Полная версия
Два конца
Елизавета Алексеевна спросила:
– Отчего у тебя ноги болят?
– У меня всегда ноги болят, когда папа маму бьет, – ответила Зина с блуждающею улыбкою, дрожа и прислушиваясь.
– Ну, а теперь я покажу тебе, как меня перед людями позорить! – сказал Андрей Иванович.
Александра Михайловна пронзительно вскрикнула.
За стеною началось что-то дикое. Глухо звучали удары, разбитая посуда звенела, падали стулья, и из шума неслись отрывистые, стонущие рыдания Александры Михайловны, похожие на безумный смех. Несколько раз она пыталась выбежать, но дверь была заперта.
– О-о, господи! – тяжело вздохнула хозяйка на кухне.
– Ай-ай-ай, Лизавета Алексеевна, боюсь! – плакала Дунька, стараясь держаться ближе к Елизавете Алексеевне.
Елизавета Алексеевна бросилась к запертой двери и стала стучать в нее кулаком. Напрягая свой слабый голос, она крикнула:
– Андрей Иванович! Отворите сейчас же, а то я побегу за дворниками!
– Что?! – грозно спросил Андрей Иванович, подходя к двери. – Убирайся к…
Раздался вопль Александры Михайловны и шум упавшего тела.
Елизавета Алексеевна бросилась вниз по лестнице к дежурному дворнику. Дворник, кутаясь в тулуп, сидел на скамейке у ворот. Он равнодушно ответил:
– Я дежурный, не могу от ворот уйти.
Елизавета Алексеевна побежала в дворницкую. У дверей стоял, щелкая подсолнухи, молодой дворник. Узнав, в чем дело, он усмехнулся под нос и моментально исчез где-то за дровами. Сегодня, по случаю праздника, в доме все были пьяны и чуть не из каждой квартиры неслись стоны и крики истязуемых женщин и детей. Наивно было соваться туда.
Елизавета Алексеевна и сама это понимала. Никого ей не дозваться. Она в отчаянии остановилась посреди двора. С крыш капало, от помойной ямы тянуло кислою вонью; за осклизшей деревянной решеткой палисадника бились под ветром оголенные ветки чахлых берез.
Из подъезда выбежал Андрей Иванович, с всклокоченными волосами, в пальто внакидку; глаза его горели. Он быстро прошел к воротам, не заметив Елизаветы Алексеевны. Она поспешила наверх.
Александра Михайловна, с закинутою, мертвенно-неподвижною головою, лежала на кровати. Волосы спутанными космами тянулись по подушке, левый глаз и висок вздулись громадным кровавым волдырем, сквозь разодранное платье виднелось тело. Вокруг суетились хозяйка и Дунька. Зина сидела на сундуке, дрожала, глядела блестящими глазами в окно и по-прежнему слабо стонала, растирая рукою колени.
Александру Михайловну привели в чувство. Хозяйка поставила самовар, Елизавета Алексеевна сбегала в погребок и принесла бутылку рома. Александра Михайловна напилась горячего чаю с ромом и осталась лежать.
Она была вяла и апатична. Тупо оглядывая окружающих, она рассказывала, как бил ее Андрей Иванович, как он впился ей ногтями в нос и рвал его, а другой рукою закручивал волосы, чтоб заставить ее отдать все деньги… Хозяйка вздыхала и жалостливо качала головою. Елизавета Алексеевна, сдвинув брови, мрачно смотрела в угол. Дунька слушала жадно, с блестящими от любопытства глазами, словно ей рассказывали интересную и страшную сказку.
Просидели все вместе с час. Александру Михайловну стало познабливать, она решила лечь спать. Елизавета Алексеевна ушла из дому.
Александра Михайловна разделась, уложила Зину, потушила лампу, но заснуть не могла. Правое бедро, в которое Андрей Иванович ударил ее каблуком, ныло, распухший нос горел. Она лежала на спине, глядела в темноту и думала о своей жизни. Ей вспоминался мрачный, горевший ненавистью взгляд Елизаветы Алексеевны, с каким она слушала рассказ, – и в ней самой разгоралась ненависть. До сих пор Александра Михайловна несла тяжесть своей семейной жизни, как неизлечимую болезнь, от которой можно только страдать. Теперь она думала о том, что эти страдания глупо терпеть и что нужно вырваться из них; она думала и о том, что ее жизнь скучна и сера, а Елизавета Алексеевна живет в какой-то другой жизни, яркой и светлой.
На потолке около шкапа тускло светилось пятно от горевшего на дворе фонаря; порывистый ветер хлестал дождем в окно; телефонные проволоки на крыше гудели однообразно и заунывно, словно отдаленный благовест. В воздухе один за другим глухо прозвучали три пушечных выстрела: начиналось наводнение… Зина, спавшая на сундуке, слабо стонала сквозь сон.
В кухне раздался резкий, громкий звонок. Александра Михайловна быстро села на постели и с бьющимся сердцем стала вслушиваться. Ее взяло отчаяние: опять Андрей Иванович, опять истязания…
Но в кухне послышался женский голос. Дверь открылась, и голос окликнул Александру Михайловну:
– Вы спите? Можно к вам?
