Vox Humana. Собрание стихотворений

Лидия Аверьянова

Vox Humana: Собрание стихотворений

Из книги VOX HUMANA

1

Угоден богу каждый спелый колос.Весь мир – во мне, но я – одна в миру.И я люблю здесь только лирный голосИ строгую органную игру.Живу. Душа предчувствием не сжата.Спокоен взгляд, не устремленный вниз,И путь мне ясен, время мой вожатый,Per aspera ad astra – мой девиз.

1921

2

По имени и другом назови.Я – как и ты – в миру благословенна:Не манит рай и не страшит гееннаТого, чья жизнь проходит без любви.Пусть, сквозь двойное зимнее стекло,Так глух и нежен дальний звон к вечерне —Ни брачной ризы, ни венца из тернийНас никогда желанье не влекло.Земным не опаленные огнем(Раздумья – много, счастья – ни обола),К семи ступеням божьего престолаМы нищими, но мудрыми придем.

1922

3

Щит от мира, колыбель поэта,Родина пилигримов любви.Одиночество! Ты – хлеб ответаНа молитвы жадные мои.День и ночь молилась о разлуке:Весть была, что дорог мне жених…Так устали складываться руки…Даже лира тяжела для них.Разве жизнь – не легче и безбольней.И сандалий не щадит песок? —Словно лестница на колокольню.Путь мой темен, шаток – и высок.

1923

4

Матерь Божья Часу безответна:Тихо судьбы шьет ее игла…Вот, на землю тенью неприметнойМолодая жизнь моя легла.… Может, я затем и приходилаВ мир: учуять радость и покой,И сердца – душистые кадила —Легкою раскачивать рукой.

1923

5

Неотвратимо, неизбежно.От всех распахнутых дверейМеня уводит ветер снежныйНавстречу гибели моей.Умы – в бреду сердца – лукавы.Извечно спутаны пути.Ни мира, ни любви, ни славыМне в целой жизни не найти.Сквозь годы ужаса и пленаПровижу, смутно – жребий мой…– О, господи, давно коленаЯ не склоняла пред тобой!

1924

6

Снежный ветер запевает в ставни,Медный звон колышет ворота…Друг старинный, недруг мой недавний,Вот – я здесь, печальна и чиста.Ни себя не знала, ни любови,Но от сердца я приемлю новь,И чужда тяжелой скифской кровиЛегкая как марево любовь.Жизнь – проста, и слово неизменно:Все пути приводят к одному…Мне не снилось стать своей и пленнойВ этом смертью раненном дому.

1924

7

Верно, сердцем уродилась сушеИ суровей множества людей:Оттого-то бог и дал мне в душиЛучшего из черных лебедей.И душа моя, сквозь вихрь и пламя,Сквозь напевный колокол в веках —Как большое траурное знамяБьется бешено в твоих руках.

1924

8

Что лирика? Быть может, сотыйЕе оценит и поймет:Здесь сердца дрогнувшие сотыХранят любви старинный мед.Что слава? Первый между ними.Ничтожный – как дитя в гробуИз пыли медленно подниметПоэта хрупкую судьбу.Что книга? Редким береженныйЛарец с прерывной нитью строк.Последним служкою зажженнойКадильницы душистый вздрог.

1924

<9>

Он сказал мне: «Видишь, ты чужаяПетербургской пламенной судьбе.Бурным гневом медленно сгорая,Этот город вспомнит о тебе».И еще сказал он: «НаканунеЛучших лет училась ты любви,И как только красный ветер дунет —Разлетятся ангелы твои».И закончил: «Маленькая, кто ты.Чтобы за руку я взял, любя:Посмотри, какою позолотойНаша слава ляжет на тебя».

