российской, и польской, и литовской – на второй план.

В связи с усилением опасности войны и необходимостью подготовки к ней российское правительство проявляло серьезную обеспокоенность настроениями польского дворянства в западных губерниях страны. В январе 1811 г. канцлер Н.П. Румянцев представил министру полиции А. Д. Балашову, в соответствии с его устным запросом, список поляков, принимавших участие в освободительном движении в период восстания Т. Костюшко, включавший 167 фамилий79. Он был составлен еще в 1795 г. в Смоленской следственной комиссии, занимавшейся расследованием деятельности участников восстания. По-видимому, усиление политической бдительности требовало учитывать и сведения почти двадцатилетней давности. Подняты были также дела о заговоре И. Дениско, относящиеся к 1797 г. В секретной записке о заговоре кратко излагалась его история. Из нее следовало, что в 1797 г., «по внушениям Франции», «некоторые из поляков, собравшись разными толпами в Молдавии, намеревались составить корпус войск и силою пробраться в Италию для соединения с бригадою Домбровского». «Главным явным бунтовщиком» являлся И. Дениско, а «скрытными главными содействователями сего мятежа были граф Игнаций Потоцкий, граф Станислав Малаховский и граф Огинский (в настоящем 1810 году пожалованный в сенаторы его императорского величества)»80.

Информация о контактах населения западных губерний с жителями Княжества Варшавского накануне предстоящей войны приходила и по военным каналам. В донесении, отосланном П. И. Багратионом 9 февраля 1812 г. из Житомира военному министру М. Б. Барклаю де Толли, в частности, сообщалось, что поляки, приезжающие на «контракты» (ярмарки) в Киев из Княжества Варшавского без паспортов, т. е. без официального разрешения, «не упускают случая овладеть духом и умами своих соотчичей»81.

21 марта 1812 г. Александр I направил министру полиции С.К.Вязмитинову специальный указ, в котором отмечалось, что «обстоятельства настоящего времени требуют, дабы обращено было особое внимание на правила и образ мыслей помещиков и других обывателей пограничных губерний, не весьма давно к России присоединенных». На основании этого указа министр должен был разослать соответствующие письма военным генерал-губернаторам и гражданским губернаторам, чтобы те представили списки лиц, замеченных в каких-либо подозрительных политических действиях82.

Первые сведения начали поступать уже в апреле 1812 г. Из Минской губернии пришло сообщение о «генерале от артиллерии» К. Прозоре, который и «в прежние времена якобы был противник России и ныне не лучше расположен, имеет тайную переписку за границу»83. Гродненский гражданский губернатор сенатор В. С. Ланской в донесении от 13 апреля 1812 г. излагал свои принципы, которых он придерживался при исполнении должности: «Всегда было первым моим долгом обращать самое строгое внимание на правила и образ мыслей здешних помещиков и обывателей». Однако, как писал он, «не преступая правил строгой справедливости», никого «указать» нельзя. Правда, он не мог бы поручиться за их «всегдашнюю верность», поскольку, отмечал он, «известная гибкость здешних умов с переменою обстоятельств, нам неблагоприятных, тотчас изменит нам; перемена обстоятельств в пользу нашу, после первых двух или трех выигранных баталий, увеличит к нам расположение и приверженность». Таким образом, склонный к аналитическим раздумьям губернатор предвидел возможные варианты развития дальнейших событий. Он понимал, что в случае неудачного для России хода войны «все против нас восстанет со всех сторон». Ланской утверждал вполне определенно, «по совершенному знанию наклонности умов здешних» (а гродненским губернатором он был с 1803 г.), что одни будут действовать с «энтузиазмом патриотизма, свойственным каждому благомыслящему [человеку. – Г.М.], потерявшему свое отечество», другие – побуждаемые «алчностью обогатиться грабежом» и третьи – «из-за боязни своих собратий […], ибо иначе его самого, яко изменника, погубят». Губернатор все же прилагал краткий список «неблагонадежных» лиц, сопровождая его словами: «Если ход дел будет для нас удачен, они – приверженцы наши, в противном случае – наши враги, волею и неволею»84.

Из Волынской губернии также был прислан список неблагонадежных лиц. В их числе упоминались граф А.Ходкевич, князь С. Яблоновский, князь Д. Радзивилл, генерал «французской службы» Княжевич, Ф. Годлевский, помещик Воронин (в пояснении к фамилии которого указано: «подозрителен по ненависти к русским»), И. Избицкий, поручик «французской службы» И.Дениско («подозрителен по прежней своей службе»), упоминался и известный польский деятель Т. Чацкий, учредитель Кременецкой гимназии. О Чацком сделано наиболее подробное примечание: «По остроте ума господина Чацкого трудно проникнуть в образ его мыслей, но по прежнему сильному участию его в польской революции был очень подозрителен. С некоторого же времени как в разговорах своих, так и в самом поведении показывает приверженность свою к России и старается доказать оную хорошими распоряжениями своими по Кременецкой гимназии и вперением в учащихся той же приверженности, также частым говорением там речей насчет милостей государя императора. Жена же его весьма подозрительна по ненависти ко всему русскому». Кроме того, названы графы Роникеры, И.Павша («по разговорам своим замечается приверженным к французскому правительству»)85. Характерно, что на образ мыслей польской шляхты в западных губерниях обращалось внимание еще и раньше. В «Записке о польской агитации в Волыни и Подолии в 1811 г.» (автор и дата ее неизвестны, но, по-видимому, это было высокопоставленное лицо, потому что он обращался прямо к императору) написано: «Ваше Величество прекрасно знает, что для того чтобы управлять нацией, надо знать ее дух, обычаи и национальный характер»8б.