Александра Михайловна узнала Катерину Андреевну, коробочницу, сожительницу Ляхова.
– Васька-то мой!.. Ах, негодяй, негодяй! – заговорила Катерина Андреевна, задыхаясь.
– В чем дело, Катерина Андреевна? Что случилось?
Александра Михайловна встала и зажгла лампу. Катерина Андреевна быстро ходила по комнате и повторяла:
– Негодяй, негодяй, мерзавец подлый!
Катерина Андреевна была стройная девушка, с красивым, нервным лицом и большими темно-синими глазами. На ней была изящная черная кофточка и шляпка с перьями…
– Опять что-нибудь накуролесил Ляхов? – спросила Александра Михайловна.
Катерина Андреевна с негодующей дрожью повела плечами.
– Такую подобную тварь, а?… Я давно знала, что он хороводится с различными девками, а тут уж… К нам на квартиру привел, ко мне! А?! Ах, прохвостина этакий, обормот!!.
– К вам привел на квартиру? – с любопытством спросила Александра Михайловна.
– Самую последнюю тварь! Понимаете, – раскрашенную, которую можно топтать ногами. У-у-у!.. Уж и отхлестала же я им обоим их поганые морды!
Александра Михайловна в полусвете лампы заметила, что и у самой Катерины Андреевны губы в крови и правый глаз распух.
– Ах, негодяй, негодяй грязный!.. Дозволить себе такую подобную мерзость, а?
– И из квартиры выгнал вас?
– Сам еще придет ко мне, просить будет воротиться, да посмотрим, кто над кем покуражится! Два уже раза я ему прощала, – в ногах валялся, ноги мне целовал… Ну, теперь посмотрим!
Александра Михайловна помолчала и заговорила:
– Вам-то хоть хорошо. Вы с ним не связаны, захотели и ушли, он вам ничего не может сделать. Работу вы имеете и без него можете прожить, – вам его содержание не нужно.
Катерина Андреевна рассмеялась.
– Его содержание!.. Я его содержала, на свои деньги! Свои он все пропивал, до последней копеечки. Посмотрим теперь, как он без меня проживет.
– А вот как у меня-то, – вяло продолжала Александра Михайловна, – живи, как крепостная, на все из чужих рук смотри. Муж мой сам денег мало зарабатывает; что заработает, сейчас пропьет. Я его уж как просила, чтобы он мне позволил работать, – нет! Хочет, чтоб я его хлеб ела.
Катерина Андреевна остановилась перед столом, глядела блестящими глазами на огонь лампы и злорадно улыбалась.
– Пускай только придет теперь, он у меня узнает, можно ли меня оскорблять! – сказала она. – Ах, подлец, подлец!
– Они сегодня с мужем вместе пьянствовали в «Сербии». Не хватало им денег на коньяк, – пришел муж, меня избил до полусмерти и все, все деньги отобрал, ни гроша в доме не оставил. А вы ведь знаете, какой он теперь больной, много ли и всего-то выработает!.. Чем же жить? Сколько раз я ему говорила, просила, – пусть позволит хоть что-нибудь делать, хоть где-нибудь работать, все-таки же лучше, нет!
– Поступайте к нам в мастерскую. У нас много можно выработать – полтора рубля в день. Научиться скоро можно.
– Так не позволяет мне муж, я что же вам говорю?
– Ах, мерзавец этакий, а?! – Катерина Андреевна передернула плечами и снова заходила по комнате. – Мне сегодня и ночевать негде, я к вам пришла, – можно у вас остаться?
– С удовольствием, милости просим! Только воротится муж, опять меня бить начнет. Вам будет беспокойно.
– Ничего, я как-нибудь… – рассеянно ответила Катерина Андреевна. – А они-то теперь там… На моей кровати!.. О негодяй, обормот подлый, пускай только покажется мне на глаза!
В двенадцать часов воротилась Елизавета Алексеевна. Катерина Андреевна поместилась у нее.
Александра Михайловна снова улеглась спать, но заснуть не могла. Она ворочалась с боку на бок, слышала, как пробило час, два, три, четыре. Везде была тишина, только маятник в кухне мерно тикал, и по-прежнему протяжно и уныло гудели на крыше телефонные проволоки. Дождь стучал в окна. Андрея Ивановича все не было. На душе у Александры Михайловны было тоскливо.
VI
Андрей Иванович воротился домой в десятом часу утра – воротился хмурый, смирный и задумчивый. Молча напился кофе и сейчас же лег спать.
Александра Михайловна сварила молочную рисовую кашу, накормила Зину, Катерину Андреевну и поела сама. К обеду же приготовила только жиденький суп с крошечным куском жилистого мяса.
К двум часам Андрей Иванович проспался и встал веселый, ласковый. Александра Михайловна стала накрывать на стол. Она повязала свой синяк платком, усиленно хромала на ушибленную ногу и держалась, как деревянная. Андрей Иванович ничего словно не замечал и весело болтал с Катериной Андреевной.