<1923>

<10>

Вставали дни, дряхлел и падал Рим,Росли названья славы и свободы,Но с византийским именем твоимСвязала я девические годы.Всё глубже раны варварским мечом,Но плещет имя крыльями покоя,И хорошо войти в прохладный домОт звона стрел, от пламенного зноя.Легки, как лани, стрелки на часах,Седеет прядь, журчат года глухие,И медленно качается в векахДарохранительница – Византия.<1923>

<11>

… И снова затворилась дверьТвоей тоски, твоей свободы.Терпенье, улицы и годыШагами медленными мерь…Но не безумствуй, не кляни —Когда-нибудь из темной далиПридет и он, твоих сандалийДостойный развязать ремни.

Начало 1920-х гг.

Вторая Москва

Товарищу, назвавшему себя АЛЕКСАНДРОМ ФОКИНЫМ на пути Ростов/Дон – Москва, 2 сентября 1924 года

Седьмое ноября

Червонным золотом горит Москва.И – крылья алой лебединой стаи —Знамена плещут и шуршат слова,Всемирной новью пьяно зацветая.Когда б он встать, когда б он видеть мог,Едва раздвинув стены мавзолея,Как с каждым годом неизбежней срокЗемным плодам, что он с любовью сеял.Не призрак по Европе – плоть идетШирокоплечей силой, злой и голой. —Звени, звени сквозь вычурный фокстрот,Ближайших лет простая Карманьола!

1924

Джон Рид

Хорошо в свинцовой колыбелиОтдыхать под Красною стеной:Не пришлец ты был здесь на неделе.А товарищ сильный и родной.Полюбил наш бурный скифский берегИ в тифозном, медленном бредуТы уже, над картой двух Америк,Смутно видел красную звезду.Ничего, что мнем твои страницы,В заскорузлых пальцах теребя:В крепком сердце самой вещей птицыНаша память пестует тебя.Золотой ордою комсомольяСнова повесть будет прочтена,Как терзалась родовою больюДесять дней огромная страна.С этой книгой станут наши дети,Обновленной верные земле,Под тяжелой славою столетий —Третьей стражей в мировом Кремле.

1924

Три узла

В память лучших, три узла тугиеЗавяжи на нити золотой.Вот какою стала ты, Россия:Самой крепкой, стройной и простой.Оглянись на путь большой и странный,Ни одной не выпавший стране:К воле плыл он, первенец желанный,Стенька Разин в расписном челне.И еще не отзвенело словоИ не стихла волжская вода,Как мужицкой славе ПугачеваПоклонились в пояс города.А недавний, разве он – не сын твой,Тот, кто встал над омутом Москвы,Кто тебе кровавую косынкуПовязал вкруг буйной головы.Так греми же праведной ЕвропеКомсомольским хохотом в лицо:Слишком трудно стаей ржавых копийПошатнуть кремлевское крыльцо.

1924

Моя страна

Что мне посох, если насмерть раненБредом я, и песнь моя хмельна:Ведь кругом от грани и до грани —Алым маком зацвела страна.Широки поля твои, Россия,Колокольни тонкие остры —И горят, горят в глаза сухиеНеуемным пламенем костры.Ах, зови, звени, пылай – доколеНе придет орда сыновних рукМедный голос этих колоколенПерелить в густой машинный стук? —И пока любовь моя, скитаясь,Горько чует верную тропу —Стой, тихонько на ветру качаясь,Лучший колос в мировом снопу.

1924

Спасские часы

Не глухое былье и не лобное место под теми.Что когда-то певали – и божий нам славили страх.Слушай, стоило жить, чтоб узнать наше бурное время,Наше острое время на старых кремлевских часах.Здесь у царских саней, надрываясь, скрипели полозьяИ на башенный голос послушно вставала заря.Но проходят года – и тяжелые зреют колосьяСквозь суровые зимы, и весны, и дни Октября.А Европа в петле, а Америка – в пытке, и гулкоПо издерганным нервам ударил Московский набат. —Да, желанною целью – за сетью кривых переулков —Пилигримом свободы когда-нибудь станет Арбат.Пять лучей не сочтем, как нагнется над миром комета,Заметая обломки в костер, а часы на КремлеШироко пропоют в наступившее красное летоКолокольною песней торжественный полдень земле.

