bannerbanner
Два конца
Два конца

Полная версия

Два конца

текст

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2017
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

За соседним столом сидели за водкою два дворника. Один из них, с рыжей бородою и выпученными глазами, был сильно пьян. Заслышав музыку, он поднялся и стал плясать, подогнув колени и согнувшись в дугу. Плясал не в такт, щелкал пальцами и припевал:

Гуляю день, гуляю ночь,Гуляю всю неделюшку,Ах, занимаюсь я гульбой…

– Садись на место! Ишь заплясал, – засмеялся его сосед и насильно усадил рыжебородого дворника на стул. – Не для нас с тобой музыка заказана.

Дворник злобно таращил глаза на канканировавшего Ляхова.

– Дурак этакий! Плясать взялся! Нешто так нужно плясать? Архаровец!

Ляхов крикнул:

– Ты что, утопленник, заговорил? Сиди да лакай водку!

Кругом хохотали. Дворник озлился.

– Утопленник? Я тебе сейчас покажу утопленника?

– Я, брат, с живыми людьми рад говорить, а с утопленниками – извини, не могу.

– Залепил нос себе, сукин сын! Я тебе шейного пластыря наклею!

– Молчи, утопленник ладожский!

Дворник рванулся со стула. Ляхов, бледный, с весело смеющимися глазами, стоял и ждал.

Сосед обнял дворника за плечи и усадил на место.

Ляхов воротился к своим. На его стуле сидела Авдотья Ивановна и со своею широкою улыбкой, словно не понимая, слушала цинические издевательства Захарова. Ляхов вдруг увидел, какое у нее поблекшее, морщинистое лицо, какая некрасивая, растерянная улыбка… Он зашел сзади, поднял на стуле фальцовщицу и изо всей силы швырнул ее вместе со стулом к выходной двери. Авдотья Ивановна ударилась грудью в спинку стула, на котором сидел рыжебородый дворник, и оба они, вместе со стульями, повалились в кучу.

Зазвенели и раскатились по полу упавшие бутылки. Вбежали половые, фальцовщица хрипло крикнула:

– Городовой!

Ляхов, хохоча про себя, поспешно сел к столу и стал пить пиво.

Дворник, путаясь в юбках Авдотьи Ивановны, в бешенстве вскочил и бросился ее бить. Его с трудом оттащили. Авдотья Ивановна несколько раз пробовала встать, но не могла: она наступала на свои юбки и тальму, может быть, была пьяна. Половые подняли ее и вытолкали на улицу.

У чиновника покраснел нос, он жалобно заморгал глазами.

– Женщину! – произнес он, качая головою. – За что он так с женщиной поступил? – обратился он к Андрею Ивановичу. – Силу показал над кем!

– Гр-рязь этакая! Ее давно следовало вышвырнуть вон! – ответил Андрей Иванович.

Чиновник грустно сказал:

– Нет, это не годится! Я люблю веселость и спокойный характер, а к чему обижать людей?

– Ей тут было не место! Ну, скажите, пожалуйста, разве может порядочная женщина слушать такие песни? Она должна покраснеть и уйти, а эта сидит, пялит глаза: «Ах-х, какая у вас прекрасная музыка!» Это неприлично для женщины, раз она не публичная женщина.

– Нет, я люблю веселость и спокойный характер, – грустно повторял чиновник.

– Всячески же ее присутствие тут было неблаговидно, – поддержал Андрея Ивановича Арсентьев.

Захаров засмеялся.

– В гнилой трубе две трубы! Настоящая ассенизация!

– Ну, черт с нею! – сказал Андрей Иванович. – Еще разговаривать об ней! Плюньте вы на нее! – обратился он к чиновнику. – Выпьем лучше с вами! А?

Фальцовщица исчезла, и к Андрею Ивановичу воротилось хорошее расположение духа. Он заказал водку и солянку.

Ляхов взял руку Захарова и с размаху хлопнул ладонью по его ладони.

– Молодчина, Сенька, ей-богу! Ловко играешь, сукин ты сын этакий! Ну-ка, хлопнем!