Катерина Андреевна вышла в кухню напиться. Андрей Иванович поморщился и сказал:
– Что ты, Саша, фальшивишь? Не так уж нога у тебя ушиблена, я сразу понимаю. Ну, пойди сюда, дурочка! Дай я тебя поцелую.
– Где уж тут фальшивить! Поневоле захромаешь, как начнут тебя ногами топтать, словно рогожу. – Она ответила угрюмо, но лицо ее невольно для нее самой вдруг прояснилось от ласки Андрея Ивановича.
– Ну, пойди, пойди сюда! – Андрей Иванович охватил ее за талию и ущипнул в бок. – А ты знай вперед, что настойчивой быть нельзя. Раз что муж тебе что-нибудь приказывает, то ты должна исполнять, а не рассуждать. Ты всегда обязана помнить, что муж выше тебя.
– А вот ты деньги все опять прокутил, – на что жить будем? Обеда даже не на что сварить, сегодня еле-еле кусочек мяса выклянчила в мясной. Ведь не о себе я стараюсь, мне что!
– Ничего, Шурочка, деньги пустяки! Сегодня нет, завтра будут. Наживем!.. Эка, стоит о деньгах печалиться!
После обеда пришел в гости слесарь электрического завода Иван Карлович Лестман; это был эстонец громадного роста и широкоплечий, с скуластым лицом и белесою бородкою, очень застенчивый и молчаливый. Он благоговел перед Андреем Ивановичем.
Стали вечером играть в стукалку, потом сели пить чай. У Александры Михайловны было на душе очень хорошо: Андрей Иванович был с нею нежен и предупредительно-ласков, и она теперь чувствовала себя с ним равноправною и свободною. Андрей Иванович, опохмелившийся остатками вчерашнего коньяку, тоже был в духе. Он сказал:
– Шурочка, ты бы пошла позвала к нам Елизавету Алексеевну. Что ей там одной сидеть? Пускай чайку попьет с нами.
Странное было его отношение к Елизавете Алексеевне: Андрей Иванович видел ясно, что Александра Михайловна бунтует против него под ее влиянием, и часто испытывал к Елизавете Алексеевне неистовую злобу. Тем не менее его так и тянуло к ее обществу, и он бывал очень доволен, когда она заходила к ним.
У Елизаветы Алексеевны была мигрень. Осунувшаяся, с злым и страдающим лицом, она лежала на кровати, сжав руками виски. Лицо ее стало еще бледнее, лоб был холодный и сухой. Александра Михайловна тихонько закрыла дверь; она с первого взгляда научилась узнавать об этих страшных болях, доводивших Елизавету Алексеевну почти до помешательства.
– Опять голова болит! – объявила Александра Михайловна. – Раза по три в неделю у нее голова болит, что же это такое!
– Эх, бедняга! – с соболезнованием сказал Андрей Иванович.
Лестман покачал головою.
– Все от ученья. Такой больной не есть хорошо много учиться, раньше нужно доставать здоровья.
– «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? – возразил Андрей Иванович. – Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только на фабрике двенадцать часов поработать, – и то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком убьешь, – а какая сила различных стремлений, какой дух!
– Ну, а что ж хорошего вот этак все больной валяться? – сказала Катерина Андреевна. – И к чему учиться-то? Не понимаю! Ничего ей за это дороже не станут платить.
Андрей Иванович поучающе возразил:
– Дело не в деньгах, а в равноправенстве. Женщина должна быть равна мужчине, свободна. Она такой же человек, как и мужчина. А для этого она должна быть умна, иначе мужчина никогда не захочет смотреть на нее, как на товарища. Вот у нас девушки работают в мастерской, – разве я могу признать в них товарищей, раз что у них нет ни гордости, ни ума, ни стыда? Как они могут постоять за свои права? А Елизавету Алексеевну я всегда буду уважать, все равно, что моего товарища.
В кухне раздался звонок. В комнату вошел Ляхов с котелком на затылке и с тросточкой. Он был сильно пьян. Катерина Андреевна побледнела.
– У вас Катька? – спросил он, не здороваясь. – Ты здесь? Иди домой, где ты пропадаешь?! – крикнул он на нее.
Катерина Андреевна стояла, нервно сжимая рукою край стола, и в упор смотрела на Ляхова.
– Пошла я с тобой, как же! – ответила она, задыхаясь. – Ах ты, негодяй, негодяй! Еще домой зовет после подобной мерзости!
– Я тебе приказываю, понимаешь ты это?!
– Я тебе, слава богу, не жена! Ты мне не можешь приказывать! Кто ты такой? Я тебя не знаю!.. Ах ты, негодяй грязный!
– Пойдешь ты или нет? – Ляхов грубо схватил ее за руку около плеча.
– Отстань!
Андрей Иванович угрожающе крикнул:
– Что это, Васька, за безобразие? Оставь ее!
Ляхов опустил руку и с усмешкой оглядел Андрея Ивановича.
– Аль тебе ее захотелось?
– Дело не об этом, а о том, что не смей скандала делать.
– Она, брат, ко всякому пойдет, к кому угодно!.. Что уж очень хочется тебе? Ну, ладно, бери, черт с нею! Эка добра какого… На!..
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