1924

Неровный ветер, смутный свет

Неровный ветер, смутный свет.Знамен внезапное веселье —И стойкий город на НевеКачнулся красной колыбелью.Тогда невиданной зарейНад золотыми куполами, —Москва, в тяжелый полдень твойВошло ликующее пламя.И над тревогою Кремля,Над мертвым сном Замоскворечья,В просторы, в просеки, в поляМелькнул и канул вольный кречет.Нам мнилось, пули счет сведут —И пулями была расплата.Горсть неприкрашенных минутРвалась столетьем циферблата…Не голосом печальных книгРасторгнутые трогать цепи:Мы соты – солнечные дни —На творческом досуге лепим.Но поступь – тверже, глаз – острей.И, за вожатыми словами.Ступени медных ОктябрейХранит размашистая память.И город, пестовавший весть,Еще хранит следы глухие,Как билась судорожно здесьВ капкане времени Россия.

1925

Набат

Не раскольница в огненном стонет плену —Красный ветер качает большую страну;Красный ветер метет озаренную пыль, —В самых дальних степях полыхает ковыль.Нам дремучей любви не дано превозмочь.Любо кинуться вместе в мохнатую ночь —И летим, наклоняясь в скрипящем седле,По изодранной, пламенной, гулкой земле.Я не знаю, зачем, и не знаю, куда, —Только слово «товарищ» мне хлеб и вода,Только зарево пляшущим дразнит кольцом,Только дым пеленает и нежит лицо.Много верных встает в опаленной траве,Но не каждый знамена крепил на Москве,И не каждому выпал обугленный клад —Слышать ленинский клич сквозь московский набат.

1925

Дата

Еще мы помним четкий взмах руки.Вожатый голос с пламенной трибуны….Вот почему заводские гудки —В мохнатой мгле натянутые струны.Еще горят заветные слова.Как и при жизни лучшие горели.Но леденеет медленно НеваВ своей большой гранитной колыбели:Но мерной дробью не стучит станок.И темногрудые котлы не дышат:Так самый первый, самый горький срок.На пленном Западе острее слышен.И дата смерти, как тугая нить,Связует страны с неостывшим делом:Нам бьют в глаза московские огни,Нам красный флаг захлестывает тело.

1925

Рабфаковцам

1

Оттого ты упорно заносишь науку в тетрадь.Оттого ты сумел перелистывать плотные книги.Что когда-то ходил города, словно ягоды, брать,Что когда-то усталость в подхваченном плавилась крике.Ты качался в седле, измеряя винтовкой страну,Знаешь запах земли и смертельную речь пулемета,А из жизни запомнил веселую повесть одну:Как малиновый флаг был иглою рабочею сметан.Ты стрелой отозвался на бурный Кремлевский набат,Ты широкою памятью предан железным страницам. —Если сорваны нити с гудящего вестью столба,Эту весть разнесут красногрудые легкие птицы.Будем только вперед неуклонно и просто смотреть:Нарастают, звенят напоенные славою годы,И тускнеет, дрожа, колокольная в воздухе медь,И стальное весло рассекает зацветшую воду.

1925

Вторая Москва

Ах, тебя ль обратною дорогойИ путем окольным обойду! —Всё растет привычная тревогаВ колокольном, каменном саду.Череде далеких новолунийСлышен плеск уже окрепших крыл. —Старый город, ты ли наканунеБашнями о боге говорил;Во хмелю, блаженный и увечный,Припадал к соборному кресту,Золотым своим ЗамоскворечьемВ синюю тянулся пустоту,Царской плетью хлестанный до крови,Лишь веригами звенел в пыли…..А теперь ты – в памяти и слове —Красный угол дрогнувшей земли.