– Будьте здоровы! – ответил Захаров, чокаясь. Он опрокинул в рот рюмку водки и молодцевато провел рукою по волосам. – Вы знаете, как сказано в поэзии: «Лови, лови часы любви, минуты наслажденья…» Вы не смотрите, что это пустяковина; это не зря сказано… Кинарейку поймай-ка! Другой ее этак – цоп! Разве можно так? Нужно брать тонко!..

Чиновник отошел от них. Он стоял у соседнего стола, качал головой и говорил сидевшим за пивом трем наборщикам:

– Я люблю веселость и спокойный нрав… А за что же женщину бить? Разве это благородно?

III

Народу все прибывало. Лампы-«молнии» с хрустальными подвесками тускло освещали потные головы и грязные, измазанные горчицею скатерти. Из кухни тянуло запахом подгорелого масла и жареной рыбы. В спертом, накуренном воздухе носились песни, гам и ругательства.

Андрей Иванович пил рюмку за рюмкой. В душе было горячо, хотелось всех любить, хотелось сплотить всех вокруг себя и говорить что-нибудь хорошее, сильное и важное.

Полбутылка портеру, которую половой, откупорив, заткнул пробкою, согрелась, и пробка с выстрелом вылетела из горлышка; пена брызнула в стороны, пробка ударилась в низкий потолок и упала на сидевшего за соседним столом наборщика.

Наборщик, бледный молодой человек, с очень высоким узким лбом, сердито оглянулся.

– Послушайте, я вас попрошу поосторожнее! – угрожающе произнес он, отирая голову.

Андрей Иванович добродушно ответил:

– Мы нечаянно, – что там!

– «Поосторожнее»! – передразнил Ляхов. – Ты это портеру говори, а не нам! Объявился с претензиями!

Наборщик медленно повернул к Ляхову свое бледное лицо и молча смотрел на него.

– Поглядел бы раньше, швырял ли в него кто пробкой. Нет, сейчас в амбицию вломился, – «поосторожнее»! Прохвост паршивый!

Андрей Иванович пересел к наборщику.

– Ну, что там! Сказано, нечаянно… Чего вы?… Разве не бывает различных несчастных обстоятельств? Выпьем лучше вместе для знакомства.

Ляхов, развалясь на стуле, говорил:

– Что ж, пойдем из-за полбутылки к мировому!

– «Нечаянно»!.. Я рад, – совершенно справедливо, – ответил наборщик Андрею Ивановичу, – но к чему же ругаться, как этот господин?

Андрей Иванович воскликнул:

– Друзья! Выпьем!.. Ну, неужто мы из-за этого станем поднимать скандал? Позвольте спросить, чем вы занимаетесь?

– Наборщики.

– Ну, а мы переплетчики! Все мы трудящие люди, из-за чего же ради мы будем ссориться? Из-за полбутылки портера?… Друзья, друзья!.. Пойдем, Вася, к ним! – он потащил Ляхова к наборщикам. – Ну, помиритесь, поцелуйтесь!.. Человек, еще полдюжины портеру!

– Позвольте, почему вы рассердились? – спросил Ляхов, садясь к наборщикам. – Вы должны были раньше поглядеть, отчего случилось дело. А вы сейчас же начинаете ворочать глазами и говорить различные угрожающие выражения.

– Совершенно справедливо! А только для чего вы…

Нет, позвольте, я вам все сейчас объясню! Мы сидим, портер хлопнул, чем мы виноваты? Вы к бутылке должны были со своим замечанием отнесись, а не к нам…

Андрей Иванович взял провинившуюся бутылку портера.

– Ну, ну, дурак! – И он совал бутылку к губам наборщика. – Мирись сейчас же с бутылкой! Целуйся с ней без разговоров!

– Я рад-с! Очень приятно познакомиться! – Наборщик галантно раскланялся с бутылкой и три раза поцеловал ее накрест.

– Да он с нею уже давно знаком! – сказал его сосед. – Эка, подумаешь, в первый раз знакомится!

