Северная ведьма. Книга вторая. Наследие

Ох, оказывается, как это тяжело! Понимать, что с отцом так плохо, по- настоящему плохо! Надо что-то делать. Но надо во всем разобраться. Вечером они долго сидели с матерью на кухне. Отцу сделали укол, и он рано заснул. А они с матерью за чаем проговорили за полночь. Она рассказала ему все, что узнала за это время от врачей, по-женски тщательно пересказала ему все беседы с отцом, врачами, всё, касающиеся его болезни.

Утром Виктор повозился с мотоциклом, завел застоявшуюся технику и поехал в город в больницу. Врач оказался практически ровесником Виктора, большим умницей со званиями. Виктору повезло, Валерий Абрамович, так звали врача, практиковал в Ростове, а в их больницу наведывался для консультаций и наблюдения за несколькими больными. Отца Виктора он помнил, историю болезни нашли быстро и разговор у них получился. Виктор сразу объяснил ему, кто он, что специально прилетел из Мурманска, что был в рейсе и не имел возможности вовремя вмешаться в ситуацию. И разговор, на взаимных симпатиях, состоялся. Но результатом разговора стало окончательное понимание Виктором, что они опоздали. Опоздали. В чем помог Валерий Абрамович, так это в том, что детально рассказал, чем помогать отцу в последние дни, когда болезнь безжалостно начнет добивать, принося жестокие страдания. Написал именные рецепты, сопроводил записками нужным людям, для приобретения обезболивающих инъекций. Отказался от денег. Пожали друг другу руки и разошлись. Рука у Валерия Абрамовича оказалась крепкой. Когда Виктор уже был в дверях, врач остановил его.

– Ты это, – они на «ты» сразу перешли, – говори Павлу Петровичу, что это лечащие лекарства. Понимаешь – лечащие.

– Я понимаю. Но отцу этого говорить нет необходимости. Он у меня такой…

– Да, да…, я помню, – и отвернулся к окну.

Лекарства Виктор нашел и купил в течение дня. Заехал на междугороднюю переговорную станцию, позвонил Наташе. Она завтра должна была поездом выезжать. Сообщила вагон, попросила встретить. Вкратце рассказал об отце. Наталья на той стороне всхлипнула. «Вить, неужели это все?» «Ну что ты, Нат, ты лучше приезжай скорее. Мне без тебя тяжело. И он тебя видеть хочет».

Во двор заехал с тяжелым чувством. А отец сидел на веранде, тепло одетый, и курил. На Виктора посмотрел, хитро прищурившись, и заявил:

– Что смотришь? Физиономию повеселее сделай. Все хорошо. Мать сказала, что ты к врачам поехал. Как они там?

– Ничего. Валерий Абрамович привет вам с мамой передает.

– Спасибо. А как ты его застал? Он же так редко наезжает. Ладно. Ты наверно думаешь, что я начну тебя расспрашивать? Нет. Не буду. Я вот сижу и думаю, надо во дворе душ отремонтировать. Или новый сделать. Надя до октября купается. Представляешь? И ничего её не берет. Совсем холода не боится.

– Хорошо, папа. Я сделаю новый.

– Э-э. Причем здесь ты? Я сам все сделаю. Ну…, разве что поможешь.

– Вы это серьёзно?

– Абсолютно. Завтра и начнём, сегодня уже поздно. Иди, говори матери, чтобы ужином кормила. И, знаешь…, я бы не против – по рюмашке. А?

– А я и по две согласен.

И поужинали, и по рюмашке выпили, и повторили. Вчерашний разговор продолжили. Потом отец расспрашивал Виктора о Норвегии. Многим интересовался. Как люди живут, как одеваются, что пьют, что едят.

– Как тебе их капитализм?

Виктор засмеялся.

– А как вам рассказывать? Как коммунисту, или просто, правду рассказать?