1925

«Москва кабацкая»

Звон колокольный, звон неровныйНад затуманенной МосквойИ шелест яблонь подмосковныхСквозь муть, и посвист, и запой.И, словно горький сад осенний,Выветриваясь и гния,Мне открывается, Есенин,Москва тяжелая твоя:Недобрый хмель с полынью смешан,Тоска дорогою легла….Но всё размеренней, всё режеУ нас звучат колокола:Нас, младших, солнце в лоб целуетИ ломится от нови клеть….А ты – ты мог Москву ВторуюВ Москве Кабацкой проглядеть!Пусть сердце-ключ на дне стакана —Ржавеет медленно, и пустьТебя из проруби стекляннойЗовет утраченная Русь. —Не вековая тронет славаСтраницы гибели твоей:Так тающий, медвяный саванС высоких облетит ветвей;Так наглухо задунет память.Проводит воронье, кружа,С последними колоколами —Есенина неверный шаг.

1925

Старая Москва

Едва вступив в широкий круг свободы.Страна, как колос, солнцем налита,Как жернова, перевернулись годы. —Моя Москва, – и ты уже не та:Пришла пора – недаром в полдень сирыйДобром народным наливалась клеть —Рублем чеканным о прилавок мираРаскатисто и буйно зазвенеть.И вот крутая, новая дорога,Ложась, сметает полусгнивший дом. —Москва-часовня на ладони бога,Москва, годам врученная на слом!Ты помнишь день, когда, не чуя страха,Мозолистая шарила рука —За ситцевою лучшею рубахойНа самом дне большого сундука.А там, вверху, с глухим и древним граемЗловещее кружило вороньеИ медь рвалась, отрывисто скликая,Как на беду, на торжище свое.Но празднично молчит Смоленский рынок.Через плечо – гармошка на тесьме —И мать крестила, на прощанье, сына,Ходынским полем называя смерть.

1926

Что шуметь, о гибели жалея

Что шуметь, о гибели жалея,Расточать надуманную грусть:Нет, не смерть взяла от нас Сергея,А его бревенчатая Русь:Верно видел он сквозь ужас древний,Те простые мерные года —Как железом обрастет деревня,Как взойдут на пашнях города.Вправе мы не помнить об уроне,Но стереть поднимется ль рука:Он с другой Россией похоронен —И земля да будет им легка.

1926

Ты опять со мной, моя Россия

Ты опять со мной, моя Россия.Лучшей песней миру вручена. —Но бедны слова мои сухие.Широка московская страна.Ах, по картам, в строках, меж строкамиМне ль учить такой большой урок. —Вот опять перебирает памятьПряди русые дорог.Ветер с Волги – мед и тополь вместе —Словно гусли тронет эту грудь.Колоколенка – слепая – креститТенью пресеченный путь.Оттого клонюсь к земле и к нови,Что, под спудом, в теле у меняКостромской и ярославской кровиСветлая цела струя.Оттого и не зовет иное —Только б дням шуршать степным огнем —Что таким же, знаю, перегноемЯ войду в твой мудрый чернозем.

1926

Ларисса Рейснер

В дни былых, шальных разноголосиц.В белом платье, в ливень пулевой —Ты вела по Волге миноносец,Чтоб знамена крепли над Москвой.Ты глухие исходила страны,Научилась многое уметь,Чтоб крутым пескам АфганистанаВ слитных строках вышло шелестеть.Это сердце – словно с кручи горнойВ воды времени упавший лот,Это жизнь твоя мешком узорнымПерекинута через седло.Женщина, поэт, товарищ стойкий,Звонкий крик, летящая стрела —Ты ли это на больничной койкеТак по будничному умерла.Но, быть может, славе пред векамиТрижды лучше скинуть седокаВ той Москве, чей первый новый каменьОпустила и твоя рука.