Андрей Иванович грозно крикнул половому:

– Гаврюшка! Я тебе сказал – еще полдюжины портеру!

Половой подошел.

– Буфетчик не отпускает, Андрей Иванович; с вас и то полтора рубля следует. Потрудитесь раньше заплатить.

– Убирайся к черту! Скажи буфетчику, пусть запишет.

– За вами и то уж шесть рублей записано.

Андрей Иванович сунул руку в карман жилетки, там было всего пятьдесят копеек. Он спросил Ляхова:

– У тебя много, Вася?

Ляхов обшарил карманы и набрал семьдесят копеек. Арсентьев поднялся и протянул руку Андрею Ивановичу.

– До свиданья! Время идти, – сказал он.

Андрей Иванович придержал его руку.

– Слушайте, нет ли у вас до завтра двух целковых?

Лицо Арсентьева сделалось холодным и скучающим.

– Нету при себе, Андрей Иванович! С удовольствием бы.

Андрей Иванович качал головой и с презрением смотрел ему в глаза.

– Ж-жох ты этакий! Раз что мы угощаем, так разве бы я вам завтра не отдал? Неохота идти сейчас домой за деньгами, только и всего.

Он отвернулся от Арсентьева. Взгляд его упал на Захарова; Андрей Иванович просиял; он подсел к нему на стул и обнял Захарова рукою.

– Вот что, Сенька, слушай! Я сейчас напишу жене записку, а ты сходи и отнеси. Пусть поглядит на тебя, хлындра. Этакие грязные взгляды: зачем, говорит, ты ему пальто отдал. Он его пропьет!.. Пускай посмотрит, пропил, ли ты… Я ей напишу, чтоб прислала с тобой два рубля. Ладно, а?

Захаров согласился. Андрей Иванович, шлепая калошами, пошел к буфету, заплатил рубль двадцать копеек и, взяв у буфетчика карандаш, написал на клочке бумаги: «Саша! Пришли немедленно с посланным два рубля: очень необходимо».

Захаров ушел. Подали еще портеру. Андрей Иванович сидел с наборщиками, целовался с ними и ораторствовал:

– Вы трудящие люди, и мы трудящие люди!.. Об вас Некрасов сказал: «Вы все здоровьем хлипки, все зелены лицом!» Почему? Потому что вам приходится дышать свинцовой пылью. Мы – золотообрезчики, мы дышим бумажной пылью… И нам и вам в чахотке помирать!.. Четыре года назад мой названый брат Фокин просил меня, чтобы я его научил делать золотые обрезы. Я его стал отговаривать, что это вредно для груди. «Ну, – говорит, – тебе жалко, чтоб я столько же не зарабатывал, как ты». Жалко? О нет, мне не жалко!.. Научил его, а теперь он уж три года как на Смоленском лежит; Романов сейчас от чахотки помирает. У меня хроническое воспаление легких, скоро тоже чахотка будет… Верно ли?… Товарищи! И вы и мы работаем для просвещения! Мы должны друг другу дать руки!

– Вер-рно! – повторял, поникнув головою, бледный наборщик с высоким лбом и стукал стаканом по столу.

Ляхов отстал от компании. Он сидел на другом конце комнаты с нарумяненною девушкою в шляпе с широкими полями и пышными перьями. Вскоре он вместе с нею исчез из «Сербии».

Захаров воротился. Он встряхивался, словно его сейчас окатили водою, и с размахом швырнул на стол свою фуражку с надорванным козырьком.

– Ффу-фу-фу-фу-фу! Ну и побывал же я в баньке!

Андрей Иванович спросил:

– Принес?

– Черта с два принес! Не знал, как ноги унесть!

– Почему так?

– Убирайтесь, говорит, вон отсюда!.. Жена-то ваша. Я спрашиваю: какой же будет ответ? «Никакого ответа не будет!»

Андрей Иванович с блуждающей улыбкою смотрел на Захарова. Не веря ушам, он медленно переспросил:

– Так и сказала?