– Рассказывай, как знаешь. Ты ведь врать не умеешь. Чем мы с матерью можем гордиться, так это тем, что не научили вас с Людой врать. Правильно я говорю, Надя?

Мать молча кивнула. Она сидела тихо, чуть отодвинувшись от мужчин, слушала их разговор и, видимо, любовалась ими. Во всяком случае, изредка по лицу её пробегала тихая, грустная улыбка. После каких-то слов она кивала, даже когда к ней не обращались. Виктор пожал плечами:

– А вы знаете, если честно, то я его очень скоро не стал замечать. Их капитализм. Я ведь много раз в норвежские порты заходил. Знакомые появились. И в службах портовых и среди работников компаний, с которыми дела имели. Основное, что их отличает в работе, так это оперативность. Если с тобой человек приехал на встречу, то он в состоянии все вопросы решать. Любые. Понимаешь? И тут же тебе бумагу подпишет, если надо. И обязательно выполнит то, что обещал, о чем договорились. А мне иногда стыдно бывало. Я как бы договорюсь, а потом говорю – погодите. И к рации бегу. С начальством в Мурманске связываюсь, «добро» получаю. Стыдно. Они ведь все видят, понимают.

– Да. У нас когда-то тоже купцы были. И слово купеческое было. Знаешь, что значило «купеческое слово»?

– Слышал.

– Вот.

Отец помолчал, глянул почему-то, как показалось Виктору, вопросительно на мать и спросил:

– Ты нам как будто писал, что в партию вступил?

– Было дело. Меня бы никто не допустил капитаном-директором на большой пароход, будь я беспартийным.

– Ну да. Конечно. А тебя при приёме в партию не спрашивали, кто твои деды, бабки были?

– Не-ет. Родителями интересовались, это помню. И, уверен, что вами здесь органы тоже интересовались. Это и в связи с тем, что я капитан, и в связи с тем, что за границу хожу.

– Возможно, – отец поморщился, толи от сказанного, толи от боли.

В этот вечер Виктор узнал, кем были его предки. Его прадед по отцу был богатого казачьего рода Морозов, в нескольких поколениях владевших землями, кирпичным заводом, и другими производствами в станице Старолеушковской, здесь, на Кубани. Отец с матерью в этот вечер много чего рассказали сыну, о чем никогда не говорилось в детстве. Виктор ни о чем не спрашивал, в этом не было необходимости. Родители, как будто, задолго до этого приготовились рассказать ему так много того, о чем долгие годы молчали. Не только с детьми, но и между собой не затрагивали они никогда тему родословной, тему предков. Время было не то, чтобы не только гордиться, даже вспоминать о достойной жизни до семнадцатого года.

Горела только одна настольная лампа в комнате, в которой сидели Виктор с матерью. Отец сидел в темноте, в глубине второй комнаты на диване. Изредка подавал реплики, соглашался или поправлял рассказчицу. И тогда из темноты выплывало его лицо, даже в слабом свете лампы бледное с тенями боли. А мать, будто для записи стенограммы, будто она диктант диктовала, скрупулезно, вспоминая каждую ветвь родословной, открывала перед Виктором, уходящую в глубину прошлого века, наполненную вдруг живыми образами, с характерами и особенностями череду ушедших людей, становившихся с каждым словом понятными и близкими. Виктор смотрел в темное окно, и там, за границей стекла оживали образы тех, о ком так неожиданно мастерски рассказывала мать. Он оглядывался в комнату и видел слабо освещенные лица родителей, проводников между ним и теми, кто в этот вечер вышел из тьмы времени на встречу с ним. Все что он услышал, потрясло его, разволновало. Эту ночь он почти не спал. В утреннем сне над ним в голубой вышине вновь проплыли белые гордые птицы. На этот раз Виктор стоял посреди бескрайнего поля колышущейся спелой пшеницы. Он поднял приветственно руки и не опускал их, пока лебеди не растворились в небесной голубизне у края горизонта. Он знал, куда они летели. Они летели домой.