1926

2

Гул земли, лихой полет в седле.Зарево, свинец, степные дали —Первенцы кремлевских бурных лет.Мы других учебников не знали,Но грядущей жизни мирен шаг —И товарищ, опустив ресницы,Перелистывает не спешаТесным шрифтом взбухшие страницы.Лишь на миг в положенный урокГрусть ворвется, словно грач залетный,Да порой одна из трудных строкОбернется лентой пулеметной….Каждый час на вузовских скамьях,В мягкой тишине лабораторий,Помним – пролетариев семьяОпыт наш когда-нибудь повторит.Те, кто там, за братским рубежом,Ждут всемирного, крутого сдвига —Пусть страна, в которой мы живем,Будет им большой настольной книгой.И чтоб враг не тронул наобумСлавой скрепленного переплета,Как перо, оттачивайте умДля великой будничной работы.Скучной мерой станем мерить сон(Дни – в труде, за тихой лампой – ночи).Чтобы в книгу ленинских временЛег и наш прямой и твердый почерк.

1927

Весна

Уже на голос твой широкий,Весна, на всплески влажных днейВразброд летят и бьются строки,Как стая мартовских грачей.Да, в этот год весна – иная:Уже в листках календаряОна пылает, залегая —Страны десятая заря.То слава по горбатым склонамСбегает в шелесте снегов,И мир московским щедрым звоном,Как чаша, налит до краев.И на крутом ветру весеннем,Едва опасный ломкий плен —Дрожат церковные ступениИ хрупкий камень белых стен.И тихо гаснет позолота.Цветное сыплется стекло…Шумит в размахе перелетаМосквы тяжелое крыло!Шумит…. И бьется, отвечая.В нас, отлученных навсегда,Уже не сердце – мироваяПятиконечная звезда.

1927

Парижская Коммуна

1

В день восемнадцатого марта– О, незабвенный знак – Париж! —Европы трепетная карта,Каким ты именем горишь.Нет, кровь стирается не скоро…И, кровью щедро окроплен,Вот он встает, бессмертный город,В шуршанье ленинских знамен.Но солнце славы всходит выше —И здесь, над стынущей Невой.Сквозь поступь лет всё шире слышен.Париж, твой голос громовой.Что ж, нам недаром о свободеПевала с колыбели мать, —И мы на улицу выходимПарижским воздухом дышать.Нам сладок час созревшей местиЗа боль, отчаянье и плен….И Сен-Жерменского предместьяВам не поднять уже с колен.Париж, Париж! За всё расплатой —Москвы крылатая заря:И вот мы мартовскую датуВключаем в числа Октября.

1927

2

Мы поступь лет острее слышим,Затем, что здесь, цельна, светла,Нам буревая кровь ПарижаСегодня к сердцу прилила.Крыло свободы – знак нетленный —Мы в наших буднях узнаем.И вольный плеск далекой СеныУ нас под невским бьется льдом.Дождей перебивая пряжуШурша по скатам влажных крыш.Нам ветер мартовский расскажетО лучших днях твоих, Париж —О днях тревоги и отваги.Когда, гремя щитами стен,Скрестили улицы, как шпаги,Сент-Антуан и Сен-Жермен.Когда стремглав в рассвет кровавыйВ смятеньи падала земля.И смерть всходила величавоНа Елисейские поля…Париж. Простое начертанье,И, славой щедро окроплен,Он нам раскрыт в живом преданьиИ в складках Ленинских знамен.

1927

3

Париж, высоким пламенем свободыБыл озарен последний вечер твой.Плеснулась кровь твоя, сквозь дни и годы,Знаменами над вздыбленной Москвой.Зерно тревог, сквозь все сады ВерсаляТы проросло для жатвы Октября.Завод гудит – рекой огня и сталиВстает она, парижская заря.Мы красной нитью связаны с тобою.Твоих костров нам нежен перегар —И ровным, бодрым током ВолховстрояНам в тихой лампе вспыхнул твой пожар.Париж, ты бился, рваный и голодный,Людской волной о стены стройных войск —И вот уже времен ремень приводныйНесет толпу, раскатанную в лоск…Навстречу дням – нестройным, трудным стаям,От пуль и бурь не заслонив лица,Мы с каждым годом вдумчивей читаемПростую повесть крови и свинца.