– А ты как думал? Так, брат, и отрезала! – иронически подтвердил Захаров; он с чего-то стал говорить Андрею Ивановичу «ты».

Андрей Иванович выпил залпом два стакана портеру и вышел из «Сербии».

Шел дождь, ветер бурными порывами дул с моря. На проспекте было пустынно, мокрые панели блестели под фонарями масленым блеском. Андрей Иванович быстро шагал, распахнув пальто навстречу ветру.

IV

После того как Андрей Иванович и Ляхов ушли в «Сербию», Александра Михайловна перемыла посуду, убрала стол и села к окну решать задачу на именованные числа. По воскресеньям Елизавета Алексеевна, воротившись из школы, по просьбе Александры Михайловны занималась с нею. Правду говоря, большого желания учиться у Александры Михайловны не было; но она училась, потому что училась Елизавета Алексеевна и потому, что учение было для Александры Михайловны запретным плодом.

Она попробовала решить задачу, взглянув предварительно в решения. Ничего не вышло. Александра Михайловна погрызла карандаш, подумала и, отложив задачник, потянулась.

Было скучно. По оконным стеклам текли струи воды, в квартир; стояла тишина; Зины не было, – она бегала по двору. Александра Михайловна достала из комода деньги, которые ей оставил Андрей Иванович, и стала их распределять, на что их употребить. Два рубля решила отдать хозяйке за квартиру, рубль заплатить по книжке в мелочную лавочку, остальное оставила на расходы. Покончив расчеты, Александра Михайловна спрятала деньги, зевнула и стала ходить по комнате. Из всех углов ползла на нее мертвая, томительная скука, но Александра Михайловна привыкла к ней и мало тяготилась ею.

Сняла кофточку, распустила по белым, полным плечам свою густую косу и стала причесываться перед зеркалом. Сделала себе китайскую прическу, потом греческую, потом начала прикидывать, как бы вышло, если бы подрезать спереди гривку. Александре Михайловне давно хотелось пустить себе на лоб гривку и завивать ее, но Андрей Иванович строго запретил ей это.

Темнело. Александра Михайловна вышла в кухню, к квартирной хозяйке. Старуха хозяйка, Дарья Семеновна, жила в кухне вместе с дочерью Дунькой, глуповатой и румяной девушкой, которая работала на цементном заводе. Они пили кофе, Александра Михайловна подсела к ним, но от предложенного кофе решительно отказалась.

Стали беседовать о вчерашней драке, разыгравшейся на лестнице между живописцем вывесок и пьяным приказчиком. Хозяйка сообщила несколько новых подробностей; она узнала их утром от жены живописца. Но вскоре разговор истощился; вчера они уже часа три говорили об этой драке.

Дарья Семеновна послала Дуньку в лавочку за керосином. Александра Михайловна спохватилась, что Зина до сих пор бегает на дворе. Она попросила Дуньку на обратном пути разыскать Зину и привести домой, а сама пошла к себе.

Походила по комнате, стала напевать шансонетку, которую слышала летом на открытой сцене в Крестовском:

Радость наша –Доктор ЯшаВоротился из вояжа!..

На дворе зажгли фонарь. Тусклый свет лег на потолок около шкапа. На проспекте звенела конка. Александра Михайловна села в кресло и задремала.

Воротилась Дунька и привела с собою Зину. Александра Михайловна, зевая, зажгла лампу. Зина иззябла, руки у нее были красные, ноги мокрые. Александра Михайловна начала ее бранить, что она так долго не возвращалась домой. Зина слушала и весело топала ногами; матери она нисколько не боялась и была при ней совсем другою, чем при отце.

– Ай! Затопи печку, мама! – крикнула Зина в самый разгар поучений.

– Что ты орешь? – строго заметила Александра Михайловна. – Главное – «ай»! Как будто в самом деле есть чего!.. Не бегала бы по двору до ночи, так и не было бы холодно. На дворе грязь, слякоть, а она бегает.

Смеясь, Зина крикнула еще громче:

– Караул! Холодно!

Александра Михайловна дала ей два шлепка. Зина захныкала.