Наутро Виктор с отцом действительно занялись малым строительством. Конечно, в основном работал Виктор. Старый душ, стоящий в глубине двора, сломали. Для нового использовали только бочку. У отца, оказывается, были заготовлены и бревна и доски. Отец руководил и, если требовалось, что-то поддерживал, подносил, а Виктор строил. В этот день они не закончили. По ходу работы вносили усовершенствования к первоначальному плану отца. Вырыли яму, насыпали дренаж, уложили из старых кирпичей фундамент. Несмотря на то, что отец физически не особенно участвовал, он заметно устал. Поэтому в этот день рано закончили. Вечером, после ужина сидели на веранде, курили, отец опять расспрашивал о работе, о том, как Виктор дальше жизнь планирует. Завтра должна была приехать Наташа.

– Мы с матерью часто вспоминаем, как ты приехал к нам в отпуск холостяком, а уехал женатым человеком. Не жалеешь?

– К чему это вы?

– Ты уж не серчай, я откровенно буду говорить. И, – отец кашлянул, – как с равным. Родители, вообще, а к старости все чаще, думают о детях. Как они? Что делают, как живут? Понимаешь, да?

– Чего не понять. У самого…

– Так вот. Я о тебе когда думаю, всякий раз вспоминаю тот твой приезд, о котором сейчас говорили. Ну, когда вы с Наташей уехали. Мне кажется, что ты чего-то нам не договорил. Загадка какая-то осталась. И мать мне все что-то говорит. Толи знает что, толи догадывается. Женщины, они тоньше нас чувствуют такие вещи. Согласен?

Виктор молчал. Отец затушил папиросу и закашлялся.

– Пойдем в комнату, холодно уже, – Виктор помог отцу встать.

– Молчишь? Значит мы с матерью правы были. Она мне говорит, что у тебя там, в Мурманске женщина была.

Виктор ничего не сказал. Вошли в дом, молча разделись. Как будто и не было разговора. Когда уже сели ужинать, мать, будто она в их разговоре участвовала, тронула Виктора за руку и с улыбкой спросила:

– Витя, дело прошлое, рассказал бы нам всё, как было?

– Мама, мне кажется, что вы что-то знаете?

Никак не хотелось Виктору разговаривать на эту тему. Хотя, с годами его самого не раз посещали невеселые мысли, напоминающие об исчезнувшей Варе, о её последнем с ним разговоре. О Варином ребенке, которого с годами Виктор вдруг стал воспринимать не только как Вариного. Крепнущее мужское самолюбие подсказывало, что очень легко он принял предложенный Варей вариант отношений с их ребенком. Он все чаще применял в этих воспоминаниях – их ребенок.

У Виктора с Наташей росла дочь Леночка. Шел ей уже тринадцатый годок, была она очень похожа на маму, только рост и цвет волос папин взяла. Была она любимой дочкой, но не избалованной. А возникшие отцовские чувства к дочери напомнили ему о том, что он уже давно отец. И где-то топчет землю человечек, его кровинка.

– Что я знаю – это моё, – мать прямо глянула Виктору в глаза, – ты нам расскажи, что ты знаешь. Чай не мальчик уже. Эвон, капитан-директор, людьми руководишь, моря чуть не все обошел. Тебе ли робеть? Рассказывай.

И Виктор все рассказал. Видимо атмосфера последних двух дней, атмосфера полной откровенности, доверия и родительской теплоты сказалась. Рассказал буквально с первого дня знакомства с Варей, вспомнил даже Тамару. Только о ребенке язык так и не повернулся сказать. Родители молчали, не перебивали не переспрашивали, будто боялись спугнуть рассказ. В конце отец не выдержал, спросил:

– А как она выглядит, Варя? Хотя…, что я спрашиваю у мужика, – он улыбнулся матери, – разве Витька сможет…

Виктор положил голову на плечо и задумался. Улыбнувшись, почесал затылок виновато, как мальчишка и сказал неожиданное.