По сведениям, присланным из Киевской губернии, в числе подозрительных лиц оказались: «нынешний губернский маршал Петр Потоцкий», маршал звенигородского повета Обремский, председатель департамента Главного суда К.Проскура, бывший губернский маршал А. Жевуский 87. Интересен тот факт, что фамилии некоторых названных выше «неблагонадежных» лиц упоминались в материалах Смоленской следственной комиссии. Это те же самые лица или же их родственники. Так, в следственных делах «по Костюшко» проходят житомирский судья К.Проскура, овручский земский судья М. Павша (за него в свое время было представлено поручительство графа А. Жевуского). Позднее они были либо помилованы Екатериной II, либо освобождены по указу об амнистии, изданному Павлом I сразу же по его восшествии на престол 88. Однако несомненно, что в семьях традиции участия в польском патриотическом движении продолжали сохраняться89.

Незадолго до начала войны с Наполеоном российское правительство в целях обеспечения безопасности вынуждено было прибегнуть к непопулярным мерам – высылке неблагонадежных жителей из западных губерний в глубь России. Среди архивных документов сохранился «Список разным лицам, отосланным из Волынской губернии на жительство во внутренние российские губернии», он содержит 27 фамилий90. В документе отмечалась их «социальная принадлежность» в соответствии с градацией, принятой в то время. По социально-сословному составу абсолютное большинство составляли «помещики» (12 человек), «дворян» было 5 человек, «шляхтичей» – 6, еще трое – это «бургомистр», «иностранец», «эконом», у одного социальная принадлежность не указана. Вполне вероятно, что подобные списки были составлены и по другим губерниям.

Российское правительство, усиливая бдительность в отношении поляков, проживавших в западных губерниях империи, одновременно самым пристальным образом следило за происходившим на ее границах, прежде всего за военными приготовлениями в Княжестве Варшавском.

28 апреля 1810 г. военный министр М. Б. Барклай де Толли направил в Белосток коменданту города полковнику К.П. Шицу секретное предписание «тайным образом обращать внимание […] на все случайности, которые могут вызвать подозрение, сообщать о недоброжелателях, если таковые окажутся в Белостокской области», а также о «скрытых приуготовлениях», касающихся заготовки оружия, обмундирования и т. д. Министр интересовался, нет ли данных, из которых следует, что в Княжестве Варшавском «приуготовляются к войне и какое влияние слухи о том производят над обывателями». Предписывалось сообщать сведения о сомнительных людях и особенно о тех, кто мог быть наиболее влиятелен – «о значащих по богатству или по рождению»91. В ответе Барклаю де Толли, отосланном 4 мая 1810 г., Шиц писал: «Образ жизни здешних обывателей и жителей, мысли и их характер несколько мне известны, поелику до последней с французами кампании почти все вообще (за исключением некоторых помещиков) до забрания сего края были в том заблуждении, что будет непременно восстановлено прежнее польское королевство, но нынче об том более разговоров почти не слышно». О военных приготовлениях он никакими сведениями не располагал. Спустя некоторое время, 22 мая 1810 г., в очередном донесении военному министру Шиц сообщал, что «помещики Старжинские, Потоцкий, Оссолинский и прочие, имеющие на здешней и на той стороне деревни, посылают своих экономов и мужиков, хотя за билетами здешнего областного правления [т. е. при наличии официального разрешения. – Г. М.], перевозить сюда свои избытки и на работу, но весьма удобно могут пронесть без малейшего затруднения из-за границы отсель письма и прочие известия»92.

Специфика пограничных территорий, с одной стороны, делала не слишком трудным осуществление контактов между разделенными владениями польских земельных магнатов, а с другой – создавала также возможности и для ведения разведки с российской стороны, сбора данных о военных приготовлениях на территории Княжества Варшавского. Сведения, получаемые в результате разведывательной деятельности, в целом соответствовали реальному положению вещей. Однако нередко они не подтверждались, а поступавшие из различных агентурных источников сообщения даже противоречили друг другу. Источники информации были преимущественно случайны. Попытки налаживания регулярной агентурной работы, ввиду отсутствия соответствующего контингента и малого опыта по ее организации, как правило, оканчивались безрезультатно.

Одновременно военной разведкой проводилась также и работа по изучению общественного мнения жителей Княжества Варшавского. 8 сентября 1810 г. полковник Шиц сообщал военному министру: «Вчерашнего числа получил я новейшее известие из Герцогства Варшавского об некотором образе мыслей поляков против России, о воинском их положении и какие там носятся слухи и даже публичные разговоры». Сведения были получены от агента, сообщившего, что «при инспекторском смотре князь Понятовский делал солдатам разные приветствия и ободрения, говоря им, что они есть отрасли того самого народа, от которого в древние времена весь свет дрожал»93. 18 сентября 1810 г. Шиц переслал Барклаю де Толли «рисунок» (план) последних укреплений Праги (предместья Варшавы на правом берегу Вислы), строительство которых ведется солдатами, открыто говорящими, что будет война с Россией94. С этого времени информация о строительстве военных укреплений на территории Княжества стала регулярной 95.