– Когда тебе говорят, ты должна слушать, а не смеяться!

– Да! Когда мне холодно! – плаксиво возразила Зина.

– Печка топлена, от жары, слава богу, деваться некуда. Поменьше бы бегала по двору, так ничего бы и не было. Вот погоди, воротится отец, я ему расскажу; ты, должно быть, забыла, как он тебя третьего дня отпорол.

В дверях показалась Елизавета Алексеевна, воротившаяся из школы.

– Александра Михайловна, хотите заниматься?

– Да, да, сейчас!

Она суетливо собрала тетрадки, книги и пошла к Елизавете Алексеевне в ее комнату.

Комната Елизаветы Алексеевны была очень маленькая, с окном, выходившим на кирпичную стену. На полочке грудою лежали книги, и среди них желтели обложки сочинений Достоевского и Григоровича – приложений к «Ниве».

Александра Михайловна сказала:

– Задачи у меня не вышли, Лизавета Алексеевна; думала-думала, проверяла-проверяла, – не сходятся с решением! – И она с недоумением пожала полными плечами.

Елизавета Алексеевна стала решать вместе с нею. Они занимались около часу. Елизавета Алексеевна объясняла, сдвинув брови, серьезная и внимательная, с матово-бледным лицом, в котором, казалось, не было ни кровинки. Она была дочерью прядильщицы. Когда Елизавета Алексеевна была ребенком, мать, уходя на работу, поила ее настоем маковых головок, чтоб не плакала; их было шестеро детей, все они перемерли и выжила одна Елизавета Алексеевна.

В комнате Александры Михайловны Зина громко пела в пустую кастрюлю, которую держала перед ртом:

Чудный месяц плывет над рекою,Все спокойно в ночной тишине…

Александра Михайловна решила, наконец, обе задачи. Елизавета Алексеевна спросила:

– Ну, что, не соглашается Андрей Иванович пустить вас работать?

– Нет! – вздохнула Александра Михайловна. – Слыхали вчера? Чуть было не избил, что посмела сказать.

– Он хочет, чтоб вы его хлеб ели, – сказала Елизавета Алексеевна, понизив голос.

– Да добро бы еще хлеб-то этот был бы! А то ведь сам все болеет, ничего не зарабатывает; везде в долгу, как в шелку, никто уж больше верить не хочет. А обедать ему давай, чтоб был обед! Где же я возьму? Сам денег не дает и мне работать не позволяет.

– Так чего вам заботиться? Без денег нельзя обеда приготовить, он сам может это понять.

– Он этого не хочет понимать: чтоб был обед, только и всего! Сегодня подала солонины – надулся: ты, говорит, не хочешь постараться… Поди-ка сам, постарайся! Придешь в мелочную, лавочник тебе и не отвечает, словно не слышит; сколько обид наглотаешься, чтоб фунт сахару получить.

– Ни за что бы не стала для него стараться! – воскликнула Елизавета Алексеевна. – Хочет, чтоб вы его хлеб ели – пусть добывает денег!

– У него разговор короток: давай! А не дашь, он себя покажет, каков он есть король.

Александра Михайловна была рада говорить без конца. Андрей Иванович совершенно подчинил себе ее волю, и она не смела при нем пикнуть; теперь она начинала чувствовать себя полноправным человеком. И чем больше она говорила, тем ясней ей становилось, что она права и страдает, а Андрей Иванович тираничен и несправедлив.

Елизавета Алексеевна прошлась по комнате и нервно повела плечами.

– Никогда замуж не пойду!.. Словно ребенок какой, ничего не смей, на все из чужих рук смотри!

– А я рада, что ли, что пошла? Ведь они перед свадьбой всегда прикидываются: говорят, что и любят тебя, и холить будут, и пить-то ничего не пьют…

Александра Михайловна помолчала.