– А вы знаете, я вот попытался сейчас её точно себе представить и вдруг понял, что я её помню такой разной, что, пожалуй, единого портрета у меня не получится.

– Как это, – удивилась мать.

– А вот так! У меня даже вот сейчас, вдруг вспомнилось…

Виктор замолчал, глядя в окно. И молчал долго. Родители тоже молчали. Отец продолжил есть, мать встала и пошла к плите, загремела кастрюлями.

– Я однажды, – Виктор заговорил медленно, подперев подбородок сцепленными руками, уперев локти в стол, – увидел её в странном образе. Вот так же сидели с ней, с Варей за столом, разговаривали, она в одном халатике была. И вдруг смотрю – а напротив сидит женщина такая, знаете, необыкновенной красоты. Не девушка – женщина. прическа у неё какая-то удивительная, я запомнил. Две седые пряди, вот так, – Виктор показал руками. Я глаза от удивления закрыл…, открываю – сидит моя Варя, смотрит на меня, как ни в чем не бывало. Я об этом никогда никому не рассказывал. Потому, что сам себе не верил. Почудилось видимо. А вы спрашиваете – какая она? Удивительная она…, была. И красивая, конечно. Стал бы я…, с некрасивой, – Виктор усмехнулся.

– Витя, ты как был мальчишкой выдумщиком, романтиком, так ты им и остался, – мать махнула на него полотенцем, – только вот этого постыдись: «некрасивая», «не стал бы».

А отец после слов Виктора вдруг замер на стуле, раскрыв на сына глаза и, перебив жену, спросил:

– А на этой…, женщине, что одето было?

– Да ну тебя, Павел, – мать легонько хлопнула по спине полотенцем отца, – и ты туда же.

– Одето? – Виктор тоже удивленно глянул на отца, – что-то красное, – Виктор прищурился, вспоминая, – а что?

Отец помолчал и махнул рукой.

– Ладно, проехали. Просто, интересно. Ничего, сына, такое бывает. Но не красное – бардовое, и с инеем как будто…

– Да…, – теперь уже пришло время удивляться сыну, – хочешь сказать, что ты её тоже видел?

– Во время авианалета на наш аэродром. Мне тогда тоже показалось, что я её видел. Я тогда чудом жив остался.

– Вы в сторону то не уводите со своими красивыми женщинами, – мать тряхнула Виктора за плечо, – ты лучше скажи нам с отцом правду. Ребёночка ты с этой, как её – Варей? Не завел?

– Ну вот, договорились, – Виктор сокрушенно отдвинулся со стулом, – ладно, слушайте.

И Виктор рассказал все до конца. Все, что знал. И то, что ему рассказали о том, как Варя исчезла из Мурманска. Как он искал её дедушку Берко, и как ему рассказали, что старого фельдшера растерзали в сопках волки. Родители слушали, на этот раз мать охала, отец морщился, кривил от боли губы, даже постанывал. Мать гладила его спину, но не вставала, слушала сына. Виктор замолчал и молчали родители. Потом мать, наклонив к отцу голову, тихо сказала ему:

– Ну вот, теперь хоть наверно знаем.

Отец не сказал ни слова об услышанном. Только в очередной раз поморщился, видимо от боли, сжав руки на животе.

– Надя, я пойду, лягу. Ты уколи меня.

Ночью отца несколько раз рвало. Мать не спала, убирала, перестилала постель. Виктор помогал ей. В окно стучал дождь, гудел в ставнях ветер. Отец, когда его ненадолго отпустило, скривив в улыбке рот, пошутил:

– Это у меня на погоду. Утром проснусь, как молодой. Да, родненькая? И поедем невестушку любимую мою встречать.