<1927>

Стихи о Китае

1927

1

Сын свободы, лучший между ними.Он в сердцах как знамя укреплен:Красной тушью выведено имяНа седом пергаменте времен.По складам о нем читают дети.Старшие поют о нем всегда —В армии, шагающей в столетья,И в кварталах нищего труда.Но в стране, взрастившей Сунь-Ят-Сена,Тот – другой – народом не забыт:Желтой охрой вписана изменаВ книгу славы, гнева и борьбы.Ничего, что в памяти ВостокаГулко бьется нанкинский расстрел,Что в Хайларе, у стены широкой,Двадцать три их взято на прицел:Плещет знамя, нарастают годы,Лук беды – натянут невзначай…И звенит, звенит в руках свободыДрагоценной чашею Китай.

1927

2

20 минут

Выходи на простор, на звенящий тревогою воздух,И в шуршащих газетах заглавные строки читай —И поет налету и качает вечерний наш роздых,И горит над толпою крылатое имя – Китай.Вот опять и опять льются в мартовский сумрак знакомыйПо дрожащим антеннам те двадцать минут буревых —И плывет без конца, мимо залитых светом райкомов,Море красных платков по сплетенным бульварам Москвы.Это – здесь. А у них – в этот миг нарастает другое:Каждый камень Нанкина захлестнут смертельной игрой,И, сквозь меткий обстрел, человеческим мутным прибоемБьется гневное море о борт канонерки чужой.Всё запомнится навек, всё скажется в жатве богатой:Мерный стук телеграфа. Колеса, дробящие путь…И под кожаной курткой, в кривых переулках Арбата,Нам английский свинец обжигает упорную грудь.

1927

3

Не крепок ли чай?

Утром за завтраком, «Тайме» свой листая.Худо вам в Лондоне, мистер Олл Райт, —Из опрокинутой чаши КитаяПить на крови настоявшийся чай.Худо ль на древнем китайском фарфоре —Стерпит и это чужая земля —Маркой поставить корону над морем,С надписью «боже, спаси короля».Но неуклонно, за пулями следом,Смело, под шелест кровавых знамен,Входит крылатая джонка победыВ освобожденные воды времен.В воздухе, звонком как клич Гоминдана,Славою вычерчен вольный Шанхай. —Рано губами причмокивать рьяно:Эй, джентльмены, не крепок ли чай?

1927

Первое мая

Уже нам трудно заучитьУзоры льда и ветер снежный —И солнца ломкие лучиТеплеют медленно и нежно.И тяжело струится пыльНа камни выветренной славы.Адмиралтейский тусклый шпиль…Веками стертые заставы…Дымок над бледною НевойВ ее гранитной колыбели…Таким он врезан, город мой.В день догорающий апреля.Но вот – тихонько ночь легла.Чтоб утром вывести иное:Москвы литые куполаНад северною стороною.И вот уже другой напевКачает наш невольный роздых —И бьется знамя, осмелев,И звонок первомайский воздух.Ступай на улицу: онаШуршит расцвеченной сарпинкой,Когда страны твоей веснаВ малиновой идет косынке.Широк свободы красный звон.Заря времен звездою всходит —И Кремль всемирный отраженВ одном – всемирном – половодьи.

1927

Стихи о Кронштадте

Здесь слава якорем крутымЛежит на свернутых канатах.И тяжек синеватый дымВ волнах простертого Кронштадта.И стклянок тонкий, мерный звонВ глухую ночь над фортом пролит.Где каждый камень закрепленПластом бодрящей, влажной соли.Маяк, спокойный на ветру,Вода и воздух, мол широкий…Здоровьем просмоленный труд:Страна в движеньи, в планах, в доке.Переплеснулась чайкой весть —И Кремль выводит командиров.И красный вымпел поднят здесьНад плоской палубою мира.Всё крепнет кормчая рука.Десятый рейс упорно начат. —Свобода, врезана в векаТвоя негнущаяся мачта!Былые дни – в костер, на слом:В моря времен, к потокам светаСтальным, высоким кораблемПлывет республика советов.