– Вы думаете, ему есть до нас какая-нибудь забота? Ему только товарищи и дороги; последний кусок он отнимет у своей девочки, чтоб отдать товарищу; для товарища он ни над чем не задумается… Пять лет назад его прогнали от Гебгарда, – за что? Товарищ его Петров поставил золотые обрезы просушиваться, а хозяйская кошка чихнула и испортила обрезы. Петров переделал, поставил в книжку за поправку по шесть копеек, – хозяин вычеркнул и написал: «Я не виноват»… Ну, что с хозяином сделаешь? Всегда так было и будет. Поругался про себя Петров, и больше ничего. И дело-то всего в полтиннике было. А мой Андрей Иванович взбеленился: «Это, говорит, он еще слонов у нас тут разведет, – ходить будут по мастерской да чихать во все стороны?… Не виноват хозяин? Кошка виновата?…» Поймал кошку и разбил ей голову о пресс. А кошка дорогая была, ангорская, пятнадцать рублей стоила… Ну и прогнали его. Что ж хорошего вышло? Два месяца без работы пробыл, совсем обнищали…

Хозяйка заглянула в дверь.

– Михайловна, человек тебя спрашивает.

Александра Михайловна вышла. В кухне стоял человек с рыжеватыми, торчащими, как щетина, усами, в знакомом Александре Михайловне пальто. Это был Захаров. Он галантно расшаркался.

– Записка вам от вашего супруга!

Александра Михайловна прочла записку. У нее опустились руки. Часто дыша, она с негодованием оглядела Захарова.

– Зачем ему нужно два рубля?

– Не знаю-с! Просто просил меня Андрей Иванович принести, а для чего, – положительно не знаю.

– Как вам это нравится, Елизавета Алексеевна?! Пишет, чтоб я ему еще прислала два рубля! Где я их возьму? Ах ты, боже мой, боже мой! а?… Вы где с ним пьянствуете, в «Сербии»? На коньяк денег не хватило вам? Зачем ему деньги?

Захаров смущенно переминался.

– Окончательно не могу вам этого сказать. А только просил меня Андрей Иванович принести.

– Да кто вы такой?

– Я знакомый его.

– Знакомый? Какой такой знакомый?

– Значит… познакомились с ним, с супругом вашим.

– Хорош знакомый, которого жена в первый раз видит!

– Удивительно, – сконфуженно произнес Захаров.

– А вы меня видали?

– Н-нет.

– Так что же для вас удивительного?

Захаров вздохнул.

– Да на что ему деньги-то нужны, ответьте мне!

– Он мне не сказал, на что. Просто просит вас прислать ему два рубля. «Пусть, говорит, пришлет». Н-ну… Желает, чтобы вы прислали ему два рубля. Вот вам мой короткий ответ.

– Да на что, на что ему?

– Не знаю.

– Как же не знаете? Ведь вы вместе сидите, вместе пьете! На что они ему? Пропить ли, вам ли подарить?… На что?

– Окончательно ответить вам – не знаю.

– Ну уж, пожалуйста, не врите!

Захаров беспомощно пожал плечами и снова вздохнул.

– Я к вам по его поручению пришел, как посланец, больше ничего! Ничего не знаю, ничего не понимаю. А вы, как Иоанн Грозный, – В ногу гонца острый конец жезла своего он вонзает.

– Какой Иоанн Грозный? Что вы глупости говорите?… Кто вы сами-то такой, – я вас не знаю! Ступайте вон отсюдова!

Захаров заморгал глазами.

– Это вы мне намекаете, что я должен удалиться? Какой прикажете дать ответ?

– Никакого ответа не будет!

Александра Михайловна круто повернулась и ушла к Елизавете Алексеевне.

V

Глаза Александры Михайловны блестели, она задыхалась от волнения и сознания отчаянной смелости своего поступка. Елизавета Алексеевна сидела бледная.

– Как вам это понравится! – воскликнула Александра Михайловна. – Дома гроша нет, сам не работает, а пришли ему два рубля с этим оборванцем! Это тот самый оборванец, которому он пальто свое отдал, – я сразу поняла. Мало пальта показалось, еще деньгами хочет его наградить, – богач какой! Пускай свой ребенок с голоду помирает, – оборванцы-пьянчужки ему милее!