Виктор немного поспал, мать его не тревожила. Утром отец не встал. Кроме боли навалилась слабость, не прекращающаяся тошнота. Мать за ночь сгорбилась еще больше, ходила, шаркая ногами, садилась, отрешенно смотрела в окно, с удивлением на дверь в комнату, где лежал отец. Виктору сказала:

– Ты занимайся своими делами, не отвлекайся. Я сама с отцом управлюсь. А ты езжай, встречай Наташу. Мы вас ждать будем.

Когда Виктор уже выкатывал мотоцикл из двора, подошла.

– Ты отстучи Людмиле телеграмму. Пусть собирается.

Поезд пришел вовремя. Виктор стоял на платформе и издалека в подходившем вагоне увидел выглядывающее из-за спины проводника Наташино лицо. Дорогой мой человек! Как мне без тебя плохо! Как я рад тебе, как ждал я тебя! Последние годы Виктору все тяжелее было расставаться с женой. За стоянки на берегу, короткие они были или долгие, он всякий раз все больше привыкал к ней, к тому, что всякая мелочь у них становилась общей, всякое дело они решали и приводили в исполнение вместе. В этот раз они расстались ненадолго, но он уже соскучился за ней.

– Ты обратила внимание на то, что в первый раз в жизни я тебя встречаю?

Виктор подхватил её с последней ступеньки и поставил на платформу. Проводник подал большой, мягкий, на ремнях чемодан.

– Молодые, не перекрывайте проход, отходите. Стоянка короткая, а вы обниматься надумали. Пропустите людей.

– Ну вот, Натуль, мы с тобой «молодые».

– Вить, я не пойму, ты как будто и улыбаешься, а вид грустный. Что? Плохи дела?

– Плохи. Хуже, чем я предполагал.

Пока ехали домой, Виктор все подробно рассказал Наталье об отце, о том, о чем ему поведал врач.

– Как там моя Ленка?

– Они с бабушкой передают тебе приветы, поцелуи и просят не беспокоиться. У них флотский порядок.

– А ты, как и договаривались, на недельку? Отпустили?

– Да, я договорилась. Надо будет, еще на недельку задержусь. Не хочу тебя одного здесь оставлять.

– Ты настоящий друг, Наташка, – Виктор грустно улыбнулся, – я ведь и не знаю, сколько еще мне здесь придется быть. Ты меня, а я мать одну оставить не смогу. Вот так. Ну, ты сейчас сама все увидишь.

Подъезжая к дому они увидели неожиданное. У ворот стояли отец с матерью. Отец стоял прямо, вздернув острый щетинистый подбородок, и улыбался одними глазами. Мама обеими руками толи держалась за его согнутую руку, толи поддерживала отца. Начинал вновь накрапывать дождь, и не понятно было, стекают по их лицам капли дождя, или это слезы.

– Папа, мама, ну что же вы, идите в дом, – Виктор замахал на них руками.

А Наталья бросилась к отцу, обняла его и на носу у неё тоже повисла непонятная капля. Суетясь и мешая друг другу, наконец, вошли в дом и родители вновь начали обниматься с невесткой, расспрашивать о матери, о внучке Леночке, непрерывно предлагая ей, то присесть, то переодеваться. Наконец все разделись, благо в доме было тепло. Виктор перед тем, как уехать на вокзал растопил печь, а мать перед самым их приездом подбросила угля. Скоро отец лег на диван а все расселись вокруг него и просидели за разговорами до ужина. К вечеру отцу вновь стало плохо, и Виктор предложил матери колоть лекарство, которое порекомендовал врач Валерий Абрамович. Сделали укол, и отец через несколько минут уснул и проснулся только на следующее утро.

Наталья сразу включилась в работу. Она не просто помогала матери, она полностью заменила её в уходе за отцом. Виктор заканчивал начатые с отцом ремонтные работы во дворе. Отстроил душ, отремонтировал забор, напилил дров. А по вечерам сидели вчетвером у постели отца и, если он себя нормально чувствовал, вели долгие разговоры. Обо всем.