1927

Порт

Он вычерчен углем в неясном тумане.На слух и на ощупь обветрен и груб.Но он не предаст, не остынет, не встанет —Крутой перелесок и тросов и труб.С зарей он шумит, просыпаясь угрюмо —И цепь громыхает в проржавленный люк;Распахнутый жадно, он зевами трюмовГлотает мазут, и пшено, и урюк.Он грузы на коготь разлаписто ловит —И груз полукругом плывет в синеве,И вымпел, алее запекшейся крови,Над жилами барок кричит о Москве.

<1927>

Ленинград

От вокзала, от финских обугленных шпалДо кирпичной стены арсенала —Этим воздухом Ленин когда-то дышал,Здесь, у моста «Аврора» стояла.Не остыть, и не скинуть, и не превозмочь;Кружит времени бурная пена —И, срываясь, гудят в непроглядную ночьС ледоколов шальные сирены.И на крепком, порывистом, влажном ветруВидишь, – мачта качнула огнями,И струится по докам размеренный труд,И развернуто сердце, как знамя.В дни и годы, в пургу, в мировой бурелом,В зыбь веков, в голубое приволье —Этот город простерт ястребиным крыломНад балтийскою, мутною солью.Здесь и швед, и китаец по-своему братВсем пимам, тюбетейкам и буркам;Это алым побегом растет ЛенинградИз болот и трущоб Петербурга.Колыбель революций, краском на часах —Мы добьемся… до боли… до черта —Разве «Красин» не шел, надрываясь, во льдах,От ворот ленинградского порта?От вокзала, от финских обугленных шпалДо кирпичной стены арсенала —Этим воздухом Ленин когда-то дышал,В этих водах «Аврора» стояла.

Уже осыпалась весна

Уже осыпалась весна.И красное ложится лето, —В десятый раз обновленаСтрана широкая советов.Взгляни вокруг. Она – твоя.Ее моря. Ее просторы.Бежит стальная колея…Леса. Равнины. Реки. Горы.Спеши туда, в тепло, на юг,Свой стан расправить онемелый,Загладить будней нудный стук,На солнце переплавить тело,А тронет за сердце тоска —Над полосой береговоюЛовить знакомый шум станкаВ гремящем, плещущем прибое.И снова в омут городскойВернешься ты с курортной койки,Ступая четко и легко,Веселый. Загорелый. Стойкий.И снова – в свой машинный сад.Но с грузом бодрости и смеха.Чтоб крымский вдруг узнать закатВ огне мартеновского цеха.

1927

Июль

О полдень стихла полоса.Лишь ветер пробежал… Вожатым.Рожь плещет золотом пернатым.Внезапный свет слепит глаза…Так, первым громовым раскатом.Встает июльская гроза.Уже он рухнул, царский дом.Но на обломках черной славы —Всё тот же знак – орел двуглавый,Еще не отданный на слом.И вот – июль с глухой заставыКровавым пролился дождем.О, хмель перебродивших дней!Мы шли, мы падали – ну что же:Другие нашу песню сложат —Всё о свободе, всё о ней…И сердце вынести не можетТот жар мартеновских огней.Нас Ленин пестовал не зря,Мы выросли в суровой неге:И в дни, когда на русском снегеГорит всемирная заря —Нам бьют июльские побегиВ широкой жатве Октября.

1927

Феликс

Всегда в огне, всегда за делом.Всё передышка далека.И сплавлены рукой умелойВСНХ и ВЧК.Крушенье. Взрыв. Шальная пуляИз-за угла. Распада тень —И вот в двадцатый день июля.Жизнь – перетершийся ремень.На лоб надвинутая кепка.Весь молчаливый и стальной.Таким ушел и лег он крепкоВ дозор под Красною стеной.Но в младших – воля и сноровка.Один подход, борьба одна…Так будь же, память, как винтовка,Его свинцом заряжена!И если вдруг ослабнут силы,Один пример – нам Феликс дан,Чтоб удержать сподручней былоКоня, портфель или наган.

1928