Хозяйка, Зина и Дунька вошли в комнату. Дарья Семеновна жалостливо сказала:

– Ну, Михайловна, убьет он теперь тебя до смерти!

– Пускай убивает, мне что!

– Побегу за этим усатым, посмотрю! – Дунька быстро накинула платок и исчезла.

Александра Михайловна гордо и радостно повторила:

– Пускай убивает! Весело мне, что ли, жить? Одни только тычки да колотушки и видишь, словно ребенок малый!.. Жив был отец, – отец тиранил, замуж вышла, – муж.

Елизавета Алексеевна молчала, в волнении кусая губы. Зина, быстро дыша, оглядывала присутствующих и начинала плакать. Хозяйка вздыхала.

– Пойти прибрать в твоей комнате все тяжелое. Пьяный человек, неровен час… Пойдем, Михайловна!

Они отобрали два горшка с геранью, литографский камень, ножи и все отнесли в кухню. Испуг окружающих передался Александре Михайловне. Она все больше падала духом.

Вошла Елизавета Алексеевна и решительно сказала:

– Слушайте, Александра Михайловна, уходите с Зиной со двора! Я ему скажу, что вас нет дома.

– Нет, что уж! – апатично ответила Александра Михайловна. – Он тогда со злобы все у нас перебьет, порвет, ни одной тряпки не оставит. Все равно уж!.. А вот я вас хотела просить, Лизавета Алексеевна, – возьмите Зину к себе; а то он, чтоб мне назло сделать, начнет ее сечь, изувечит ребенка.

В квартиру, как вихрь, влетела Дунька.

– Идет Андрей Иванович! – крикнула она, задыхаясь. – Пьяный-пьяный! Шатается и под нос себе лопочет! Уж с пришпехта повернул… Ой, боюсь!

Все засуетились. Зина заплакала.

– Иди, Зина, к Лизавете Алексеевне, – поспешно сказала Александра Михайловна.

– Идите вы тоже ко мне! – резко проговорила Елизавета Алексеевна. – Он ко мне постесняется войти.

Александра Михайловна испуганно твердила:

– Нет, нет! Ради бога, голубушка, идите с Зиной и не показывайтесь! Увидит вас, еще больше обозлится. Он мне и так утром говорил, что это вы меня подучаете его не слушаться.

Елизавета Алексеевна увела Зину к себе. Перепуганная Дунька пошла вместе с ними.

– Ты-то чего, дура, боишься? – презрительно сказала Елизавета Алексеевна. – Тебя он не смеет трогать.

– Голубушка, Лизавета Алексеевна, боюсь, – повторяла Дунька, дрожа.

Властно и громко зазвенел звонок. Хозяйка отперла. Слышно было, как Андрей Иванович вошел к себе в комнату и запер за собою дверь на задвижку.

– Давай деньги! – хрипло произнес он.

В комоде поспешно щелкнул замок. Александра Михайловна послушно достала деньги и отдала Андрею Ивановичу.

– Еще! – отрывисто сказал он. – Все деньги давай! Четыре рубля!

Александра Михайловна робко возразила:

– Андрюша, я два рубля уже истра…

Раздался звук пощечины и вслед за ним короткий, всхлипывающий вздох Александры Михайловны. Зина сидела на постели Елизаветы Алексеевны и чутко прислушивалась; она рванулась и заплакала. Елизавета Алексеевна, бледная, с дрожащими губами, удержала ее.

За стеною слышалась молчаливая возня и сдержанное всхлипыванье. Зина, дрожа, смотрела блестящими глазами в окно и бессознательно стонала.

Вдруг Александра Михайловна крикнула:

– Андрей, пусти!!! Я сейчас… посмотрю…

За стеною стало тихо.

– Нашла! – иронически протянул Андрей Иванович.

Он стал пересчитывать деньги. Зина дрожала еще сильнее, упорно глядела в окно, охала и растирала рукою колени.

– Как ноги больно! – тоскливо сказала она.

На страницу:
2 из 3