Отцу с каждым днем становилось все хуже. Он уже почти ничего не ел, очень сильно похудел и ослаб. Говорил тихо и не долго. Кололи его все чаще. Случилось так, что Виктор заглянул днем к нему в комнату, и отец поманил его к себе рукой. «Присядь». Отец лежал на своем диване, глубоко утонув головой в большую подушку. Болезнь фатально, необратимо меняла образ родного Виктору человека. Белая щетина, вихор седой пряди на белой наволочке, запавшие глаза на заострившемся лице как будто отдаляли больного, ставили непреодолимую, все увеличивающуюся преграду между ним и остальными живыми людьми. Виктор присел. Сел поближе, потому что все уже стали привыкать к тому, что отец говорил тихо.

– Сына, ты читал Антуана де Сент-Экзюпери? – глаза отца улыбались.

Эту улыбку Виктор запомнит на всю жизнь. Пройдут десятилетия после смерти отца, вспоминаться будет именно эта улыбка. Одними глазами. Она станет для Виктора образом отца.

– Да-а, – удивился неожиданному вопросу Виктор, и вспомнил, – совсем недавно читал «Планета людей». Замечательная вещь. А почему вы спросили?

– А «Маленького принца»? Читал?

– И «принца» читал. Только давно.

– Если помнишь, – отец говорил с трудом, – принц каждое утро, вставая, убирал свою планету.

Молчал, смотрел на Виктора с той же улыбкой. Виктор пожал плечами.

– Возможно. Да-да. Что-то вспоминаю.

– Планета у него маленькая была…, день заканчивался быстро…, надо было спешить. Ты это учти в жизни – за собой убрать…, надо успеть…, ты людям должен память о себе оставить…, чтобы не стыдно было.

Виктор смотрел на отца, он не знал пока, что отвечать.

– Антуан знал, что ему не долго отмерено…, он маленькую планету придумал…, спасибо ему за «принца».

– Почему вы это вспомнили?

– Так. О жизни думаю. Вот, принца вспомнил. Незамысловатая, казалось бы, тема. Да?… Но в ней каждый свой смысл находит. Видишь?…, так уж литература устроена…, хорошая литература. Антуан этот, он лётчиком был…, и писателем. Хорошие профессии. Достойные. У него во всем, что он написал, о достоинстве говорится…, о чести…, об ответственности. Вот. Об ответственности. Потому принц свою планету с утра убирает. Антуан Сент-Экзюпери лётчик и писатель…, а ты моряк…

Виктор молчал, понимал, что отец что-то договорит.

– Ты с морей иногда письма нам присылал…, мать их вслух читала…, а потом я их сам перечитывал…

Отец замолчал. Видимо придавила боль. Виктор забеспокоился.

– Позвать Наташу?

– Не надо…,. потом…, дай договорю, – еще помолчал, поморщился, – тебе писать надо…, ты молодой еще, можешь, если надо подучиться…, ты письма писал так, что мы все, о чем ты писал буквально видели. Тебе писать надо.

– А ведь вы не первый это мне говорите. Мне на днях попутчик в самолете сказал то же. Священник. Представляешь? Посидели, поговорили и он мне прощаясь такое сказал. Может и правда, попробовать?

– Священник? Мне бы…, – скривился от боли и замолчал. А в глазах у отца Виктор увидел просьбу.

Виктор позвал Наталью, и она сделала отцу укол. Это был последний разговор Виктора с отцом.

Глава четвертая. Капитанша

В каюте капитан-директора сизыми слоями плавает ароматный дым. Несмотря на лёгкий мороз, иллюминаторы открыты настежь, так же настежь открыта и дверь в широкий проходной коридор до рулевой рубки. Кроме капитана в каюте еще двое. Мужчины солидные, на рукавах бронзовеют широкие галуны, тот, который выглядит и ведет себя, как старший – устроился на диване, с галунами до локтя – в кресле. На столе яркими наклейками красуются три бутылки заморского пива, в центре стола бутылка бренди. На краю, ближе к дивану черного дерева сигарный ящик с открытой крышкой. Такого же черного дерева настольный каттер для обрезки сигар. На внутренней стороне крышки ящика мулатка в бикини на фоне цветущих олеандр. Хозяин каюты Сергей Корольков стоит в дверях, ведущих в спальню капитана, с бокалом в одной руке и сигаретой в другой. Лицо у него раскраснелось толи от выпитого спиртного, толи от спора, разгорающегося в последние минуты.

Транспортный рефрижератор «Ван Рейн», капитаном которого уже второй рейс ходит Сергей Михайлович Корольков, часа два назад ошвартовался в рыбном порту Мурманска, и на его борт следом за пограничниками и таможенниками поднялись: заместитель начальника управления и работник министерства собственными персонами. Офицеров пограничников и таможенников сразу подхватил старпом и увел к себе в каюту, а начальство, встреченное Сергеем у трапа, торжественно прошествовало в капитанскую каюту и сразу, без церемоний, бросив пальто и шапки в свободное кресло, расселось по диванам. Поскольку рукопожатия, похлопывания по плечам, поздравления с приходом в родной порт и гостеприимные слова Сергея были сказаны ещё у трапа, то гости дружно разобрали предложенные им бокалы и, звонко чокнувшись, недружно буркнув «с приходом», проглотили содержимое. Оба закурили по сигаре, и вот уже полчаса идет беседа, мало походящая на радостную встречу после долгого рейса. В основном говорят двое. Вкрадчиво, тихо начал министерский гость и, вначале спокойно, а затем, все более распаляясь, отвечает ему Сергей. Потому, как второй гость смотрит на Сергея и кивает, нетрудно понять, что тихий собеседник говорит от их лица. Одним словом гости пришли встретить капитана транспортного рефрижератора с рядом вопросов, не терпящих отлагательства. Иначе, зачем портить моряку такой праздник, как приход в порт после длительного рейса. А то, что праздник портится с каждой минутой, нетрудно понять по лицу капитана.

Следует сказать, что свидетелем разговора является еще один человек. Первой в каюту прошла Татьяна, жена Сергея. Она первой и по трапу поднялась. Сергей, потискал в объятиях жену и, видя чинно взбирающееся по трапу начальство, шепнул ей «иди в каюту», а сам широко улыбаясь и шутливо отдавая честь, двинулся навстречу гостям. И теперь она сидит в кресле у него за спиной в спальной каюте, хмурится и стряхивает с лежащей на коленях норковой шапки невидимые капли. Дорогие гости, естественно, знают об её присутствии в каюте, они успели поздороваться с ней еще у трапа, но никого её присутствие не беспокоит. Значит тема, обсуждаемая в каюте, не тайна для Татьяны и все это учитывают. А то, что тема разговора не для посторонних становится ясно, когда один из гостей раздраженно говорит Сергею, после того, как в нескольких шагах от двери кто-то остановился и стали слышны голоса, «да закрой же дверь!». Сергей неспеша подошёл к столу, затушил сигарету, допил из бокала, аккуратно поставил его на стол и только тогда направился к двери, плотно прикрыл её и огрызнулся «а я знал, что вы с таким дерьмом ко мне придете?».

– Грубишь? – удивленно повернулся к нему заместитель начальника управления.

– А ты как хотел? – Сергей прошел к иллюминатору и подставил лицо под свежую струю воздуха, – я лебезить с детства не умел. А вы ведь, я так понимаю, хотели бы, чтобы я сейчас суетиться начал, обещания раздавать. Мол, ребята спите спокойно, я все сам творил и все на себя возьму. Так?

– А как по-другому? – скривил улыбку министерский.